Текст книги "Сфумато"

Глава 4
Беспокойная ночь и ледяные пустоши

У Пабло выдалась беспокойная ночь – да и у всей театральной труппы тоже. Ожидание в парке Оттавии закончилось раньше возможного. У парня глаза на лоб полезли, когда закутанная в черный плащ рослая мужская фигура протянула ему свернутое трубочкой запечатанное письмо. Верзила ничего не сказал, неслышно удалившись, пока Пабло разворачивал письмо. Конечно, печать Синомбре он узнал, такая же стояла на всех расчетных листах жалованья. Читал верный слуга не очень хорошо, учиться грамоте вообще не было любимым занятием, но все-таки он читал по слогам. В свете масляных ламп парень разобрал первую часть инструкций и мухой полетел на постоялый двор тетушки Элегии. Он не обратил внимания на концентрацию альгвазилов Магистрата в квартале, и зря… Потом Пабло полетел назад, пряча под плащом самую маленькую из картин-сфумато, которая предназначалась для демонстрации полета экзотических попугаев над залом. Обернулся в четверть часа туда-обратно, вручил ожидающему верзиле картину и засыпал вопросами, но ответов не дождался.

Вообще он ничего не дождался, потому что начал разбирать почерк Марко дальше и на миг задумался о том, что сделал глупость, ранее не дочитав до конца весь текст, и самое бы время получить по шее от самого Синомбре за несообразительность. Парень окончательно понял, что дело нечисто, когда вышел другой молчаливый верзила, в плечах шире прежнего. Всучил Пабло картину-сфумато в футляре, а затем крепко взял за шиворот и развернул в сторону выхода из парка, слегка подтолкнув в спину кулаком для придания направления.

– Эй! Ты что делаешь, здоровяк?

Пабло не успел толком огрызнуться, потому что полетел физиономией в свежий мягкий слой снега. Вокруг со смехом шарахнулись гости Оттавии, саму же ее не было видно, так что Пабло дал себе зарок рассчитаться с паскудой, как только выпадет оказия.

Он стремглав кинулся обратно на постоялый двор, потому что кроме странных инструкций хозяина (надлежит самостоятельно перебраться на весь сезон до конца зимы в городок Невадо[10]10
  От исп. nevado – «заснеженный».


[Закрыть], где нужно играть пьесы попроще без участия Марко, срочно занявшемуся важными семейными делами), в письме на шифрованном языке содержалось следующее.

«Прибрать парики и раздать пастилу». Ни к реквизиту, ни к сладостям это предложение отношения не имело. Оно означало, что из труппы належит немедленно исчезнуть и хорошенько спрятаться двоим, которым угрожает опасность. Речь, естественно, шла о Леандро (исполнитель ролей благородных героев-любовников и отпетых дуэлянтов) и Мартине (типаж субретки и наперсницы главных героинь, вертлявая и шустрая красотка, оставившая свой преступный путь благодаря уютному местечку и стабильному доходу в театре).

Увы, Пабло бежал напрасно, а под конец пути и вовсе притормозил, потому что наконец-то увидел кучкующихся на улице альгвазилов. Нет! Нельзя теперь выходить со двора ни Леандро, ни Мартине, нельзя светиться на глазах у ночной стражи, потому что та явилась безусловно по их душу, а Марко…

– Чую, хозяин в беду попал, – сокрушался Пабло, виновато выкручивая в руках смятую салфетку. – Он пишет, что все в порядке, у него срочные дела, но я чую, это не так.

Он сидел за столом на кухне тетушки Элегии в компании почтенного седовласого казначея Маурицио и того самого дезертира Леандро, чья внешность могла бы ввести в заблуждение многих и многих. Отнюдь не мощного телосложения, стройный, изящный, бело-румяный лицом, как девушка, и вроде бы такой же застенчивый, он преображался только в двух ситуациях: на сцене и в схватке. Не было ему равных ни там ни там… В рейтарах на юге Сумары он оказался волей случая, пытаясь уйти от ответственности за соблазненную купеческую дочку. Прослужил пару лет и дал деру, когда после десятой дуэли со смертельным исходом впереди замаячила перспектива галантских галер. Стал чуть-чуть спокойнее, уже не пытаясь изрубить в капусту каждого встречного хама, но в драке стоил пятерых.

Едва тлели угли в очаге, горели свечи, окна были наглухо задернуты занавесями.

– Пабло, – вздохнул Маурицио, откладывая в сторону письмо после третьего кряду прочтения, – что тебе не раз и не два говорили? Сначала думай, потом делай. Почему ты не дочитал до конца сразу?

– Не дочитал. Бейте, если надо, заработал.

– А что? Я за, – согласился златокудрый Леандро, подмигивая казначею левым глазом, который Пабло видеть не мог, ибо сидел справа и слегка в отдалении.

Но Маурицио нахмурился и шутку не поддержал.

– Никого мы бить не будем! Я так понимаю, Марко перешел кому-то дорогу или сделал нечто этакое, за что его взяли в оборот. Но кто? Не занес взятку чинушам? Ерунда, за такое не берут!

Крестьянский сын уныло упомянул про подбитые волчьим мехом плащи – черные с золотом, после чего за столом воцарилось тяжелое, но крайне недоуменное молчание.

– Семья Ди Йэло? К ним-то какое отношение имеет Синомбре? Ерунда! – Казначей пожал плечами, но Леандро зацокал языком.

– Синомбре любит щупать чужих баб.

– Именно что баб, а не дочек на выданье, как некоторые! – мастерски парировал Маурицио. – Оттавия не самоубийца, чтобы свести его с любовницами Ди Йэло – старшего или… младшего, прибери Терра его кости.

Пабло нелицеприятно высказался о госпоже Вега – емко, выразительно и без намеков. Рейтарский дезертир коротко хохотнул, Маурицио вздохнул.

– Как бы там ни было, надлежит принять решение…

Он не успел договорить. На кухню ступила сама хозяйка постоялого двора, достойная тетушка Элегия. Несколько бледноватая, растерянная, неприбранная – в кружевом чепце и широком ночном халате поверх длинной рубахи. Подсвечник в руках подергивался, да так, что капли воска летели во все стороны. Видимо, ей не хватило сил воспользоваться бытовой магией из-за волнения.

– Ночь-полночь, – пробасила она, – а сидите. Ох, ребята, вы же мои самые лучшие клиенты, а оно вон как повернулось…

– Что? – в один голос спросили трое мужчин.

– А то! Пришел капитан альгвазилов Магистрата вместе с пятью этими, в волчьих плащах! Говорит, чтобы вы не делали глупостей и тихо-мирно выехали к утру всем караваном туда, куда велено. Они проводят… Убей меня Терра, я не знаю, о чем они, но неприятности мне не нужны. Я хочу мирно дожить свой век в своем же заведении.

Женщина развернулась и вышла, хлопнув дверью. Мужчины снова переглянулись. Леандро пригладил свои золотистые кудри.

– На галеры я не хочу. Но я оказался бы там гораздо раньше, кабы не Марко. Я остаюсь.

Маурицо кивнул. Кабы не Марко, он бы болтался в петле, куда намеревался сунуть голову после разорения банка, поспешного бегства молодой жены и распродажи имущества для покрытия долга. Пабло даже кивать не стал, ибо помнил курицу и ночь у костра, ставшую началом новой жизни. А ведь не только они трое изменили судьбу в лучшую сторону после того, как Синомбре протянул им руку помощи; при театре, труппа которого состояла из трех десятков человек, включая обслуживающий персонал, таких набралось бы две третьи. За годы, проведенные вместе, они стали практически семьей. А лишние и случайные люди в этой семье не задерживались.

– Решено, – просто сказал Маурицио. – Мы нужны Марко. Выезд сразу после рассвета.

Разумеется, просто так никто и ничто не исчезает. Как только были поставлены подписи под «золотым молчанием», проверены слова Ди Йэло об отсутствии связей Печати Леонардо на мумифицированной кисти и картине с попугаями, сам договор спрятан в сразу же опечатанный кожаный футляр, мессир Армандо сделал знак Марко получше укрыть холстиной брачный портрет мэйс Бьянки, что и было сделано. Затем в комнату начали входить молчаливые верзилы в черных плащах, пряча лица под приспущенными капюшонами. Марко они как будто не замечали, очень быстро разворачивая и закрепляя на раскладном подрамнике какой-то холст с великолепно написанным пейзажем.

Несомненно, на полотне расцветало начало зимы в предгорьях Сумары. Полыхало трехслойное закатное небо, переливаясь от багровых до мягких серо-синих оттенков. Темнел заснеженный лес и даже казалось, что там, среди голых веток облетевших лиственных деревьев и мохнатых еловых лап с убаюкивающим шорохом густо падают хлопья, а дневные птицы и звери устраиваются на ночлег. А на стыке пологих, искусственно сглаженных давним вмешательством сопок, в распадке стоял величественный за́мок. Несмотря на то, что сооружение находилось в отдалении и даже в низине, оно как будто доминировало над всей округой, и по сторонам от него угадывались смутные очертания какого-то города и мелких деревенек, окутанных теплым печным дымом.

Как работает живописец сфумато, наделяя свои творения непонятной многим магической силой, способной менять форму и саму суть вещей или явлений? Его рука движется неуловимо быстро – так, что со стороны не получается заметить ничего. Живописец просто стоит у холста – так вам кажется, но на самом деле он работает, переплетая краски со светом и тенью. Говорят, ведущая рука мастера пребывает в нескольких мирах одновременно. Кто знает, может, так и есть… Размер мазка кисти невозможно обнаружить или увидеть ни простым глазом, ни с помощью увеличительного стекла. Объекты на холсте не имеют видимых краев и границ, а тончайшие лессировки обеспечивают глубокие переливчатые цвета[11]11
  Автор ничего не придумала – ну или почти. С помощью рентгенологического исследования картин Леонардо да Винчи выяснилось, что на той же «Моне Лизе» нет ни одного явного мазка. Толщина отдельных слоев краски – около двух микрометров, а весь красочный слой в совокупности не превышает сорока микрометров.


[Закрыть]. Кажется, что все на картине обволакивает таинственный и пленительный fumus[12]12
  Дым, туман (лат.).


[Закрыть].

Изумительное мастерство в технике сфумато указывало на то, что назначение картины – служить порталом для быстрого перемещения. Конечно, отец одного из членов Совета Храмов и бывший Командор в одном лице должен иметь право на такие действия.

– Белый замок… – Мессир Армандо выделил голосом название. – Нам нужно туда, и как можно скорее. Семьдесят миль – три дня конного пути, терять их сейчас ни к чему.

Синомбре покосился на верзил в плащах, один из которых совершенно спокойно протянул ранее обезоруженному гостю его собственный меч – как ни в чем не бывало.

Старик махнул здоровой рукой.

– Они глухи как пробки, немы, как могильные камни, знают только язык жестов и зов магии, а подчиняются лично мне, хотя прислуживают и Лодовико тоже. Представь, что их вовсе тут нет, мы вдвоем.

Времени и вправду не тратили. Вечерние краски на холсте стремительно темнели, сменяясь ночным небом и темным, таинственно мерцающим под луной заснеженным лесом. Затем пейзаж-сфумато принял всех.

По завершении прохождения по ту сторону картины мессир Армандо сделал завершающий жест здоровой рукой, дабы последний из прошедших людей его втянул в портал сам холст вместе с подрамником. Исчезла комната в палаццо Оттавии. Вокруг был зимний лес, а вся переместившаяся группа оказалась на хорошо утоптанной и ровной поляне, где горели костры и бродили очередные молчуны (человек пять), стерегущие коней. Очевидно, появление хозяина вместе со спутниками не стало для них сюрпризом – как будто ждали.

Старик подмигнул Марко.

– А для тебя не в новинку прыгать туда-сюда, правда? По первому разу иных наизнанку выворачивает после недавней трапезы.

– Вы и так много обо мне знаете, – сказал Синомбре, поеживаясь и пожимая плечами, поскольку в предгорьях на свежем воздухе было куда холоднее, чем во Фьоридо. – Так к чему обсуждать очевидные вещи?

Ответом стал надтреснутый старческий смех, а один из слуг-стражей принес Марко такой же, как у всех в группе, теплый плащ с меховой отделкой и капюшоном и зимние перчатки. С удивительной для его возраста ловкостью, учитывая наличие искалеченной руки, мессир Армандо оказался в седле.

– Пара миль, мальчик. Всего пара миль и будем на месте.

– Я никуда не тороплюсь, мессир. Нас ждали – значит, вы заранее рассчитывали на результат, не принимая в расчет, что я мог отказаться?

– Я верю звездам, – серьезно ответил Ди Йэло. – Они с максимальной долей вероятности сказали «да», когда я принимал решение. Едем же.

Кони двинулись шагом по неглубокому снегу, местами едва припорошившему участки леса.

Ледяные пустоши далеко не всегда соответствовали такому зловещему названию; они получили его из-за огромных масс холодного воздуха, по розе ветров неизменно приходивших в эти края с севера – с последних дней осени точно по первую декаду календарной весны. Если бы не сдерживающие действия рыцарей-храмовников, этим жестоким дуновением с полярной шапки мира снесло бы треть материка. Даже горы не стали бы препятствием для замораживания земель южных соседей, и только магия помогала укрощать свирепый нрав стужи. Вот за что получала семья Ди Йэло свою привычную «зимнюю плату» – за борьбу с убивающим все живое запредельным холодом.

Сейчас же усиливался снегопад – так и должно было быть, природа брала свое.

– Что вы можете поведать о моем отце, мессир? – спросил Марко спокойным и вежливым тоном, но в голосе все равно прозвучал вызов.

– Смотря что ты хочешь узнать, Марко Синомбре. Или называть тебя Марко Салазар – ведь так звали тебя от рождения?

– Называйте как хотите. Прежнего имени нет – и уже давно.

– Хорошо, – удовлетворенно ответил Ди Йэло. – Я буду звать тебя Марко до момента перевоплощения. А пока что расскажу одну короткую, но поучительную и не самую веселую историю. Жил-был рыцарь Третьего Храма, дворянин, но рыцарь в первом поколении, потому что приняли его в ряды благодаря исключительному мастерству. Его сфумато могли применяться не только в сфере управления стихиями Эола, но в общем-то где угодно. Таких мастеров днем с огнем не сыщешь, тем более в одной семье. В юности он даже баловался театральными декорациями для спектаклей, да. Звали рыцаря Диего Салазар, а еще у него был старший брат по имени Гвидо…

– Что?!

– Имей терпение, мальчик. Ты же не внучатый племянник того, кого прозвали Алмазные Пальцы, а самый что ни на есть прямой. Только дядю ты знать не мог лично. Он, кстати, не захотел стать рыцарем, остановившись на высшей квалификации мастера при Первом Храме. Он хотел служить людям, музам, свободному искусству, а потому бродил из конца в конец мира. С твоим отцом он вообще часто не находил общего языка, потому что тот был приверженцем строгого порядка, прописанного в Уставе любого Храма раз и навсегда. Они крайне редко виделись. У Диего тоже был свой недостаток – доброта.

– Что плохого в доброте, мессир? – тихо спросил Марко.

– Многое. Те, кто раздают крестьянам зимой хлеб из своих амбаров, не всегда думают, чем будут кормить собственную семью на излете весны, чем будут сеять. Те, кто спасает волчат из ловчих ям, не задумываются о том, что звери подрастут и нападут на стада овец, мирно пасущихся в горах, – если не вмешается вовремя кто-то из Первого Храма. Милосердие нужно придавливать в душе вовремя, иначе оно тебя погубит, сделав слабым. Как тот приют дезертиру и воровке, который ты дал. Ты раздаешь доброту, как милостыню во имя умерших близких, строя им лестницу тысяч ступеней благодеяний к Небесному Храму за гранью жизни. Но им это уже не нужно, поверь. Их нет.

Снегопад прекратился, расступились последние преграды густого ельника, выпуская кавалькаду всадников на открытый простор. Теперь перед ними предстал тот пейзаж, что был изображен на холсте, и в лунном свете казались такими сказочными и Белый замок, и окрестные сопки, и сладко дремлющий Невадо в окружении деревенек.

– Диего Салазар женился еще до того, как стал рыцарем. На бедной дворяночке из горного княжества, прилепившегося на границе Сумары и Галанта, в аккурат за перевалом – бывшим Убийцей Путников. У них родился умненький мальчик. Он перенимал мастерство отца на лету и в пятилетнем возрасте был принят в школу при Третьем Храме – дело неслыханное! Как называлось княжество, ты хоть знаешь?

– Знаю, конечно. Аррида. Оно было стерто с лица земли. – Теперь в голосе Марко звучал не вызов, а самое настоящее гневное осуждение. – Вместе с теми жителями, которые не пожелали покинуть родные места.

– Им предложили расселение в Галант или Сумару. Куда захотят – перед тем как Совет дал поручение Третьему и Второму Храмам навсегда изменить тот ландшафт. Не сделай мы этого, через полторы сотни лет начались бы необратимые вулканические процессы, превратившие в кипящий котел лавы весь близлежащий регион.

– Полторы сотни! – воскликнул Марко с горькой иронией. – Сколько было времени!

Старик ответил крайне холодно:

– Такие вещи делаются заранее. Картины кропотливо пишутся и будут завершены не скоро. Сфумато, преобразующее земную твердь вплоть до яростного планетарного ядра вниз, и до последнего слоя воздушной оболочки и хрустальной сферы – вверх, будут дозревать полвека и покрываться патиной навечно. Арридцы же подняли самый настоящий мятеж. Они не хотели смириться с решением Совета, потому что их ученые мужи представили свои расчеты. Вспыхнула короткая Пятидневная война, только силы были не равны. Твой отец демонстративно отказался участвовать в порученной ему доле работ в общей серии полотен сфумато, отказался выполнить волю Совета – он ушел простым мастером в Первый Храм и сжег пожалованный ему семейный стяг, перестав быть рыцарем. Как все подумали изначально – поступок был совершен из-за родственных связей, потому что семья супруги Диего оказалась на стороне мятежников. Мужчины были убиты или казнены…

– А женщин закрасили вместе с первым наброском нового ландшафта! Отправили в небытие! Это хуже черного колдовства, никто не заслуживает такой смерти! А потом вы все просто…

– Ты ни-че-го не знаешь о черном колдовстве, Марко! – резко повернулся к спутнику мессир Армандо, дернув поводья своего коня. – Пока. Но с его плодами ты еще познакомишься… Решение Совета выносится коллегиально. Потом, как ты говоришь, стало ясно, что опустевшие земли Арриды скрывали не только нежелание упрямцев к расселению. Оттуда пришла беда, вызванная из само́й Тьмы самозваными магами, не имеющими понятия о том, что нельзя стать мастером сфумато без должного обучения. Беда ударила и по твоей семье тоже.

– Можно! – с явным вызовом произнес собеседник Армандо. – Я провел в школе два года, потом все обучение закончилось. Я всего достиг сам.

– Кто же спорит? Но ты-то благоразумно ограничился театральными декорациями. И все-таки тебе поставили руку – и отец, и другие мастера. Мастера, а не самоучки!

В этот крайне щекотливый момент разговора кавалькада уже миновала предместье Невадо и проследовала по широкой мощеной дороге прямехонько к Белому замку. Только вблизи Марко смог оценить истинный размах замысла архитектора и красоту сооружения – целиком из бело-серого камня, покрытого мерцающими в свете луны крохотными кристаллами изморози.

– Разговоры в сторону, Марко Синомбре, – повелительно проговорил Армандо Ди Йэло, поднимая левую руку в перчатке и останавливаясь перед мостом через огибавшую замок реку. – Закончим позже. Зимние вечера долгие и до того, как ты начнешь коротать их с молодой женой, есть еще некоторое количество времени. Опусти на лицо капюшон, слуги не должны тебя видеть. Тебе сейчас нельзя есть или пить, ты должен лечь спать в ближайший час, тебя проводят в покои.

Конские подковы процокали по брусчатке. Перед тем как спешиться, Марко счел нужным поинтересоваться:

– Мессир… Не сочтите меня неделикатным, но сейчас мной движет любопытство. Ваша правая рука, помеченная Печатью Леонардо, сейчас недееспособна. Вы говорите о соблюдении строжайшей тайны, а значит, у вас на примете есть подходящий мастер сфумато, который…

Армандо не дал договорить, хитро улыбнувшись.

– Любопытство не порок. Мой выбор пал на тебя еще по одной причине – ты ведь левша, как и мой сын. А я… что ж, потеря правой руки не значит, что она была ведущей с самого начала. Сфумато для тебя сделает не абы кто, а бывший Командор Третьего Храма, которому нынешний не достоин даже растирать краски. И это вовсе не гордыня, а констатация факта. Так иди же, мальчик. Проснешься ты другим человеком, которого будут звать Лодовико.

Глава 5
Сфумато гения и Анна Ди Йэло

Марко встретил утро с тяжелой головой, в которой точно долбилась тысяча дятлов – как будто в состоянии крепчайшего похмелья. Спал он скверно, сновидения были бестолковыми, сумбурными, сознание в них увязло, как колеса театральных фургонов в дорожной каше межсезонья. Пробуждение состоялось от дерзкого солнечного луча, проникшего сквозь стекло не прикрытого занавесью окна и начавшего бесцеремонно щекотать сомкнутые веки. Мужчина со вздохом пытался отогнать этот луч, в полусне трогая лицо, но как только усугублялась дрема и расслаблялась рука, нахальный вестник зимнего солнца возвращался, напоминая, что время-то отнюдь не раннее. Пробуждение окончательно завершилось, когда в очередной раз ладонь скользнула по лицу и… нащупала нечто новое.

Короткие усы и такую же бородку, которые Синомбре никогда не носил. Он моментально вспомнил все вчерашнее, молнией пронесшееся на грани сна и яви. Вспомнил, что вчера (точнее, уже сегодня) ночью его провели по полутемным коридорам замка в какое-то такое же полутемное помещение, где ждала разобранная постель и натопленный камин. Марко был уверен, что не уснет после такого насыщенного вечера и начала ночи, но как будто выпал из бытия, едва успев раздеться и опустить голову на подушку. Уже засыпая, он сквозь полуприкрытые веки успел увидеть на стене мужской портрет в полный рост – несомненно, изображающий бывшего хозяина покоев. Лодовико Ди Йэло Третьего, в парадном рыцарском облачении и великолепии зрелой, грубоватой мужской красоты, впечатление от которой было подпорчено тяжелым мрачным взглядом исподлобья.

Синомбре открыл глаза, увидел над собой гобеленовый полог балдахина над широченным ложем, застеленным тонким постельным бельем с монограммой хозяина, попытался вскочить на ноги и едва не упал, потому что кровать была не только широкой, но и достаточно высокой. Он запнулся о кожаные домашние шлепанцы с открытыми задниками, мода на которые пришла из Галанта. Затем нагишом запрыгал по комнате, пытаясь разобраться со всем и вся – и прежде всего, с бородой на лице.

Комната?! Да тут половину постоялого двора тетушки Элегии можно поместить! Роскошные покои с высокими сводами, немалой коллекцией оружия на стенах (в придачу к охотничьим трофеям) и гобеленами с батальными сценами. Тяжелый взгляд с портрета язвительно наблюдал за метаниями гостя – по счастью, обычного портрета, а не сфумато, потому что движений изображения вне рамы Марко бы сейчас не вынес. Самым невероятным было то, что на его собственной левой кисти в какой-то момент проступил контур Печати Леонардо, отозвавшийся оттиску на холсте портрета, оставленного там в качестве личной подписи художника. Это же автопортрет, выходит! Но как такое возможно?! Борода – Эоловы щеки с ней, а вот действующая Печать Леонардо гораздо интереснее. Подделать на картине – легко. Имитировать рабочую печать на теле – скажите как?

Покои не были спальней в полном смысле слова – они совмещали в себе многое, от скрывающейся за дверцей гардеробной до расположенной в одном из углов стихийной мастерской живописи, содержащейся в идеальном порядке. Гость обследовал все, найдя выход и в кабинет, и в какое-то подобие личной библиотеки и еще одной, полноценной мастерской, в разы больше первой. А затем наконец нашел то, что искал.

В замках аристократов помимо общего банного помещения непременно есть атрибут роскоши – индивидуальные ванные комнаты, где можно совершить и омовение и прочие дела. И зеркала в полный рост там тоже есть, а в зеркале Синомбре нуждался сейчас не из кокетства или праздного любопытства. Он действительно чувствовал себя несколько другим. Маски-сфумато, надеваемые им на время представления или любовных похождений, не давали полного ощущения другого тела, из зеркала на Синомбре могло смотреть чужое лицо, но ощущал-то он себя самим собой! А тут…

– Эоловы персты, что со мной такое?!

Он впервые осознал, что перевоплощение посредством сфумато возможно со спящим человеком, – и восхитился подобным уровнем мастерства. Кроме того, все ощущения изменились, включая владение конечностями и телом в целом. Марко стал несколько выше, гораздо сильнее физически. Он бросил взгляд на свои ладони и увидел специфические мозоли – эти руки виртуозно владели не только грифелем и кистью, но и мечом и боевым шестом как минимум. На предплечьях темнели короткие плотные волосы – у самого Марко кожа была более гладкой, а волосы тонкие и светлые.

Галантские зеркала по качеству куда лучше мутноватых сумарийских, и свой секрет тамошние мастера стеклянных дел тоже никуда продавать не собирались. Такие зеркала ценились чуть ли не на вес золота один к одному, а разбить их было худшей из худших примет. Марко остановился в пяти шагах от зеркала. Оттуда на него смотрел тот, кто был изображен на портрете – правда, без парадного облачения, а абсолютно обнаженный, давая возможность разглядеть все – мышечный рельеф, широкие плечи, общую атлетическую стать и отменную выправку. Лицо тоже было чужим – лицом с портрета, только без мрачного взгляда и намека на ухмылку вместо улыбки. На знакомство со всеми этими подробностями внешности у Марко ушла доля секунды – а потом он закричал от ужаса, потому что никак не ожидал увидеть это. Вслед за криком невольно выстрелила очередная мысль о том, куда он дал себя втянуть, в какую авантюру?

Этому полагалось кровоточить, болеть, гореть пламенем сжигающей плоть лихорадки, а самого обладателя должно было шатать от слабости и страшной кровопотери. Это было огромной раной с наложенными поверх многочисленными крупными швами и даже фиксирующими скобами. Зачем? А затем, что под поврежденной кожей просто обязаны быть сломанные кости ребер и грудины.

Иначе говоря, двойной удар меча – крест-накрест – разворотил Лодовико Ди Йэло грудную клетку. Напрочь. Наверное, это не болит, потому что с таким не живут. Но дело-то было в том, что никакого дискомфорта, боли или прочих неприятностей зашитые раны Марко не причиняли. Это была стопроцентная имитация ран самым гениальным сфумато, которое когда-либо приходилось видеть сыну бывшего рыцаря и хозяину театра. Печать Леонардо на левой кисти по сравнению с ранами казалась детской забавой.

Марко отдышался от собственного короткого крика, обнаружил под рукой таз для умывания, наполненный прохладной водой, затем долго тер лицо грубым полотенцем, как будто проверял, что лицо не исчезнет и не сотрется после обилия воды с мылом. Ему также бросились в глаза многочисленные царапины на массивной медной раме зеркала, как будто зеркало доставали из рамы и затем вставляли обратно или меняли, что ли, да неаккуратно, второпях.

Между тем за спиной послышались тихие шаги. Марко быстро обернулся.

– Д-доброе утро, мессир, – почтительно поклонился тихо вошедший человек средних лет.

Черные подпоясанные одежды из легко моющейся ткани, белые полотняные нарукавники и маленькая красная нашивка на плече – стилизованный ланцет с каплей крови в форме сердца – давали возможность без труда узнать в визитере врача. В руке гость держал типичный врачебный кофр с инструментами и лекарствами. И надо было видеть, каким взглядом он смотрел на рану! Недоверие, любопытство, едва ли не суеверное почтение, восхищение – этому взгляду позавидовал бы любой актер из труппы Синомбре, ибо сыграть такое под силу лишь корифеям. Взгляд кричал: «Этого не может быть, не может!»

Вслед за взглядом то же самое прошептали губы мужчины средних лет. Затем он опомнился и еще раз поклонился.

– Не сочтите за оскорбление, мессир… Я искренне рад, что к вам возвращается здоровье, а чудодейственные шилские снадобья, привезенные вашим батюшкой, достойны высочайших похвал. Я искренне сожалею, что не смог присутствовать при операции и не знаком с тем, кто ее проводил. Он достоин возглавить Сумарийскую коллегию хирургов.

Впрочем, слова об «искренней радости» взгляду не соответствовали. Во взгляде было восхищение мастерством неведомого хирурга, но никак не добрым здравием мессира Ди Йэло-младшего.

– Благодарю, – проговорил Марко, пробуя свой собственный новый голос, который звучал на полтона ниже настоящего. – Это все?

– Нет, мессир. Вы позволите осмотреть?

Деловитый доктор уже раскладывал на каменном столике у зеркала принадлежности для мытья рук, не давая хозяину покоев опомниться. Марко выпал из состояния ступора только тогда, когда протертые пахучей спиртовой смесью сильные пальцы потянулись к его груди.

Стоп! Этого допустить нельзя! Как бы натурально ни выглядела рана, это всего лишь муляж поверх целой кожи. Доктор не сможет ни прозондировать рану, ни что-либо еще с ней сотворить. Что бы сделал Лодовико, как себя повел? Похоже, вживаться в роль придется без заранее выданного текста, полагаясь на экспромт.

– Не сметь меня касаться! – Холодный резкий тон моментально отрезвил воодушевленного медика, рука его была перехвачена у запястья и сдавлена на грани боли. – Это надобно было сделать несколькими днями ранее, когда воистину требовалась ваша помощь. Сейчас она мне не нужна.

Эолова башка, как зовут-то врача? А, все равно… Марко вовремя спохватился и не помянул пятую точку божества вслух, вспомнив, что для храмовников такие ругательства считаются самым настоящим богохульством, к какому Храму бы рыцари ни относились. Неизвестно, употреблял ли их в повседневной речи Лодовико.

Врач охнул и сделал шаг назад, кланяясь.

– Прошу прощения, мессир. Вижу, за вами присматривает гораздо более компетентный специалист. Не зря ваш батюшка распорядился подать обычный плотный завтрак, вы на глазах идете на поправку. Однако вам все же вредно переохлаждаться.

Последнее замечание било в цель. Марко и сам не заметил, что его охватила крупная дрожь. На кухне очаги топят едва ли не круглосуточно, а в жилых помещениях замка это делается во второй половине дня. Сейчас прогретые камином стены отдали максимум тепла, дело приближается к полудню. Плюс некоторое нервное напряжение, вот и итог в виде озноба и пупырышек на коже. Краем глаза мужчина заметил то, что позволит быстро спасти положение, – стопку вещей на скамье. Доктор-то, поди, простого звания, он не погнушается помочь аристократу.

– Халат! – небрежно бросил Марко.

Упомянутый домашний предмет на меху норки, крытый стеганым черным атласом, был почтительно подан мессиру и надет поверх рубахи из тонкого полотна. В процессе одевания врач заикнулся было о перевязке, но Синомбре рыкнул на него, что, дескать, ране нужно дышать по новой методике, и на этом все кончилось.

После ухода врача завтрак принес один из глухонемых прислужников мессира Армандо – уже не в черном плаще, а в обычной лакейской ливрее. На широком деревянном подносе ароматно дымилась чугунная сковородка, которая была заполнена идеально прожаренными полосками бекона, присыпанного черным перцем. Дополнительно прилагался хлеб, сливочное масло, вареные яйца и мед, а также непременный атрибут зимнего завтрака в богатых семьях – напиток тэ. Мода на него пришла из Шилсы, располагающей нужным климатом для выращивания чудесного растения. Сушеные особым образом листья тэ капризно требовали прихотливых условий хранения, были восприимчивы к влажности и плесени и стоили весьма дорого. Существовали десятки рецептов заварки, а тот напиток, что полагался к завтраку мессира Лодовико и был принесен в специальной емкости из тонкого шилского фарфора, настаивался на палочках корицы и апельсиновой цедре, благоухая на все покои.