Текст книги "Сфумато"

Задавать вопросы немому слуге бесполезно, но, к счастью, вместе с завтраком верзила принес короткую записку от мессира Армандо, приглашавшего пройти на родительскую половину Белого замка.

– Я понял, – угрюмо вздохнул Марко. – Скоро приду, вот бы знать еще, где эта половина.

Неизвестно, умел ли верзила читать по губам, но вздох он интерпретировал верно, сложив ладони лодочкой и изобразив в воздухе всю схему передвижения в духе «направо-прямо-налево-и-до-упора». Оставалось только кивнуть и молча приступить к еде, а аппетит разыгрался зверский. Переодеваться мнимый Лодовико не стал. В конце концов, умеренно больному (а после таких ранений вообще полагается лежать пластом, раз уж выжил) можно находиться у себя дома в том, что ему по вкусу. Вряд ли мессиру Ди Йэло-младшему кто-то сделает замечание, кроме Ди Йэло-старшего.

Прохлада коридоров и переходов, со вкусом отделанных белым камнем, светлым деревом, панно из самоцветов. Кажется, родительская половина куда меньше сыновней, где она начинается-то… По дороге никто не встретился, замок как будто вымер, но ощущение сохранилось только до того момента, как Марко вплотную подошел к высоким двустворчатым дверям из темной, почти черной древесины. Около нее замерли как изваяния двое могучих верзил в черных плащах. Вчерашние или нет – не поймешь, у тех были закрыты лица. На гостя они слегка покосились и с легким поклоном толкнули створки, приглашая войти. За дверьми снова был переход, ведущий на винтовую лестницу, освещенную скупыми прямоугольниками солнечных лучей, падающих из узких окон-бойниц. Башня. Марко успел одолеть один виток лестницы, как вдруг отворилась невысокая стрельчатая дверца на площадке и оттуда выглянула пожилая женщина, одетая добротно и элегантно, как полагалось бы экономке или даже компаньонке госпожи в богатом доме.

Ее темные глаза, как буравчики, неприязненным взглядом просверлили в лже-Лодовико с десяток свежих ран, а голос между тем говорил не только о неприязни, но и о каком-то странном облегчении.

– Очухался? Иди, иди же к ней! Сейчас, немедленно, она практически не ела, а третьего дня и вовсе отказалась от пищи. Сегодня даже воду пить не хочет. Иди, коли жив!

Марко чуть не брякнул «вы кто?», но вовремя одумался. Служанка его не боится, это определенно, разве что ненавидит, но в словах ее чудится какая-то брезгливая жалость, что ли… А к кому – к ней?

– Это обязательно делать сейчас? Я тороплюсь к отцу, – изобразив неудовольствие, произнес мужчина.

– Вот уж кто подождет, так это он!

Суховатая рука непочтительно сцапала Марко за меховой отворот рукава и настойчиво потянула за собой.

– Мать сейчас важнее! – сердито выпалила женщина. – Не ест, слабеет на глазах. Ты один, кто может ободрить мэйс Анну!

Марко вздрогнул. Мать. Анна Ди Йэло, мать Нечистого во плоти? Какое совпадение, его собственную мать тоже звали Анной. Он едва не вывалился из кожаных домашних туфель, когда служанка, ростом не доходившая ему даже до плеча, повлекла вперед с неженской силой. Позже он понял, откуда эта сила, без нее ухаживать за жертвой сфумато неро было бы куда труднее.

Перед Марко предстал просторный и красивый зал с каменным полом, выложенным квадратами белого, серого и розового мрамора. Пространство было убрано так, будто предназначалось для увеселений, отдыха и домашних занятий аристократки. Много дорогих тканей, иноземных предметов искусства. Много света – его обеспечивало удивительное панорамное окно, из которого открывался прекрасный, захватывающий дух вид: зимние просторы, тающие слева и справа в дымке очертания гор, мощные стволы гигантских сумарийских кедров и, будто детская игрушка, оброненная в снег – издалека кажущийся пряничным городок Невадо. Яркое солнце ласкало этот пейзаж, вид которого растопил бы самую черствую душу. Но вряд ли восхитил бы женщину, сидящую в глубоком мягком кресле у окна.

Марко остановился перед ней и сперва подумал, что женщина слепа – так она была безучастна ко всему, но и на звук шагов тоже не повернула головы. Она определенно была ровесницей служанки, в смолисто-черных косах блестели нити седины, едва заметные морщины пролегли на лбу, у наружных уголков глаз и по носогубным складкам. Анна Ди Йэло была умопомрачительной красавицей в молодости, сейчас она тоже оставалась невероятно хороша, несмотря на возраст. Руки и вообще кожа были белыми и ухоженными, знатная мэйс не знала никакой тяжелой работы, но не только в этом дело. Руки, как плети, безвольно свисали из пены нарукавных кружев с подлокотников кресла. Платье из темно-синего атласа оттеняло цвет бессмысленно распахнутых глаз – таких же ярких, как у мессира Лодовико. Ноги в расшитых жемчугом атласных башмачках утопали в ворсе медвежьих шкур, из которых вокруг кресла было построено своеобразное гнездо. Полукругом были расставлены медные жаровни с углями, от которых шло ровное и приятное тепло.

Слепа и глуха, так, что ли?

Марко вдруг почувствовал, что вся эта неподвижность, безразличие, распахнутые глаза, которые служанка увлажнила смоченным в теплой воде из стоявшей неподалеку чаши шелковым платочком, эта безвольная поза – что-то страшное и необъяснимое. И был прав.

– Я не могу накормить ее! – в отчаянии прошептала компаньонка-служанка. – Не хочет. Она изменилась к худшему с того момента, когда тебя принесли в замок истекающего кровью. Возьми же ее за руку, непутевый сын, возьми…

Синомбре на деревянных ногах двинулся вперед. Он опустился на колени в мягкий и плотный мех, взял прозрачную, истонченную слабостью белую руку, холодную, будто мрамор, – и сжал в своих горячих ладонях. Сцена продолжалась недолго. Веки красавицы дрогнули, губы приоткрылись, шея напряглась, будто женщина пыталась что-то сказать, а затем Марко ощутил слабое-преслабое пожатие пальцев. Его пробрал озноб.

Откуда-то справа, у дверей послышался голос мессира Армандо, такой спокойный и сдержанный, что яснее ясного указывал на бушующие в нем скрытые чувства.

– Инез! Выйди! – сказано было женщине, присевшей в глубоком поклоне. – Не забудь – прогулка в зимнем саду, массаж, чтение книг вслух, все своим чередом. Думаю, сейчас она поест.

– Да, мессир.

Женщина поспешно удалилась. Марко продолжал сжимать руку Анны, которая уже не реагировала на его прикосновения, но на обескровленных щеках мэйс появился слабый румянец.

– Что с ней?

– Полное бесчувствие. Она глуха, нема, слепа. Для нее нет запахов и вкусов. Она не парализована и способна двигаться, но мышечного чувства тоже практически нет, а потому Анна живет в проклятом коконе из небытия. Никто не знает, что творится у нее в голове. Это началось после родов – постепенно, день за днем, она расставалась с миром ощущений. Я потерял правую руку куда быстрее. – Сухой и нарочито равнодушный голос Армандо не мог дать полную картину страданий семьи, но Марко как будто чувствовал ее кожей. – Год за годом, скоро будет двадцать девять лет такого состояния. Плоды трудов Гвидо Алмазные Пальцы, сфумато неро…

Синомбре тряхнул головой. Нет! Неужели брат отца мог быть таким чудовищем? Колючий взгляд черных глаз старика, опирающегося искалеченной рукой на спинку кресла провалившейся в темный мир без звуков и запахов супруги, как будто кричал:

«Да! И ты вечный мой должник, сын Диего и племянник Гвидо!»

– Неужели вы не могли… – начал Марко, но тут же осекся.

Рыцарь Храма, пусть и не в Совете, но с его-то возможностями позвать лучших врачей и оплатить любое существующее лечение? Если бы мог, сделал бы все, несомненно.

– Как можно излечиться от последствий сфумато неро, мальчик… Никак. Разве что найти портрет, по которому была наведена порча, да попытаться разрушить колдовство с помощью мастерства, замешенного на любви и сострадании. Никто не нашел его до сих пор. Забудь и ты. Даже если найти, я не знаю ни одного случая восстановления после колдовства, причиненного магией живописи. Об Анне заботится Инезилья, ходит за ней как за ребенком. Лодовико проводил в покоях матери хотя бы несколько минут в день, когда бывал в Белом замке. Она единственная, к кому он был нежен и терпелив. Анна не распознала подмены, как и доктор Гален. Жаль, что ты не дал ему себя осмотреть, но и Лодовико поступил бы так же. Мне это по душе, ты сразу делаешь большие успехи! Пойдем-ка, мальчик, поговорим, как отец с сыном, первое испытание ты выдержал.

Глава 6
Новая жизнь и Анна Салазар

Помещение, в котором расположились Марко и мессир Армандо, представляло собой гибрид богатой библиотеки и заброшенной мастерской. Не приходилось сомневаться, что здесь когда-то работал сам Ди Йэло-старший. Умеренный слой пыли на укрывающих полотна и художественный инвентарь холстинах и кожаных футлярах говорил о том, что слугам сюда путь заказан. Единственное, что свидетельствовало о недавней, свежей работе – темная ткань со следами красок, скрывающая холст на подрамнике высотой в человеческий рост. Мессир Армандо проследил заинтересованный взгляд гостя и улыбнулся в седую бороду.

– Сфумато для тебя. Я продолжу работать над ним в ближайшие дни, это только начало, необходимо удержать иллюзию и сделать ее практически твоим собственным телом, иначе она может слететь в любой момент, продержавшись не дольше театральной маски. Этот портрет Лодовико был написан мной самим.

В последней фразе проскользнул ядовитый и болезненный след скорби, и Марко подумал, какой силой воли должен обладать Ди Йэло, чтобы пережить суровый удар судьбы, в один миг лишившись того, кто был плотью и кровью от союза с Анной. А с другой стороны – как нужно любить власть и деньги, чтобы даже в подобной ситуации искать выход из положения за гранью морали и закона! А выход именно за гранью. Ди Йэло сейчас сам стал преступником похлеще Марко. Подлог, да какой!

– Из-за чего случилась дуэль? – спросил Синомбре. – Я бы хотел знать и многое другое, чтобы не совершить ошибку, сказав или сделав что-то не то.

– Никто точно не знает. Я тоже хотел бы знать причину дуэли, но пока строю догадки. Есть у меня соображения, да не хотелось бы озвучивать понапрасну. – Мессир Армандо пожал плечами. – Думаю, над этим же сейчас ломает голову вся семья Де Лаго.

– А где…

– В двадцати милях отсюда, – с полуслова понял собеседника старик. – В лесу на Северо-западном плато, там хорошие угодья и охотничий домик, куда есть постоянный портал. О намерениях драться Лодовико сообщил одному-единственному человеку, Донателло. Я узнал о поединке именно от него, но уже было поздно что-то менять.

С одной стороны, Марко не имел особого желания глубоко вникать в причины упомянутой дуэли, но все же фраза показалась ему несколько странной. Что заставило пожилого отца метнуться в портал (скорее всего, с глухонемыми верзилами на подхвате) после простого известия о поединке? Дело-то житейское, дуэли чести аристократы крайне редко доводят до фатального исхода, достаточно первой крови, чтобы удовлетворить требования. Разве что оскорбление было таким, которое нанесено прилюдно и настолько велико, что смыть пятно на репутации может только смерть противника. Но тогда причина известна если не всем, то очень многим, ее не скроешь – и обыватели болтали бы по трактирам, смакуя подробности. Может быть, стоит спросить у этого Донателло?

– Кстати, кто он и где он?

Армандо сделал здоровой рукой крайне уничижительный жест, указывающий на его отношение к прозвучавшему в разговоре носителю имени.

– Всех дружков Лодовико я разогнал по домам. Они поджали хвосты и ведут себя тише луговых фей. Пусть поймут, каково это, дрожать в страхе за смерть покровителя. Больше будут ценить! Сейчас некому прикрывать их грешки перед альгвазилами Магистрата в любом из ближайших городов. Донателло ближе к тебе, чем кто-либо из вассалов. Он возглавляет твою личную свору преданных псов и дрожит теперь не меньше, ибо нагрешил вместе со всеми прочими достаточно. Единственный, кого я оставил тут, в доме для гостей. Пьет не просыхая и явно не в себе. Донателло, скорее всего, думает, как и многие другие, что ты смертельно ранен. Он видел мое возвращение издалека, но к телу я его не подпустил. Послезавтра, допустим, не позднее, тебе надо будет навестить его, пусть протрезвеет и займет свое место при сюзерене.

От старика не ускользнуло выражение лица Марко, когда тот услышал в третьем лице о себе, как о другом человеке, чью личину надел на неопределенное время. В глазах Армандо вновь полыхнули короткие вспышки ярости.

– Привыкай, сынок, – усмехнулся он. – Ты стал Лодовико, не забывай. Занятия начнем немедленно. Я расскажу тебе много важных вещей, назову десятки имен. У тебя должна быть хорошая память, ты же учишь тексты ролей, а суфлеров в твоем театре я что-то не заметил. Я хочу видеть, как ты двигаешься, говоришь, как сможешь повторить манеру живописи Лодовико, ибо Совет скоро даст распоряжение о контроле над первым суровым холодом, двигающимся к Ледяным пустошам. Со дня на день! Такому мастеру имитации, как ты, задание должно быть по плечу, а нет – так спишем на состояние здоровья и призовем кого-то из рыцарей Третьего Храма на помощь. Я не вмешиваюсь в эти дела – ты понимаешь почему. Ты не будешь часто появляться на публике под очень простым предлогом: получил тяжелое ранение. По той же причине свадьба с мэйс Бьянкой пройдет тихо и скромно. Публичность сейчас совершенно не на пользу.

«Свадьба!» – чуть не хлопнул себя по лбу Марко.

– Да, и о том, что полагается вслед за ней, не забывай тоже, – сухо дополнил мессир Армандо. – Мне нужен внук. Хирурга Галена я вызвал не зря. Как и многие представители его профессии, он ревнив к чужим успехам и в меру болтлив там, где не требуется соблюдение врачебной тайны, а оно не требуется, как раз наоборот. Уже нынче к вечеру весть разнесется по Невадо и окрестностям, а дня через три о том, что мессир Лодовико жив, ранен, но вовсе не при смерти, будет знать едва ли не каждый в Сумаре. Семья Ди Боске тоже узнает… Насчет же своего театра не беспокойся – полагаю, труппа уже потихоньку выдвинулась в Невадо, дней через пять они будут на месте.

Синомбре только подумал, удалось ли вовремя залечь на дно Леандро и Мартине, но Ди Йэло опять как будто прочитал его мысли.

– Твои друзья в полном составе. Твой слуга, похоже, опоздал с вестью, так что дезертир и бывшая воровка остались при театре. Им ничего не грозит, помни про наше силенцио. Иди, через час я жду тебя снова.

Марко вернулся к себе знакомым уже путем. В той части Белого замка, что занимал Ди Йэло-младший, появились явные признаки жизни. В частности, оживленно велись какие-то ремонтные работы. Слышался стук молотков, чувствовался запах свежей штукатурки, проходы были завалены тюками тканей. Низко кланяющиеся мессиру вполголоса переговаривающиеся мастеровые определенно были наняты для конкретной цели: они готовили комнаты для будущей молодой жены – комнаты, сообщающиеся единым входом с покоями мужа.

Кстати, брачный портрет-сфумато уже утвердился неподалеку от огромной кровати с балдахином – так, чтобы присутствовать в фокусе максимально выгодного освещения и из стрельчатых окон, и от массивных многоярусных канделябров со свечами. Заканчивал установку портрета высокий веснушчатый рыжий парень, моментально прекративший насвистывать какой-то мотивчик и отвесивший поясной поклон, как только вошел Марко.

– Ваша милость, мессир, – пробормотал он, стараясь смотреть куда-то в сторону, как будто боялся встретиться взглядом с Ди Йэло-младшим.

Синомбре готов был поспорить, что за миг до этого парень не удержался, чтобы не обласкать своей мозолистой ручищей контуры фигурки мэйс Бьянки, парящей в дюйме над полотном – и даже подержаться за грудь.

«Ах ты паршивец!..»

– За… кончил? – негромко спросил мессир Ди Йэло таким двусмысленным тоном, что парень едва не бухнулся на колени.

– Нет… то есть да…

– Исчезни.

Парню не надо было повторять дважды. Он пролетел мимо так, что создал плотную волну воздуха подобно метательному снаряду из катапульты. В этот момент произошла очередная смена выражения на личике Бьянки Ди Боске – на нем был ужас пополам с подступающими слезами.

– Этого не будет! – неизвестно кому сказал Марко, то ли портрету белокурой девушки, то ли тому, другому портрету, исподлобья взирающему с противоположной стены спальни.

Мужчина подошел и бережно набросил на брачное сфумато покрывало. Облик девушки волновал его – разве можно остаться равнодушным при виде такой красавицы? Она изумительна. Но представить ее тут, полностью обнаженной на супружеском ложе… Лжесупружеском, чего уж там говорить! Хотя бракосочетание-то будет самым настоящим. Марко невольно прыснул – от иронии по адресу себя самого. Он вообще не собирался жениться в ближайшее время, пользуясь туманной формулировкой «когда-нибудь потом». А теперь… Такой сюжет для пьесы, хоть сразу хватай перо и пиши. Только комедией тут и не пахнет.

Утром он довольно-таки беспорядочно обследовал собственные покои, но успел заметить следующее: в этом вот углу, приспособленном под спонтанную мастерскую, на мольберте точно стояла какая-то заготовка под картину – угольный эскиз на грунтованном холсте. Такой затертый, будто его раз двадцать переделывали второпях и в смятении духа, стирая то, что не понравилось, – а затем пытаясь рисовать снова. Тряпка, которой стирали набросок, висела тут же, на уголке подрамника, закрывая внушительную часть будущей картины. Синомбре не обратил внимания на набросок, а сейчас внутренний взор зацепился за заусенец кратковременной памяти и потребовал подробностей.

Мольберт-то стоит, а эскиза след простыл. Надо будет отловить веснушчатого парня и поинтересоваться, куда и что он отсюда выносил перед тем, как установить портрет Бьянки.

Освоиться с содержимым гардеробной Марко было вовсе не трудно. В сущности, базовый мужской костюм во многом одинаков во всех слоях общества – те же предметы одежды, будь то рубашка, жакет пурпуэн, штаны с чулками или без, куртка, тапперт-плащ[13]13
  Здесь автор предлагает читателям ориентироваться на моду эпохи Возрождения, предполагающую не стесняющее движений удобство мужского костюма, который можно было в буквальном смысле быстро разобрать на части и заменить фрагменты на новые.


[Закрыть]. Разница только в фактуре, качестве и цене тканей, а также количестве материала, пошедшего на ту или иную вещь. Тапперт без рукавов, предназначенный для главы крестьянской семьи, едва ли имеет сложный крой пелерины на вытачках, а сшит он из простого сукна, не в пример черному бархату с атласной подкладкой. Ремесленнику не нужны пышные буфы шелковой рубахи, демонстративно выглядывающие в прорези жакета или куртки. Рядовому рейтару не понадобятся золотые галуны на мундире. Тонкое исподнее с монограммой владельца тоже не каждому по карману, стирка такого белья поручается только самым опытным прачкам, которые не станут замачивать его в общей куче с едким щелочным раствором, а подойдут к процессу бережно и деликатно.

Ди Йэло-старший поспешно удалил с глаз долой почти всех слуг, которые плотно общались с младшим, чуть ли не с первых же минут возвращения в Белый замок с телом сына. Кроме глухонемых верзил, естественно. Марко опять почувствовал странную недосказанность. Старик должен был предвидеть надвигающуюся беду, чтобы действовать так решительно и без промедлений? Сразу задумать подмену убитому сыну? Или у него вовсе нет сердца, а только понятия о семейной чести? Или… (совсем уж дикое предположение, но и его нужно рассмотреть) Армандо не был так уж безутешен после смерти младшего сына, жестоко расправившегося со старшим?

От всех этих рассуждений голова шла кругом, но Марко попытался успокоиться и не стал настырно задавать новые и новые вопросы, когда вновь вошел в двустворчатые двери из темного дерева в сопровождении очередного глухонемого слуги и был проведен в старую мастерскую-библиотеку. Впрочем, после двух часов занятий по актерскому мастерству бывший Командор Храма сам ответил на некоторые невысказанные вопросы.

– Вечером, мальчик, двери этой части Белого замка для тебя могут быть закрыты. Понимаю, что рано или поздно, но образ жизни молодого мужчины возьмет свое и шумные застолья с возлияниями никуда не денутся.

Синомбре нахмурил брови, собираясь возразить, но старик только головой покачал, при этом одобрительно поцокав языком.

– Очень, очень похоже! Не забывай делать это почаще, особенно с людьми низкого звания. Хмуришься ты на славу. Относительным затворником ты можешь остаться еще с месяц или полтора, вряд ли дольше. Потом освоишься и станешь показываться и в обществе, и в Совете… и прочим тоже. Иначе возникнут новые слухи. Делай что хочешь, развлекайся. Я лишь хочу, чтоб в положенные часы в темное время суток эта часть замка оставалась в полной тишине и без сотрясений. Покоя требует моя обсерватория, равно как и составление натальных карт и индивидуальных прогнозов.

Вот оно что! Астромагия? Значит, ранее оброненная фраза, что «звезды сказали», была не пустым звуком. Астромаги не афишировали свои занятия с предсказаниями будущего, потому что они не укладывались в общую концепцию Уставов Храмов, но кое-где их весьма почитали. Например, в Шилсе, где император и весь его двор шагу не делали без свежего гороскопа. Армандо вполне мог знать, что сын долго не проживет. Может быть, как-то пытался это предотвратить, да не вышло?.. Марко с пониманием кивнул и даже не обратил внимания на словечко «прочие». Оно всплыло только через некоторое время и в совершенно неожиданном ключе.

А пока что мессир Армандо заставил его возиться с копированием старых грифельных набросков Лодовико, служивших эскизами будущих картин-сфумато. Как и полагалось рыцарю Третьего Храма, сюжеты были связаны сплошь с усмирением стихий – ветра, бурь, снегопадов, с вызванными дождями и сплошь солнечными неделями без единой капли воды с небес. Впрочем, не все. Вот, например, град, побивший в Галанте часть виноградников. Кара по решению Совета, не иначе. За что? Да мало ли – нарушение политических договоренностей, отказ кесаря вовремя погасить часть долга перед Сумарой или просто превентивная акция устрашения. Какая разница?

Но за этим наброском, давшим, без сомнения, начало великолепному художественному полотну, Марко видел иное: неурожай, уничтоженные плоды труда сотен крестьян, отнятые за долги фермы и многое другое. Мессир Армандо внимательно наблюдал за выражением его лица и наконец предостерегающе поднял здоровую руку, сверкнув брачным перстнем.

– Будь холоднее, мальчик. Это ведь та высшая ступень посвящения, которую проходят все рыцари, только после нее их удостаивают семейного стяга. Первый Храм – магией отнять жизнь у теплокровного животного, Второй – устроить землетрясение или наводнение, к примеру, Третий – направить негативные погодные условия туда, где меньше всего их ждут. Только переступив через себя, через свои чувства, жалость, гнев, боль – ты станешь рыцарем. Отрекись от чувств, вывернув наизнанку сердце.

– Я им не стану, – бросил Марко, с силой нажав на грифель и моментально сломав его.

– Браво! Наш семейный жест. Мне нравится. Ты, может, и не станешь, а у твоего отца тогда хватило сил пойти до конца, его ступенью посвящения был ураган. Рыцарем он стал во время моего Командорства… Знаю, что это угнетало Диего долгое время – но такова цена.

– Эта цена мне непонятна. Она чрезмерна. Неужели нельзя иначе закалить свое сердце, кроме как причинением зла против собственной воли?

Черные глаза не изменили выражения, разве что седые брови Армандо теперь выглядели нахмуренно – как и смоляные брови лже-Лодовико.

– Причиненное зло? Ты покупаешь мясо у мясника или спокойно здороваешься с палачом, лишающим жизни преступника по приговору – с какой стороны рассматривать абстрактное, сотворенное ими зло, отнятые жизни? Зло нужно уравновешивать благодеяниями. Это высшая философия, а тебя вынужденно забрали из школы задолго до начала ее изучения.

Марко мог бы спросить, какие такие благодеяния, помимо положенного управления погодой, совершал прозванный Нечистым мессир Ледяных пустошей, но вместо этого снова задал вопрос о прошлом своего отца – тот, который занимал сейчас больше других.

– Он мог знать… о том, что сделал Гвидо с…

Синомбре не договорил. И так ясно, что речь идет о двух жертвах сфумато неро под крышей этого замка, а возможно, и о третьей – если Лодовико коснулась какая-то порча в виде прогрессирующего безумия.

– Для твоего отца Гвидо умер гораздо раньше, чем в жизни семьи Ди Йэло произошли изменения, – достаточно спокойно проговорил старик. – Наверняка ты с детства слышал слова отца о смерти его старшего брата, иначе не вел бы себя так уверенно с подделками. Гвидо готовил свое исчезновение тщательно и долго, потрудившись сделать так, чтобы незыблемые доказательства смерти дошли до единственного близкого человека – Диего.

– Но почему?!

В мастерской как будто пронеслось холодное дуновение зимнего ветра, колыхнувшего огоньки свечей.

– Мы так же мало знаем о поступках и мотивах действий чернокнижников, как это было во времена властвования последних сумарийских королей. Мы можем только уничтожать их, не пытаясь разобраться. Широкому кругу обывателей никогда не было известно, что сопротивление жителей Арриды стало также следствием страшных тайн, которые они скрывали на своей земле. Да и теперь истина не выйдет за пределы этой комнаты, потому что нас связывает силенцио дорадо, мальчик…

– О каких тайнах вы говорите, мессир?

Неожиданно позвучал встречный вопрос:

– А что сказала тебе при расставании твоя мать?

Этот вопрос будто швырнул Марко далеко назад – на целых двадцать лет, когда сам он был восьмилетним парнишкой. Мысленно он даже зажмурился, хотя внешне остался практически невозмутимым. Он давно научился жить с этой болью расставания.

После ареста Диего в крохотном родовом имении был обыск, вечером того же дня слуги начали шептаться «нашли, нашли!», а утром половины из них и след простыл. Семью Салазар заперли в особняке вместе с оставшейся прислугой – судьбу родных и близкого окружения чернокнижника должен был решать особый суд при Совете Храмов, а участь тех, кто мог быть затронут черной магией, всегда была незавидной. Пожизненное заключение в полном забвении – или смерть.

Но никому и в голову не приходило, что та самая скромная дворяночка из Арриды, ставшая женой Диего Салазара, владела не только бытовой магией, но и сфумато тоже. Кто учил ее? Те самозваные маги, что втайне осваивали сфумато в своей Арриде, – а они же были в ее семье? Или Диего – еще до вступления в рыцарство, но не менее незаконно? Кто знает… Не дожидаясь вердикта суда, который, скорее всего, поместил бы Анну Салазар и ее сына в крепость, откуда было невозможно выбраться, она сделала все в считаные часы, использовав часть работ мужа и свои собственные. Порталы для тех верных слуг, которые не побоялись остаться рядом с семьей того, кто был объявлен чернокнижником. Портал для себя с сыном – да такой, который нельзя вычислить, потому что Анна запечатала его, втянув полотно за собой и уничтожив в огне – портал далеко-далеко, на самый юг Сумары, к общему с Галантом побережью. Мало того, она успела сделать несколько тайников, куда поместила на будущее обезличенные полотна-сфумато без оттиска Печати Леонардо – те самые, которые супруг создал в пору своей молодости в школе при Храме, а также какие-то драгоценности и денежные средства.

Марко помнил ее каждую минуту – такую красивую, легкую и веселую в обычной жизни, а позже не унывающую даже на грани игры со смертью. Они бы смогли скрыться и навсегда затаиться, несомненно, если бы не Mortem Rubrum[14]14
  Красная Смерть (лат.).


[Закрыть], обрушившая на берега Галанта свой кровавый язык подобно восставшему из морской бездны доисторическому Змею. Этой напасти тут не знали более полувека. Как раздутый ветрами пожар, охватила она все близлежащие территории и протянула щупальца от океана до океана. Марко тогда и знать не знал, что яркий румянец, расцветающий на щеках Анны, и неестественный блеск глаз вовсе не являются признаком волнения или следствием установившейся жары.

Никогда мать не казалась ему такой красивой, как в тот день, когда они шли по раскаленной от летнего солнца брусчатке рыночной площади в городке Мальво, где нашли временный приют в небольшой гостинице. Женщина покачнулась, и сын бережно подхватил ее под руку, не давая упасть.

– Мама! Тебе жарко?

– Нет, малыш. Я поскользнулась на камнях, – улыбнулась Анна, вытирая платочком взмокший лоб.

– Не называй меня малышом, – ответил Марко, пытаясь сделать голос пониже. – Сейчас рядом нет отца, я твой взрослый сын.

– Да. Ты прав. – Стараясь выглядеть легкомысленной, женщина даже рассмеялась и шлепнула мальчика по руке веером. – Тогда и ты не прикасайся ко мне лишний раз, а то люди решат, что мой взрослый сын невежа, не умеет себя вести, хватаясь за мамкин рукав всякий раз, когда мимо проезжает груженая телега. Постой, мы почти пришли. Смотри, что у меня есть…

Она раскрыла зажатый кулак, из которого на склонившегося с любопытством Марко выплыло перламутровое облачко, моментально охватившее лицо. А через мгновение «взрослый» сын Анны Салазар уже мешком оседал на каменную скамейку в апельсиновой рощице около какого-то серого, неприметного дома. Недоуменно засыпая, он слышал только поспешную скороговорку матери:

– Прости меня, сынок. Меня скоро не станет. Даже поцеловать тебя не могу, я уже больна. Тебе надо строить жизнь самому, новую жизнь… Я обо всем договорилась – вот приют мэйс Лавинии, она о тебе позаботится, я оставила на твое имя хороший счет, на Марко Синомбре – теперь это твое имя. Ты умный мальчик и не разрушишь мои усилия, назвав свою истинную фамилию и звание. Не в звании счастье. Взрослей, займись тем, что будет тебе по душе, никому не делай зла в память о нас с отцом! Ты знаешь, где тайники, но воспользоваться ими сможешь лет через десять, когда выйдет срок заклятия Дверного замка́. И помни следующее: твой отец был осужден несправедливо. Свято верь, Диего не был чернокнижником, ни он – и никто из моей семьи ранее. Они все отдали жизнь из-за чьей-то подлости.

Анна бросила последний взгляд на сына, уже спящего под самой дверью приюта, круто развернулась и решительно зашагала прочь. Больше Марко ее никогда не видел, а смысл румянца и блеска глаз стал понятен совсем скоро, когда город оказался в карантинном кольце.

Теперь, как будто из тьмы прошлого, глухо звучал старческий голос мессира Армандо.

– Анна Салазар открыла портал – туда, где, по ее мнению, ей было самое место, в полыхающую Mortem Rubrum, в летнюю столицу Сумары, Селону. Заметала следы, чтобы увести ищеек Совета подальше от тебя. Конечно, она не могла знать, что в Селоне ее задержат и попытаются лечить, дабы после выздоровления она предстала перед судом за бегство из-под стражи и незаконное использование магии живописи. Но суд ее миновал, ибо лечение запоздало. Не знаю, мальчик, какому исходу ты был бы рад больше…