Текст книги "Пионеры Русской Америки"

Но если одежду и украшения туземцев при первой встрече никто разглядеть не мог, то силу их оружия и умение его применять люди Шелихова сразу почувствовали на себе: «Для войны есть у них луки и копья железные, медные, костяные и каменные. Топоры железные особого манера, состоящие в маленьком железце; трубки, ножи железные и костяные…» Раны, нанесенные меткими конягами, бывали болезненны и долго не заживали; английские моряки рассказывали, что видели на телах русских шрамы от индейских стрел.

Жили коняги в землянках, стены внутри обивали досками, окна затягивали кишками и пузырями животных, а вход делали ниже пола – «с исподи», как писал Шелихов. Печей в этих домах он не увидел – «довольно они теплы и без того». Но зато огнедышащие каменки стояли в банях, в которых «париться они отменные охотники» – с березовыми вениками и травами.

Шелихов признавался: ни свадеб, ни наречения новорожденных, ни похорон «сам не видел, и потому ничего об них и сказать не могу». Впрочем, кое-какие обряды он описал. Некоторых умерших закапывали в байдарке, вместе с ними погребали живых рабов, по большей части пленников. Жители полуострова Кенай, напротив, своих покойников сжигали, завернув в звериные шкуры. Родственники почивших в знак скорби остригали свои волосы, лица мазали черной краской, но законом это не было: «Если умерший кому неприятен или вовсе не имел с ним дружества, хотя бы и родственник был, те по таковым траура на себя не налагают». Многоженство у них не было в обычае, зато процветало многомужество: «Хорошие и проворные женщины держат по два и по три мужа, и в том никакой ревности между мужьями нет, но еще живут дружески».

Судя по некоторым замечаниям Шелихова, он через толмачей хотел узнать, во что туземцы веруют, но выяснил немного: «Говорят, что в мире есть два существа или два духа, один добрый и другой худой… доброе выучило делать байдары, а худое оныя изломать». Он и сам пытался проповедовать: «Сделал я опыт рассказать им сколько можно простее о христианском законе, а как увидел величайшее их в том любопытство, то и захотел я воспользоваться сим случаем… словом, до выезду еще моего сделал я христианами из них сорок человек, кои крещены были с такими обрядами, кои позволяются без священника».

Эпидемии среди туземцев не распространялись – по утверждению Шелихова, они все поголовно здоровы и «живут до ста лет». Единственная ведомая им болезнь – «любострастная», которую к ним завезли мореплаватели. Англичане пытались бороться с этой напастью и даже запрещали больным членам экипажа сходить на берег, но запреты не действовали. Конечно, венерические болезни завозили не только английские корабли; однако англичане обратили внимание, что русские не вступают в связь с местными женщинами, объясняя это тем, что туземки – «нехристи». Правда, наблюдения англичан плохо согласуются с реальностью – достаточно вспомнить разношерстную публику промысловых партий и большое число белокурых и голубоглазых детей на островах и Аляске.

Шелихов в своих наставлениях не оставил без внимания этот важный вопрос. Мораль он никому не читал, но советовал, чтобы предотвратить распространение «любострастных» болезней, «неженатым, кто хочет, женитца… а женатым Бог, а не мы будем судьи, природная слабость нихто не может отвратить чрез долгое время живши».

Обычаи гостеприимства конягов Шелихов описал подробно: «Приезжающих гостей встречают, вымаравшись красной краской, и в лучшем их наряде, колотя в бубны и производя пляску, имея в руках военные свои орудия». Гости тоже являлись в соответствующем виде – «как на сражение». Как только байдары приближались к берегу, хозяева бросались в воду, выносили их вместе с байдарами на сушу, затем всех прибывших по отдельности на спине несли к месту трапезы, рассаживали; все молчали, пока не наедятся и не напьются. В деревянных или костяных мисках подавали угощение: толкуши – толченые ягоды с тюленьим, китовым или сивучьим жиром; перемешанные с кореньями бруснику, клюкву, чернику, княженику. Приносили сушеную рыбу – юколу, мясо зверей или птиц. Всё это туземцы ели без соли и хлеба, которых не знали. Первым пробовал кушанье и питье хозяин, затем передавал миску гостю, из чего Шелихов сделал вывод: «Посему надобно думать, что они иногда мешают и отравы». Далее миска пускалась по кругу; недоеденное увозили с собой.

После «застолья» (ни столов, ни стульев, ни кроватей у конягов не было – сидели и спали на травяных подстилках и своих парках) начинались развлечения: танцы с бубнами, представление в масках; затем мужчины уединялись в кажиме – общественном доме, где всю ночь беседовали и играли в разные игры, здесь же спали и ели.

Шелихов относился к конягам настороженно и недоверчиво: «От природы хитры, в обидах мстительны и предприимчивы»; хотя с виду «кажутся тихи», но «жизнь их есть разбойническая, кто чаще, больше и удачнее украсть успеет, тот чрез сие похвалу заслуживает». На его оценках не могли не отразиться частые и кровопролитные столкновения с конягами; но он и не претендовал на глубокое знание их натуры, в описании часто прибавлял «по короткой там моей бытности» и признавался, что не знает, держат ли коняги данное слово. Зато он верно подметил веселый и беспечный нрав туземцев, их неумение экономить и заготавливать припасы, то есть думать о дне завтрашнем, отчего они «часто голод и наготу терпеть принуждены». Но в то же время автор «Записки» не преминул подчеркнуть: если коняги брались за какое дело, даже не умея, то работали всегда с охотой, усердно.

Он пишет о байдарах как единственном в тех краях средстве передвижения. На собачьих упряжках жители не ездили, хотя собаки на острове были.

Общий итог его суждений неутешителен: «Жизнь свою ведут они скотски». Так обычно думали и писали о туземцах все «белые люди» и в XVIII, и в XIX столетиях, вне зависимости от страны, из которой они приезжали или приплывали. Представление, что язык, мифы, сказания, песни, пляски и традиции аборигенов можно назвать культурой, достойной внимания и уважения, появится лишь в начале XX века. Конечно, были здесь и исключения. Святитель Иннокентий (Вениаминов), который десять лет прожил рядом с туземцами на Алеутских островах, не раз повторял: «Так называемые дикари гораздо лучше весьма многих, так называемых просвещенных, в нравственном отношении». Но способностью увидеть в туземцах людей, созданных по образу и подобию Божию, обладали далеко не все.

Фонарь Кулибина и волшебная бумажка

Увидев, что на жизнь их аманатов никто не покушается, что те не голодают, живут в построенных русскими избах, моются в банях, коняги, по свидетельству Шелихова, стали приводить в лагерь своих детей, «когда я и не требовал их и когда они не нужны мне были». Он одаривал их и отпускал восвояси. Подарки, которыми он «приласкивал», стали средством расположить к себе туземцев.

Но для прекращения нападений одних подарков недостаточно. Чтобы убедить конягов в превосходстве огнестрельного оружия, Шелихов использовал наглядную агитацию: в большом камне просверлили дыру, насыпали в нее порох, положили туда ружейный замок и, дернув за привязанную к нему длинную веревку, произвели выстрел. Разлетевшийся на части камень был очень убедительным аргументом.

Шелихов был далеко не первым, кто демонстрировал преимущество ружей перед стрелами. В 1721 году нидерландский мореплаватель Якоб Роггевен обнаружил в Тихом океане неизвестный остров, который назвал островом Святой Пасхи. Высадившись на берег, он не встретил никакого сопротивления со стороны туземцев, но тем не менее приказал расстрелять безоружную толпу, собравшуюся посмотреть на корабль. Англичане называли это хорошим способом «запечатлеть в памяти островитян смертоносный эффект огнестрельного оружия».

Шелихов, демонстрируя технические и прочие блага цивилизации, не пытался выдавать их за «волшебство» и не стремился предстать в глазах туземцев «белым богом». Он показывал, как за неделю ставят избы: «Почитали они чудом скороспешное строение наших домов, потому что они над одной своей хижиной трудятся, отесывая доски заостренными железами, несколько лет». Ночью демонстрировал изобретенный механиком Иваном Кулибиным фонарь (в нем использовались вогнутые стекла) и объяснял принцип его действия конягам, которые вначале «думали, что то было солнце, которое мы похищали, приписывая и мрачность дней причине оного».

Неменьшее изумление вызывало у туземцев собственное отражение в зеркале. Но более всего их поразила письменность. Шелихов отправлял иногда кадьякцев с записками к приказчикам, перед этим всегда рассказывая, что им предстоит сделать или принести. Так, однажды он послал человека за сушеным черносливом, а гонец на обратной дороге съел половину сухофруктов. Шелихов прочитал записку приказчика, где указывался вес чернослива, и призвал кадьякца к ответу. Тот удивился и признался в краже: «Это подлинно, что сия бумажка востро на меня глядела, когда я их ел, но впредь я знаю, как от сего избавиться». Отправленный за новой посылкой и опять уличенный, тот был потрясен – ведь теперь, поедая чернослив, он зарыл бумажку в песок. Как же велико волшебство этих значков!

Шелихов старался возбудить у островитян стремление учиться и перенимать культурные привычки. Любопытно замечание английских офицеров: увидев, как туземцы раскланиваются с ними при встрече, снимая шляпы, они были уверены, что этому их научили русские. Да и сам капитан Кук, познакомившись с алеутами на Уналашке, был восхищен их честностью и миролюбием: «Склонен думать, что эти качества отнюдь не природные… обладают они ими благодаря общению с русскими».

Со временем усилия Шелихова начали приносить плоды; туземцы, перенявшие некоторые черты новой жизни, стали с насмешкой относиться к собратьям-невеждам. Пресекая ссоры между своими работниками, Шелихов не упускал случая показать и остальным аборигенам, что любой мир лучше войны: «Защищая же их людьми моими от набегов на них диких из других мест, дал им почувствовать, сколько приятно жить в покое, ибо после сего не отваживались их неприятели делать на них нападения».

На острове, где даже птицы поют тихо

До зимы постарались поставить дома и соорудить крепость, на первых порах «плетневую». Но и это далось «с великим трудом» – приходилось часть людей держать часовыми: пока одни строили, другие охраняли. Шелихов распорядился «караулы в гавани и по всем артелям наиосторожнейшия иметь», ружья чистить, а начальникам артелей еженедельно проверять их чистоту и исправность, кто не будет выполнять – штрафовать. Не умеющих стрелять – обучить, «а за непонятность и пренебрежение стыдить с отлучением из артели». Секрет огнестрельного оружия все должны были «накрепко» сохранять от туземцев.

Когда построили крепость, Шелихов завел правило не выходить из нее по одному и без оружия, и все последующие годы в Русской Америке его соблюдали неукоснительно. Тот, кто отступал от него, расплачивался жизнью.

Весной, едва прогрелась земля, начали копать огороды, посадили привезенные с собой семена, вспахали землю и посеяли хлеб. Шелихов отметил: «Есть хорошие и годные к хлебопашеству земли, в чем я и самыми опытами удостоверился, сеяв ячмень, просо, горох, бобы, тыкву, морковь, горчицу, свеклу, картофель, репу и ревень». Из всего перечисленного не уродились лишь просо, горох, бобы и тыква – поздно посадили. Но опыты вскоре пришлось прекратить: случился неожиданный подъем воды, и море затопило грядки. Подобные агрономические опыты проводил и святитель Иннокентий на Уналашке и пришел к неутешительным выводам: в сыром климате при слишком коротком лете успевают вызревать разве что репа, редька, морковь и свекла, а у картофеля клубни мелкие.

Когда по осени собрали урожай, Шелихов велел накормить овощами конягов; по его словам, новая еда им очень понравилась – «крайнюю почувствовали охоту». Но, по многолетним наблюдениям мореплавателей и миссионеров, ни земледелие, ни скотоводство не увлекли местных жителей, а огородничество привилось гораздо южнее, в Калифорнии. Здешние же племена еще долго жили тем, что давали им море, река и лес.

Команда Шелихова так же, как и туземцы, ловила рыбу, била на льду сивучей, моржей, тюленей, запасала жир. Хлеба, конечно, не хватало, но выходили из положения разными способами. Джеймс Кук расхваливал кулинарные способности промысловиков на Уналашке: «Русские обладают искусством из посредственной снеди изготовить вкусные блюда. Мне очень понравилось приготовленное ими китовое мясо; недурной заменой хлеба служит им пудинг или пирог из лососиной икры, тщательно взбитой и обжаренной».

Всю зиму осматривали на байдарах северное и западное побережья острова, земли вдоль Камышатской губы, которую потом назовут заливом Кука; торговали с туземцами. Шелихов отметил, что тамошние жители говорят на ином, чем коняги, наречии. Из Трехсвятительской гавани выезжали на юг и восток, осматривали соседние острова, ходили по Кенайскому заливу и в Чугацкую бухту, чтобы вести торговлю с местными племенами.

Прожив три года в Америке, Шелихов описал, как умел, и свое плавание, и аборигенов, и природу островов – всё сколько-нибудь значительное, что могло пригодиться в дальнейшем. Мореплаватель В. М. Головнин называл Шелихова «безграмотным», считал, что его записки написаны «варварским слогом», где «бестолковщина на каждой странице». Однако Шелихов не считал себя ни ученым, ни исследователем – он был купцом и знал толк в своем деле. И далеко не каждый из посетивших острова и Аляску купцов занимался их описанием – об этом тоже следует помнить.

«Острова, лежащие около американских берегов… более каменистые и преисполненные гор», – писал он. Лесов нашли мало, но они всё же были – ель, береза, рябина, много тальника и ольховника. Климат на острове не отличался от материкового: сырая, дождливая погода начиналась с конца лета и продолжалась иногда до декабря; зима наступала в январе, порой была снежная, с метелями и морозами до минус 20 градусов. Случалось, снег выпадал и весной – в марте и даже в апреле, а в горах лежал всё лето. Интересно наблюдение Головнина: при отплытии с Камчатки в Америку в конце мая на судне повесили говяжью тушу, а спустя месяц у Алеутских островов мясо всё еще оставалось свежим.

На Кадьяке и соседних островах росло много трав, вызревали ягоды: «малина, голубица, черница, морошка, брусника, калина, клюква и княженика»; их заготавливали на зиму, чтобы избежать цинги. Английские мореплаватели, кроме ягод, делали в тех же целях «еловое пиво».

Птицы встречались по большей части знакомые: гуси, утки, вороны, галки, «канарейки черные, называемые напойки», сороки, чайки, цапли, кулики, журавли, гагары. Были и такие, что «очень не худо поют, но весьма тихо и почти так, как снегири».

О размерах Кадьяка сам Шелихов ничего не сообщил, но в описании его путешествия, составленном уже не им и вышедшем в 1793 году, есть примечательная фраза: «Величина сего острова, за опасностью нападения островитян, точно не известна, но полагают в длину 200, а в ширину от 20 до 30 верст».

В декабре 1785 года Шелихов и мореходы «учинили» «Постановление», в котором подвели некоторые итоги своей деятельности. За год они исследовали остров и пролив до полуострова Кенай, «описали, на карту и план положили». Смогли наладить – «с великим трудом по битвам и по претерпению крайних многих нужд и опасностей» – торговлю с немирными конягами. Правда, она пока прибыли не давала, поскольку коняги хотели менять меха лишь на копья и ножи, «коих продавать мы удерживаемся» – по вполне понятным причинам. Обучили русскому языку и грамоте туземных мальчиков, и те стали служить толмачами.

Но за время, прошедшее с начала экспедиции, многие ее участники умерли от цинги, утонули или были убиты туземцами, так что проводить исследование территорий и искать новые земли стало некому. В 1785 году воинственные коняги, узнав, что в лагере Шелихова много ослабевших от цинги, снова попытались напасть, но верные люди предупредили об их планах. К этому времени стала остро ощущаться нехватка самых нужных вещей: «прядвы» для плетения неводов, котлов – привезенные с собой прогорели, потому что «с огня не сходят»: в них дни напролет варили пищу не только себе, но и аманатам и нанятым для хозяйственных работ туземцам. Потому приняли решение отправить в Охотск «Трех святителей» с командой из двенадцати моряков, чтобы компаньоны продали меха, закупили на вырученные деньги всё необходимое, набрали хотя бы человек тридцать и прислали на Кадьяк. Компаньонам также предписывалось приобрести такелаж, 100 лавтаков (шкур морского зверя), большие котлы и медь для их починки, соль, ружейные замки, а для меновой торговли с туземцами – «десять пуд бисеру, сто тысяч голубого цвета корольков, два пуда бисеру белого и красного». Члены экспедиции намеревались прожить на острове три года, после чего ждали смены из Охотска.

Так начинался новый этап истории Америки – русские заводили там оседлость и осваивали этот край, как когда-то Сибирь: рубили избы и бани, копали огороды, сеяли хлеб, строили корабли, начинали торговлю с местными и учили их тому, что умели и знали сами. Шелихов полагал, что общий образ жизни может стать основой спокойного сосуществования с «немирными» прежде соседями.

В январе 1786 года он отправил 11 человек на восток острова, в еловый лес в 160 верстах от гавани. Там они зазимовали и построили несколько шлюпок – так было положено начало Павловской гавани. В том же году посланный Шелиховым отряд построил укрепления на острове Афогнаке и на берегу Кенайской губы. В мае, готовясь к отплытию домой, Шелихов написал наставление енисейскому купцу К. А. Самойлову, которого оставлял вместо себя на хозяйстве. Оно не похоже на обычное распоряжение, которое следовало выполнить в ближайшее время; скорее это была программа на годы – так широко она охватывала едва ли не все стороны жизни русских в Америке.

Вкус добра

На судне с Шелиховым уходили 12 человек, а 113 оставались на острове – горстка людей во враждебном окружении. Когда дождались судна из Охотска и пришел затерявшийся галиот «Святой Михаил», их стало 163. Из них составлялись артели, которые отправлялись в бухты и гавани Кадьяка, а также на острова Афогнак и Шуяк и «далее, вдоль берега, по американской матерой земле, в южную сторону, в полдень Калифорнии простирающейся». Шелихов подробно описал ту часть океана, куда непременно нужно отправить экспедиции на поиск еще неоткрытых земель: одно судно – к северу от Лисьих островов, «сколько далеко тамо Северное море позволит»; другое – на юг, до 40 градуса северной широты, и затем к берегам Калифорнии, чтобы «лавировать в треугольнике том… приискивая тех неизвестных островов по два лета». Если ничего не отыщут – что ж, следует радоваться и тому, чтобы приложили усилия на благо Отечества. «А бывает за труды чистосердечные Бог и откроет вам неизвестные острова, чрез что, конечно бы, всех труды вознаградиться могут», – обнадеживал он мореходов. В новых землях промысловики должны были ставить кресты и закапывать в землю таблички, доказывающие первенство России в открытии этих мест. За труды Шелихов обещал награду и от компании, и от себя лично: «если вы в севере найдете острова неизвестные» – тысячу рублей; «надеяться надобно», что и правительство «без уважения не оставит».

В последующие годы мореходы Измайлов и Бочаров неоднократно совершали плавания в северной части Тихого моря, как называли тогда океан. Измайлов обследовал и описал юго-восточный берег полуострова Кенай, нанес на карту залив Якутат и бухту Лтуа (Литуйя). Управляющий и доверенный Шелихова Евстрат Деларов ходил на байдарах от Кадьяка вдоль всей Алеутской гряды, где открыл группу островов между Андреяновскими и Крысьими, ныне носящую его имя.

Шелихов большое значение придавал не только открытию новых земель, но и детальному описанию уже известных, и наставлял морехода Дмитрия Бочарова, «чтобы делал окуратную опись» Кадьяка, полуострова Кенай и земель материка далее на восток, до Чугацкой губы.

По его распоряжению полагалось описать бухты, речки, гавани, мысы, рифы; отметить, где есть плодородные земли, какие произрастают леса и растения, водятся звери и рыбы; посчитать поселения туземцев и указать их местоположение; провести перепись жителей «с прописанием, хотя примерных, кто сколько лет». Любопытно его замечание о наименованиях географических объектов: на карте их следовало писать со слов местных, «а своими названиями не обезображивать, дабы по званиям жителей находить все можно было». Это требование было совсем нелишним – именно из-за желания переименовать и возникала зачастую путаница на картах, составленных мореходами из разных стран. Описание новых земель должно было сопровождаться розыском «руд» и «металлов», редкостей для будущих коллекций – «игровых нарядов» туземцев, масок, костюмов, музыкальных инструментов и «прочих побрекушек».

Шелихов настаивал, чтобы Самойлов использовал время примирения с конягами для разъяснения им всех преимуществ жизни по новым порядкам, дабы они оставили «междоусобные разбои, воровства против россиян, убийственные замыслы и всякое непостоянство». Эти порядки нужно было показать с самой привлекательной стороны, и потому правитель должен постоянно разъезжать по островам, видеть, как его приказчики управляют новыми подданными, узнавать через толмачей «подчиненных лихоимства, пристрастия» и все подобные случаи «всевозможным образом истреблять» – тогда туземцы узнают все прелести новой жизни и почувствуют «вкус добра».

Все эти наставления, наверное, остались бы благими пожеланиями, особенно если вспомнить совсем не мирный характер взаимоотношений на первых порах. Но Шелихов действовал постепенно, начав с детей – тех самых, кого ему оставили в аманаты: открыл училище, где их обучали русскому языку, после чего они становились толмачами, ведь «без совершенных переводчиков никакого установления сделать неможно». Шелихов недоумевал, что такое важное дело до него оставалось в небрежении «всеми промышленниками от непонятия или нерадения». Когда в Америке будет основана первая духовная миссия, духовенство начнет преподавать в училище Закон Божий.

Шелихов будет постоянно напоминать о своем детище в наставлениях правителям – и Самойлову, и сменившим его Деларову и Баранову. «Грамоте, петь и арихметике учить более мальчиков пожалуйте старайтесь, – писал он в 1789 году, – чтоб со временем были из них мореходы и добрые матрозы, также мастерствам разным учить их надобно, особливо плотничеству». Из Охотска он с каждым судном отправлял в училище книги «учебные, горные, морские, классические, исторические, математические, моральные и економические». Когда уже после кончины Шелихова Василий Головнин прибудет в Русскую Америку, он будет потрясен числом и разнообразием книг в доме правителя.

Со временем к первым ученикам присоединились родившиеся в Америке от смешанных браков креолы, а за ними и каюры – дети поступивших на службу в компанию туземцев. Покидая Кадьяк, Шелихов взял с собой в Иркутск 40 местных жителей – кого-то по их желанию, а кого-то из пленных «мужеска и женска полу больших и малых». Малолетних он собирался оставить в Охотске и Иркутске, чтобы после завершения ими обучения отправить обратно, а взрослых намеревался привезти в столицу ко двору императрицы.

Прошло три года, и в письме он сообщил об их успехах: «Привезенные мальчики в Иркутске все учатца музыке». За обучение каждого он платил 50 рублей в год из своего кармана и обещал доставить в Америку «музыку и барабанщиков». Тем, кто прилежно занимался, присылал гостинцы – не от компании, а за свой счет.

Он заботился об условиях жизни нанятых на работу туземцев, следил, чтобы их содержали «в хорошем призрении, сытых», требовал «обувать и одевать» и не допускать, чтобы женщин, трудившихся на компанию, обижали «не только делом, но и словом» – за это виновных штрафовали. Особенное попечение было предписано проявлять об алеутах, приплывших с Лисьих островов. Для них строили «добрые и теплые казармы» с перегородками, экипировать их следовало, как русских, «не гнусно, а особливо толмачей и хороших мужиков одевать поотменнее, кормом самих и жен со всяким удовольствием питать». Конечно, Шелихов не был бы купцом, если бы не приказал записывать, какие платье и обувь выдали туземцам, чтобы вычесть стоимость выданного при окончательном расчете с ними. Особое его распоряжение стояло на страже коммерческих интересов компании: запрещалось кому бы то ни было торговать с алеутами в обход «общества».

Шелихов предписывал расходовать «провиянт и крупу… с бережливостью», готовить еду «артельно» – так выходило экономнее. Но о здоровье «работных людей» тоже не забывал: распорядился кормить сытно, «гнилых кормов в пище не употреблять». Чтобы не было цинги, советовал правителю заставлять всех двигаться: ходить, работать, «в праздное время играть», поить вместо чая травяными настоями, следить за чистотой казарм и «юрт», проветривать их, весной и летом застилать полы скошенной травой, а зимой лапником.

Те временные крепости, которые соорудили на Кадьяке и Афогнаке, Самойлову теперь следовало отстроить основательно, по планам, которые нарисовал Шелихов. Для своей безопасности казармы туземцев располагали за крепостными стенами. А еще Шелихов распорядился соорудить сараи для байдар и байдарок, бани, вешала для сушки рыбы, отдельный хлев для коз и большой сенник, «потому что скота я еще пришлю из Охотска», и собак «злобных» для охраны. И действительно, из Иркутска им были отправлены «собаки злобные и две пары кроликов», из Охотска – годовалые телочки и бычки, по паре свиней и коз. Присылал Шелихов и семена, наказывая из нового урожая непременно выбирать лучшие, чтобы сеять на будущий год.

Отдельное распоряжение касалось судов. И здесь Шелихов проявил себя человеком знающим: давая указания: оставляя судно даже в самой хорошей гавани, его следует расснастить – снять весь такелаж, просушить паруса, даже мачты вынуть, корпуса вытащить на высокое и сухое место, сделать над ними навесы и укрыть их так, «чтобы капля на палубу дождевая и снеговая не попала». Если не принять этих мер и оставить судно зимовать в гавани, корпус быстро сгниет.

«Вредные шайки»

К тем, кто не выполнял распоряжения правителя, применялись суровые меры: «По изобличении с ыноплеменницами в блудном и во всяком воровстве штрафовать… ссоры, драки, несогласия, развраты, заговорные и вредные шайки, леность строго наблюдать и истреблять». Так, Максимова, не вышедшего с артелью в море, следовало лишить обещанной Шелиховым премии в 100 рублей и отстранить от руководства артелью «яко нерадивого», а если он и дальше не будет беспокоиться о делах компании, то, «яко трутня», изгнать. Серьезную острастку получили передовщик Сакунин, плывший на «Святом Михаиле», и управлявший судном мореход Олесов: первого Шелихов отстранил от должности и лишил его доли – полупая; второму тоже грозило наказание: «От мореходской должности и от участия отказать». Но сначала он советовал разобраться: почему не пришли на остров Беринга, а зимовали на Курилах? Почему в непогоду встали так, что якоря потеряли, «снасти все перегноили, мачту от небрежения изломали, товару и провианту компанейского без числа и напрасно много издержали», а подчиненных «от слабости и нерадения» до «гибельного» состояния довели? Если суд сочтет Сакунина виновным, то все издержки он должен будет покрыть из своих средств и при этом лишиться пая. Если же судно придет и выяснится, что вины на передовщике нет, тот останется и на своей должности, и при своей доле. «Святой Михаил» всё же пришел на Кадьяк – в тот день, когда Шелихов уплывал оттуда.

Вот эти-то штрафы и угроза лишиться паев вызывали глухой ропот, а подчас и открытое недовольство промысловиков, собиравшихся во «вредные шайки». С Шелиховым поплыли на Кадьяк разные люди: кто-то рассчитывал на быстрое обогащение, чтобы поправить свои дела; кто-то искал вольности, ведь никакой власти, кроме приплывшего с ними «компаниона» Шелихова, в Америке не было. И этой пестрой публикой нужно было управлять, уметь с ними договариваться и пытаться делать главное – налаживать торговлю.

Случаи неповиновения команды Шелихову и конфликты начались еще по пути в Америку, когда из его каюты украли водку и коньяк – не один-два штофа, а четыре с половиной ведра! Шелихов провел дознание и выяснил, что к краже причастен не кто-нибудь, а сам штурман Измайлов. Тот был опытный мореход, но имел непреодолимую склонность к питию горькой. Пьянство на торговых кораблях всех стран было таким же обычным явлением, как команды «свистать всех наверх» или «марселя менять». Даже образцовый британский флот страдал этой болезнью – Кук писал в дневнике, что в иные дни трезвым на корабле оставался он один.

Видимо, Измайлов повинился, и дело замяли. Но когда кража случилась во второй раз и едва не начался бунт, предотвратить который Шелихову помогли экипажи двух других галиотов, он решил Измайлова наказать – на острове Беринга посадил его под арест.

Провинившихся Шелихов обычно штрафовал, а если это не помогало, исключал из компании, арестовывал и отсылал с оказией обратно. Если же оказии не случалось, переводил их на собственное харчевание: «Чтоб в артели нигде таковой не был принят, но о жизни ево иметь всякое человеколюбивое попечение».

Были и те, кого Шелихов награждал: за храбрость при отражении нападений конягов, попечение о компанейском добре и усердное служение. В наставлении он просил особо заботиться о своем «восприемнике», видимо, имея в виду крестника по имени Николай: обувать, одевать, кормить за счет компании «всегда отлично… противу других», чтобы тот не раскаивался в своей усердной службе и чтобы все видели: он – «хозяйской восприемник». Но более всего управляющему следовало заботиться об учении и просвещении Николая: «Всего пуще учи познания о Законе Божием и государевом».

Шелихов считал, что самый лучший путь просвещения туземцев – приобщение их к православию. В Америке их крестили не только священники с приходящих кораблей, но и миряне – сам Шелихов написал, что лично окрестил 40 человек. А первую православную литургию в Северной Америке отслужили в праздник пророка Илии два корабельных капеллана, прибывших с экспедицией Беринга в 1741 году.

Наивно было бы ожидать мгновенной перемены жизни туземцев после принятия ими крещения – это требовало долгой и постоянной, каждодневной, кропотливой работы. Кто должен был ее проводить? Только священники, миссионеры. Но вот их-то на Кадьяке, да и во всей Русской Америке не было. Ни молитвы, ни богослужебные тексты, ни Евангелие на местные наречия еще не перевели – переводы появятся лишь с приездом в Америку святителя Иннокентия (Вениаминова). Однако он был реалистом и не уповал на скорые результаты миссионерства. В 1869 году он писал: «Как бы ни были крещены дикари, но плоды того видны будут в другом поколении, если только не совсем бросят их пастыри. Немного можно найти примеров таких, где бы с первого же раза благочестие или сознательное исповедание учения веры охватило всех и во всей силе».