Текст книги "Сфумато"

– Ничему, – столь же глухо ответил Марко.

– Так я и думал. Для тебя она чиста – иначе и быть не может для подлинной сыновней любви. Не сомневаюсь, что последние слова Анны были о невиновности Диего и ее родни, а вот тут наверняка можно верить только первой части. Зло, призванное из небытия на землях Арриды, все еще не укрощено, оно бродит рядом. Многочисленные свидетельства сфумато неро, найденные в мастерской твоего отца, не имели оттисков Печати Леонардо – иначе и быть не могло, подписать их, все равно что четким почерком вырезать на теле трупа имя убийцы. Изуродованные рыцари Совета Храмов и члены их семей, включая невинных детей, заселенные демонами тела людей и животных в горных хуторах – вот с чем пришлось столкнуться храмовникам. И до сих пор нет окончательной победы…

На миг в покрытом пылью помещении стало совсем тихо, а затем надтреснутый голос нанес последний удар:

– Следствие показало, что манера письма на части полотен свойственна самозваным магам-мастерам из семьи Анны. Их уже не было в живых, спросить не с кого, но доказательства говорили сами за себя. Прости, мальчик. Ты же хотел знать… Не думаю, что твоя мать была причастна к черному колдовству, ее ввели в заблуждение, а любовь к родне сделала все остальное.

– Я не могу поверить вам, мессир Армандо.

Марко ожидал чего угодно – гнева, вспышки ярости, да хоть смеха в ответ, но прозвучало только это:

– Нет нужды мне верить. Достаточно просто знать.

И вот тогда случилось то, что не позволил себе ночью Марко Синомбре. Тончайшей работы золотой кубок, стоявший на краю стола, заваленного набросками копий эскизов, был схвачен крепкой рукой и полетел в ближайшую каменную стену с такой силой, что благородный металл смялся от удара.

Глава 7
Донателло и медведь

Копировать манеру живописи мертвого рыцаря или править его работы Марко не составило особого труда. Разве что масштаб удивлял и повергал в некоторую робость, глобально распоряжаться погодой было непросто. На третий день кропотливых занятий стало ясно, что в случае необходимости подменыш вполне способен работать с наследием картин Лодовико, внося нужные изменения. Он ведь действительно мог бы стать неплохим «дождеплюем», управляя погодой. Легче же и быстрее всего удавались Марко небольшие яркие зарисовки, сделанные на пергаменте или бумаге с помощью несмываемой туши и простого пера, хотя на самом деле они были наиболее сложными. В них нельзя было исправить ни одной линии, поскольку тушь мгновенно впитывалась и высыхала. Как и многие члены Совета, Лодовико часто носил с собой маленькую книжицу с чистыми листами – для набросков грифелем или своими любимыми черными перьями, к которым прилагалась чернильница-непроливайка для дорогой несмываемой туши, произведенной в Шилсе.

Но сфумато являлось только первым шагом. Мертвый рыцарь принадлежал к тем редким храмовникам, которые дополнительно пользовались магией артефактов – помимо волшебства, творимого с помощью грифеля, кисти и красок. Артефакты были особым шиком тех, кто входил в состав Совета Храмов, подчеркивали уровень их мастерства и функции выполняли очень разные. У кого-то имелся медальон, способный, подобно инструменту лозоходца, мгновенно изыскивать источники воды в самой засушливой местности. Кто-то владел перстнем, направляющим приказы к действию зверей или птиц. Артефакт Лодовико Ди Йэло красовался на левой руке хозяина на том самом парадном портрете – это была черная перчатка, которую с большой натяжкой можно было назвать латной. Металлические накладки на потертой черной коже (сплав серебра со сталью) и работали как концентратор холода, и могли управлять массами снега и льда, и одновременно отталкивали холод от тела хозяина. Так что выскочи мессир Ди Йэло нагишом на мороз в одной перчатке на левой руке, его не коснулась бы никакая стужа. И артефакт этот – сугубо зимняя то ли забава, то ли подспорье. Нет мороза – нет действия.

– Это обязательно? – поинтересовался Марко, примеряя упомянутую вещь рыцарского гардероба.

На закате они с мессиром Армандо стояли на небольшом балконе в угловой башне Белого замка, откуда открывался вид на сладко дремлющий в белесом безмолвии лес.

– А ты как думал, мальчик? Пробуй. Внутри такой же оттиск Печати, как у тебя на руке. Пейзажную зарисовку ты только что сделал. Представь, что она подвластна тебе не только в том случае, если ты находишься рядом и смотришь на нее, но даже если ты где-то вдалеке, за десять миль. А она сейчас всего-то у тебя за спиной, в этой комнате.

Марко непроизвольно крякнул. «За спиной!..» Это все равно что те самые десять миль. Холода сейчас он и правда не чувствовал, хотя стоял на балкончике с непокрытой головой и в простом домашнем жилете поверх тонкой рубашки. Впрочем, иллюзия тепла могла быть и следствием волнения – от напряжения на лице даже выступил пот.

Первая попытка оголить от шапок снега еловые лапы, сбив его движением руки на немалом расстоянии, естественно, провалилась. Равно как вторая, третья, пятая, восьмая… Отгорел закат, стемнело, небо вызвездило в преддверии холодной ночи. Здесь, в семидесяти милях от Фьоридо, контраст дневных и ночных температур всегда был более выражен, подтверждая коварную репутацию климата предгорий.

Армандо с сожалением пожал плечами.

– Ну что ж, может, и не удастся. Будешь носить как бутафорию.

Синомбре особо не чувствовал себя посрамленным. В конце концов, он на эту главную роль не напрашивался, он тут только статист. Каждый день в Белом замке проходил у него по единому плану, начиная с утреннего визита к Анне Ди Йэло и заканчивая уроками поведения и живописи у мессира Армандо. Визиты к матери погибшего рыцаря были непростыми по нескольким причинам: женщина, живущая в коконе бесчувствия, все-таки ориентировалась на имитацию телесной оболочки сына, принимая ее за истину. Каким образом – непонятно. Это чувствовалось по тому, как она держится за горячую кисть сильной мужской руки, поглаживая ее своими тонкими прохладными пальцами, как пытается провести этими пальцами по лицу гостя – то ли узнавая, то ли силясь опознать. Марко было стыдно ее обманывать таким способом, но с другой стороны, она чуть-чуть оживлялась всякий раз, когда он находился рядом. И тогда его сердце преисполнялось жалости.

Как мог дядя, которого он никогда не знал, сотворить такое? И главное, зачем? Кто был заказчиком – жители Арриды, мстящие Командорам и Совету за уничтожение своей страны, личные враги Армандо Ди Йэло, кто-то еще? В любом случае для Анны текла не жизнь, а жалкое подобие существования. Воистину это ужасно.

– Как вы смогли найти меня столь быстро? – спрашивал Марко у старика, и ответ вновь стал неожиданным.

– У меня были предположения, кто ты есть. Это ведь твой второй приезд в зимнюю столицу за последние шесть или семь лет? Только первый был куда более скромным, с ограниченным набором декораций. Наверное, из широкого круга общения я один знал об увлечении Диего Салазара театром. Перед вступлением на путь посвящения в рыцари мастерам положена длинная исповедь Командору Храма, готового принять их присягу. Увлечение не было чем-то зазорным, но Диего считал его баловством юности, а потому предпочел оставить далеко в прошлом. Ты не слишком-то похож на отца внешне, разве что лоб с залысинами с ранней молодости – это ваше семейное. Но несколько декораций, пусть и сильно измененных тобой, все же вполне узнаваемы. Тебе не нужно было пользоваться ими.

Черные глаза под тяжелыми старческими веками смотрели с усмешкой. Марко не удержался:

– Видели и поняли, кто я, и не выдали Совету сына чернокнижника?

На лице мессира Армандо не дрогнул ни один мускул.

– В этом не было нужды, мальчик. И сейчас нет. Я бы не прибегнул к недостойному храмовника шантажу, если бы не моя личная необходимость. Считай меня старым честолюбивым скрягой – я такой и есть. Повторяю, я никогда не верил в виновность Салазара.

Синомбре скрипнул зубами. В последние дни в нем крепла надежда – может быть, удастся восстановить доброе имя родителей, раз уж заварилась каша с аферой мессира Армандо? У отца с мамой ведь даже могил нет – и тела чернокнижников после казни, и умерших жертв Красной Смерти уравнивало огненное погребение, после которого прах спускали в глубокие подземные шахты. Маленькое имение Салазаров перестало существовать, крестьян расселили в другие места, а сама местность была превращена с помощью сфумато в новый ландшафт, дабы ничто не напоминало о прежних владельцах. Марко нашел в себе силы побывать там, когда возвращался в родные края со своим первым театральным фургоном – но тот визит стал морально тяжелым и потому единственным. Обоснована ли была нынешняя надежда? Вряд ли. Силенцио дорадо – надежная вещь для честности делового партнерства, но в соглашении пункт о прошлом семьи Салазар отсутствовал, оно лишь гарантировало Марко и всей его труппе полную безопасность и неприкосновенность…

Оставив на какое-то время попытки овладеть артефактом-перчаткой в плане управления стихией холода без связи с той или иной картиной-сфумато, Марко сосредоточился на других важных делах. Во-первых, под диктовку Армандо написал будущему тестю сугубо деловое письмо: мол, я жив, мое почтение вам, брачные обязательства в силе. Во-вторых, снова под диктовку ответил на умеренно тревожный письменный же запрос Совета, выражавшего возмущение, с одной стороны (долг чести – это прекрасно, но во имя другого долга рыцари не должны убивать друг друга, их жизнь принадлежат Храмам) и вялую радость – с другой (надеемся, мессир Ледяных пустошей будет справляться со своими обязанностями?).

В-третьих, вежливая отписка была сделана в адрес главы семейства Де Лаго уже самим Армандо, но с сыновними дополнениями в виде пары сухих фраз о погашенном долге чести. В ходе работы над нарастающим валом корреспонденции Марко не забывал и о том, что пора навестить того самого Донателло, пьющего не просыхая в гостевом доме чуть ли не десятый день подряд.

Гостевой дом на самом деле не был отдельным строением, он представлял собой частично изолированную пристройку, вписанную в архитектурный ансамбль Белого замка изнутри – с той стороны, которую занимал Ди Йэло-младший. Сейчас эта пристройка, размером не уступающая особняку в каком-нибудь маленьком поместье вроде того, в котором родился и провел первые годы жизни Марко, практически пустовала. Ранее ее занимала личная охрана мессира Лодовико, его свита, которую Армандо разогнал по домам вместе с той частью прислуги, которая регулярно пересекалась с настоящим Лодовико. Теперь штат обновился. У Марко уже частично оформилась шальная мысль относительно личного слуги для себя самого, ибо пока данную миссию исполняли каждый день глухонемые верзилы мессира Армандо. Но как отнесется к этому Ди Йэло-старший, было неясно. А как отнесется Пабло к крайне странному распоряжению Синомбре (наняться на службу к Ди Йэло-младшему), скрепленному печатью хозяина, – тоже вопрос.

В главном зале гостевого дома слабо тлел камин, а на каменном полу около оного присутствовали самые разнообразные следы длительного запоя, в который винтом вошел один-единственный человек, разметавшийся в пьяном сне на охапке не самой свежей соломы. Многочисленные опустевшие и частично полные винные бутылки, остатки закуски (она явно не соответствовала по объему выпитому), грязный и смятый плащ, на котором валялся огромный лохматый пес пастушьей породы, смачно грызущий кость. Он лениво покосился на вошедшего Марко и продолжил свое занятие.

Тот, кто похрапывал на соломе, звался Васко Донателло. Двадцати пяти лет от роду, младший сын обедневшего дворянского рода, недостаточно талантливый, чтобы нести семейный рыцарский стяг, и слишком ленивый, чтобы остаться в простых мастерах сфумато, на которых порой перекладывается львиная доля рядовой работы. Из школы его выгнали. Отец его был рыцарем, да давненько уже умер. Четвертый ребенок в семье не мог рассчитывать на какое-то серьезное наследство. Васко помыкался, пытаясь устроиться в жизни, да и предпочел держаться в тени сильного – того, кто может обеспечить безбедное существование, защиту и поделится частью своей силы, а точнее, клочком той самой тени. Бесшабашность, запал дворового пса в погоне за курами, готовность приносить палку по первому же крику «взять!», потребность во властной руке, способной в нужный момент протянуть кусок хлеба, – вот характеристика, данная Донателло главой семьи Ди Йэло. В конце характеристики прозвучало уточнение, помещающее обладателя описанных достоинств личности в разряд кого-то среднего между другом, собутыльником, слугой и дружками в целом. С точки зрения Армандо, единственным достоинством Васко была неизменная преданность, на которую можно было рассчитывать в любых обстоятельствах.

Сейчас Донателло был мертвецки пьян. Помня инструкции мессира Армандо, Марко толкнул распластавшуюся на соломе фигуру мыском сапога в бок и гаркнул на весь зал так, что пастуший пес закопался мордой в свою подстилку из плаща.

– Встать, собачий корм!

Про себя он подумал, что подсказанное отцом Лодовико обращение к другу (да хоть бы и к слуге!) звучит по меньшей мере странно. Ему не пришло бы в голову так обращаться, например, к Пабло. Да к кому угодно! Но слова подействовали – моментально и очень даже бодряще. Через секунду Донателло стоял на коленях, безуспешно пытаясь принять вертикальное положение и норовя рухнуть лицом вниз. Когда ему удалось встать, у него пополам с ядреным многодневным перегаром вырвалось удивленно-испуганное восклицание, в котором, однако, прослеживались скудные следы подлинного облегчения.

– Лодовико… в душу мать… живой?!

Затем нетрезвый взгляд сфокусировался, обрастая десятком не распознанных Марко оттенков чувств, начиная с того же облегчения и заканчивая каким-то недоумением и почти суеверным страхом. Васко тряхнул нечесаными серовато-русыми патлами, опустив голову и увидев у ног пса.

– Трезор… не кидается… даже не тявкнул… Лодовико… – во взгляде появилось заискивающее беспокойство. – Не тронь собаку, а? Пожалуйста…

Было странно видеть этого здоровенного детину с умоляющей миной, а Марко занес в реестр неблаговидных поступков мертвого рыцаря еще один пунктик – кажется, тот помимо всего прочего был еще и жесток к животным.

– И в мыслях не было, – холодно сказал он. – Сдалась мне твоя собака.

– Лодовико… – полез было обниматься Донателло, но его поползновения были пресечены на месте исходя из все тех же инструкций.

– Хорош лизаться, свинья, ты весь в блевотине! Немедленно приведи себя в порядок. Ты мне нужен через час. Живо, иначе… ты меня знаешь. И вели здесь прибраться, если не хочешь убирать все сам.

Помятая физиономия Донателло тотчас выразила максимальную готовность действовать. Марко покинул гостевой дом, не оглядываясь. За спиной раздался грохот сшибаемых бутылок – кажется, детина все-таки не устоял на ногах. Впрочем, замешательство длилось недолго. Заплетающийся голос окреп, требуя у кого-то топить баню, а его обладатель уже был на улице в чем мать родила, обливаясь ледяной водой у колодца для лошадей, прикладываясь к ведру с этой же ледяной водой, а затем нарезая круги босиком по снегу. Дальнейших мероприятий по изгнанию следов хмеля Марко не видел, но ровно через час за дверью его кабинета раздались твердые шаги, обозначенные звоном шпор, а затем последовал «бух» кулаком в дверь, означавший вежливый стук.

– Входи, – разрешил Марко.

Вошедший разительно отличался от развалившегося на соломе субъекта. Волосы оказались не русыми патлами, торчащими в разные стороны. В чистом, тщательно промытом и причесанном виде они представляли собой вполне пристойные льняные кудри до плеч. Тщательно выбритое лицо, еще хранившее тени похмельных кругов под глазами, было осмысленным, жизнерадостным и азартно-волевым – как тут не вспомнить ассоциации с игривым дворовым псом! На Донателло была абсолютно чистая и свежая одежда, главным атрибутом которой являлся все тот же теплый плащ из дорогого черного сукна, подбитый волчьим мехом и отделанный по краю капюшона золотым галуном.

– Мессир, – почтительно склонил голову вошедший. – Я здесь.

Произнося приветствие, он все-таки старался говорить немного в сторону. Неудивительно – за час избавиться от накопившегося винного амбре было достаточно проблематично. Тем не менее исполнительность радовала. А вот гамма эмоций во взгляде, сейчас упрятанная глубоко внутрь, требовала разъяснений.

– Ты таращишься на меня так, как будто увидел призрак, если не хуже, – насупился Марко, придавая голосу ноты обиженной ворчливости.

– Хуже, – честно сказал Донателло, осторожно делая шаг вперед. – Лужа кровищи, в которой ты утопал в снегу, не располагала к воскрешению. Я считал тебя мертвым. Но как… Ты сейчас на своих ногах, а должен быть под плитами в склепе.

Он недоверчиво покачал головой. Марко понимал его чувства. Тот, о ком говорил Донателло, сейчас действительно лежал под плитами в подземном семейном склепе, в одной из безымянных пустых ниш, вырубленных в горной породе на перспективу – для уходящих к Небесному Храму потомков процветающего рода Ди Йэло.

– На ногах. Но восстанавливаться буду еще ой как долго. На, смотри, но не трогай.

Морщась, как будто движения причиняли дискомфорт и боль от швов и скоб, стянувших кожу на груди, лже-Лодовико расстегнул жилет и развязал тесемки рубахи. Изумленному взору вассала предстала та самая имитация чудовищных ран, которую нынешний обладатель тела-иллюзии каждое утро видел в зеркале.

– Твою в дышло… – выдохнул Донателло. – Кто тебя так залатал, неужто Гален? Он хирург и костоправ из лучших, но это просто… невиданно. Как ты с этим ходишь?

– Обезболивающее и сила воли, – буркнул Марко. – Но я потерял много крови. Видимо, мозгам сие не на пользу. У меня в голове пусто, как в высосанной тобой винной бутылке.

– К чему ты клонишь?

– К тому. Я не помню, что произошло, и хочу удостовериться, что за мной нет долга чести перед почившим Де Лаго или его семьей. Я хочу вспомнить, что произошло и как.

Во-от, теперь палитра эмоций во взгляде светло-голубых глаз Донателло расцвела буйным цветом! Частью выражения этих эмоций стал смех – так в пьесах Синомбре, пополам с горечью, смеялись персонажи в амплуа обманутых простаков.

– Проверяешь? Лодовико, поцелуй Терру в зад и уймись. Я дал клятву, что буду молчать даже на смертном одре. И про обещание отрезать мне язык в случае чего я тоже прекрасно помню!

Вон оно что… Ну, в таком случае от Васко Донателло не мог ничего добиться ни мессир Армандо, ни кто-либо другой. Однако причину поединка детина, кажется, знает (или предполагает), а еще как будто располагает некими сведениями, имеющими какую-то то ли опасную, то ли грязную подоплеку. Ох, как это не нравится…

– Хорошо. Молодец, я в тебе не сомневался, – кивнул Марко. – Седлай лошадей, прокатимся.

– Куда?! – В голубых глазах промелькнуло сомнение.

Сомневался ли Донателло в здоровье своего сюзерена или в самой идее конной прогулки?

– А если я скажу, что к охотничьему домику на плато?

Синомбре действительно собирался это сделать – но, в общем-то, не сегодня, воспользовавшись порталом. Реакция собеседника только подкрепила уверенность в необходимости осуществить намерение. Сейчас прозвучал отрицательный ответ, снова спровоцировавший выражение облегчения на свежевымытой физиономии Донателло.

– Ты верхом-то сможешь? – почесал тот в затылке.

– Вполне. Прогуляемся по окрестностям.

Кончался мягкий и пасмурный день, какие часто бывают в начале зимы. Безветрие, рыхлые и крупные снежные хлопья, запах свежести и тусклое солнце, временами показывающееся сквозь облачную пелену. На левой руке Марко была надета черная перчатка-артефакт, и теперь ее новый владелец чувствовал, что она действительно как бы отталкивает холод, мешая тому пробраться к телу – без всякого усилия со стороны хозяина. Что ж, пусть хоть так работает… Всадники двигались вдоль опушки леса, за ними медленно трусил Трезор, принюхиваясь к невидимым меткам и следам, ведомым только собакам.

– Твой отец запретил ребятам появляться в Белом замке, – сказал Донателло. – Тьфу…

Как мальчишка, он забавлялся тем, что периодически высовывал язык, пытаясь поймать ртом особо крупные снежинки, так что это «тьфу» могло относиться как к действиям мессира Армандо, так и к поеданию падающего снега, не обладающего какими-то особыми вкусовыми или питательными качествами.

– Я знаю. Мой отец не мог быть уверен в результате операции и лечения. Думаю, это очевидно. Завтра поедешь и разошлешь почтовых голубей, начнешь собирать всех. Смотри, чтоб не шалили и вели себя тише. Здесь я хочу видеть самых близких, остальные пусть не показываются на глаза в ближайший месяц. Я сейчас не в лучшей форме, чтобы разгребать их делишки и улаживать проблемы. Ты понял?

– Да, мессир.

Для Марко крайне важен был этот разговор, идущий на равных в обстановке ни к чему не обязывающей конной прогулки. Все-таки мессир Армандо принадлежал к старшему поколению и его инструкции по поведению с Донателло и другими дружками сына могли идти вразрез с установившимися взаимоотношениями. Как исполнителю роли, Марко всегда было важно понять, чем дышит персонаж в обычной жизни, будь он реальным лицом. Хороший актер понимает своего персонажа, даже самого что ни на есть отрицательного героя, иначе выдаст полную халтуру и будет освистан.

Но беседа длилась недолго. Внезапно с лаем полетел куда-то вперед кудлатый пес Донателло, Трезор. Подступали сумерки, завершающие зимний день в лесу, наполнившемся человеческими возгласами, лаем собак, мельканием огней среди деревьев.

– Что там?!

Мужчины переглянулись, пришпорили коней, срываясь с места вслед за Трезором, на тропу в ельнике. Донателло бросил на сюзерена быстрый взгляд, понял, что тот вооружен только охотничьим кинжалом на поясе, и тут же выхватил из ножен меч, на всякий случай занимая оборонительную позицию и прикрывая Лодовико.

Защита не понадобилась. На открывшейся всадникам небольшой поляне скопились люди в сопровождении десятка собак. Судя по одежде, крестьяне из ближайшей деревни, фермеры с хуторов. Вооружены были так, словно собирались охотиться на крупного зверя, зажигали факелы, кричали и наступали на какого-то бородатого дядьку в добротном кафтане, отделанном мехом. Тот порывался сесть на всхрапывающего, испуганного разлаявшимися собаками коня и одновременно увещевал толпу, убеждая не ходить куда-то, а ждать помощи и сейчас же разойтись по домам.

– Не уйдем! – напирала толпа. – Ишь, чего захотел, а еще староста!

– Что здесь происходит? – резко спросил Донателло, но поначалу его никто не услышал.

Тогда то же самое спросил Марко, направив коня на толпу, и вот тогда-то мгновенно наступила относительная тишина. Люди замолчали, буянить продолжали только псы, на которых тут же зашикали, затопали и замахали руками.

– Так что тут? – переспросил Марко.

Мужики стаскивали с голов шапки, молча и угрюмо кланялись. Староста, тот самый бородатый дядька, поклонился ниже всех, в пояс.

– Мессир, – начал он, – говорят, вы в добром здравии…

– Короче, – сказал мессир. – По существу.

– Девочка пошла в лес за хворостом… медведь-шатун… нашли ее только что, разорвал… Они хотят идти в Белый замок, а я говорю, так нельзя, это не ваше дело, это надо в Первый Храм, к господам-рыцарям, что управляют дикими зверями.

– Точно, не наше, – встрял Донателло и сплюнул в снег. – Правильно, валяйте по домам, приедут, отловят вашего шатуна… Охота на крупняк вообще только с разрешения хозяев земель, так что нечего…

Он не договорил, потому что получил подзатыльник, отвешенный тяжеленной рукой, и едва не кувыркнулся вперед через голову коня.

– Не мое что?.. Повтори, я не расслышал, – тихо сказал Марко.

Старосте показалось, что глаза чернобородого Нечистого сейчас взглядом прожгут в кафтане дырку похлеще факела, которым ткнул в него один из разъяренных фермеров. Шатун бродил в окрестностях уже неделю, задирая овец, коих выгоняли в предгорья полакомиться мхом из-под неглубокого пока что снега, а из Первого Храма никто так и не приехал. И вот сегодня погибла младшая дочь того самого фермера. Отец потерял голову от ярости и горя.

Рыцари не вмешиваются в сферы деятельности друг друга, об этом староста прекрасно знал, и сейчас (как, впрочем, и всегда) чувствовал себя между молотом и наковальней. А охота на медведя и впрямь господская забава, остальное – браконьерство.

– Спускайте своих собак. Пусть берут след, – проговорил мессир, намереваясь также приказать Донателло скакать в замок.

Там же есть псарня, егерь, в конце концов, а также достаточно верзил мессира Армандо и других мужчин, способных выйти на охоту. Надо обложить опасного зверя, да и расправиться с ним.

Марко не успел распорядиться, потому что произошло нечто странное, мгновенно смешавшее организованную толпу на поляне в кашу-неразбериху. Дурными голосами взвыли псы, поджимая хвосты и прячась за людей. Будто взбесились лошади, вставая на дыбы. Синомбре не удержался в седле и свалился в сугроб под ругательства Донателло, моментально спешившегося, чтобы в случае чего прикрыть Лодовико своим мечом. Раздавались испуганные крики людей, отпрянувших к центру поляны и выставляющих вперед факелы и рогатины.

И в придачу ко всему – оскаленная морда огромного зверя, вставшего на задние лапы, возникшего как бы из ничего на самом краю густого ельника, окружавшего поляну.

Марко не знал, что медведи могут вырастать такими огромными, вполовину больше человеческого роста, будучи на задних лапах. Познания о крупных диких зверях и их повадках он имел поверхностные, но что-то подсказывало, что вставший из берлоги шатун должен выглядеть несколько иначе. Да и какой шатун в самом начале вовремя пришедшей зимы, после такого щедрого и теплого лета и аналогичной осени? Этот же зверь был странным – огромным, лоснящимся, полным сил, свирепым. Из оскаленной пасти летели клочья пены. Он буквально грудью попер на скопище вооруженных людей – а ведь не был загнан в угол. Медведь не защищался в отчаянии, он нападал! И двигался он тоже странно, словно тряпичную куклу кто-то тянул за привязанные нитки – неумело и издевательски, создавая уродливую, неестественную пластику движений.

Все произошло в доли секунды, показавшиеся вечностью. Люди в каком-то оцепенении, короткий меч Донателло тут не помощник, кинжал медведя только оцарапает…

Медведь кинулся в гущу толпы, но на переднем крае оказался мессир Лодовико. Он только вскинул руку в черной перчатке, будто пытаясь защититься. Кажется, оцепенение прошло, и вот пошли в ход и рогатины, и замах мечом, метивший в пасть зверя…

Ничего этого уже не было нужно. Медведь превратился в оледеневшую глыбу. Староста, стоявший в этот момент чуть в стороне, потом клялся в деревенской корчме, что видел темную тень, покинувшую тело чудовища за миг до замораживания мессиром Ди Йэло. Над старостой смеялись. Померещилось со страху, не иначе. Ему бы в сказочники!

Ошеломленный собственными действиями Марко стоял, тяжело дыша, весь мокрый от пота. Артефакт подчинился ему в тот момент, когда этого не ожидалось совсем. Послышались сдержанно-восхищенные голоса:

– Ай да мессир!..

Марко так и не узнал того, что болтал про темную тень староста. Но дело-то было в том, что сам он ее тоже видел – столь же ясно, как почувствовал смрадное дыхание животного, как будто несущее с собой дух разложения мертвой плоти. С этим медведем было что-то не так…

– Сжечь целиком. Шкуру не обдирать, – коротко бросил мессир Лодовико, садясь на заботливо подведенного коня. – Мои люди прочешут окрестности в ближайшую неделю. На всякий случай. И чтоб дети в одиночку по лесу пока не шастали!

Он пришпорил коня, не прислушиваясь к летящим вслед словам благодарности и ворчанию Донателло, опасающегося, что мессир насмерть простудится и теперь точно сляжет.

Но Марко не слег. Ему не удалось поделиться свежими впечатлениями с мессиром Армандо – тот принимал у себя арендаторов земель с финансовыми отчетами, окончив дела только к поздней ночи. Синомбре едва не уснул в теплой парной, которую по его требованию затопили вторично, затем кое-как одолел малую часть плотного ужина и завалился в постель. Спокойным и безмятежным его сон был разве что треть ночи, а затем он проснулся от тянущей боли в груди.

Имитацию раны жгло, пекло и рвало невыносимо, да так, что Марко подумал, не пора ли идти и нарушить ночной покой Ди Йэло-старшего. Потом все прекратилось, но поутру мужчина, недавно ворочавшийся со спины на живот и обратно не один час, обнаружил на простыне смазанные бурые следы.

Ночью фальшивая рана не только болела, как настоящая. Она еще и кровоточила.