Текст книги "Пионеры Русской Америки"

Баранов докладывал директорам компании о продаже иностранцами оружия, полагая, что договариваться по этому вопросу должны правительства. Так контрабандная торговля у западного побережья стала предметом дипломатических переговоров на самом высоком уровне.

В 1808 году американскому генеральному консулу в Петербурге была предъявлена нота, в которой говорилось, что американские суда, вместо того чтобы «торговать с русскими владениями в Америке, приходят туда для тайной торговли с туземцами, снабжая их в обмен на шкуры выдры огнестрельным оружием и порохом… При помощи этого оружия был разрушен один русский форт и убито много людей». Звучало в документе и предупреждение: сами американцы могут пострадать от «беспечной спекуляции своих сограждан». Так и случилось, когда индейцы перебили американских промысловиков и сожгли только что основанную теми факторию в устье реки Колумбии.

Российские протесты звучали и в 1809-м, и в 1810 годах, однако из Вашингтона отвечали, что не во власти президента запретить своим гражданам торговать, а индейцы являются «независимыми племенами» и живут на «независимой территории», и напоминали: «Россия в состоянии силой защитить свои права против тех, кто вторгается на ее побережье или ввозит оружие, применяемое против нее во враждебных целях». У Баранова не было ни армии, ни флота, ни артиллерии, чтобы дать отпор контрабандистам, и приходилось снова писать «господам директорам».

Ну а пока дипломаты вели переговоры, Баранов принимал у себя иностранных купцов и извлекал из бесед с ними полезную информацию. Раньше, как рассказывал Баранов, купцы с восточного побережья покупали товары в Китае за наличные деньги: «республике американской великая нужда настоит в китайских товарах – чае, китайках, шелковых разных материях и прочих тамошних продуктах». Теперь, узнав о морском пушном промысле, они решили обменивать у индейцев свои товары на меха, а потом менять меха на китайские товары.

Они приводили свои суда, набитые дешевыми товарами, к западному побережью и перебивали цену у англичан и русских. Так, шкуру одного калана американцы меняли на ружье или отрез сукна за 3 рубля 50 копеек, затем везли мех в Кантон, где продавали уже «от 25 до 30 даллеров за бобра, а даллер на наши деньги, – поясняет Баранов, – 1 руб. 20 коп., следовательно… выходит на наши деньги в 40 руб.». То есть прибыль составляла более 100 процентов. Но не она была их главным барышом, а китайский товар, который в США «никогда на руках не остается».

Посмотрев на происходившую у западного побережья Америки торговлю, развернувшуюся, можно сказать, у него под самым носом, Баранов тоже решил менять часть мехов на продовольствие.

Первая «расторжка» состоялась в 1801 году на Кадьяке, куда пришло из Нью-Йорка американское судно «Энтерпрайз». Американцы, конечно, знали о гибели «Феникса» и нуждах русских и потому предложили цены за меха самые низкие. Обычный прием в бизнесе – воспользоваться тяжелым положением соседа для извлечения собственной выгоды. Но Баранов тоже не вчера научился считать и наотрез отказался менять шкуры каланов по предложенным ценам. Он стал ждать.

Американцам уходить без мехов было не с руки – потратиться на снаряжение судна, пройти 15 тысяч морских миль и вернуться пустыми – слишком накладно. Вести торговлю с туземцам выгодно, но долго, да и небезопасно, а Баранов – оптовый покупатель и человек известный. В результате Баранов вместо каланов отдал лисиц – и сделка стоимостью в 12 тысяч рублей состоялась.

«Расторжки» на Кадьяке продолжились – так, в 1802 году англичанин Барбер и американец Эббетс продали Баранову товаров на 70 тысяч рублей. Когда Баранов перебрался в 1805 году на Ситху, иностранные корабли стали приходить еще чаще. Всего по подсчетам компании при Баранове было куплено у иностранцев товаров на сумму 1 миллион 170 тысяч рублей.

Покупали в первую очередь продовольствие: муку, сахар, сахарный песок, соль, солонину, пшено, кофе, патоку, вино, ром, уксус, пиво; из непродовольственных товаров – мыло, смолу, ружья (особенно ценились те, что со штыками), а также товары для обмена с туземцами: виргинский табак, китайку, фриз, одеяла. Приобретали и суда: с 1803 по 1811 год были куплены «Юнона», «Кадьяк» (ранее назывался «Миртель»), «Ильмень» («Леди»), «Беринг» («Атаелпия») и «Аметист». За всё платили шкурами морских и речных бобров, котиков, выдр и лисиц.

Случались и потери, как в истории с О’Кейном. Этого молодца Баранов хорошо помнил с тех времен, когда тот приходил к западному побережью Америки штурманом на «Энтерпрайзе». В 1806 году, появившись у берегов Ситхи уже капитаном, он предложил Баранову вести совместный промысел у берегов Калифорнии, а добытые меха разделить поровну. После нападения колошей на Михайловскую крепость Баранов опасался отправлять промысловиков в море и согласился на предложение О’Кейна. Для промысла он выделил людей с Уналашки и на сорока байдарках отправил их на юг, к 30 градусу северной широты, где американец обещал изобилие пушного зверя рядом с не известным никому, кроме него, островом. Несмотря на то что «чудный» остров оказался обманом, у берегов Калифорнии зверя добыли достаточно, и Баранов отправил двух приказчиков в Кантон обменивать меха на продовольствие.

Однако капитан ловко избавился от приказчиков и продал меха в Кантоне сам. На какую сумму – неизвестно, но явно себе не в убыток. На вырученные деньги он купил китайских товаров и повез их на Камчатку, где продал тамошним купцам на 200 тысяч рублей. Но на пути к Кадьяку попал в шторм и погиб вместе с остальным грузом.

Директора компании пришли в негодование, назвав такую торговлю «почти в убыток». Резанов, который был в это время в Америке и узнал обо всей истории из первых рук, сделал следующий вывод: «Обманул ли Окенин г-на Баранова или тот должен был воспользоваться обманом его, оставляю судить в. с-ву», – докладывал он министру Н. П. Румянцеву. Но главное не это, а то, что люди в селениях тогда умирали с голоду и «несколько бочек привезенной Океином муки подкрепили жизнь их».

Так Баранов и торговал с иностранными купцами, будто вел судно между двух скал: и людей нужно было накормить, и не давать повода правлению компании думать, что он хочет их разорить.

Война с колошами

В конце июня 1802 года в Павловскую гавань Кадьяка вошел английский бриг «Юникорн». Баранова на острове в тот момент не оказалось, однако капитан Генри Барбер настаивал, что будет вести торг только с правителем. Вскоре выяснилось: колоши, воспользовавшись тем, что почти все мужчины ушли на промысел, захватили Михайловскую крепость, перебили ее защитников и разграбили склады. Несколько человек сумели спастись и добрались вплавь до английского корабля, стоявшего на рейде.

– Я выкупил пленников из рук кровожадных варваров, – сообщил Барбер, – одел их и накормил и теперь ожидаю от господина Баранова должного вознаграждения за понесенные мною убытки. Пятьдесят тысяч наличной монетой или мехами будут хорошей ценой за мой товар.

Немедленно послали за Барановым. Всё это время пленники находились у англичан, и ощерившийся пушками борт «Юникорна» был весомым аргументом в этом торге.

Когда появился Баранов, он уже знал, что Барбер никого не выкупал. Они были давние знакомые с капитаном, ловким пройдохой и авантюристом. Барбер был известен тем, что водил свой корабль под разными названиями: при заходе в британские порты и к «цивилизованным» соседям он назывался «Юникорн» («Unicorn») – «Единорог», а на «варварские» Гавайи и в Китай приходил как «Чирфул» («Cheerful») – «Бодрый». Баранов подозревал, что этот «бодрый единорог» и два американских судна как-то уж очень кстати оказались у западного побережья именно в тот момент, когда индейцы расправлялись с немногочисленными защитниками крепости. Правитель русских колоний хорошо помнил разговоры с «бостонцами», которых он увещевал не продавать оружие колошам; но немалая прибыль от продажи оружия убеждала американцев больше, чем его аргументы. Не их ли ружья и пушки сейчас добивали его людей?

Заработав на продаже оружия, англичанин и американцы решили купить у тлинкитов еще и меха из разграбленных русских складов. Когда индейцы вышли в море для торговли, капитаны дали по их каноэ несколько залпов картечью, после чего приказали выловить выживших. Среди них оказался Котлеан, племянник тойона Скаутлелта – того самого, у которого Баранов выкупил землю под крепость. Барбер вывел Котлеана на палубу и передал тойону: если тот не пришлет взятых в крепости пленников и захваченные у русских меха, его племянник украсит собой нок-рей «Юникорна». Для убедительности он приказал тут же повесить одного из индейцев, после чего вождь передал пленных – 18 женщин и пятерых мужчин.

И вот теперь «гуманист» Барбер требовал 50 тысяч за их освобождение. Пока шел торг, Баранов всё пытался найти ответ на мучивший его вопрос: что подтолкнуло колошей к нападению на крепость? Индейские информаторы Кускова предупреждали о готовившемся нападении, неужели Медведников не прислушался к их сообщениям? А может, это бостонские купцы со своими ружьями и пушками вдохновили колошей на войну? Так и не найдя ответа, Баранов приказал приготовить в гавани пушки и передать Барберу, что платить 50 тысяч не будет.

Торг шел долго. Наконец Барбер уступил пленных за десять тысяч – из «сострадания». Когда освобожденных перевезли на остров, Баранов услышал жуткие подробности о гибели ситхинцев, которых колоши мучили перед смертью. Всего в крепости проживало около трехсот человек, включая женщин и детей, и лишь немногим из них удалось спастись. Как выяснилось потом, среди нападавших были не только индейцы, но и американские матросы. Когда-то дезертировавшие со своих кораблей, они были приняты на службу в компанию, а затем, переметнувшись к индейцам, рассказали им подробности жизни в крепости и назвали число ее защитников.

Святитель Иннокентий (Вениаминов), который прожил в Америке безвыездно 15 лет, не считал колошей «народом зверским и кровожадным», он объяснял их мстительность не чрезмерной раздражительностью, а соблюдением древнего, свойственного многим язычникам обычая «кровь за кровь». Любое столкновение с ними неизбежно приводило к мщению, а причины конфликтов с «ануши» – так колоши называли русских – были «весьма естественными и уважительными», по мнению индейцев.

Племя тлинкитов состояло из двух больших родов – как сказали бы сегодня этнологи, фратрий: Ворона (Эля) и Волка (Канука). К первому относились киксати (киксади), ко второму – циткуяти. Оба рода делились на шесть поколений или колен, имевших каждое свой тотем – знак, сделанный из дерева или шкуры соответствующего животного; род Волка объединял поколения Волка, Медведя, Орла, Косатки, Шарки (Акулы) и Старичка (так назывался небольшого размера морской петушок); род Ворона – поколения Ворона, Лягушки, Гуся, Сивуча, Филина и Кижуча. Каждое поколение имело территорию, границы которой строго соблюдались. Зачастую роды и поколения враждовали не только с «белыми» – испанцами, французами, русскими, англичанами и американцами, – но и между собой. Всё это, справедливо считал священник, необходимо было учитывать при выстраивании отношений с колошами.

Баранов готов был немедленно идти освобождать Ситху, но колошей были сотни, и ради захвата крепости они даже на время прекратили внутренние распри. А у него как всегда – «малолюдство».

Спустя две недели прибыл из Якутата Кусков, привез еще нескольких алеутов, бежавших из разоренной Ситхи. Баранов обрадовался и тому, что верный помощник жив и что Новороссия уцелела, и начал сборы в поход.

Наступала осень – время штормов, и Кусков уговорил правителя отложить экспедицию, а за это время построить в Якутате два новых парусных судна и набрать побольше людей. Как ни хотелось Баранову немедленно наказать колошей, но он прислушался к совету верного сподвижника и согласился ждать.

Как будто в поддержку Баранова, в марте 1804 года на Кадьяк пришло радостное известие: указом от 1802 года (два года шла новость из столицы!) Баранов возводился в коллежские советники. Это была высокая награда – VI класс в Табели о рангах соответствовал чину армейского полковника и требовал обращения «ваше высокоблагородие». Его и дворяне выслуживали не один год, а купцы могли получить только за особые заслуги. Так Баранов и сам становился дворянином, и передавал принадлежность к этому сословию своим наследникам. Теперь он мог говорить на равных не только с «искусными» штурманами, вроде подпоручика Талина, но и с офицерами военных кораблей. Вместе с чином он получил и новую должность – теперь он именовался не управляющим Кадьякской конторой, а главным правителем всех русских селений Америки, ему подчинялись правители контор на Уналашке, Кадьяке, Ситхе и образованного в 1812 году селения Росс.

Воодушевленный высокой наградой, он стал готовить экспедицию. Собрав 300 алеутов с Кадьяка и соседних островов на байдарках, посадив промысловиков на суда «Екатерина» и «Александр Невский», Баранов вышел весной 1804 года из Павловской гавани. В Якутате к нему присоединился Иван Кусков – он построил, как и обещал, два новых судна. Одно Баранов назвал «Ростислав», другое – «Ермак», на нем-то он и пошел покорять Ситху, как когда-то Ермак покорял Сибирь. Вскоре Баранов узнал еще об одном событии – к Америке подходил военный шлюп «Нева» под командованием капитан-лейтенанта Ю. Ф. Лисянского. Баранов ожил – с военными моряками и пушками шлюпа шансы отбить крепость заметно возрастали.

В сентябре подошли к Ситхе. Баранов предложил высадить десант и настаивал на участии матросов и офицеров «Невы», но Лисянский возражал: каждый человек экипажа был на счету – с кем ему идти в обратный путь? Он предложил подвести корабль как можно ближе к берегу и обстрелять крепость из корабельных пушек, а затем начать переговоры с колошами. Баранову такая несговорчивость не понравилась, он привык сам принимать решения, но спорить он не стал.

Однако колоши идти на мировую отказались и тем более уходить из крепости. Там засели не меньше пятисот человек, многие с ружьями, притащили с собой даже пушки. Теперь Баранов настаивал на высадке десанта и штурме крепости. Как ни хотелось Лисянскому давать своих людей, но пришлось.

Вот как он описал укрепленный тлинкитами форт: «Ситкинская крепость представляла неправильный треугольник, большая сторона которого простиралась к морю на 35 сажен. Она состояла из толстых бревен наподобие палисада, внизу были положены мачтовые деревья внутри в два, а снаружи в три ряда, между которыми стояли толстые бревна длиной около 10 футов, наклоненные на внешнюю сторону. Вверху они связывались другими, также толстыми бревнами, а внизу поддерживались подпорками. К морю выходили одни ворота и две амбразуры, а к лесу – двое ворот. Среди этой обширной ограды… четырнадцать барабор (домов), весьма тесно построенных».

Решено были идти на штурм с разных сторон; одну группу повел лейтенант Арбузов, другую – мичман Повалишин и Баранов. Атакующие тащили за собой на веревках четыре пушки, время от времени останавливались и стреляли по крепостным стенам и воротам. Но, как заметил Баранов, колоши соорудили частокол из «претолстого» – в два и более обхвата – леса, и ружейные пули застревали в бревнах; свои бараборы индейцы предусмотрительно поставили в низине, так что ядра пролетали над ними, не причинив никакого вреда. В какой-то момент крепостные ворота распахнулись и не менее сотни вооруженных колошей бросились на оба отряда, превратившись из осажденных в атакующих. Кадьякцы дрогнули и побежали, но моряки во главе с Арбузовым продолжали отстреливаться.

Лисянский, внимательно следивший за происходящим, отдал приказ зарядить пушки картечью. Если бы не его поддержка, неизвестно, чем закончилась бы попытка штурма.

На корабле подсчитали потери: три матроса убиты, 14 человек ранены, среди них Повалишин – в грудь и Баранов – в руку. Подавленный неудачей главный правитель молчал. После штурма он призвал к себе алеутского тойона Нанкока и принялся распекать его за трусость.

– Виноват, Александр Андреевич, – оправдывался тот, – но вперед не пойду.

– Знаю, что вперед не пойдешь. – Баранов поморщился, поудобнее укладывая простреленную руку. – Но по крайней мере не беги назад, не показывай дурного примера остальным!

Когда вошли в оставленную колошами крепость, поднялась стая ворон и долго, с криками, кружила над казармой. В углу казармы увидели жуткое зрелище, от которого даже у повидавших немало в своей жизни моряков застыла кровь в жилах: «Полагая, что по голосу младенцев и собак мы можем отыскать их в лесу, ситхинцы предали их всех смерти».

Лисянский и Баранов нашли брошенные фальконеты, рассыпанные по двору ядра и безлюдные бараборы, и только возле одной сидели две дряхлые старухи.

Новую крепость Баранов поставил на высоком утесе, что в тех местах называли «кекуром», на том самом месте, которое облюбовал пять лет назад, и назвал Новоархангельской. А старую приказал сжечь, чтобы она не напоминала никому о страшных событиях.

Когда Лисянский на следующий год вновь привел корабль к острову, Новоархангельск было не узнать: «К величайшему оному удовольствию увидел удивительные плоды неустанного трудолюбия Баранова. Во время нашего короткого отсутствия он успел построить восемь зданий, которые по своему виду и величию могут считаться красивыми, даже и в Европе. Кроме того, он развел пятнадцать огородов вблизи селения». Строили дома из камня и кирпича, в иной год его изготавливали до шести тысяч штук.

Лисянский как человек военный, имевший опыт боевых операций, высоко оценил не только труды Баранова, но и его дальновидность при выборе места для новой крепости. «Местонахождение его при самом небольшом укреплении будет неприступным, а суда, под прикрытием пушек, могут стоять безопасно. Новоархангельск, по моему мнению, должен быть главным портом Российско-Американской компании, потому что, исключая вышеупомянутые выгоды, он находится в центре самых важных промыслов». Из окон дома главного правителя, что располагался на высоком берегу, были хорошо видны и Ситхинский залив, и приходящие в гавань суда, и жизнь в селении под стенами крепости. Еще не один год проведет Баранов в этом доме, «в добровольном заточении», как говорили о себе русские, оказавшиеся в Америке.

Тихменев, автор первой и фундаментальной работы об истории Русской Америки, и вовсе связал возвращение Ситхи с возможностью дальнейшего существования компании: если бы Баранов не смог в 1804 году вернуть «оседлость» на острове, доходы от промысловой деятельности могли уменьшиться катастрофически и компания бы разорилась. Так что объяснять стремление Баранова вернуть Ситху одним лишь его властолюбием и упрямством едва ли правильно.

«Брак по расчету»

Чтобы Баранова не обманывали откровенные прощелыги вроде О’Кейна, посол России в США[7]7
  Официальное название его должности в 1808 году: «поверенный в делах и генеральный консул в Американских Соединенных Штатах».


[Закрыть] надворный советник А. Я. Дашков посоветовал правителю заключить долгосрочный договор о поставках продовольствия с одной из американских компаний. В качестве компаньона он предложил Дж. Дж. Астора – человека известного, состоятельного, основавшего Американскую меховую компанию, будущего миллионера и одного из четырех самых богатых за всю историю США людей. Астор как раз собирался в 1809 году отправить корабль к северо-западному побережью Америки для торговли с туземцами, когда с ним познакомился Дашков. Дипломат составил список необходимых в русских поселениях товаров и предложил Астору «завести прямой и постоянный торг» с Барановым. Глава компании согласился и товары, указанные Дашковым, загрузили на корабль «Энтерпрайз».

В письме, отправленном с капитаном Дж. Эббетсом, Астор подробно объяснял, почему Баранову выгодно торговать с Американской меховой компанией: «Вы впредь ежегодно будете регулярно получать необходимые вам товары от единственного поставщика из нашей страны» и таким образом избавитесь от «многих авантюристов, которые отправляются на побережье из нашей страны». Кроме того, получите возможность на американских кораблях и через агента Астора сбывать меха в Кантоне. При этом «товар останется в одних руках, что позволит легче поддерживать цену и принесет нам обоюдную выгоду». Китайские власти в это время под разными предлогами запрещали русским судам заходить в свои порты, и приходилось прибегать к услугам иностранцев.

Не только Баранову, но и Астору такое соглашение было очень выгодно: во-первых, он получал постоянного и, главное, оптового покупателя, который расплачивался мехами; во-вторых, торговля с Барановым была предсказуемой, в отличие от обмена с воинственными индейцами; и, наконец, Астор рассчитывал на солидную плату за фрахт судов. Все это делало будущую договоренность очень привлекательной для «американского спекулятора», как называл его Дашков. Дипломат наблюдал жизнь этой страны на протяжении многих лет, он хорошо знал культурный уровень и запросы политической элиты и всего населения, когда формулировал их главную национальную идею: «золото – вот тот ключ, с помощью которого двери открываются в этой стране легче, чем в какой-либо другой».

Однако Баранов не управлял компанией и не входил в совет директоров, чтобы принять решение. А в Петербурге, похоже, больше беспокоились о том, как поделить дивиденды и выплатить друг другу премии, чем о снабжении своих заморских территорий продовольствием. Тогда Дашков отправил письмо директорам, где объяснял, что Русско-американская компания не должна остаться внакладе, подписав договор с Астором: покупка продовольствия на месте, у западного побережья, обойдется компании дешевле, чем доставка из Сибири или на судах вокруг света. И продажа мехов в Кантоне, хотя там их ценили дешевле, чем в Кяхте, тоже обещала немалую прибыль.

Свои письма Баранову Дашков непременно завершал новостями, которые до американских селений доходили с опозданием на год, а то и на два. Вот что он писал осенью 1809 года: «В Европе еще горит война, Бонапарте почти разрушил Австрию. Ежедневно ожидаю известия, что российские войска заняли Турцию. Война со шведами еще не кончилась… Торговля в плохом состоянии. Соединенные Штаты с Россиею, кажется, имеют взойти в торговую связь». Дашков считал, что этот шанс нужно использовать, тем более что русские селения в Америке нуждались в продовольствии.

Была в этой переписке и своя пикантная подробность: обсуждение будущей сделки с американцами Баранов и Дашков пересылали в письмах… на американских кораблях. Выручало то, что русского языка американские моряки не знали, как, впрочем, и никакого другого, кроме родного. Это русские дворяне-офицеры свободно говорили по-французски, изучали в Морском корпусе английский и еще самостоятельно брали уроки итальянского или испанского. А купцы, как и матросы, языков не знали, и нередко случались истории, когда мореходы нанимались в России на иностранные корабли, идущие в Америку, а потом, если судовладельцы продавали свой груз вместе с судном в порту, оказывались брошенными в чужой земле без средств и знания языка. Дашков не раз помогал несчастным вернуться на родину и жаловался в своих письмах в Петербург на недобросовестных судовладельцев.

Американские корабли шли от восточного побережья Америки к западному не через Панамский канал (его тогда еще не прорыли), а огибая материк, и на плавание уходило не менее полугода. Так что «Энтерпрайз» подошел к берегам Ситхи только летом 1810 года. Эббетс огорчился, увидев, что его судно было не единственным, там уже стояли на якоре несколько английских и американских, с капитанами которых Баранов был хорошо знаком и давно вел с ними торговлю. «Тамошние места уже стали бойким рынком», – сообщал Эббетс в письме Астору, в иной год к Новоархангельску приходило по 15 иностранцев.

Баранов прочитал письмо Дашкова, но покупать у Эббетса товары отказался: цены были сильно завышены. Баранов решил воспользовался тем, что предложение превышало спрос: если он не сговорится с Эббетсом, то сговорится с кем-то еще. В результате «я добился тех же цен, – докладывал капитан, – что платили и прибывшие до меня капитаны – это все, что мне удалось сделать».

Однако не все купцы следовали законам рынка, некоторые действовали по законам джунглей. Капитан Уиншип, который привел судно «О'Кейн» вслед за Эббетсом, оказался «разочарован» тем, что его опередили в торговой сделке. Вскоре случилась стычка между моряками с судна Уиншипа и туземцами, и кто-то из команды убил несколько индейцев. Эббетс, понаблюдав происходящее, предположил: «По-видимому, по всему побережью решено не давать больше охотиться туземцам, и вы можете не сомневаться, что на это команды подбивает кто-то из торговцев».

Баранов купил у Эббетса продовольствие и согласился, как советовал ему консул, отправить в Кантон меха. За каланов, норок, соболей, песцов, лис в Китае покупали сахар-леденец, пшено, рис, чай, ткани хлопчатобумажные и шелковые (последние шли в основном на подарки).

Правда, доставка мехов в Кантон обошлась Баранову недешево: за фрахт судна пришлось заплатить дважды – туда и обратно, что составило 5 процентов стоимости товаров или 18 тысяч долларов. Часть этих денег Эббетс получил в Кантоне, часть – в Ситхе, но не монетой, а мехами. Расходы на доставку Баранов компенсировал тем, что продавал привезенные из Китая товары в розницу с наценкой в 60 процентов. В целом Баранов остался доволен сделкой, особенно его порадовало, как аккуратно Эббетс вел расчеты и делал записи – бумажная работа не была сильной стороной главного правителя.

Но заключать долгосрочный договор с Астором Баранов все же отказался: и директора компании инструкции ему не прислали, и прейскуранта на все американские товары он пока не видел. «Не зная цен, – писал Баранов Астору, – я возможно буду ввозить товар, который обойдется мне дороже, чем тот, что я время от времени покупаю здесь». Баранов хитрил: пока есть несколько продавцов, он может торговаться, останется один Астор – придется покупать продовольствие по той цене, которую назовет американец. Он даже сообщил, что собирается уезжать из Америки домой и торговать с Американской меховой компанией будет уже другой правитель. Астору присылать прейскурант тоже было невыгодно, по его предписанию капитаны должны были торговаться исходя из ситуации.

Интересно, что обсуждали свою сделку Баранов и Эббетс в присутствии еще одного участника – капитана В. Головнина, которому пришлось поработать переводчиком. Сначала он переводил их беседу с английского на русский и обратно, а потом Баранову читал письмо Астора, написанное по-французски. Баранов не был склонен к долгим беседам и вообще оказался не слишком разговорчив, как признался Эббетс, а вот от Головнина он «что-то узнал», намекая на некую секретность информации. После чего Баранов, по словам американца, «отчитал» командира «Дианы», и тот «стал не так общителен».

В записках Головнина версия событий предстает, можно сказать, в зеркальном отображении: это он сумел невзначай прочитать инструкцию Астора, которая лежала среди прочих бумаг, и пересказал ее содержание Баранову. «Намерения господина Астора в отправлении корабля своего для торговли с компанейскими колониями, – заключил Головнин, – не были так чисты и не совсем клонились к обоюдной пользе, как то он сам и г. Дашков представляли их». Любопытна такая деталь: Астор кем только не величал Баранова в своем письме – и губернатором, и графом, и «вашим превосходительством», хотя, конечно, прекрасно знал от Дашкова чин и название должности Баранова. «Это показывает, что и свободные, независимые республиканцы там, где выгоды их требуют, умеют льстить нашему честолюбию», – точно заметил Головнин.

Что же, ничего необычного в намерениях основателя меховой компании не было, русская поговорка «не обманешь – не продашь» вполне выражает их суть. Как любой делец, Астор хотел извлечь максимальную выгоду из торговли с Барановым, однако сделать это оказалось не так просто.

Эббетс оставался в Новоархангельске до осени и еще не раз встречался с главным правителем. По мнению американца, власть Баранова в тех краях «безраздельна», и все стараются расположить его к себе, кто лестью, кто спиртным, а кто подарками. Американец тоже постарался использовать эти способы. Сначала он подольстился, сказав, что племянник Баранова хорошо говорит по-английски, хотя тот еще только учился языку. Потом попытался напоить Баранова – Астор отправил для «установления контактов» целый бочонок рома. Баранов отдарился – отправил сплетенный местными женщинами кошелек из растений и свою шапку из камчатских соболей, извинившись, что ничего, кроме мехов, у него нет.

Американцы и англичане рассказывали, как в русских колониях «местные, особенно простолюдины… пьют в невероятном количестве». Однако напоить Баранова американцу не удалось – для этого «нужно иметь хорошее здоровье», признался капитан. Не только напоить, даже просто расположить его к себе оказалось «дело нелегкое». Но одно известие все же должно было утешить Астора – можно попытаться договориться с правителем на следующий год, и главное – раз договорившись, можно не сомневаться: Баранов договор выполнит: «По отзывам людей, которые имели с ним дело, на его слово можно положиться».

Договор действительно подписали – в 1812 году между двумя компаниями была заключена «Конвенция» сроком на четыре года. Астор обязывался подвозить в Новоархангельск «жизненные продовольствия и разные другие вещи» по ценам, которые установят вместе главный правитель Баранов и торговые агенты Астора. Меховая компания также брала на себя обязательство возить на своих судах меха в Кантон, а Российско-американская компания – не покупать товары у капитанов других судов. Разграничили и территорию промыслов между двумя компаниями: «где та Меховая компания заведет свое дело и оседлость в северо-восточной части Северной Америки или учредит свои промыслы», там компании «не промышлять зверей и торг с тамошними индейцами не производить». Также обе компании обязались не продавать оружие индейцам.

Не всегда всё складывалось так, как было написано в договоре. В 1812 году началась война между Британией и США, которая длилась два года, и последовавшее за ней обоюдное эмбарго воюющих стран осложнило и без того непростое положение с продовольствием в Русской Америке.

Ну а директора Российско-американской компании неизменно проявляли недовольство: и товары-то привозят не «жизненно важные» – вместо парусины и канатов один ром, которого у Баранова «препропасть стоит», и он, то есть ром, «усыхает», и фрахт-то слишком дорог, и пиастр-то Баранов считает по два рубля, а нужно, как в Петербурге, по пять с полтиной. Словом, как сетовали директора, «наша невольная связь с Меховой компаниею поистине не обещает истинно полезного».