Текст книги "Сфумато"

Глава 3
Приватный спектакль

Просторная комната, скрывавшаяся за дверью, была погружена в привычный для вечернего времени в палаццо Оттавии полумрак, сейчас казавшийся вовсе не интимным, а очень даже зловещим. В этом помещении Марко ранее не был, и общее убранство вряд ли предназначалось для любовных свиданий – скорее комната походила на кабинет для приема посетителей в конторе состоятельного банкира. Основательный овальный стол из серой дорогой древесины сумарийского кедра, такие же стулья со спинками, украшенными прихотливой резьбой, богатый письменный прибор с чернильницей, десятком перьев и особыми тонкими грифелями для рисования, две стопки бумаги разного качества, – опять же, и для письма и для рисования. На столе также стоял большой серебряный поднос, на котором поблескивали глянцевыми боками винные бутылки, к ним прилагались два серебряных кубка и блюдо с орехами и засахаренными фруктами. Похоже, госпожа Вега предоставляла сугубо деловые услуги нуждающимся в тайных встречах.

За столом сидел тот, в ком можно было бы с легкостью узнать недавнего зрителя из театральной ложи – если бы Марко видел его ранее. Старик был одет в длинный и свободный зимний кафтан черного цвета, в самом деле делавший его похожим на зажиточного банкира, которому при всем незнатном происхождении даже рыцари Храмов не указ – он их продаст и купит. Однако черный цвет дорогой материи с особым рисунком вшитых золотых нитей по краям отделанных волчьим мехом прорезей в широких висячих рукавах да золотая цепь квадратного плетения поверх ворота – вот детали, которые указывали на высочайшее положение в обществе. Левая рука старика, возрастная пигментация на которой выглядела более заметной, будучи подчеркнута белейшим кружевом манжеты, лежала на полированной древесине столешницы. Узловатые пальцы ловко поигрывали рисовальным грифелем, переливался в свете свечей турмалин на брачном перстне. Правая рука тоже лежала на столе, но как бы случайно скрывалась под черным бархатом широкого висячего рукава, образующего прихотливые складки.

Марко молча поклонился, теряясь в догадках. Не перешел ли он в погоне за ночными удовольствиями грань разумного, соблазнив, к примеру, юную любовницу этого мощного и властного старца? Но тогда, скорее всего, никто не стал бы приглашать хозяина театра в особняк Оттавии для того, чтобы «поговорить по душам». Все могло кончиться перерезанным горлом и вечным покоем на речном дне.

Как будто отвечая хаосу чужих мыслей, старик снова подал голос, слегка приподнимая левую руку и указывая гостю (или пленнику?) на свободный стул, а затем на бокалы и бутылку.

– Садись, Марко. И налей нам обоим.

Синомбре жест оценил. Предлагая ему выбрать бутылку и бокал, мессир Армандо сразу давал понять, что яд исключается. В бутылках же было не игристое ламбруско, а сухое галантское, темное, как кровь, и обладающее неповторимым букетом, породить который способна только вулканическая почва, круглогодично прогретая щедрым солнцем. Марко почтительно пригубил доброе вино и поставил бокал на стол, в свою очередь показывая, что открыт для того самого разговора по душам. И заведомо понимая, что это не светская беседа, раз уж представитель древнего аристократического рода опустился до тайной встречи с лицедеем-простолюдином.

– Я к вашим услугам, мессир, – кратко сказал он.

Старик усмехнулся.

– Ты даже не представляешь, мальчик – а я чуть не втрое старше тебя и имею право называть так по возрасту, – насколько мне эти услуги нужны. А точнее, как минимум две из них. Справки и интересующие сведения собрать легко, когда располагаешь возможностями, это я и сделал. Ты прекрасный актер и автор пьес и ни разу не был освистан публикой, тогда как этой жалкой участи удостаивались куда более звучные имена. Также ты соблазнитель женщин, ты их любимец, а слабый пол сложно провести, они чуют всякого рода подделку, будь то фальшивое золото безделушки или актерская игра. Так вот, эти-то услуги мне и нужны… Твой актерский талант – весь, до последней капельки – и твоя мужская сила.

Марко хорошо владел собой, но непроизвольно дернул левой подвижной бровью и даже тряхнул головой, отгоняя непрошеные и очень неприятные мысли. Мессир Армандо отреагировал немедленно.

– Что?! – возмутился он, хлопнув по столешнице левой ладонью и ломая грифель, который крутил в пальцах. – Ты принял меня за мужеложца, на склоне лет развлекающегося костюмированными играми?!

– Я рад, что заблуждался с поспешными выводами, мессир, – склонил голову гость. – Каждому свойственно ошибаться.

– Ошибки могут дорого обойтись.

– Я понял, мессир. Больше не повторится.

– А теперь о других ошибках, – резко сказал старик. – Которые совершают неблагоразумные дети, умирая во цвете лет и оставляя безутешных родителей без наследников.

Марко весь обратился в слух. Похоже, разговоры о смерти Лодовико были истинной правдой.

– Я не сомневаюсь, что ты уже слышал о… – Голос мессира Армандо дрогнул. – О гибели моего мальчика…

«Кому мальчик, а кому чудовище».

– …но пока это только сплетни и болтовня. Никто не видел его мертвого тела. Я забрал его с места поединка до того, как там оказались представители семьи Де Лаго. Его бедные останки забальзамированы и тайно захоронены под плитами семейного склепа – и только. Единственный свидетель смерти, Томазо Де Лаго, к тому времени уже истек кровью и тоже умирал. Я слышал его последний вздох. Я не подтвердил ни одного вопроса или предположения о гибели Лодовико. Пока что многие, включая его ближайшую свиту, теряются в догадках, насколько опасно он ранен. Для всех он находится в изоляции в Белом замке – под присмотром врача, имя которого никому не известно.

В речи старика было одно ключевое слово, за которое сразу зацепился слух Марко: «опасно». Опасной становилась сама беседа, и колючий острый взгляд черных глаз мессира Армандо царапнул сидящего перед ним мужчину, будто алмаз стекло.

– Сейчас для Лодовико не время умирать. Я не имею ни малейшего желания расстаться с родовыми землями Ледяных пустошей в пользу Третьего Храма или Совета в целом. У меня больше нет детей…

«Кто же виноват, что вы воспитали братоубийцу?»

– …но до свадьбы с мэйс Бьянкой Ди Боске[5]5
  От исп. de bosque – «лесная».


[Закрыть] осталось меньше трех недель. Мне нужно, чтобы она вошла в семью в качестве законной жены мессира Ди Йэло Третьего. А там возможны варианты.

Теперь настала очередь Марко воскликнуть:

– Что?!

– Схватываешь на лету, – одобрительно сказал старик. – Ты многого достиг, мальчик, вырвавшись из низов общества. Подумай, чего можно добиться, останься ты на самом верху.

– Но вы же не…

Синомбре на миг забыл о почтительности и осушил кубок с вином до дна, даже не заметив этого. Положительно дед спятил на почве смерти сына. Но так же нельзя!..

– Можно, мальчик, – прозвучал расчетливый и жесткий ответ. – Я говорю о вариантах, вот они: заключение брака и несколько месяцев семейной жизни со всеми вытекающими последствиями. Бьянке девятнадцать лет, она молода и здорова, а ты тот еще жеребец. Если она понесет от тебя – великолепно. Можешь сразу убираться на все четыре стороны, мы обставим твое исчезновение как надо, заявив о внезапной смерти Лодовико – например, от последствий ранения. Я потерплю до того момента с ролью безутешного отца, на это сил хватит. Подумай, какая мысль будет греть тебя всю оставшуюся жизнь: твое дитя законно войдет в дворянское сословие, из которого ты волей судьбы изгнан, а может, даже станет рыцарем Храма, если это будет мальчик. Если не сумеешь заделать Бьянке ребенка – тоже волен убираться через полгода, а там уж я найду ей мужа по своему вкусу. Мне важно, чтоб род Ди Йэло не прервался хотя бы на бумаге. Остальное сейчас – прах и тлен. Ты, Марко Синомбре, на время сделаешься Лодовико. И точка.

Впору было задуматься не только о том, что дед спятил. Тут все гораздо хуже…

– Я понимаю, о чем ты беспокоишься, – продолжал Армандо. – Внешне никто не заметит подмены – будет сделано такое сфумато, что твои театральные перевоплощения покажутся дешевой маской ярмарочного фигляра. Я ручаюсь! Начинать вживаться в роль можешь хоть с этой минуты – я вижу, тебя распирает от желания швырнуть кубок об стену, Лодовико бы так и сделал. Не сдерживайся! Твой театр не пропадет – я уверен, ты знаешь, как обставить свою отлучку, а о финансах за простой спектаклей не беспокойся, я решу эту проблему звонкой монетой. К тому же с артистами тоже не все чисто. При театре есть рейтарский дезертир и бывшая воровка, по которой плачет тюрьма. Как насчет их судьбы в случае твоего отказа?

Марко и сам не заметил, как побелели пальцы, сжимающие ножку кубка. Он медленно разжал их, поставив опустевший кубок на стол. Сейчас он чувствовал себя торгующимся со смертью.

– Я думаю не только об этом, мессир, – медленно проговорил он. – Меня интересуют и другие вещи. Первое – моя жизнь. Вы сказали о ней: «всю оставшуюся», мне это не нравится. Кто поручится за то, что я буду жив после игры в навязанной вами пьесе? Второе. Девушка. Я не знаю ее, но соблазнение с подобной целью кажется мне не самым достойным делом. Третье… Ребенок. Даже если предположить, что он или она появится на свет, неужели вы думаете, что я смогу оставить зачатое мной дитя?

Старик усмехнулся в седую бороду.

– Ведешь себя, как дворянин с принципами. Наследственное благородство – поганая вещь, от нее надо избавляться. Весь в отца, только он ведь плохо кончил. Ты же знаешь, что грозит семьям чернокнижников и их детям, правда? Вовремя исчез – молодец, но даже годы спустя можно выйти на твой след, было бы желание. Я же смог. И, раз уж на то пошло, ни один мужчина не знает, сколько у него детей. Я не поручусь, что после твоих шашней с молоденькими женами почтенных горожан в какой-нибудь семье городского чиновника не появится наследник, у которого к двадцати годам образуются характерные залысины на лбу.

Стало так тихо, что шорох падающего снега как будто проник за толстые каменные стены. Марко пропустил мимо ушей слова насчет последствий своих интимных развлечений, но был уверен, что тайна его рождения надежно похоронена, как и прошлое семьи. Выходит, это не так…

– Мы еще поговорим на тему отцов и детей, мальчик. Ты наверняка должен быть неплохим магом, как и твой родитель, все предпосылки есть. Это тоже на пользу, вот увидишь. Семья Ди Йэло должна получить обычную паго эниберно[6]6
  От исп. pago en invierno – «зимняя плата».


[Закрыть] за сезон, тебе будет причитаться внушительная сумма, – не давал опомниться Армандо, ловко вынимая из ниоткуда, будто шулер, один козырь за другим. – За свою жизнь сейчас не бойся. Я готов заключить двустороннее силенцио дорадо[7]7
  От исп. silencio dorado – «золотое молчание».


[Закрыть]. Бумаги уже подготовлены. Время дорого – у меня его нет. У тебя тоже.

Сделка «золотого молчания»! Исключительный контракт, нарушение пунктов которого практически невозможно. Разглашение тайны или попытка обойти условия сделки – и вот уже все рушится, а стороны вправе поступать друг с другом как угодно, не держа слова. До этого момента клятва нерушима, а обязательства священны.

«Как он на меня вышел?!»

– Мой отец не был чернокнижником, – сквозь зубы процедил Марко. – Не был. Его осудили несправедливо!

– Я знаю, – огорошил ответом старик. – Он ушел в Первый Храм и тем самым сделал глупость. Тогда я уже не был Командором и не имел прежнего влияния в Совете, не мог его защитить, моя собственная жизнь так круто изменилась! Я не мог вмешаться в процесс, было не до того. Повторяю, на эту тему мы еще поговорим.

– Но…

– Никаких но. Далее. Девушка – всего лишь девушка. Можно сказать, родители отказались от нее в тот день, когда поставили подписи под брачным договором. Ее отца сейчас лихорадит, потому что предположительно может быть упущено выгодное для него замужество, и он способен наделать глупостей, отдав девчонку кому попало. Посмотри же, о ком идет речь, прежде чем заранее отказываться затащить ее в постель.

Только теперь Марко заметил, что к стене справа от стола прислонено нечто, укрытое холщовой тканью, угадывались очертания овальной портретной рамы в рост человека. Мужчина встал и, повинуясь кивку головы мессира Армандо, снял покров. Да. Это был именно женский портрет изумительной работы, выполненный в типичной технике сфумато для демонстрации всех подробностей внешности. Такие брачные портреты часто заказывали состоятельные женихи или их родители, желающие знать всю правду о достоинствах и недостатках внешности невесты, а цена работы порой достигала десяти тысяч гольдано. В какой бы части помещения ни находился зритель, ему казалось, что лицезрение изображения с прямым контактом глаза в глаза доступно лишь ему одному. Изображение жило отдельно от холста, приподнимаясь над ним подобно призраку, и позволяло видеть не только смену выражений лица девушки, но и некоторую пластику движений, ограниченную рамой портрета.

Тонкая в кости, нежная, с белокуро-золотистыми волосами, заплетенными в тяжелую, обернутую вокруг головы косу, она была прекрасна в любом проявлении эмоций – от детской радости до гнева. Ее личико было одухотворенным, в глазах плескалось озорство, сочетающееся с недюжинным умом и безупречным тактом. В руках она держала какие-то книги. Девушка улыбалась подобно солнцу, выглянувшему из-за тяжелых зимних облаков, и даже слезы не могли испортить цвета ее лица. Марко непроизвольно вздрогнул. Тот, кто заказал полный спектр эмоций для брачного сфумато, хотел знать, как будет выглядеть девушка в случае испуга, боли, ужаса или тех самых слез. Значит, заранее рассчитывал их увидеть… Репутация Лодовико и тут показала себя – даже посмертно.

– Ну как тебе? – хмыкнул Ди Йэло. – Хороша мэйс Бьянка?

– Она воистину прекрасна, – честно ответил гость. – Но я не имею права вмешиваться в ее судьбу, особенно сейчас, когда…

Марко не договорил, все было ясно и без слов, повисших в воздухе подобно кристаллам влажного морозного тумана.

– …когда она освободилась от обязательств перед мертвым чудовищем? – почти ласково закончил фразу старик, в глазах которого на миг вспыхнули огоньки ярости. – Ее судьба сейчас не предопределена. Но я могу вмешаться в твою, Марко Синомбре. И так, как ты даже представить себе не можешь.

Колючие черные глаза смотрели не мигая, как будто пронизывая собеседника насквозь. Армандо Ди Йэло слегка прихлопнул по столешнице левой ладонью.

– На галерах в Галанте вечно не хватает гребцов, они там дохнут как мухи, так что местный кесарь никогда не отказывается принимать сумарийских ссыльных. Но тебе-то светят вовсе не галеры, мальчик, а смерть или жестокое наказание для посягнувшего на право применения сфумато, да еще и с отягощенной наследственностью сына чернокнижника. Ты же можешь кормить сказками о наследстве кого угодно, но я-то правду вижу! Несколько полотен явно были созданы твоим отцом, его манеру я знаю, остальные, несомненно, тобой. И ты очень и очень талантлив, Марко, если даже у экспертов Магистрата ни разу не возникало сомнения в подлинности магического оттиска Печати Леонардо на холстах.

Синомбре нечего было ответить, но он все-таки попытался.

– Позволю себе заметить, мессир, что опровергнуть подлинность теперь можно только при личном вмешательстве мастера Гвидо, но его ведь нет в живых.

– Это ты знаешь от отца, верно? – Лицо собеседника сейчас было темным и неподвижным, только губы шевелились, словно каждое мимическое движение причиняло боль. – Он и сам не был в курсе всей правды, а именно, когда и как Гвидо умер. Посмотри же сюда.

Откуда-то из необъятных складок широкого черного кафтана была извлечена небольшая шкатулка. Особая смолистая древесина драконова дерева, вечно остающаяся нетленной, и кроваво-красный бальзамирующий лак стоили немалых денег. Такие шкатулочки чаще всего предназначались для сохранности покрытых особым воском живых цветов на долгие месяцы – для подарков возлюбленным. Увы! Содержимое раскрытой мессиром Ди Йэло вещицы было совсем другим, зловещим и мрачным.

Там находилась мумифицированная кисть правой руки, при жизни явно принадлежавшая мужчине.

– Видишь это?

– Да, мессир.

– Ну так вот знай… Гвидо не мог малевать такие декорации, он бы не допустил замыленности фона по углам, несомненно. А это и есть рука Гвидо. Правая. Вместе с его алмазными пальцами. – Голос старика стал поистине злобным, он буквально выплевывал слова. – Теми самими пальцами, которыми он сотворил сфумато неро[8]8
  От исп. negro – «черный».


[Закрыть] против моей жены.

Марко почувствовал, как по спине пробежали мурашки холода. Черное сфумато. Черное колдовство… Страшный грех, караемый смертью. Неужели?..

– Я отрезал эту руку, Марко Синомбре. Спустя несколько лет после самого факта колдовства, раньше никак не получалось, Гвидо хорошо скрывался. Он не успел сознаться в том, кто был заказчиком сфумато неро. Он умер. Я один из ныне живущих знаю, кто таков Гвидо на самом деле, где его тело. Совет не имеет к этому ни малейшего отношения.

Не приходилось сомневаться в том, что упомянутый Гвидо не выдержал пыток – вот что скрывалось за коротким словом «умер».

– Нет необходимости верить мне на слово. Ты пошлешь человека за любой из своих картин-декораций, дабы убедиться, что Печать Леонардо на ведущей руке Гвидо – а сохранилась она отменно, тут особый состав для бальзамирования – не сможет отозваться оттиску на полотне. Кроме того, вот рисунок, где оттиск совпадает с подлинником Печати…

Старик выложил на стол замасленный по краям лист бумаги, на котором виднелся набросок пейзажа грифелем – не иначе эскиз к будущей картине. Пейзаж ожил и поплыл над столом, стоило только поднести к нему шкатулку со страшным содержимым. Рядом в воздухе повис отчетливый индивидуальный символ Печати – стилизованные контуры человеческой фигуры идеальных пропорций, вписанные в квадрат и окружность[9]9
  Речь идет о рисунке Леонардо да Винчи «Витрувианский человек».


[Закрыть].

Марко был уничтожен.

– Я давно не член Совета Трех Храмов, мальчик. И я не стану вмешиваться в процесс расследования, к которому привлекут труппу твоего театра и твоих друзей, включая женщин. У преступлений чернокнижников нет срока давности. Ты же понимаешь, что допрос с пристрастием выдержат далеко не все.

– Они ничего не знают обо мне, мессир. И ни в чем не провинились.

– А это еще нужно будет доказать.

Шевельнулись бархатные складки на правом необъятном рукаве кафтана. И пораженный Синомбре наконец увидел правую кисть Армандо – сморщенную, изуродованную, с корявыми перекрученными пальцами и искаженной, смятой, наполовину проявленной Печатью Леонардо, которая уже никогда не сможет полным оттиском лечь на холст. У Командора Храма не могло быть такого физического изъяна, значит… Вот почему он ушел с поста! Неужели черное колдовство было применено против супружеской пары? Армандо утратил способность к живописи, а его жена… Эоловы персты, что же с ней?! На этот счет людская молва приписывала мэйс Ди Йэло какую-то хворь, то ли паралич, то ли безумие.

Старик и молодой, полный сил мужчина смотрели друг на друга, понимая без слов. И еще одна догадка пронзила Марко, когда он сопоставил следующие факты, случившиеся практически одновременно: рождение сына в семье Ди Йэло, странный недуг матери, затем уход отца с поста Командора… и взросление мальчика, день за днем становившегося тем, кто заслужил прозвище «Нечистый» едва ли не раньше, чем достиг возраста двадцати лет.

Черное сфумато затронуло всех Ди Йэло одним махом – всех, кроме старшего сына, родившегося пятью годами ранее. Преступление? Проклятие, сработавшее жестоко, безупречно и очень страшно. Наверное, испытываемые чувства отразились на лице Марко сполна, потому что мессир Армандо погрозил пальцем здоровой руки.

– А ты быстро соображаешь, Синомбре. И делаешь выводы, которые не надо произносить вслух. Я не дам тебе времени на размышление, как делают злодеи в твоих пьесах. Это жизнь, мальчик. Покинуть палаццо красотки Оттавии ты волен либо вместе со мной, соглашаясь на месте подписать силенцио дорадо, сохраняя жизнь и свободу себе и своим друзьям, либо вместе с моими стражами – в кандалах и без каких-либо перспектив в ближайшем будущем, ибо будущего у тебя не станет. Третьего не дано.

Тяжелое молчание длилось несколько минут. А затем был произнесен твердый и спокойный ответ Марко:

– Я не подписываю никакие бумаги, не прочитав, мессир. Давайте же ваше силенцио, тут достаточно света… Также мне будет нужно написать письмо для юноши Пабло, который сейчас ждет в парке около арочной галереи.

К двум часам пополуночи гости Оттавии постепенно разъехались по домам. Сама госпожа Вега тихонько, крадучись, прошла во внутренний двор особняка. Она вздрагивала при каждом шорохе и, кляня себя в бессильной попытке найти оправдания неспокойной совести, больше всего боялась обнаружить бездыханное тело Марко Синомбре. Но она не нашла ничего и никого, кроме слуги, уносящего поднос с недопитым вином и нетронутыми лакомствами.

Каким образом покинули палаццо фигуры в подбитых мехом плащах вместе с мессиром Армандо и его собеседником, оставалось только гадать. Они не воспользовались тайным выходом в парк и вообще никаким из выходов.

Они просто исчезли.