Текст книги "Пионеры Русской Америки"

Как видим, Сарычев притеснений не нашел, а вот Биллингс счел нужным доложить начальству о полученном им доносе, который написал лекарь Мирон Бритюков. Шелихов сам нанял его в Охотске и сначала был вполне им доволен. Во время плавания он даже доверил ему, человеку грамотному, вести вместо себя записи в судовом журнале. Но во время зимовки на острове Беринга отношения разладились, а когда по недосмотру лекаря умерли от цинги несколько человек, и вовсе испортились. Дальше – хуже: Бритюков начал брать в долг товары компании, сначала понемногу, затем всё больше; вскоре сумма его долга достигла 300 рублей. В результате Шелихов расторг с ним контракт и передал его полупай одному из промысловиков. Так что у Бритюкова были все основания невзлюбить Шелихова и, как часто случается с людьми обиженными, попытаться отомстить. Случай не замедлил представиться. Узнав, что в Якутске находится капитан 2-го ранга Биллингс, Бритюков, получивший незадолго до этого окончательный расчет от компании, в ноябре 1788 года подал ему «доношение».

Главное, в чем обвинял Шелихова лекарь, – в требовании подчиняться ему одному как в плавании, так и на суше: «Объявил себя таковою важною персоною, что он имеет власть не только островитян, но и нас, верноподданных нашей всемилостивейшей государыни людей, казнить и вешать». «Казнить и вешать» – слова из указов Пугачева, бунт которого к тому времени забыть еще не успели; таким образом, лекарь фактически обвинил Шелихова в узурпации власти, что при самодержавных монархах каралось смертью.

Бритюков доносил, что на Кадьяке после вооруженного столкновения с конягами Шелихов «прибил сих безгласных народов до пяти сот человек», пленных мужчин велел переколоть копьями, а женщин и детей «до шести сотен» увел с собой в гавань. Правда, он сам же описал, как мужчины стали приходить в гавань и Шелихов возвращал им жен и детей, оставив несколько человек в качестве аманатов. И откуда взялись 500 убитых туземцев, если промысловики, прибывшие с Шелиховым, рассказывали о 300–350 напавших?

Доносчик сумбурно описывал устраиваемые конягами заговоры и нападения и расследование Шелихова, при этом особо подчеркивая личное участие Григория Ивановича в казнях: «Одного из них Шелихов застрелил из пистолета, а другого велел заколоть копьем и отнести бросить на тундру». Других захваченных в плен по его приказу убивали из винтовки, поставив затылок в затылок, что подтвердил на допросах штурман Измайлов.

О враждебном отношении жителей Кадьяка к пришлым свидетельствует вся история острова. Вряд ли в нежелании конягов вступать в переговоры виноват Шелихов: остров был открыт русскими мореходами задолго до него и с тех пор посещался военными кораблями и торговыми судами разных стран. Убийства колонистов продолжались и в последующие годы, да и сам доносчик не отрицал, что «тамошние жители по жадности ли к вещам или по злости» совершали их.

После гибели своих людей Шелихов проводил розыск, брал заложников, допрашивал, пытал и казнил, а случалось, проводил акции устрашения. Но подобным образом вели себя «белые люди» и на Алеутских островах, и на Кадьяке, да и вообще в Новом Свете со времен Эрнана Кортеса и Франсиско Писарро. На Таити Джеймс Кук приказал покарать туземца, похитившего секстант, «публично и сурово» – отрезать ему уши. А когда в 1779 году аборигены убили самого Кука, его офицеры, по собственному признанию, «с невероятной жестокостью» и «самым скотским образом» отомстили за смерть капитана: сожгли, предварительно ограбив, 150 домов, убили жителей, не имевших огнестрельного оружия, двоим отрезали головы и для устрашения выставили их на своем корабле. Никакие комиссии после возвращения экспедиции в Лондон не собирались, и дознания о «массовой резне местного населения», в которой иногда обвиняют Шелихова, не проводились.

Однако подобные примеры деятельности англичан не мешают историкам отмечать гуманный характер британских экспедиций, а о самом Куке говорить не только как о великом мореплавателе (вполне заслуженно), но как о человеке, известном своим «терпимым и дружеским отношением к коренным жителям». Видимо, туземцы высоко оценили терпимость капитана, если вернули его команде по частям…

В то же время некоторые исследователи истово призывают «стереть позолоту» с Шелихова. Ну что ж, если бы он допустил пленение своих людей, а себя и жену позволил разъять на части, как это сделали туземцы с телом убитого Кука, то и у него, наверное, появился бы шанс войти в историю «великим гуманистом». Ни в коей мере не оправдывая творимых в Новом Свете жестокостей, всё же заметим, что стремление «стереть позолоту» с фигуры Шелихова часто оборачивается желанием облить его черной краской. Он этого совершенно не заслужил – хотя бы потому, что в отличие от «великих» конкистадоров всех времен и народов, ничего не делавших для туземцев, строил школы и храмы, дома и бани, обучал земледелию, огородничеству и ремеслу, заботился о просвещении и вез их к себе на родину на свои средства, чтобы дать образование.

Может быть, оттого Шелихов и не опасался последствий «доношения» лекаря Бритюкова, называя его «ложным», и предрекал доносчику наказание за навет. Генерал-губернатор, проведя расследование, доложил в Сенат, что не нашел в доносе лекаря «ничего более… окроме единой вражды и неосновательства», и напомнил, что столкновения с конягами Шелихов и сам описал в изданных им записках, «где отнюдь не скрыто всех тех покушений, какие были от американцев на его компанию и от него на них».

Биллингс не стал настаивать на продолжении расследования, тем более что по Иркутску ходили слухи о небескорыстном ведении дел им самим. Поговаривали, что коряки подарили его экспедиции десятки оленей, а он записал в расходную часть немалые деньги на их покупку; что он выписывал себе большие суммы на прогоны по Сибири и Камчатке, но на деле за них никому не платил. В его отчетах были указаны расходы на «разлившуюся» водку, которую он вовсе не покупал. В Иркутске упорно говорили о возможном открытии на него дела в Петербурге. Впрочем, от Сибири и Камчатки, а тем более от находившейся на краю света Америки до Петербурга было далеко. И делу Биллингса, как и делу Шелихова, хода не дали.

«Имянитый гражданин города Рыльска»

С 1790 года Шелихов расширяет свою деятельность – создает новые компании: Предтеченскую (по названию судна «Иоанн Предтеча») и Уналашкинскую. В это время в официальных бумагах он называет себя «имянитый гражданин города Рыльска». Статус именитого гражданина в это время мог получить горожанин, родившийся не в «благородном сословии», но при этом имеющий капитал не менее 50 тысяч рублей и торговые суда, отправлявшиеся за границу. И то и другое у Шелихова было, и указание на принадлежность к почетной категории городских обывателей наглядно демонстрировало его достижения, что в мире торговли было немаловажно.

В «доношении» новому генерал-губернатору Шелихов подробно рассказал обо всём сделанном в Америке им самим или по его указанию: как построили «крепостцы» на островах, наладили жизнь прибывших и наняли алеутов для промыслов; как открывали земли «вдоль по матерой» Америке от Кадьяка до острова (тогда его считали мысом) Святого Илии и дальше, до самой Калифорнии, и ставили на них «императорские знаки», доказывающие, что территории эти принадлежат России. И поделился планами: «А оттоль и далее распространить свои обзаведения и торговлю уповаем» – за мыс Аляскинский «до так называемой Большой реки» (имеется в виду Юкон) и «выше Чукотскаго носу»; в одном из заливов основать верфь, чтобы строить суда там, а не в Охотске.

На сей раз он не просил денег из казны – только предоставления права покупки людей, чтобы осваивать новую землю «на прочной ноге». Напоминал, что не только компании нужна государственная поддержка, но и государство прибегает к помощи купцов. Так, во-первых, сам он предоставлял свое судно «Три святителя» как транспортное для перевозки грузов на Камчатку; во-вторых, его люди провели корабль Биллингса из реки в Охотское море и тем спасли, поскольку неопытные матросы, набранные из рекрутов, могли бы потопить «Славу России», как потопили «Добрые намерения» – второй корабль экспедиции.

Генерал-губернатор Пиль тоже писал и посылал в столицу один за другим рапорты, в которых подтверждал сообщения Шелихова и поддерживал все начинания его компании. В результате из Петербурга разрешили отправить к американским берегам 20 работных людей, а еще через год – десять семей хлебопашцев. Казне это ничего не стоило – все переселенцы были из ссыльных, которые никакой заинтересованности в результатах своей работы не имели: работаешь ли, нет ли – срок идет. А Шелихов просил прислать ему людей толковых, опытных, мастеровых: кузнецов, слесарей, медников, плотников, – чтобы было кому воплощать в жизнь всё, что он задумал.

В столице прекрасно знали, кого посылают в Новый Свет, раз предписывали управляющему пресекать «буйства и дерзости», кои последуют от переселенцев; в том, что они последуют, никто не сомневался. Удивить или напугать «буйствами и дерзостями» промысловиков было трудно – те и сами были не выпускницы Смольного института. Но вот духовенству рядом с «буйными» пришлось несладко. Миссионеры ехали в Америку просвещать «диких», а оказалось, что дикими были не только туземцы, но и соотечественники. Мало что прислали уголовников, так генерал-губернатор повелел еще и перевоспитать их в «добрых хозяев», которые стали бы примером для туземцев.

О том, что получилось из этой «помощи» Петербурга, написал К. Т. Хлебников: «Мысль снабдить ремесленниками новую колонию была прекрасна, но люди из преступников не были к тому способны, и из 20 двое или трое с пользою исправляли свое дело, остальные же по дурному поведению и худой нравственности были отяготительны и вредны для местного начальства». Нетрудно представить, как «обрадовался» их прибытию управляющий на Кадьяке – таких «умельцев» под его началом и без того хватало; но это уже была забота не Деларова, а сменившего его Баранова, чье управление открывает новую страницу в освоении Америки.

Последнее наставление Шелихова

По подсчетам Хлебникова, Шелихов приезжал из Иркутска в Охотск и на Камчатку не меньше двадцати раз. В августе 1794 года он отправил два новых, построенных в Охотске судна – «Три иерарха» и «Святая великомученица Екатерина», – на которых плыли члены духовной миссии во главе с архимандритом Иоасафом и 30 семей хлебопашцев.

С этой оказией Шелихов отослал Баранову письмо – свое последнее наставление. Он распорядился перенести поселение с Кадьяка на материк – потому что там «лутчее растворение воздуха, нежели на Кадьяке», зима короткая и не холодная, снега немного, весна ранняя, а лето длинное и жаркое; но главное – есть земли «удобные к посеянию хлебов» и лиственный лес, необходимый для строительства домов и судов. К тому же в случае опасности – если придут иностранные корабли – на материке укрыться проще. Были и другие причины – «политические», как выразился Шелихов, намекая на своих торговых конкурентов.

Место для нового поселения и верфи он уже выбрал – за островом Святого Илии (напомним, что его тогда считали мысом). Где именно – должен будет определить сам Баранов, лучше вместе с архимандритом, «мужем ученым», и монахами Ювеналием и Стефаном, в миру служившими «в горных заводах». Найдя место, следует воздвигнуть там герб и большой крест, которые будут обозначать: «Сия земля суть владения Российской империи».

Крепость, которую выстроят на новом месте, должно назвать именем Святой Екатерины, а будущие редуты – по именам членов императорской фамилии. Шелихов явно хотел потрафить императрице и расположить к себе семью наследника. План крепости он приказал начертить и прислать «для предоставления правительству». В новом поселении распорядился поставить дома и обязательно церковь, проложить улицы и назвать его «в честь российской славы Славороссиею». Шелихов подробно описал, как должно выглядеть поселение. Место для церкви следует избрать, посоветовавшись с отцами Ювеналием и Стефаном – «яко люди сведущие геодезию и архитектуру», и расположить ее так, чтобы одна половина была обращена к домам, а вторая оставалась за «крепким и высоким оплотом, столь пространно, скол[ь]ко могут поместитца кельи для священно-архимандрита и других монашествующих, с потребными службами, огородом и школою для малолетних американцев».

Об устройстве домов он тоже побеспокоился: «Белая изба, сени с чуланом и холодная горница или кладовая в одной связи». Остальные строения – амбары, хлева и погреб – должны быть поставлены таким образом, «чтобы с наружной стороны не были гнусны и придавали бы хороший вид в улицах». Шелихов просил управляющего, когда направления улиц и расположение храма и домов будут спланированы, оставить «приличных три или четыре места, на коих бы со временем можно было воздвигнуть обелиски в честь российских патриотов».

Кто же будет всё это делать? Местные жители, которых следовало нанимать за плату – «кадьяцких мужиков лутчих, кои по-русски говорят, или других американцов, или алеут». В остальном он полагался на Баранова: «На вашу расторопность, искус[с]тво, радение и чувствование, что вы первым будете основателем благоустроенного жилища на земле, от начала мира онаго не имевшей».

Будущей весной приказчик Поломошный должен был озаботиться посевами, для чего Шелихов не забыл послать семена ржи, овса, ячменя, конопли, гречихи, пшеницы, гороха, а для огородов – редьки, моркови, репы, брюквы, свеклы, «разных капуст и огурцов», салатов, шпината, портулака, петрушки, сельдерея, пастернака, лука и даже дынь и арбузов. Его рачительность и хозяйственность проявились и в этом, казалось бы, далеком от коммерции деле. «И все сии семена, – советовал он, – разделите на две половины, ис которой одну употребите в первый посев, а другую оставите на случай первого неурожая на второй посев».

Всё, что поселяне вырастят и добудут охотой, будет принадлежать им, а «излишнее могут продать в компанию». Чтобы Славороссия пополнялась жителями, следовало привлекать в нее американцев, кто приедет добровольно и кого удастся выкупить из плена. Приплывших на судах переселенцев Шелихов советует женить на «хороших американских девках»; для такого случая он шлет подарки – «будущим женам разных вещей, к одежде нужных, коими при свадьбе каждого женившегося и снабдите».

Особое поручение – отыскивать «руды железныя или медныя, или серебро содержащие», о чем не раз говорила императрица. В поиске полезных ископаемых Баранову должны помочь монахи Ювеналий и Стефан. О них Шелихов заботится особо – просит обеспечить им «полное изобилие и в жизненных тамошних припасах довольствие». Всем необходимым для путешествия он уже снабдил их за счет компании: «Кажется, что достанет им с лишком года на три». Шелихов просил, пока нет храма, построить «молитвенный домик», где они могли бы служить литургию.

Он извещал о создании новой Северной Американской компании, по образцу Северо-Восточной, которой управлял Баранов. Кажется, обо всём позаботился Григорий Шелихов, а напоследок пожелал своему управляющему доброго здоровья, счастья и «благополучия во всех ваших подвигах».

В этом послании и в рапорте генерал-губернатору Шелихов, по сути, изложил целую программу освоения Сибири, Дальнего Востока и Америки. Так, он предложил снарядить экспедицию по «гриве того… хребта, который от самого Байкала простираетца на восток и оканчиваетца на берегу Охотского моря». Этот торговый путь к устью Амура предвосхищал будущую Байкало-Амурскую магистраль. У Шелихова был план построить новый, более удобный порт вместо Охотского и проложить к нему дорогу по суше, что будет сделано уже в середине XIX века благодаря трудам адмирала Василия Степановича Завойко и святителя Иннокентия; этим портом станет Аян. Он мечтал исследовать материковую Аляску севернее 60 градуса – в следующем веке этим будет заниматься экспедиция Загоскина. Он настойчиво повторял, что одного открытия земель и собирания «мягкой рухляди» мало – нужно расширять тихоокеанскую торговлю и заселять Курильские острова, чтобы оттуда отправлять суда в Китай.

Можно не сомневаться: проживи Шелихов чуть дольше, благодаря его энергии и деловой хватке многие планы начали бы воплощаться. Но 20 июля 1795 года он внезапно скончался в Иркутске на 48-м году жизни. Его ранняя и внезапная смерть породила множество домыслов и стала еще одной загадкой биографии этого незаурядного человека.

Его похоронили возле алтаря церкви Знамения Пресвятой Богородицы в Знаменском монастыре Иркутска. Вдова и наследники поставили на могиле мраморный памятник, украшенный медным компасом, якорями, картами и шпагой. На одной его стороне высекли стихи Гаврилы Романовича Державина, посвященные Шелихову:

 
Колумб здесь росский погребен,
 
 
Проплыл моря, открыл страны безвестны…
 
 
И зря, что всё на свете тлен,
 
 
Направил парус свой
 
 
Во океан небесный
 
 
Искать сокровищ горних, не земных…
 
 
Сокровище благих,
 
 
Его ты, Боже, душу упокой.
 

На другой стороне обелиска – стихи Ивана Ивановича Дмитриева:

 
Как царства падали к стопам Екатерины,
 
 
Росс Шелихов, без войск, без громоносных сил,
 
 
Притек в Америку чрез бурные пучины
 
 
И нову область ей и Богу покорил.
 
 
Не забывай, потомок,
 
 
Что росс – твой предок был и на востоке громок.
 

Александр Баранов
Первый правитель

Дуэль

Ранним летним утром 1809 года к Новоархангельску подходил шлюп «Диана». Путь в гавань преграждали многочисленные островки и торчащие из воды россыпи камней, точно намеренно положенные обитателями крепости для непрошеных гостей. Командир шлюпа лейтенант В. М. Головнин, опасаясь посадить корабль на мель, ждал, когда из крепости вышлют буксир и лоцмана. Было тихо и безветренно, залив Аляска спал, окутанный предрассветной мглой, и в этой сонной немоте морякам казалось, что в столице Русской Америки их никто не ждет.

Но вот в пятом часу утра потянул свежий северо-западный ветерок, туман рассеялся и, словно из небытия, возник остров Ситха с его деревянной крепостью на холме и качающимися на волнах в гавани свежевыстроенными и еще неоснащенными судами под флагами компании. В тот же миг, словно сговорившись с ветром, невидимый режиссер дал команду и загрохотали крепостные пушки. Один, два, три залпа… всего 11 раз. Едва замолчали пушки, как от острова, что назовут именем Баранова, медленно отвалил шлюп, на палубе которого в сюртуке и с орденом Святой Анны на шее стоял сам главный правитель колоний – коллежский советник Александр Андреевич Баранов.

Когда шлюп подошел к борту «Дианы», стало видно, что знаменитый правитель роста невысокого, плотный, в движениях энергичен, но не суетлив. Баранов неторопливо поднялся на палубу, подчеркнуто вежливо раскланялся с командиром и потребовал объяснений: пушки салютовали в честь императорского флага, развевавшегося на «Диане», и командир по морской традиции был обязан произвести ответный салют в честь флагов компании.

– Отчего мы не услышали ваших выстрелов? – строго спросил Баранов. Лейтенант Головнин, хотя и уступал Баранову летами вдвое, но на флоте был личностью известной. К тому времени он уже успел повоевать со шведами, послужить в английском флоте под началом не кого-нибудь, а прославленных адмиралов Нельсона и Колингвуда, написал книгу о морских сигналах, которой моряки будут пользоваться четверть века, и даже смог сбежать из южноафриканского Саймонстауна, где англичане держали его шлюп в плену 13 месяцев. Первый в истории флота лейтенант, которому доверили командование кораблем, был, безусловно, умен и талантлив, к тому же остер на язык, за словом в карман не лез и мог припечатать так, что его суждения – едкие и далеко не всегда справедливые – надолго западали в память.

К берегам Америки каждые два года из Кронштадта уходил военный корабль с грузом для колоний. Командиры кораблей имели предписание докладывать в Петербург о состоянии тамошних дел и о том, нет ли притеснений жителям и колонистам от правителя и приказчиков компании. Баранов, разумеется, знал об этом задании, которое военные моряки должны были исполнять тайно, но далеко не со всеми командирами кораблей получалось установить дружеские отношения.

Офицеры – дворяне, окончившие Морской корпус, – в силу естественных для того времени сословных различий могли говорить с «темными» купцами только свысока. Однако Петербург да и вся «Расея», откуда Баранов уехал 19 лет назад, были далеко, а Америка – вот она, и здесь вожди воинственных индейцев, губернаторы и коменданты крепостей Новой Испании, ушлые купцы британских и американских компаний признавали власть только одного человека, без которого здесь не решался ни один вопрос. Так что не только Баранову нужно было как-то ладить с офицерами, но и командирам кораблей приходилось находить общий язык с «необразованным» правителем.

Впоследствии Головнин напишет много нелестных слов об основателях компании и ее руководстве; достанется в его записках и Баранову, который так долго жил среди дикарей, что и «сам одичал». Но это будет много позже, а сейчас моряк должен был объяснить проявленное им непочтение к компании, и он изменил бы себе, если бы упустил случай съязвить.

– Американская компания имеет большие права и преимущества, – начал было лейтенант и собирался добавить «слишком уж большие», как вдруг осекся, наткнувшись на тяжелый взгляд. Выдержать его и не смутиться оказалось нелегко даже такому задире, как Головнин. От этого уже немолодого человека, который, чуть наклонив лобастую голову, ждал объяснений командира шлюпа, веяло такой силой и такой спокойной и властной уверенностью, что самые едкие слова лейтенанта выглядели бы в этой незримой дуэли уколами учебной рапиры против удара кулака.

Головнин откашлялся и продолжил, стараясь не встречаться глазами с Барановым:

– К сожалению, в законах российского флота про салюты крепости и судам под флагом Российско-американской компании пока ничего написать не успели. Но я отдам приказ отсалютовать вашим кораблям по морскому уставу.

Согласно русской морской традиции, самый полный салют – 31 выстрел – производился в честь императора; наследнику престола салютовали двадцатью пятью выстрелами, великим князьям, коронованным особам и президентам республик – двадцатью одним; в честь остальных начальствующих лиц палили, в зависимости от чина, от девяти до девятнадцати раз (на русском флоте число выстрелов всегда было нечетное). Так что 11 выстрелов, произведенных пушками крепости в честь «Дианы», были знаком уважения; шлюп же должен был отсалютовать «купцам» (так называли торговые суда) двумя выстрелами меньше.

Баранов, выслушав объяснение, молча кивнул в знак того, что удовлетворен им, и приказал мореходу своего шлюпа следовать за «Дианой». Он сам, как простой лоцман, показал Головнину лучшее место для якорной стоянки – там, где песчаное дно и глубина 13 саженей. Уж кому как не ему была известна каждая сажень глубины в бухте, где он терял людей, откуда уходил, теснимый индейцами, и куда вновь возвращался.

Когда «Диана» проходила мимо крепости, ее пушки салютовали уже не одиннадцатью, а только девятью выстрелами, и шлюп был вынужден ответить тем же. Покидая «Диану», Баранов как ни в чем не бывало пригласил ее командира и офицеров к себе домой на обед.

Так завершилась своеобразная дуэль лейтенанта с главным правителем русских поселений Америки, заставившим уважать и себя, и компанию.

В гостях у главного правителя

Днем моряки побывали в крепости. «Все укрепления оной, – писал Головнин, – состоят в солидных деревянных башнях и крепком высоком палисаде, в котором прорубленные отверстия составляют амбразуры, а в них поставлены разных калибров пушки и карронады. Строения внутри, как то: казармы, анбары, дом начальника и проч. – построены из самого толстого лесу и весьма прочно».

Мебель в доме Баранова была дорогая, специально привезенная из Петербурга и Англии, – богатой обстановки требовало положение правителя, который, принимая в своем доме людей разных чинов и званий, представлял интересы не только торговой компании, но и России. И крепость, и внешний вид дома Баранова, и его убранство показались офицерам «очень обыкновенными».

Но что действительно их поразило, так это огромная библиотека в доме правителя, где были книги на всех европейских языках. Библиотеку начал создавать еще Шелихов, который передавал для школы книжные посылки с каждым кораблем, но большую часть книг привез Н. П. Резанов. Это были подарки от митрополита Амвросия, графов Н. П. Румянцева и П. А. Строганова, адмирала П. В. Чичагова, академика и директора Публичной библиотеки А. Н. Оленина, поэтов И. И. Дмитриева и М. М. Хераскова. На полках стояли роскошные фолианты в кожаных переплетах, учебники по всем школьным предметам, богослужебные книги, чертежи судов, и всё это богатство предназначалось, как писали дарители, «для просвещения американского юношества». В отдельном кабинете Головнин увидел секстанты и октанты, хронометры, теодолит, подзорные трубы, астролябии, телескоп и микроскоп, барометры и термометры.

Но откуда и зачем здесь картины? Как признался Головнин, «я плохой знаток в живописи», однако такое богатое собрание полотен известных живописцев заслуживало лучшего места, чем дикие земли на краю света, где их оценить-то было некому, кроме Баранова. «Из всех образованных чужестранных народов одни лишь торговые корабельщики Соединенных Американских областей посещают здешнее место, а они не слишком большие знатоки в изящных художествах», – заметил командир.

Баранов объяснил, что картины подарили знатные петербургские особы для просвещения народов Америки. С удивлением рассматривая портреты вельмож в мундирах, нездешние пейзажи и упитанных Амуров и Психей, Головнин встретился глазами с правителем. Тот усмехнулся:

– Лучше бы господа директора прислали нам лекарей.

– Как, здесь нет лекарей?

– Ни лекарей, ни подлекарей, ни даже лекарских учеников, – подтвердил Баранов.

Головнин не знал, чему удивляться больше – собранию живописи или отсутствию врачей.

– И кто же вас пользует здесь?

– Лечимся, как Бог послал. Я сам декокты и настои составляю. А ежели кто пулю получит или другую от туземцев рану, что операции требует, тому придется помереть.

«Вот один из бесчисленного множества примеров хорошего правления Российско-американской компании!» – с негодованием восклицает Головнин.

Он нашел и другие примеры «хорошего» правления: директора не прислали Баранову переводчиков «ни с какого европейского языка», и он обходился, что называется, подручными средствами. На английском говорил один американский матрос, состоявший на службе в компании и обучавший мальчиков в школе Новоархангельска; правда, он не знал русского языка. Немного понимал по-английски племянник Баранова, с немецкого переводил один из корабельщиков. «Вот и весь дипломатический корпус Российской Американской компании в Северной Америке», – едко заметил Головнин.

А ведь могли бы, считал он, найти и прислать сюда несколько студентов, «во множестве праздношатающихся в столице». Но не в нерасторопности директоров компании было дело, а в суровом климате Америки и тяжелом, опасном пути, на который мало кто мог решиться. Потому и не будет в поселениях еще долгое время ни переводчиков, ни лекарей, ни приходских священников. Однако со временем ситуация изменится: в 1820 году откроется больница, в которой будут все необходимые инструменты и лекарства; появится врач, а в 1823-м приедет священник Иоанн Вениаминов и проживет в Америке безвыездно 15 лет.

Баранов угостил офицеров прекрасным обедом, во время которого играли местные музыканты, потом песенники исполняли русские песни, а когда произносили здравицу императору Александру I, палили крепостные пушки. Моряки признались Баранову, что ожидали увидеть «компанейские селения в самом жалком положении по недостатку в пище», а обнаружили роскошный стол, полные амбары, куда с американских кораблей сгружали муку, сухари, рис, солонину, привезенную с Сандвичевых островов соль и «корень, называемый тара».

Сам Баранов был в быту неприхотлив: вставал рано, ел один раз в день, в разное время, когда был свободен от дел. Но гостей – и русских, и иностранных – потчевал радушно, посмеиваясь и с видимым удовольствием наблюдая их неподдельное удивление.

Капитан американского торгового судна Джон Д'Вулф тоже ожидал обнаружить русские поселения в жалком состоянии и, по собственному признанию, намеревался найти доказательства того, что «русские недалеко ушли от дикарей». Но увидел иное: «У него (Баранова. – Н. П.) острый ум, непринужденные манеры и умение держать себя, и он, по-видимому, вполне соответствует той должности, которую занимает. Он пользуется величайшим уважением индейцев, смотрящих на него со смешанным чувством любви и страха». Баранов с улыбкой слушал льстивый рассказ Вулфа о том, как на подходе к гавани его судно окружили байдарки с индейцами и в их криках американцы смогли разобрать только одно слово – «Баранов».

Для самого правителя эти встречи были интересны в первую очередь возможностью поговорить и послушать. Офицеры рассказывали о службе, вспоминали боевые операции, в которых приходилось участвовать; капитаны американских кораблей больше толковали о торговле в индийских и китайских портах, о кругосветках. Баранов во время застолий становился словоохотлив и готов был до утра рассказывать местные истории. «Он сообщал нам охотно о всём том, что только не клонилось к открытию секретов компании», – вспоминал Головнин. Когда друзья правителя затягивали песню, сочиненную им самим, он выходил из-за стола, становился в общий круг и запевал вместе с ними:

 
Нам не важны чины и богатства,
Только нужно согласное братство,
Тем, что сработали,
Как здесь хлопотали,
Ум патриотов уважит потом.
 

Было видно, что эти люди, пройдя через многие испытания вместе с Барановым, доверяли ему безгранично и действительно составляли здесь, на краю земли, «согласное братство».

Особенно растрогало моряков вечернее прощание, когда Баранов выстроил своих промысловиков в крепости рядом с пушками и велел в честь офицеров несколько раз прокричать «ура!».

Правитель был заинтересован в помощи офицеров и свою предлагал, не скупясь: «Баранов уступил нам нужное для нас количество провизии и некоторых других вещей по ценам, во что они обошлись компании. Чрез это он сделал нам большое одолжение». Головнин и его офицеры, в свою очередь, не раз помогали Баранову – и в переговорах с иностранцами, и в составлении письменных договоров на разных языках; они согласились доставить на своем шлюпе на Камчатку большой груз ценных мехов, взяли к себе на борт тяжело раненного в стычке с индейцами промысловика, которому оказал помощь корабельный врач. Но главное – когда Баранов получил известие о готовящемся нападении пиратов, шлюп несколько месяцев дежурил у Новоархангельска.