Текст книги "Пионеры Русской Америки"

Водка и ром в застольях у Баранова лились рекой, но правило, заведенное им, соблюдалось неукоснительно: половина защитников крепости должна была оставаться трезвой. На следующий день они поменялись местами с другой половиной. Головнин замечал: «Сей порядок или, лучше сказать, очередь быть пьяным, наблюдается с величайшею точностью, как по причине строгой дисциплины, в какой г. Баранов содержит свой гарнизон, так и потому, что промышленные сами хорошо понимают, какой опасности может их подвергнуть самая малейшая оплошность».

Капитаны американских судов, приглашая Баранова и русских морских офицеров к себе, тоже не хотели ударить в грязь лицом. Собственных поселений рядом с Новоархангельском у американцев не было, и для приема гостей они обычно на одном из островов в заливе ставили палатки, украшали их флагами и даже устанавливали легкие корабельные пушки для салютов. Головнин назвал один из таких обедов, где были блюда и напитки всех стран, «редкостью даже и в самих столицах». Конечно, всё это делалось исключительно для Баранова, и даже стихи, сложенные американцами, состояли сплошь из комплиментов главному правителю.

Головнин, описывая забавы колонистов, не стал заниматься морализаторством, вполне понимая особенности жизни этих людей на краю света во враждебном окружении. Многие из них, если не все, не могли вернуться домой, поскольку за годы службы оказывались в больших долгах перед компанией; те, кто всё же уезжал на родину, из-за смены климата прожили потом недолго. «В таких увеселениях они позабывают свою горькую участь, а ожидая оных как некоего торжества, долженствующего хотя на короткое время их осчастливить, они удаляют от себя отчаяние, в которое ввергла бы их скучная однообразная жизнь в вечном удалении от своего отечества…»

Да, Баранов потакал незатейливым вкусам и слабостям промысловиков, но при этом оставался жестким руководителем. Карты и прочие азартные игры – источник драк, разорения, а нередко и самоубийств – были им строго запрещены. Чтобы туземки не становились причиной раздоров, Баранов советовал покупать дочерей у алеутов и жить с ними, как с законными женами.

Главный правитель и сам жил с дочерью местного тойона, уроженкой Кадьяка, в крещении Анной Григорьевной, с которой обвенчался после смерти законной супруги. Анна родила ему троих детей – Ирину, Антипатра и Екатерину. Суперкарго одного американского судна, который увидел чету Барановых в 1801 году, вспоминал: «Российский губернатор производит впечатление человека скромного и выдержанного. Его супруга опрятна и хорошо одета. Она показалась мне довольно красивой».

После смерти Баранова его вдова поселилась в скиту, основанном преподобным Германом на острове Еловом, где и окончила свои дни. Их старшая дочь Ирина вышла замуж за капитан-лейтенанта Семена Ивановича Яновского, занявшего место главного правителя после отъезда Баранова из Америки.

Двенадцать кондиций

О Баранове оставили воспоминания многие из тех, кому довелось с ним встречаться; его слава гремела по всему западному побережью Америки от полярного круга до Чили. В 1818 году комиссионер компании Кирилл Тимофеевич Хлебников, принимая у Баранова дела, виделся с ним ежедневно, много беседовал и мог составить о нем собственное мнение. И когда в 1830 году должность главного правителя занял барон Фердинанд Петрович Врангель, оценивший по достоинству всё, что сделал Баранов в Америке, он предложил Хлебникову написать биографию своего предшественника и рассказать о его делах, «достойных внимания и похвалы».

«Я не готовился стать писателем, – признавался Хлебников, – и чувствую сам слабость своих познаний для описания дел и подвигов первого главного правителя колоний Российско-американской компании, в продолжение 28 лет им совершенных, они достойны пера лучшаго, чем мое…» Кроме того, считал он, для этого «нужны способности историка».

Однако возможность вспомнить собственную молодость, проведенную в Америке, и еще раз окунуться в те славные, хотя и тяжелые времена, беседы с людьми, хорошо знавшими Баранова, чтение его писем и, главное, желание воздать должное Баранову «хотя кратковременным памятником» придали Хлебникову решимости. И в 1835 году первая биография Баранова была напечатана.

Родился он 23 ноября 1747 года в городе Каргополе Олонецкой губернии в семье мещанина Андрея Ильича Баранова, занимавшегося мелкой торговлей. Его супруга Анна Григорьевна родила четверых детей – Петра, Евдокию, Вассу и Александра. Сыновья пошли по стопам отца, Александр торговал сначала на родине, затем в Москве и Петербурге. После 1780 года он отправился в Сибирь, поселился в Иркутске, где приобрел два завода – стекольный и водочный, брал винные откупа и подряды, организовывал промысловые экспедиции на Чукотку и Аляску. В 1787 году стал членом Вольного экономического общества, которое занималось просветительством и популяризацией знаний о самых разных областях хозяйства: лесоводстве, горном деле, пчеловодстве, земледелии, торговле; проводило конкурсы и обсуждения в печати; представляло открытия и новшества, появившиеся в разных странах. Чтобы вступить в него, требовались, во-первых, обширные познания и соответствующий круг чтения; во-вторых, опыт и навык практической деятельности. Если Баранова приняли в члены общества, значит, ему было о чем рассказать.

В это время Г. И. Шелихов вернулся из Америки и начал искать кандидата на должность управляющего. Он предложил это место Баранову, однако тот отказался. Откупа и подряды хотя и требовали частых разъездов по Иркутской губернии, но были его собственным делом, а переходить в подчинение к Шелихову ему не хотелось. Однако судьба распорядилась иначе.

В 1790 году Баранов выехал из Иркутска в Якутск и нашел свои дела по питейному откупу в полном расстройстве – видимо, такого оборотистого приказчика, каким был Шелихов у Голикова, ему найти не удалось. Оставалась еще торговля мехами, благодаря которой можно было поправить свои пошатнувшиеся дела, и Баранов отправился в Охотск. Туда приезжал ежегодно с Чукотки его приказчик, он привозил меха, выменянные у чукчей, и отчитывался перед Барановым. Он-то и сообщил, что в Анадырске чукчи убили всех работников и разграбили имущество артели. Каждая из этих утрат – в Якутске и Анадырске – еще была поправима, но случившиеся одновременно события окончательно разорили Баранова. И он был вынужден принять предложение Шелихова.

«Лета 1790 года августа в пятый на десять день в областном портовом городе Охотске мы, нижеподписавшиеся, рыльской имянитой гражданин Григорий Иванов сын Шелихов, каргопольской купец иркутской гость Александр Андреев сын Баранов» заключили договор. Баранов назначался главным правителем русских поселений в Северной Америке, куда и должен был отправиться осенью на судне компании. В договоре перечислялось 12 «кондиций» – условий его службы.

По принятии дел от управляющего Деларова он должен был произвести перепись промысловиков и населения Кадьяка и наладить подробную отчетность. Кроме хозяйственных книг следовало завести два журнала: в один «вписывать каждодневные происшествия тамо текущих дел и случаев», во втором описывать поведение подчиненных, «дабы добронравие и развратность… видимы были». Новый начальник обязывался вести постоянный «присмотр» за людьми, чтобы они «не в праздности и лености, а во всегдашних трудах в пользу компании находились».

Ему предписывалось заготавливать провизию и иметь «за правило человеколюбия» сбережение жизней подчиненных. Особое внимание обращалось на взаимоотношения с туземцами: защищая своих людей, он должен стараться избегать прямых военных столкновений, «несогласия и раздоров з дикими, союзными и несоюзными компании народами… Грубых же и жестокосердных и в варварских кровожаждущих обычаях заматеревших диких остерегатца и приводить в познание благонравия».

Плата ему назначалась солидная – 15 суховых паев из 210 паев компании. В случае его гибели жене и ее детям от первого брака, принятым Барановым на воспитание, – «сыну Аполону», оставленному в Якутске, и «дочери Афонасье, з женою в город Каргополь отправленной», – Шелихов обязался выплатить тысячу рублей «единожды». Если же в результате крушения судна Баранов оказался бы на необитаемом острове или в плену, семье полагалось две тысячи с ежегодной выплатой в 300 рублей до его возвращения.

Оговаривались обязанности Баранова по ведению промыслов, отысканию новых земель, исследованию недр. Подчиняться он должен был только предписаниям правительства и Шелихова – никому другому «дела до меня не иметь». Срок его пребывания в Америке не был назван: «Какое время я быть пожелаю, предоставить на мою волю». На этой должности он пробудет безвыездно 28 лет и выполнит все 12 условий.

Баранов мог взять с собой двоих помощников за свой счет. «Одного, – писал он в договоре, – я ныне, тотемского мещанина Ивана Кускова, с собою увезу». Другие помощники будут меняться, в них Баранов не раз ошибется, а в Кускове – нет. В нем главный правитель найдет энергичного, надежного и близкого ему по духу человека.

Неудачное начало

Девятнадцатого августа 1790 года, спустя всего четыре дня после подписания договора, Баранов вышел из Охотска на галиоте «Три святителя», который вел один из лучших мореходов – Дмитрий Бочаров. Плавание началось с проблем – бочки с питьевой водой дали течь. Подобная неприятность случалась на кораблях нередко, так, Сарычев вспоминал, что на обратном пути от Алеутских островов к Камчатке бочки на его корабле «Черный орел» тоже дали течь и воду пришлось экономить – выдавали по восемь чарок в день на человека. Чарка – это сотая часть ведра, примерно 0,12 литра. На корабле Баранова потеря воды, видимо, была более ощутимой, если решили выдавать по четыре чарки, то есть пол-литра на человека в сутки. При такой экономии вдоволь уже не напиться, горячее каждый день не приготовить, и как неизбежное следствие – на корабле начались болезни. Баранов принял решение сделать отдых на острове Уналашка.

Опытному мореходу Бочарову эти места были знакомы. 28 сентября он отдал приказ встать на якорь в Кошигинской бухте. Пока наполняли водой бочки, люди отдохнули, и 30 сентября собрались идти на Кадьяк. Но вечером начался шторм, судно сорвало с якорей, ветром вырвало незакрытые люки и так накрыло волной, что впору было думать о спасении не груза, а людей. До наступления темноты, когда галиот еще держался на плаву, успели переправить на берег людей и перевезти всё самое ценное. Пока полузатопленное и завалившееся на бок судно носило по волнам, у штурмана еще теплилась надежда на его спасение, но когда прилив швырнул его на прибрежные скалы и разбил в щепки, всех охватило уныние. Баранов и его команда в 52 человека лишились галиота, большей части компанейского груза и собственного имущества.

В заключенном с Барановым договоре Шелихов обращал особое внимание на сбережение судна: если оно «не дай Боже, повредитца, починить». А здесь и чинить оказалось нечего и добираться до Кадьяка – а это, считай, тысяча верст – не на чем. Американская жизнь Баранова началась с неудачи: как признавался он сам, «при первом шаге ожесточенная судьба преследовала меня здесь несчастием».

После «консилиума» со штурманом Баранов решил нанять несколько алеутских байдарок и отправить их вместе с байдарщиком Александром Молевым на Кадьяк за помощью. Но и здесь не повезло: когда Молеву оставалось до Кадьяка не больше сотни верст, на байдарки напали туземцы, пятерых алеутов убили, а сам Молев едва сумел уйти от погони и укрыться на острове Унга, отправив одну из байдарок с известием об этом на Уналашку.

И пришлось Баранову зимовать на Уналашке. Ни припасов, ни теплых изб, ни бань там не было, построить их тоже оказалось не из чего – лес на острове не рос. Кустарником и выброшенными на берег обломками деревьев топили в полуземлянках сложенные на скорую руку печки-каменки. Главный правитель американских селений жил в такой же полуземлянке – «несчастия уравнивают состояние людей», как верно заметил Хлебников.

Чтобы не умереть с голоду, Баранов отправлял охотников стрелять тюленей и сивучей; не умевшие охотиться собирали хворост, выкапывали коренья, искали по берегу съедобные раковины. На реках ставили запоры и ловили рыбу. Иногда море, словно сжалившись над потерпевшими кораблекрушение, выбрасывало на берег мертвого кита, и тогда несколько недель ели терпко пахнущую морской водой тушу, в лучшие дни выменивая у алеутов ее куски на сушено-вяленую рыбу – юколу.

Баранов вспоминал: «Масленую всю постились истинным постом», – то есть в мясопустную неделю (Масленицу) не ели не то что мяса, а вообще ничего, о хлебе и сухарях и вовсе забыли. И только в большие праздники – на Николу, Рождество и в Светлое Христово воскресенье – устраивали пир: из чудом уцелевшей ржаной муки варили жидкую похлебку, называемую в тех краях затуран, смешивали китовый и тюлений жир с юколой или ягодами.

«Зиму я проводил в большой скуке, – рассказывал Баранов, – а паче когда погода была дурная. Случалось, иногда по два месяца сряду продолжалось ненастье и не можно было никуда вытти, но, впрочем, ни одного ясного дня не упускал, чтобы не ходить с ружьем, от коего довольствовался без нужды пищею». Однажды на охоте попал в капкан, поставленный алеутами на лису, и потом долго лечил раненую ногу.

Рассказывал, как сам научился варить соль. На его родине солеварение было одной из доходных отраслей хозяйства крестьян, рыбаков и братии монастырей. Солеварни устраивали так: на морском берегу рыли колодцы, заполнявшиеся соленой морской водой; рядом ставили печи, над которыми вешали на крюках четырехугольные сковородки – црены. Печи топили несколько дней без перерыва, вода на сковородках выпаривалась, а соль густела. Баранов, не раз видевший солеварение в Поморье, повторил этот процесс в Америке и добился прекрасных результатов – соль была «белизною подобная снегу».

В ненастье, когда из землянки невозможно было выйти, он описывал остров, его климат, погоду, облик и обычаи алеутов. Свои заметки он включил в рапорт, отправленный в апреле 1791 года на Камчатку. «Мужеской и женский пол вид имеют неотвратительный, лицом смугловаты, но есть чистые и природный в лице румянец имеющие; волосы у всех черные, но вообще все ленивы и неопрятны, вшивы, ногтей не обрезают и редко умываются. Образ жизни ведут самый гнусный. Юрты их худые и холодные; огня в них, кроме что в жирниках, не имеют; живут по множеству в одной с семействами и нечистоту редко вычищают, а около юрт помет свой извергают. Мокрота, грязь, вонь, тесные в юрты проходы и стужа в них делают отвращение».

С теми, кто говорил по-русски, он беседовал об их верованиях: «Закона никакого либо служения не имеют, и о всевышнем существе понятия. Наименование, однако же, на их языке есть сотворившему небо Агуга, а землею управляющему Куга, коего последнего шаманы их, часто призывая, испрашивают будущее и больным на исцеление. Разумеют также и злого духа, называя того на своем языке Аггалликиях, но никакого изъяснения ни о котором сделать не могут, да и так тупы понятием, что далее, кажется, атмосферы, их окружающей, оное не простирается. Надобно много раз подтверждать, чтоб сказанное поняли, однако же непонятного им никак невозможно вперить».

Тогда же, зимой, сидя у дымной печки-каменки, он обдумывал, где будет искать новые земли, куда сам отправится с мореходами на разведку. Он решил построить судно вблизи Чугацкой губы, по берегам которой рос хороший сосновый и лиственный лес, и пойти на нем вдоль побережья на юг, где располагались «европейские заселения» (имелась в виду Калифорния), а затем на север, искать новые места.

С началом весны, едва потеплело и начал таять снег, построили две большие байдары по образцу алеутских, обшили днище лавтаком – шкурами морских животных – и 25 апреля 1791 года вышли в море. До Исаннахского пролива, отделяющего Лисьи острова от Аляски, шли вместе, затем разделились: штурман Бочаров повел свою байдару, огибая полуостров с запада, Баранов – с востока, правя к Кадьяку.

Бочаров за два месяца прошел более 500 верст, описал и составил карту северного побережья Аляски. Он собирался плыть дальше, но лавтак на днище его байдары сгнил и развалился, и пришлось переносить лодку через горы. Но нет худа без добра: Бочаров не только первым проложил самый короткий – протяженностью в семь верст – путь по суше от Бристольского залива до пролива Шелихова, но и открыл во время перехода большое озеро, второе по величине на Аляске, которое назвали его именем[6]6
  Самое крупное озеро Аляски было названо именем Шелихова, однако после 1802 года на английских картах его переименовали в озеро Илиамна; так оно называется и сейчас.


[Закрыть].

Баранов все два месяца плавания, апрель и май, болел лихорадкой, но менять планы не стал – слишком коротко в тех краях лето, лучшее время для выхода в море. Наконец, 27 июня, полубольной, он с трудом вышел из байдары, причалившей в гавани Трех святителей, и ступил на землю Кадьяка.

«Отменные ратоборцы»

Первая зима оказалась нелегкой – продовольствия не хватило, и пришлось в апреле 1792 года отправиться за помощью на Уналашку, куда прибыла экспедиция Биллингса. Как вспоминал Сарычев, моряки поделились припасами с промысловиками, присланными Барановым.

Зимовала команда Баранова не в одиночестве: встречали промысловиков тульского купца Орехова, вологодского Панова, иркутского Киселева, а на берегах Кенайской губы обосновались охотники якутского купца Лебедева-Ласточкина. Мореходы отправлялись и на открытые Прибыловым острова Святого Павла и Святого Георгия. При таких масштабах добычи калана его численность неизбежно уменьшалась, и приходилось постоянно искать новые места для промыслов. По заведенной Шелиховым традиции промысловики не приезжали на один-два сезона, а основывали постоянное поселение и завязывали торг с туземцами. Так же поступил и Деларов – отправил отряд на юго-запад Кенайского полуострова, где заложил Александровскую крепость.

Баранов продолжил начатое Шелиховым и Деларовым. Он вместе с промысловиками ходил в Кенайский и Чугацкий заливы, вдоль побережья Якутатского залива; в Чугацкой губе встретил чугачей. Чтобы обезопасить себя от их нападений, семерых взял в заложники. Он не первый пытался наладить с ними торговлю – в заливе стоял корабль британской Ост-Индской компании. Баранов познакомился с капитаном Муром, и тот сделал правителю подношение вполне в колониальном духе – прислал индийского мальчика.

Если с чугачами-эскимосами отношения могли перерасти в мирные, то с первой встречи с другим племенем – индейцами-тлинкитами или, как их называли русские, колошами – пришлось занимать оборону. Колошей сторонились даже их соседи, алеуты и чугачи, и старались держаться от них подальше и не вступать в конфликты.

В июне 1792 года тлинкиты ночью напали на отряд Баранова, расположившийся в палатках на берегу залива Нучек. Услышав отчаянный крик часового, Баранов проснулся, схватил ружье и выскочил из палатки. Он увидел, как меж деревьев неслышными тенями скользили странные существа с оскаленными медвежьими и тюленьими мордами. Первыми были убиты алеуты – они беззвучно пали сраженные ударами кинжалов. Баранов выстрелил в одну из теней. Он был уверен, что попал в голову, – стрелял почти в упор; однако существо не только устояло на ногах, но и метнуло в ответ короткое копье. Баранов присел вовремя – копье вошло в дерево над его головой, как нож в масло.

«Что за нечисть?» – Он тряхнул головой, прогоняя остатки сна. Пока перезаряжал винтовку и жалел, что оставил в палатке штык, краем глаза успел заметить, как его враг навалился на промысловика; тот, изловчившись, вывернулся и ударил этого не то зверя, не то человека ножом в шею. Существо уткнулось мордой в землю, и оскаленная звериная маска вместе с деревянным шлемом свалилась с головы. Так вот почему пуля его не взяла! Вокруг гремели выстрелы, команда Баранова отчаянно отбивалась, и он крикнул, чтобы целились не в голову, а в ноги и руки.

Три часа шел бой. Наконец колоши отступили к байдарам, унося раненых. «Меня Бог сохранил, – говорил Баранов, вспоминая эту стычку, – хотя рубаха была вся проколота копьем». Он обошел свой лагерь, подсчитывая потери. «У меня убито двое русских и десять человек алеутов», – доложил он Шелихову.

На берегу остались лежать 12 убитых и несколько раненых врагов. Чугачи, взятые Барановым в заложники, бежали в первые минуты боя, думая, что нападение совершили их соплеменники, – и оказались в плену у тлинкитов. Оставшиеся в живых 15 промысловиков и сам главный правитель в разодранной рубахе с удивлением рассматривали лежащих на земле «отменных ратоборцев». Их головы закрывали крепкие деревянные шлемы с масками зверей и птиц, которые не брали пули; спину и грудь надежно защищали деревянные латы. Некоторые всё еще сжимали в руках кинжалы и короткие копья-дротики.

Баранов допросил раненых. Оказалось, они прибыли на шести байдарах, чтобы сначала истребить чугачей, а потом приняться за русский отряд. «В каждую байдару умещается от 20 до 25 человек, – считал Баранов, – значит, их было 120. Не менее 5-ти на одного».

Это была первая встреча с тлинкитами, которых русские называли «народ убийственный и злой». Тогда Баранов еще не знал, что это только стычка – настоящая война впереди. А пока он отдал распоряжения об укреплении кенайского поселения и возвратился на Кадьяк.

Первые достижения

За первые два года Баранов успел сделать немало: обошел на байдаре вокруг всего Кадьяка, оценивая достоинства и недостатки основанных там поселений. В окрестностях Карлукского, что расположилось на берегу пролива, отделявшего Кадьяк от Аляски, в изобилии зрела ягода, дикая лилия – сарана, чьи луковицы шли в пищу; в реку по весне приходило много рыбы.

Другое поселение, на острове Афогнак, славилось богатой охотой на лисиц всех мастей. Погода здесь была устойчивее, чем на Кадьяке, сюда чаще заглядывало солнце, и потому овощи на огородах успевали вызревать. Море нередко выбрасывало на берег китов, чей жир толкли с сушеной рыбой, ягодами, использовали в светильниках; здесь раньше, чем в других местах, – в апреле – появлялась рыба. Семейные служащие, уволившись из компании, предпочитали переселяться именно на Афогнак.

Расположение же поселения, основанного Шелиховым у гавани Трех святителей, Баранов счел неудобным – округа была безлесной. После зимовки на Уналашке он знал, каково это – не иметь под рукой леса: ни избу срубить, ни баню истопить, ни тем более лодку или фрегат построить.

А без собственных судов было не обойтись. Алеуты, правда, обходились – ладили кожаные байдары, подшивали их лавтаками и выходили в заливы охотиться на сивучей и каланов, ловить рыбу, по рекам сплавлялись на одно-, двух– и трехлючных байдарках. Но то алеуты – их сноровкой редко кто не восхищался. Моряк Юрий Лисянский, посидев в байдарке и увидев, как алеуты управляют ею, пришел в восторг: «Кадьякцам надлежит отдать справедливость за изобретение байдарок, которые они строят из тонких жердей, прикрепленных к шпангоутам или, лучше сказать, к обручам. Они обтягивают так хорошо сшитыми нерпичьими кожами, что ни капли воды никогда не проходит внутрь… Все эти суда ходят на малых веслах и не только особенно легки на ходу, но и весьма безопасны в море при самом крепком волнении… Я сам проехал в трехлючной байдарке около 400 верст и могу сказать, что не имел никогда у себя лучшего гребного судна». Байдарки действительно безопасны, но только когда ими управляют алеуты, к тому же в них можно поместить лишь самый незначительный груз.

И Баранов начал подыскивать место для верфи. Сначала он присматривался к северо-восточной стороне Кадьяка, где рос еловый лес (недаром соседний остров назвали Еловым). Он нашел там хорошее место для гавани и основал селение, в которое и переехал. Павловская гавань (сейчас город Кадьяк) стала на несколько лет – с 1792 по 1808 год – столицей русских владений; в ней появились казармы для промысловиков, мастерские, склады, школа, храм и даже был установлен бюст государя перед домом правителя, в котором сейчас находится музей Баранова.

В 1805 году иеромонах Александро-Невской лавры Гедеон, участник кругосветной экспедиции Крузенштерна и Лисянского, открыл на Кадьяке двуклассное училище для детей эскимосов, чугачей, конягов и алеутов. Спустя год там уже было сто учеников, пятнадцать из них приняли православие. А еще через год директор училища принимал выпускные экзамены в присутствии Баранова, русских офицеров и капитанов иностранных судов. Правитель был так тронут увиденным, что вручил благодарственное письмо и денежную награду в 500 рублей отцу Гедеону «и еще на тех первой статьи школьников, кои имеют способности во изучении преподаваемых от вас науках правил и могут других обучать тому, поколику сами достигли». А таких способных оказалось немало; эти первые выпускники стали учителями, помощниками штурманов, служащими контор, приказчиками и байдарщиками – начальниками артелей.

Когда в 1808 году отец Гедеон покидал Америку, он передал все дела по училищу Герману Аляскинскому с наставлением обучать детей чтению, письму, арифметике, истории священной и светской, географии. Вместо отдыха туземные ребятишки занимались огородничеством и ремеслами. Из них Баранов и набирал в свои команды плотников, столяров, каменщиков.

Одно было плохо в Павловской гавани: из елей, росших в изобилии по ее берегам, нельзя строить суда. Поэтому Баранов продолжил поиски места для верфи. Наконец, в 1793 году он облюбовал гавань на Кенайском полуострове, у селения Воскресенского. Вскоре из Охотска прибыли строительные материалы и мастера под командованием англичанина на русской службе Джеймса Шильца (Шилдса), отставного поручика Екатеринбургского полка, нанятого Шелиховым в качестве кораблестроителя.

Первым опытом и одновременно доказательством умения англичанина строить корабли стал пакетбот «Северный орел», на котором он и пришел из Охотска к Кадьяку. В Воскресенской гавани Шильц заложил трехмачтовый фрегат «Феникс»; не прошло и года, как его спустили на воду.

Баранов с нескрываемым удовольствием и гордостью смотрел на первое спущенное на воду в Америке судно. Он не только наблюдал за ходом строительства, но и принимал в нем самое деятельное участие: например, придумал смешать еловую смолу, горючую серу, охру с китовым жиром – этим составом просмолили корпус корабля и канаты.

В 1795 году построили еще два судна – «Дельфин» и «Ольга». Со временем верфи появятся и в основанном Барановым поселении Якутат, и в новой столице Новоархангельске, и в Россе в Калифорнии. Сначала в Америке строили парусные суда и ремонтировали приходившие из Кронштадта военные корабли, затем стали спускать на воду пароходы. Их не только использовали для собственных нужд, но и продавали испанцам, сделав, таким образом, кораблестроение доходной статьей бюджета компании.

Баранов первые годы налаживал отношения с туземцами. Дело это было непростое и опасное, «он шел ощупью и озираясь», как говорил Хлебников. Нельзя было показать туземцам слабость, особенно воинственным колошам, но и жить в состоянии вечной войны тоже тяжело. Лучшим способом Баранов считал знакомство с местными старейшинами и вождями племен – тойонами. Он приглашал их к себе в крепость, угощал, смотрел на их пляски и слушал пение, но при этом оставался начеку – трижды пресекались попытки нападения на него вооруженных ножами индейцев.

В письме Шелихову Баранов просил не скупиться и прислать больше нарядной, с «выкладками мишурными», одежды для подарков тойонам: «Нужно привязать их, дабы иногда действовать можно было и политикою, а не силами». К тому же соперничество с иностранными компаниями на полуострове Кенай «нудят сделать народов в наших занятиях усердными и преданными, когда располагаемся на дальние времена». Баранов завел обычай награждать лояльных тойонов особыми медалями, которые изготавливали специально для этой цели с надписями на одной стороне – «Союзные России» и изображением двуглавого орла – на другой.

Он не только награждал, но и наказывал: нарушившему верность тойону приказал остричь бороду и усы наполовину, тем опозорив его. Но кровопролития старался избегать и первым никогда не нападал. В 1800 году на Пасху он позвал к себе в гости тойонов острова Ситха, с приглашением отправили переводчицу из колошей. Ситхинские тойоны с удовольствием согласились, а вот вожди других племен отказались. Они сначала хвастались своей свободой, потом начали задирать местных, кричали, что те стали рабами у русских, а в конце, озверев, избили, ограбили и выгнали бедную толмачку.

В третий день Пасхальной недели Баранов нанес колошам ответный визит. На берегу собралось около трехсот вооруженных людей, которые с напряженным вниманием ожидали, чем всё закончится. Баранов не спеша покинул галеру вместе с небольшим – в 20 человек – отрядом и направился прямо к жилищам тех, кто кричал, что они никого, даже его самого, не боятся. В этот момент на галере зарядили орудия картечью и дали два залпа поверх вигвамов. Толпа разбежалась, а Баранов потребовал, чтобы виновные принесли извинения. Довольный, что обошлось без кровопролития, он вернулся в крепость.

Он не проливал чужую кровь ради собственной славы или корысти, не нападал первым, но всегда давал отпор и тем самым заставил уважать себя. Недаром его имя уроженцы Аляски до сих пор произносят с почтением.

Со временем туземцы оценили умение Баранова разрешать конфликты и даже стали приглашать его как самого авторитетного в тех краях человека улаживать споры между вождями племен.

Когда Баранова уже не было в живых, в правилах компании появился специальный раздел «Об островитянах», по сути, зафиксировавший сложившуюся при нем многолетнюю практику. Народы, признавшие себя подданными российской короны, например алеуты, сохраняли самоуправление и выборы тойонов, которых утверждал главный правитель. Тойоны следили за порядком в своих селениях, распределяли охотников по промысловым партиям, получали от правления жалованье, подарки, помощь продовольствием. Другие – например кенайцы, жившие на побережье Кенайского залива, чугачи и колоши – именовались «полузависимым» или «не совершенно зависимым» населением, хотя правильнее было бы назвать их совершенно независимыми, особенно непримиримых тлинкитов.

Баранов наладил промысел, каждую весну отправляя нанятых на работу алеутов в разных направлениях. Самая большая партия – на пятистах байдарках – уходила от Кадьяка вдоль побережья на юг, до Бобровой бухты; другая – на север; третья промышляла вокруг островов; четвертая шла на запад. Алеуты ладили байдарки – они были большие мастера этого дела – и охотились в море три-четыре месяца. Каланов они добывали стрелами, нерп и сивучей – сетками и гарпунами. Русские охотились с ружьями. За два первых года правления Баранова промысловики добыли одних только морских бобров 2150 шкур, за следующие два – еще две тысячи.