Текст книги "Случай Растиньяка"

То ли он уже настолько набрался, то ли стоял нетвердо, но удар, усиленный инерцией поворота, свалил его с ног. И приземлился Мэлор крайне неудачно: прямо на копчик. Боль была такая, что он даже не сразу заговорил.

–  Ты что, блин, совсем охренела? – заорал он, придя в себя. – Ты мне всю жопу отбила!

–  Ну это, положим, ты сам. – Катя поражалась собственному спокойствию. – А теперь давай подымай ее и чтоб ноги твоей здесь больше не было.

Подняться самостоятельно Мэлор не смог. Причитая, к нему подскочила Анжела, но и ее сил оказалось мало.

–  Молчи, дура! – окрысился на нее муж.

Как в сказке про репку, подняли пострадавшего Алик и мужики из Катиного журнала. Анжела, не вняв совету, набросилась на Катю:

–  Ты что, без мозгов? Не могла потерпеть? А мне теперь его в травмпункт волочь? Может, у него там трещина!

Тут к Анжеле, опередив Катю, протиснулась мрачная и грозная Этери. Длиннющая, худющая, со смуглым и узким грузинским лицом, она утесом нависла над маленькой светленькой Анжелой. Голоса не повышала, да ей и не надо было:

–  А ну заткнись!

Анжела захлебнулась жалобами и умолкла. Зато Мэлор и не думал униматься. Поддерживаемый тремя мужчинами, он попытался сделать шаг, скривился от боли и завопил:

–  Я на тебя в суд подам! За нанесение! Вы все свидетели! – Он обвел бешеным взглядом присутствующих.

–  Подавай, – едва шевеля губами, ответила Катя. – Все свидетели.

В конце концов было решено, что Алик отвезет Мэлора в травмпункт на его, Мэлора, джипе, а один из Катиных сослуживцев поедет следом на легковушке Алика, чтобы ему потом было на чем добраться до дому.

–  Ты пьян, – напомнила мужу Катя.

Вообще-то в эту минуту ей было совершенно все равно, разобьется он или нет, заберут его в милицию или все обойдется… Алик же с неудовольствием протянул свое фирменное:

–  Ну, ты, старуха, даешь… Чего ты как неродная?

Это он так пытается сгладить неловкость? Значит, ему наплевать, когда другой мужчина лапает ее на глазах у всех? Вот и Анжеле все равно, что ее благоверный липнет к другой. В голове у Кати отстраненно и как-то абстрактно мелькнула мысль: а Алик ей изменяет? И она вдруг с пронзительной отчетливостью поняла – это ее не волнует. Ни капельки.

К ней подошла самая старшая из присутствующих, Елена Валериевна, или просто Лена, как она просила себя называть, редактор детского издательства, для которого Катя иллюстрировала сказки. Катя машинально отметила, что на ноге у Елены Валериевны поехал чулок, а следом за чулочной «дорожкой» сочится тоненькая струйка крови.

–  Катенька, с вами все в порядке?

–  Извините, – механически, по-прежнему не чувствуя губ, словно ей сделали заморозку, проговорила Катя. – У вас кровь идет. Пластырь дать?

–  Пустяки, не обращайте внимания. А вот вам надо сесть, выпить чего-нибудь горячего и сладкого. Может, врача вызвать?

–  Не беспокойтесь, Леночка, я ею займусь, – пообещала Этери.

Мэлора наконец вывели, гости стали торопливо расходиться. В крошечной прихожей больше двух человек одновременно не помещались, поэтому в дверях столпилась небольшая очередь. Этери тем временем усадила Катю на диван. К ней подходили, хрустя осколками, прощались, что-то сочувственно бормотали…

–  Ничего… Бывает…

Она не слышала.

Когда они с Этери остались одни, Катя хотела что-то сказать и вдруг поняла, что не может.

–  Ты посиди тут пока, – распорядилась Этери.

Она знала в этой квартире все: где веник с совком, где швабра, где тряпка половая. В отличие от многих артистических натур, Этери не носила дерюжных балахонов. Как была, в винтажном наряде от Ланвен, вся в бриллиантах, она поддернула кверху юбку, мигом вымела осколки, собрала остатки Катиного фирменного орехового торта, протерла влажной мыльной тряпкой жирное пятно на паркете… Конфеты в обертках аккуратно сложила на столе, а шоколадный набор – редкий, с разными начинками, ликерными бутылочками и еще какими-то чисто шоколадными конфетками, которые Катина мама называла «марешальками», – пришлось выбросить.

Потом Этери разыскала на кухне пару простых чашек «на каждый день», налила чаю – слава богу, на подносе не хватило места чайнику с кипятком! – и принесла в комнату. Катю вдруг бросило в дрожь: она сидела, обхватив себя руками, но ничего не могла с собой поделать.

–  Что со мной? – спросила она. – Почему я сижу и трясусь, как дура?

–  Это реакция, – авторитетно диагностировала Этери. – Ничего ты не дура. Ты держалась, как королева, Катька. Ну а теперь накатило. На, попей горяченького. То есть ты дура, конечно, что вышла за этого жлоба, но тут уж ничего не поделаешь. Хотя почему? Всегда можно развестись.

–  Я не могу развестись, – судорожно и прерывисто вздохнула Катя. – Я тогда Саньку потеряю.

Этери покосилась на нее.

–  Насколько я знаю судебную практику, ребенок всегда остается с матерью.

–  Ты не понимаешь. – Напившись чаю, Катя немного успокоилась, но в ее голосе звучала усталая безнадежность: – Санька обожает отца. Он меня возненавидит, если мы с Аликом разойдемся. Да я и сама не хочу ломать его об колено.

–  Никто не помешает Алику навещать сына, – возразила Этери.

–  В том-то и фишка. – Горькая усмешка тронула Катины губы. – В том-то вся и соль! Алику наплевать на Саньку. Он использует его против меня, но если бы меня вдруг не стало, он, наверно, сдал бы Саньку в детдом.

–  Ну, ты кончай себя хоронить, – нахмурилась Этери, раскуривая сигариллу «Даннеман». – Что ты собираешься делать?

–  Жить, – горько ответила Катя. – Как-нибудь все само встанет на свои места. Санька вырастет и поймет… Нет, этого подонка я больше на порог не пущу, если ты об этом…

–  Я думаю, он и сам не сунется. Катька, ты меня прости, – оживилась Этери, – он, конечно, испортил тебе день рождения и все такое, но я такой кайф словила! Передать не могу! Ты так классно засветила ему по роже, прямо как в кино! Умереть – не встать!

–  Вот он и не встал, – криво усмехнулась Катя. – Еще неизвестно, что там рентген покажет. Может, он меня в суд потянет, я не удивлюсь.

–  А я удивлюсь, – решительно отмела ее опасения Этери. – Вот хоть убей, он в суд не пойдет. Побоится.

Этери как в воду глядела. Во-первых, рентген зафиксировал лишь сильный ушиб мягких тканей той самой части тела, что по необъяснимой прихоти судьбы обречена страдать с самого детства, но никаких повреждений или трещин крестцовой кости не показал. Во-вторых, Мэлор, видимо, взвесил свои шансы, содержание алкоголя в крови, враждебно настроенных свидетелей и решил, что обращаться в суд – себе дороже.

Алик вернулся домой лишь наутро и устроил страшный скандал.

–  Ты соображаешь? – орал он. – Вся моя фирма на нем висит! Тоже мне выискалась… принцесса Диана!

–  То есть ради твоей фирмы я должна с ним спать? – холодно осведомилась Катя. – Ты говори, говори. Чего стесняться? Тут все свои.

–  Да он просто пошутил! Ты что, шуток не понимаешь?

–  Таких – нет, – отрезала Катя. – И запомни: он-то, может, и шутил, но я не шутила. Хочешь с ним работать – пожалуйста, где угодно, только не здесь. Если он еще хоть раз сюда придет, я уйду.

–  Далеко? – насмешливо спросил Алик. – Да куда ты денешься? А уйдешь, мы и без тебя справимся.

Это «мы» ужаснуло Катю. Она была права, он все просчитал. Знал, что она не бросит сына. Знал, что сын займет его сторону.

–  Повторяю, чтоб духу его здесь не было с его Анжелой, – сказала Катя, только чтобы что-нибудь сказать.

–  Да не боись, он и сам не придет. Сдалась ты ему… корова бешеная, – бросил в ответ Алик.

Последнее слово осталось за ним. Так он думал.

Глава 3

Прошел всего год, и Мэлор Подоляка внезапно уехал за границу по срочному делу. Из-за границы он не вернулся. Оказалось, что он наделал долгов за счет компании Алика и прихватил с собой львиную долю ее активов. Выяснилось и кое-что еще. А именно: что Подоляка – это фамилия его жены Анжелы. Сам Мэлор родом с Украины, его фамилия – Криворучко. Вот уж бог шельму метит! Женившись, он «потерял» паспорт, заявил в милицию, а когда ему выдавали новый, выбрал фамилию супруги.

А потом потерянный паспорт «нашелся», и – по странному совпадению – обнаружился именно на Украине, гражданином которой Мэлор как был, так и остался. На Украине у него были мощные связи, позволявшие беспрепятственно проникать в Польшу, а дальше… Дальше перед ним открывалась вся Европа. И искать его там можно было разве что с помощью Интерпола.

Алик не стал обращаться в Интерпол. Через скромную фирму по отделке помещений они с Мэлором проворачивали кое-какие операции, считавшиеся, как любят выражаться в американских детективах, «не вполне кошерными». Ему пришла повестка из милиции. Он привычно излил свой гнев на Катю:

–  Радуешься, да? Погоди радоваться, там и на тебя кое-что записано.

Кате стало страшно, но она не подала виду.

–  Радоваться нечему, но я тебе с самого начала говорила, что он жулик. А что там на меня записано, я не знаю, и мне, честно говоря, дела до этого нет. Ни одной моей подписи милиция там не найдет.

–  Дела, говоришь, нет? – злобно и обиженно переспросил Алик. – Ничего, менты и на тебя дело сошьют.

Он знал, что говорил. Катю тоже вызвали в прокуратуру и стали спрашивать, что ей известно о фирме мужа, о Мэлоре Подоляке, он же Криворучко, и об их совместных делах. Катя отвечала честно: для мужа сделала только рекламный буклет, о его делах с Мэлором Криворучко ничего не знала, человек этот был ей неприятен, она старалась видеться с ним как можно реже, в конце концов просто отказала ему от дома.

В прокуратуре ей объявили, что она является владелицей миноритарного пая в фирме. Катя ответила, что оформление прошло без ее ведома. Тем не менее на нее начислили довольно значительный налог за два года и посоветовали поскорее заплатить, пока не потекли пени. Кате пришлось залезть в свои скромные сбережения и выплатить начет.

–  Если уж я плачу налоги, – сказала она Алику, – хотелось бы знать, где доходы?

Он наорал на нее. Бегство и предательство компаньона вконец расшатали ему нервы.

–  Ты что, совсем тормознутая? Нам нужны были свободные средства. Оборотный капитал.

–  Ну и где он, этот капитал?

–  Мэлор, сука такая, спер. Все прибрал. Но ты губу-то не раскатывай, тебе все равно ничего бы не обломилось. Это были не твои деньги.

–  Но налог с них уплатила я. Мог бы вернуть мне эту сумму.

–  Нет, ты полная кретинка! Полная! Ты понимаешь, что я на нуле?

–  Не кричи, – поморщилась Катя. – Хоть бы сына постыдился. Я не обязана платить за тебя налоги. Не можешь сейчас – вернешь позже.

–  Но кто ж знал? – опять взорвался Алик. – Мы думали, перекрутимся…

–  Мне неинтересно, что вы с Мэлором думали, – перебила его Катя. – Будь это просто мои деньги, ладно, я бы махнула рукой, черт с вами. Но я коплю для Саньки. Чтобы он учился, чтобы не угодил в армию… Звезд с неба он не хватает, придется поступать на коммерческое отделение…

–  Да это еще когда будет, – пренебрежительно отмахнулся Алик. – Парню десять лет!

–  Чужие дети всегда быстро растут, – ответила на это Катя.

Алик понял ее буквально и пришел в бешенство. Он никогда раньше не поднимал на нее руку, а тут кинулся к ней, больно схватил за подбородок.

–  Ты на что намекаешь? Ты что, не от меня родила? С кем крутила, говори!

Катя с силой оттолкнула его. На подбородке остались синяки.

–  Только попробуй сделать так еще раз, и я точно уйду из дома. И Саньку заберу. Вернее, ты уйдешь: не забывай, это моя квартира. Ты тут даже не прописан.

Алик остался прописан в квартире своих родителей с тем расчетом, чтобы она ему досталась после их смерти. Его отец умер за год до того, как Катя отказала от дома Мэлору Криворучко. Мать Алика тоже как-то рано постарела, одряхлела, у нее уже был один инсульт, правда, легкий, ишемический, но Катя с ужасом ждала дальнейшего развития событий.

–  А если тебе не ясно, от кого я родила, – продолжала Катя, – посмотрись в зеркало. Жаль, но Санька похож на тебя.

Санька уже догонял ростом отца, правда, пока еще был тонок, как тростинка. Но и лицом, и телосложением он действительно был похож на Алика.

–  А чего ж ты тогда трындела про чужих детей? – проворчал Алик.

–  Не смей так говорить в моем доме, – одернула его Катя. – Санька все за тобой повторяет. Ты им совершенно не занимаешься, вот я и сказала. Ты его только балуешь… когда время есть. А я думаю, что с ним дальше будет. Где он будет учиться. Куда пойдет работать.

–  Да ну, делов-то куча, – презрительно скривился Алик. – Пристроим в финансовую академию, у меня там кореш есть. А потом пойдет работать ко мне в фирму.

–  Которую ты чуть не потерял, – напомнила Катя. – Разберись пока с делами. А мне карьера в твоей фирме вовсе не кажется такой уж завидной.

–  Мой сын хоть не малюет лютики-цветочки, – бросил Алик ей вслед.

Ему очень хотелось, чтобы последнее слово осталось за ним.

На какое-то время Алик словно затаился. Его не было видно и слышно, он действительно приводил в порядок дела фирмы. Катя вздохнула с облегчением. Все это время семья жила исключительно на ее заработки, но Катю такое положение устраивало: лишь бы поменьше сталкиваться с опостылевшим мужем. Как потом оказалось, она совершила большую ошибку, но человек своего будущего знать не может.

Она опять начала усиленно заниматься живописью, только картины теперь хранила не дома, а у мамы и у задушевной подруги Этери, открывшей уже две галереи. Этери была в восторге от ее работ, а вот сама Катя сильно в них сомневалась. Она тяжело переживала, что не пошла в свое время на факультет живописи. Конечно, это было бы непрактично. Пойди она на живопись, была бы сейчас безработной. Этери вот пошла и стала всего-навсего галеристкой, чужие картины выставляет. Но у Кати не было таких возможностей. Кстати, Этери, окончив институт, совершенно забросила кисти. А Кате оставалось утешаться только словами своего любимого учителя, народного художника СССР Сандро Элиавы, деда Этери.

–  Катенька, – говорил он ей, – у вас есть способности. Пишите себе на здоровье, пишите, как видится, пишите, как пишется. Но я вас заклинаю: никогда не учитесь живописи. Будете учиться – начнете писать, как десять тысяч других художников. В вас есть искра божья, берегите ее.

–  Вам легко говорить, Александр Георгиевич, а как же вы сами? Вы же учились! Вы учились в Париже!

–  В Париже я больше учился в уличных кафе, на бульварах, в картинных галереях, в Опере, чем в Ecole des Beaux-Arts [1]1
  Школа изящных искусств. (Здесь и далее примечания автора.)


[Закрыть]. Во всяком случае, большего достиг. Зачем вам приемы, которые до вас разучивали веками? Перспективой вы владеете, рисунком тоже, что еще нужно?

–  Колорит, – отвечала Катя.

–  Чепуха, – отмахивался Сандро Элиава, хотя сам был великолепным колористом. – Знаете, что говорил Тинторетто? «Краски можно купить на Риальто, а вот искусство рисования достигается лишь упорной работой».

Александр Георгиевич всегда говорил так, словно со всеми великими мастерами был знаком лично. И глядя на него, в это можно было поверить.

–  У Тинторетто был девиз: «Рисунок Микеланджело, колорит Тициана», – возражала Катя.

–  А вы тоже жаждете и того и другого? – с ласковой насмешкой спрашивал Александр Георгиевич. – Даже самому Тинторетто не удалось это совместить…

–  А Рубенсу удалось, – упрямо стояла на своем Катя.

–  В вашем возрасте, Катенька, немодно восхищаться Рубенсом, – походя заметил Сандро Элиава. – На кой ляд они вам сдались, эти толстые тетки с базедовой болезнью? Ах да, колорит… Ладно, я с вами позанимаюсь немного.

Сандро Элиава занимался с ней колоритом, хотя она была с другого факультета, занимался частным образом и денег не брал, а она бы и заикнуться не посмела. Но в конце неизменно повторял свою любимую присказку: «Никогда ничему не учитесь. Будьте собой». Иногда он к этому прибавлял: «Не обращайте внимания на разных шавок».

Катя знала, что он имеет в виду. Сандро Элиаве в свое время крепко досталось от «разных шавок». Так крепко, что после Парижа, откуда он вернулся в СССР с приходом немцев, Сандро пошел на войну, в 1942-м получил тяжелое боевое ранение, потом служил переводчиком в авиаполку «Нормандия-Неман», работал в том же качестве на Нюрнбергском процессе, а в 1948 году угодил на Колыму.

–  В отношении меня, – говаривал он, – советская власть совершила две роковые ошибки. Сначала, когда я был идейным и убежденным ее приверженцем, она меня посадила. А потом, сделав меня своим заклятым врагом, выпустила.

На Колыме Сандро Элиава просидел до 1954 года и оставил там чуть ли не семьдесят процентов зрения. Тундра сожгла ему глаза.

–  Лучше б оглох, косил бы под Гойю, – мрачно шутил Александр Георгиевич. – В крайнем случае под Бетховена.

«Шавки» травили его и после освобождения, а умер он девяностовосьмилетним стариком в тот самый год, когда Катя окончила институт. Умер увенчанный славой, осыпанный всеми мыслимыми и немыслимыми наградами, к которым относился совершенно спокойно. До конца своих дней Сандро Элиава ценил и искал в людях только одно: талант, или, как он сам любил говорить, «искру божью».

У Сандро Элиавы был сын Авессалом, тоже ставший известным художником, но он, по словам отца, писал «официоз и заказуху». Отец и сын поссорились окончательно в 1962 году на разгромленной Хрущевым выставке «Новая реальность» в Манеже, которую остряки окрестили «кровоизлиянием в МОСХ» [2]2
  МОСХ – Московское отделение Союза художников СССР.


[Закрыть]. Именитый Сандро Элиава тогда пытался заступиться за опальных художников, за что получил свою порцию высочайших матюгов, а его сын поддержал позицию начальства. Даже обиделся и кричал на отца, что тот его «подставляет».

С тех пор отец и сын не встречались и не разговаривали, хотя Авессалом не раз потом делал попытки к примирению. Зато Сандро полюбил свою внучку Этери. Умирая, он все свое состояние, в том числе и картины, стоившие миллионы, завещал ей.

* * *

Два года Алик вел себя тихо. Катя в его дела не вникала. Он подолгу пропадал на работе, и ему вроде бы удалось наладить пошатнувшиеся дела фирмы. Он снова стал давать ей деньги на хозяйство. Но что-то непоправимо переменилось, и Катя долго не понимала, в чем эти перемены состоят. Ей было не до того, она занималась сыном.

Ее огорчало, что Санька так мало читает. Она пыталась заинтересовать сына книжками, которыми сама увлекалась в детстве. Санька воротил нос, его не интересовали ни Том Сойер с Гекльберри Финном, ни великий сыщик Калле Блюмквист, ни Маугли, ни книжки из «Библиотеки научной фантастики». Ему больше нравились компьютерные игры. Но грянул «Гарри Поттер», и Катя пошла, как она сама говорила, по «гарриевой дорожке», благословляя и самого маленького волшебника, и его «маму» Джоан Роулинг. Нет, она была не в восторге от этих толстых томов в синем супере, особенно от перевода, оставлявшего во рту вкус пересушенного сена, и в разговорах с подругами даже называла себя «гарримычной». Но Санька эти книжки читал, и на том спасибо.

Под шумок Катя подсунула ему «Трех мушкетеров». Санька поначалу отказывался, ныл, что «кино смотрел». Катя убедила его, что ни одно кино не передает прелести оригинала, а во всех экранизациях есть искажения. Он начал читать и втянулся. Тогда Катя дала ему «Графа Монте-Кристо», свой любимый роман Дюма. Санька поначалу тоже отнекивался, ссылаясь на экранизации, но все-таки прочел, даже признал, что «ничего», хотя и длинновато.

–  А знаешь, – сказала Катя, – был у меня забавный случай. Ты тогда был еще маленький. Я куда-то торопилась, взяла такси…

–  Куда? – тут же спросил Санька.

–  Ну какая разница? Я тогда в «Сурке» училась, значит, тебя из детсада забирать.

–  Меня из детсада бабушка забирала, – насупился Санька.

–  Ну, значит, за тобой к бабушке, – уступила Катя. Неужели сын так до сих пор и не простил ей, что она отдала его в детский сад? А может, это Алик его накручивает? – Не перебивай, история не о том. Поймала я такси и разговорилась с шофером. И вдруг он со мной поделился: «Я тут такую книжку хорошую прочел… такую жизненную… Ну прямо все как в жизни, все по чистой правде». Я его спрашиваю, что же это за книжка такая. А он отвечает: «Граф Монте-Кристо». Я слегка обалдела. Спрашиваю его: «Что ж вы там нашли такого правдивого и жизненного?» А он мне: «Ну как же? Там ясно сказано: есть у тебя деньги – ты кум королю и все можешь, нет у тебя денег, и ты никто, ноль без палочки».

Катя ожидала, что Санька посмеется вместе с ней, но он не засмеялся.

–  Ну и что? Он все правильно понял, – сказал сын.

Катя растерялась и даже испугалась.

–  Дело вовсе не в деньгах, – робко возразила она. – Если бы Эдмон Дантес бежал из замка Иф без гроша в кармане, он все равно нашел бы способ изобличить своих врагов. Аббат Фариа вооружил его знаниями. Он сам признавал, что знания дороже всяких денег. А сокровища Монте-Кристо не принесли ему счастья.

–  Ну и что? – упрямился Санька. «Счастье» было для него понятием абстрактным. – Зато с деньгами он делал что хотел.

–  Ты не понимаешь, – покачала головой Катя. – Он и без денег делал бы что хотел. Он был свободен!

–  «Без денег и свободы нет», – продекламировал Санька. – Это Пушкин так говорил, мы в школе учили. Что ж, по-твоему, Пушкин врал?

–  Пушкин не врал, – улыбнулась Катя. – Но это говорил не Пушкин. Это у Пушкина говорил демон.

–  Какай демон? Книгопродавец.

–  Вот именно. В образе Книгопродавца у Пушкина скрывается демон Мефистофель. Мы с тобой как-нибудь почитаем «Фауста», когда постарше станешь.

–  Но поэт же с ним соглашается! – упорствовал Санька.

–  Поэту кажется, что он нашел формулу, как вступить в сделку с дьяволом, не отдавая ему свою душу, – старательно объяснила Катя. – Сам Книгопродавец подсказывает ему эту формулу: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать».

–  Но это же правда! Ты тоже работаешь за деньги.

–  Да, – признала Катя, – я тоже работаю за деньги, как и все. Но в стихах у Пушкина все не так просто. Вот ты не задумывался, почему в последней строчке он вдруг переходит на прозу? «Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся». Без рифмы, без размера…

–  Ну и почему? – нетерпеливо спросил сын.

–  Не знаю, – призналась Катя. – На этом стихотворение заканчивается. Вернее, обрывается. Мы можем только гадать. Моя версия такая: в эту самую минуту, сам того не замечая, он перестал быть поэтом. Он все-таки продал душу, а не рукопись.

–  Но он же потом еще много чего написал! – воскликнул Санька.

–  Не надо думать, что герой стихотворения – это и есть сам Пушкин. В чем-то ты прав: отношения с деньгами у него были сложные. Он был игрок… но играл не ради денег: он испытывал судьбу. Давай вернемся к графу Монте-Кристо, что-то мы о нем подзабыли. Вот как ты думаешь: если бы у него была возможность вернуть свою молодость, своего отца, свою невесту Мерседес, думаешь, он не отдал бы за это все сокровища Монте-Кристо?

–  Не знаю, – пожал плечами Санька.

Он уже вовсю ерзал на стуле и колупал ногтем щербинку в крышке стола. Ему было скучно.

–  А я точно знаю: он отдал бы все деньги на свете, лишь бы вернуть себе счастье. Увы, деньги такой силой не обладают…

–  Ладно, мам, – согласился Санька лишь бы поскорее закончить надоевший разговор. – Наверно, отдал бы. Лично я бы не отдал. По-моему, деньги лучше.

–  Чем же они лучше? – разочарованно протянула Катя.

–  На деньги все можно купить, – убежденно заявил ее сын.

Если бы она знала, что сам дьявол в эту минуту подслушивает их разговор!

* * *

Ситуация стала меняться так постепенно и незаметно, что сама Катя потом не могла ответить на вопрос, который бесконечно себе задавала: когда же это началось? Ей казалось, что обстановка в доме нормализовалась, хотя она по-прежнему спала на кухне, только произвела небольшой ремонт, вырезала часть подоконника и купила диванчик поудобнее. История с Мэлором забылась, как страшный сон. Алик занимался бизнесом, правда, с переменным успехом, отец с сыном были по-прежнему неразлучными друзьями.

Когда же он в первый раз попросил у нее денег? Когда-то же это случилось в первый раз? Катя не помнила. Она насторожилась, только когда исключение стало правилом. Иногда Алик давал ей деньги на хозяйство, иногда нет. Если она спрашивала, отвечал, что с делами туго, нет заказов, нет спроса, придется потерпеть. Она терпела. Понимала, что бизнес – дело рисковое, как он говорил.

Неожиданно продалась ее картина, которую Этери выставила в одной из галерей. При других обстоятельствах Катя отложила бы эти деньги для Саньки, но в тот момент они пришлись как нельзя кстати, чтобы заткнуть очередную дыру в семейном бюджете.

Алик стал пропадать где-то до поздней ночи, говорил, что на работе. Катя верила. Вернее, ей было все равно. Она только одного не понимала: если он пропадает на работе, значит, работа есть? Тогда почему денег нет? Алик туманно объяснял, что приходится раскручиваться по новой. Но пусть она не волнуется: деньги будут. И действительно через какое-то время приносил деньги. Так продолжалось месяц, два… Потом деньги опять исчезали. И Алик вместе с ними.

Кате не так важны были деньги, как то, что сын что-то знал: она видела по глазам. Но спрашивать у почти уже взрослого сына: «Ты не знаешь, где папа?» – ей не хотелось. Потом – она так и не вспомнила, когда именно, – началось это. Алик приносил деньги с работы, давал ей на хозяйство, все чин-чином. А дня через два появлялся виноватый, смущенный и просил деньги обратно. Какое-то ЧП. Он ей вернет. Катя отдавала деньги, не споря. Иногда он возвращал, иногда нет. Приносить деньги в дом стал все реже и реже. Катя не роптала: она сама прилично зарабатывала, на еду и квартплату ей хватало.

Но потом Алик стал одалживать деньги у нее. Не свои, ее деньги.

–  Алик, нам на жизнь не хватит, – говорила Катя. – Санька растет, словно его из лейки поливают. Ему нужны новые ботинки, новая куртка…

–  Да мне только перекрутиться, – уверял ее Алик, брал деньги, пропадал на всю ночь, иногда возвращался с деньгами. Чаще без.

Катя спрашивала его напрямую, что происходит. Он уверял, что все в порядке. Ей не хотелось приставать с клещами. Главное, не хотелось, чтобы он подумал, будто она ревнует. Вот уж чего не было, того не было.

Так прошел еще год.

Все выяснилось, когда однажды Алик явился домой возбужденный, довольный, с крупной суммой в кармане. Это было как раз под день ее рожденья.

–  Вот это на хозяйство, – объявил он, шлепнув на сервант толстую пачку купюр, – и у меня есть предложение. Давай не будем звать гостей. Давай сходим куда-нибудь. Ну, в театр, что ли, или на концерт. Куда захочешь.

Кате не хотелось идти с ним в театр или на концерт. Она по опыту знала, что в темном зале Алик заснет посреди действия и будет всхрапывать. А ей придется толкать его локтем в бок, трясти за плечо и умирать от стыда перед остальными зрителями.

–  Ну, может, в ресторан? – предложил Алик, видя, что она не отвечает.

Катю обуревали сомнения. Идти в ресторан – непозволительная для них роскошь по нынешним временам. На ту сумму, что они просадят в ресторане, можно было бы купить что-нибудь нужное в дом или полезное сыну. Но раз уж Алик проявил добрую волю, любезность, заботу о ней, она не стала спорить.

–  Хорошо, – согласилась Катя. – Давай в ресторан.

Тринадцатого февраля она, как выражался Алик, «начепурилась», сам он тоже надел парадный костюм, и они пошли в ресторан. Никакого удовольствия Катя не получила. Алик привез ее в ресторан, обставленный в псевдорусском стиле, под вывеской, сулившей «настоящую русскую кухню». Открыв в меню раздел «Закуски», Катя увидела выведенное славянской вязью название: «Салат с авокадо». «Где это в русской кухне есть рецепт с авокадо?» – терялась в догадках Катя. Остальные блюда были выдержаны в том же духе. «Русскими», да и то относительно, оказались только костюмы официантов – красные косоворотки, обшитые золотым галуном, – и слишком громкая музыка.

Катя отказалась от закусок, Алик последовал ее примеру. Им подали горячее блюдо. Перед каждым поставили действительно целое блюдо, на котором были аккуратно разложены разнообразные гарниры: горка белой квашеной капусты, горка гурийской капусты, горка – особенно крупная – нарезанного соломкой мороженого картофеля, обжаренного в масле, горка зеленого горошка только что из банки, на нем еще пузырьки лопались. Далее по списку следовали тертая морковка и вареная свекла кубиками вперемешку с такими же кубиками соленых огурцов, видимо символизирующая винегрет. Это гарнирное великолепие съедало практически все пространство блюда, а в самой середке оставался лишь крошечный островок для кусочка мяса размером со спичечный коробок.

Алик заказал виски, Катя попросила рюмку водки, прекрасно понимая, что без водки ей не проглотить весь этот пироксилин. Безостановочно гремящую музыку приходилось перекрикивать, и не было ни малейшей надежды, что она когда-нибудь смолкнет, что музыканты, например, сделают перерыв и уйдут покурить. Музыка была не живая – «фанера».

Общаться в таких условиях было совершенно невозможно, и Катя сидела молча – насильственно улыбаясь и делая вид, что ест. Пожалуй, это было даже к лучшему, что музыка мешала говорить: говорить было не о чем. Оставалось только ждать, когда кончится пытка.

Все на свете кончается, и это кончилось. От десерта Катя отказалась наотрез, выпила только символическую чашку кофе. Но Алик был настроен веселиться, и, когда они вышли из пыточного заведения, предложил:

–  Давай зайдем сюда.

Ответа он не ждал, подхватил ее под руку и повлек за собой в какие-то сверкающие и переливающиеся огнями двери. Катя все гадала: почему он повел ее именно в этот ресторан? Что, в Москве ресторанов мало? Теперь она получила ответ, хотя поняла его не сразу, ошеломленная блеском мигающих лампочек и громом музыки, правда, уже не русской. Сначала ей показалось, что это дискотека, но потом она сообразила, что это казино. Ее окружали «однорукие бандиты» и еще какие-то более сложные автоматы, облепленные в основном юнцами чуть постарше ее сына. На экранах в бешеном темпе вращались лимоны, вишни, арбузы, луковицы, свеклы, брюквы и прочие плодоовощные культуры.

–  Мне тут не нравится, – сказала она Алику. – Давай уйдем.

–  Погоди, ты еще ничего не видела! Это так, для мелкой сошки.

Он опять подхватил ее под руку и потянул во внутренние помещения. Здесь было полутемно и сравнительно тихо. Здесь был гардероб, куда они сдали свои пальто, а дальше тянулись подсвеченные сверху сложными приборами, напоминающими окуляры телескопов, столы для рулетки и каких-то незнакомых Кате карточных игр.

Катя впервые за весь вечер внимательно посмотрела на мужа. В кошмарном ресторане она старательно избегала его взгляда. То, что она увидела, привело ее в ужас. Глаза Алика светились возбуждением, и она сразу поняла, что выпитый виски тут ни при чем. Сама Катя не знала даже, с какого конца подойти к рулеточному столу, зато Алик мгновенно нашел свободное место, галантно усадил ее и предложил сделать ставку. Персонал – кажется, их зовут крупье, лихорадочно сообразила Катя, – здоровался с ним по имени, некоторые из игроков тоже кивнули…