Текст книги "Розы тени"

Больше всего на свете Лулах боялся огня. После того пожара, что поглотил Гилла и его воинов.

– Нет, он умер быстро, в петле. Но, пока не свершится огненное погребение, обряд не завершен, Ты знаешь обычай. Если нет возможности сжечь тело, сжигают руку или голову. Мой человек доставит сюда руку Лулаха. Для ритуала следует собраться вместе трем великим жрицам – Старухе, Матери и Деве. Так быть должно.

– Так рок судил, – завершила Фиона установленную формулу заклятия.

– Нас не допускают нынче в Форрес. Так что с того? Эта глупая церковь стоит на месте святилища Бригиты, которую христиане принимают за свою святую. Совершим обряд здесь, на острове, и развеем пепел над озером.

– Нет, – Груох приложила сухие пальцы к выцветшим губам. – Я этого не сделаю. Я больше не буду приносить жертвы Богине.

– Что ты говоришь?

– Всю жизнь я служила ей, и что получила взамен? Мой брат был убит Маэлем Старым. Гилл Коэмгайн сгорел в огне. Лулах был скорбен умом, а теперь мертв. Мак Бетад мог бы защитить его, но он тоже мертв.

– Опомнись! Это Мак Бетад заключил тебя в монастырь!

– И правильно сделал. Другой христианский король отправил бы жену на костер за то, что она отправляет обряды древней веры. А он объявил меня безумной и отослал сюда. Здесь я нахожу утешение, которого не давали мне сестры в Форресе. Если хочешь, можешь быть Старухой ковена. Я возвращаюсь в монастырь. Буду молить Господа нашего Иисуса Христа за души Гилла Коэмгайна, Мак Бетада и Лулаха. А ты будешь править. Ведь ты всегда хотела именно этого, не так ли?

– У меня есть права. Я королева и мать короля.

– Я тоже была королевой и матерью короля. Много ли счастья мне это принесло?

– Счастье! – с презрением бросила Брид, будто это слово означало что-то низменное. Потом повернулась к Фионе. – Теперь тебе придется стать Матерью ковена.

– Нет, – негромко, но твердо ответила та. – Я возвращаюсь в горы.

– Что ты этим хочешь сказать, Фиона инген Финнгуал?

– Я должна заботиться о своих детях. И только мои родичи сумеют защитить их, пока они малы. Как родичи Доннкада защищали твоих сыновей. Но ты не бойся меня, леди Брид. Я не хочу соперничать с тобой ни как королева, ни как Мать ковена. Я не буду ни той, ни другой. Мне нужно лишь, чтоб мои дети унаследовали Морэй. Если король Маэль Колум пообещает мне это, он может не опасаться мести.

– Еще бы я стала бояться тебя, Фиона. Ты жалка и слаба, так же, как она. – Брид указала в сторону Груох. – Но если она стала такой от старости, ты жалка сама по себе. Вы предали меня, предали Богиню, – что же! Мне не нужен ковен, если он состоит из таких, как вы. Я сама удержу власть и послужу древней вере!

– Власть нынче у твоего сына, – сказала Груох.

– Это одно и то же.

– Я думала так же, когда Мак Бетад стал королем. Мы все так думали. Кто, как не сын Финлейха, чьи предки ведут род от людей богини Дану, послужит древней вере! Но мы все ошиблись. Древняя вера умерла, и служить ей бесполезно.

– Мак Бетад заморочил тебе голову, так же, как ему заморочили голову римские монахи.

– Я знаю одно, устало произнесла Груох. – Втроем мы уже никогда не встретимся. – Она взглянула на небо. Серпик луны почти не был виден. Приближалась заря. – Я ухожу. Если хочешь убить меня – ядом или заклинаниями, буду тебе лишь благодарна. Тогда я вновь буду со своим сыном.

– Уйду и я, – сказала Фиона. – Мне пора возвращаться к своим детям.

– Что ж, убирайтесь. Вы еще пожалеете о том, что предали меня, но будет поздно.

– Так быть должно, – по привычке подхватила Груох – слишком часто за многие годы приходилось ей произносить это заклятье.

– Так рок судил, – завершила Фиона. – Отпусти нас, Богиня.

– Она никогда не отпустит вас! – выкрикнула Брид. – Она может унестись к Луне на кончике ее серпа, но вы навсегда останетесь ее рабынями!

Ни Груох, ни Фиона не ответили. Каждая уходила своей тропой, одна к монастырю, другая – к бухте. Вскоре все заволокло туманом, и три жрицы словно бы бесследно растаяли.

Замок Дунсинан близ Перта.

Конец апреля.

– Воистину это лучший из замков в Альбе, – учтиво сказал Гарольд. Комплимент был весьма двусмысленный для тех, кто видел лондонский Тауэр, не говоря уж о замках на континенте. Но Маэль Колум там никогда не бывал, и согласился с английским гостем. Впрочем, в замке он ценил вовсе не красоту.

– Мак Бетад укреплял его все эти годы. И если б у него хватило ума не выводить войско в поле, а запереться здесь, не знаю, удалось бы мне его взять.

Мак Бетад укреплял Дунсинан с самого начала своего правления, и превратил его в мощную крепость, господствующую над Пертом, столицей Альбы. Впрочем, если Дунсинан, пусть и с оговорками, можно было назвать настоящим королевским замком, для Перта имя «столица» звучало слишком громко. С точки зрения Гарольда, это был жалкий городишко, и даже кичливые скотты не стали бы здесь с ним спорить. Они не любили жить в городах. Причина, по которой короли Альбы держали столицу именно в Перте, была очевидна – рядом с городом находилось аббатство Скон, в котором хранилось главное сокровище страны. Не золото, не драгоценности, даже не рака с мощами почитаемых святых, а грубый валун, неотделанный камень. Однако лишь тот, кого короновали на Камне Судьбы, мог считаться законным правителем Альбы. Последним из королей, чье право на престол было освящено Сконским камнем, был Лулах, пусть он и соблюл этот обычай, по всей вероятности, лишь повинуясь чужой воле. И хотя все признавали за Маэлем Колумом право на месть за отца, без коронации в Сконе по обычаю предков он считался бы просто узурпатором. Череда королей, признававших святость этого ритуала, уходила во тьму веков. Аббат Дунстан, посещавший королевский замок, рассказал Гарольду, в чем заключалось священное значение камня. (Аббат обучался в монастырской школе в Англии, и знал язык саксов.)

Сей самый камень, говорил он, был под головою патриарха Иакова, когда видел тот сон о лестнице, что касалась неба, и ангелы восходили и нисходили по ней. И в ту же ночь получил Иаков пророчество от Господа, что земля, где он лежит, будет дана ему и потомству его. И встал Иаков рано утром, и взял камень, который он положил себе изголовьем, и поставил его себе памятником, и возлил елей на верх его. И сей камень, что помазан был елеем, и есть камень, хранящийся в Сконском аббатстве, и оттого миропомазание происходит непременно на нем.

Каким образом камень попал из Святой земли в королевство скоттов, аббат Дунстан поведать не мог, но Гарольд уже имел некоторое представление об особенностях кельтского воображения, и не настаивал на объяснении. Сына и посланника графа Годвина и так уже недолюбливали, не хватало еще обзавестись врагами в лице представителей церкви.

Аббат и нынче был здесь, чтобы сообщить о подготовке к коронации. Запись о ней, безусловно, должна быть сделана в анналах аббатства Скон.

Скотты, в отличие от ирландцев, не испытывали такого преклонения перед книжной ученостью, и не стремились записывать все подряд, включая вещи самые незначительные. Однако деяния королей, начало и конец их правления, были слишком важны, чтоб не упомянуть о них, и пусть Альба не изобиловала грамотными людьми, в монастырях имелись люди, обладающие достаточными познаниями, чтоб написать об этом.

Так повествовал аббат, сидя у очага, пока появившийся слуга не прошептал что-то на ухо молодому королю.

Маэль Колум поднялся с кресла, покрытого волчьей шкурой.

– Дражайшие гости, я получил некое известие, и должен ненадолго вас оставить, чтоб выслушать его. Святой отец, надеюсь, ты развлечешь мудрой беседой нашего друга сассенаха, пока я не вернусь.

– Маэль Колум – юноша учтивый и благородный, – заметил аббат Дунстан – черноглазый, горбоносый, с кустистыми бровями и обветренным лицом. Тонзуру он не выбривал – ее уже заменила лысина. – Такой же, как Мак Бетад.

Гарольд не ждал подобных сравнений, особенно от приближенных Маэля, и удивленно поднял брови. Спросил: – Ты хорошо знал Мак Бетада?

– Конечно. Я и соборовал его, а теперь вот буду участвовать в коронации его преемника.

– Так Мак Бетад умер здесь? – Гарольд слышал, что Мак Бетад скончался от раны, полученной в битве с Маэлем и его сторонниками, но не знал подробностей.

– Нет, в Сконе. В аббатство он приказал себя доставить после битвы, дабы почить в мире. Ибо он был подлинным христианином, и деяния его были угодны Господу.

Гарольд не стал уточнять, о каких таких деяниях идет речь – убийстве Доннкада? Или, может, Гилла Коэмгайна? Ясно было, что Дунстан, как священнослужитель, имеет в виду деяния вполне определенные: строительство церквей, вклады в монастыри, паломничество в Рим.

– Говорят, ваш король Эдуард тоже очень благочестив? – полюбопытствовал Дунстан.

– Очень, – кратко отозвался Гарольд.

Неужели аббат столь оторван от мирской жизни, что не слышал о противостоянии между Эдуардом Исповедником и Годвином Уэссекским? Хотя кто их, этих скоттов, разберет.

По правде, Эдуард был благочестив еще более, чем Мак Бетад. Последний, по крайней мере, до того, как отослал жену, не вел жизнь монаха. Впрочем, не шибко это ему помогло.

Но у Эдуарда нет даже приемных сыновей. Отсутствие прямого наследника Уэссекскому дому скорее выгодно.

Беда в том, что так же думает и Гильом Незаконнорожденный.

Мысли Гарольда вернулись в привычную колею, и он перестал прислушиваться к тому, что вещает Дунстан. Было однако в речах аббата нечто, царапнувшее сознание. Безусловно, не то, что он, отдав последнюю дань Мак Бетаду, стремится отдать первую дань Маэлю Колуму. Тут дело понятное и обычное. Но содержалось в его словах нечто важное…что же?

Маэль Колум тем временем поднялся в светлицу, где у двери стояла вооруженная охрана. Маэль озаботился, чтоб воины здесь были не из Каитнессов и не из Атоллов.

Леди Брид прибыла совсем недавно, но успела привести себя в порядок, и сейчас ничем не напоминала босую жрицу, в ночи творящую чары над котлом со странным варевом. Ее волосы были тщательно убраны под белоснежную вдовью повязку. Платье из тонкой крашеной шерсти и башмаки из мягкой кожи, украшенные серебряными цепочками, могла себе позволить только женщина самого высокого сословия.

Но все женщины – от королев до рабынь – занимаются домашним рукоделием: ткут, прядут, шьют. И всякая женщина доброго нрава не расстается с прялкой даже в дороге. Когда Маэль Колум вошел, леди Брид пряла, сидя на скамейке под окном. При виде сына она не встала, лишь отложила прялку. Но молвить первое слово Маэлю она не дала.

– Я знала, сын мой, что ты непременно пришлешь за мной, чтоб я прибыла на твою коронацию. Но отчего же меня держат под стражей?

– Для того, матушка, – холодно ответствовал Маэль Колум, – чтобы не подстроила ты в Дунсинане нового смертоубийства.

Если он собирался этим заявлением смутить леди Брид, то просчитался.

– А еще нас, женщин, называют болтливыми, – спокойно сказала она. – Каитнесс – хороший юноша, но не умеет держать язык за зубами.

– Значит, ты не отпираешься, что велела ему убить Лулаха?

– Ради твоего же блага.

Маэля передернула. С раннего детства он слышал от матери эти слова. Он не сомневался, что леди Брид говорит искренне. Но он уже не ребенок, он король, и сам способен решать, что ему на благо, а что нет.

– Разве ты не понимаешь, что от него обязательно нужно было избавиться? – продолжала она, – почти слово в слово с сассенахом.

– Нужно. Но не теперь.

– Именно теперь.

Странно, сассенах, чужой человек, понял его, а мать отказывалась принимать разумные доводы. Потом Маэль догадался.

– Ах да, я уже слышал эту чушь про канун Бельтана.

Обвинение в убийстве не вывело леди Брид из себя, а вот «чушь» заставила возвысить голос.

– Не кощунствуй!

После непродолжительного молчания Маэль Колум произнес:

– Значит, то, о чем болтали в Атолле – правда. Ты одна из тех, кто поклоняется Гекате в горах и на пустоши Форрес, варя в котлах жаб и змей.

– Не рассуждай о том, чего не понимаешь, – с презрением сказала она. – Только благодаря нам еще держится порядок в Альбе, когда короли не соблюдают древний обычай.

– Какой обычай?

– Испокон было известно: правление будет удачным лишь тогда, когда король принесет в жертву своего соправителя – tanais rig, двойника, теневого короля. Кто бы ни убил Гилла Коэмгайна, он соблюдал обычай. А когда пришла пора, и закончился Великий Год, Маэль Колум Старый назначил нового tanais rig – твоего отца, Доннкада. Думаешь, почему он назначил соправителем внука, хотя сын был жив и здравствовал? Но он не успел свершить своего намерения и умер. Доннкаду сопутствовало злосчастье, потому что он был тенью Ард Ри, а пытался быть королем. И он нашел предназначенную судьбу жертвы, приняв смерть от рук Мак Бетада. Тот правильно начал свое правление, и оттого правил так долго. Он также по прошествии Великого Года назначил себе двойника, и если бы принес его в жертву, то смог бы удержать власть. Но Мак Бетад отринул исконные обычаи, он почитал чужих богов и слушал чужих священников. Потому власть была у него отнята, и Лулах стал твоим tanais rig, ибо вы были объявлены королями одновременно. Но твои христианские наставники задурили тебе голову так же, как Мак Бетаду, и ты не знал, как правильно принести жертву. Тогда я сделала это за тебя. Правда, тело Лулаха не было сожжено, но это ничего – Доннкад тоже не был принесен в жертву по всем правилам…

– Прекрати! – на лице Маэля выразилось отвращение. – Ты говоришь о моем отце и своем муже!

– Я говорю о власти, которую я тебе вручаю.

– Из твоих рук я не приму ничего, – процедил Маэль Колум.

Глаза Брид сузились.

– Вот как? А корону?

– Я не собираюсь допускать тебя на коронацию, матушка.

– Тогда и коронации не будет! Ибо всегда корону на голову короля возлагала одна из нас, жриц Белой Госпожи – как Груох короновала Гилла, а потом Мак Бетада!

– Свят обычай короноваться на Сконском камне – только он и придает законность правлению.

– Сконский камень – всего лишь осколок Камня Богини на пустоши Форрес! В нем заключена древняя сила земли, оттого ему и поклоняются. И лишь жрица может обновить силу в том камне, что отдан королям!

– Не желаю слушать этот языческий бред. Отныне все будет по-иному. И скорее король скоттов лишится Камня Судьбы, чем вновь примет венец из рук женщины.

– Тогда власть королей в Альбе падет!

– Не стоит меня пугать, леди Брид Я давно уже не мальчик, и не верю в сказки о Ведьмином Камне в Форресе и в предсказания вещих сестер. Я король в своем праве, и приказываю тебе: отныне ты будешь вести себя, как подобает смиренной вдове. Ты отправишься в монастырь строгого устава, и там проследят, чтоб ты чаще стояла на коленях, молясь о своей душе, чем поднималась с них. И запомни – я не Мак Бетад, у которого не хватило духа казнить ворожею. Все замеченные в волхвовании будут приведены к пытке и наказаны. Все. Запомни это!

И он вышел. Леди Брид по прошествии нескольких мгновений вновь взялась за прялку. Руки ее дрожали, но глаза были сухи. Губы шевелились. Но повторяла ли она те слова, что шептала склоняясь над костром, или те, коими родителя из века в век клянут неблагодарность детей, невозможно было разобрать.

Вернувшись в свои покои, Маэль Колум застал Гарольда одного. Аббат Дунстан ушел почивать.

– Ты как будто обеспокоен, – сказал сакс. – Дурные вести?

– Ничего важного, – разумеется, Маэль не собирался рассказывать Гарольду о матери. Саксы и так считают кельтов язычниками, не хватало еще подтверждать их мнение. – А гнетет меня смерть Лулаха. И еще соратники Мак Бетада – я не знаю, как с ними примириться.

Здесь он вполне мог спросить у Гарольда совета. Сассенах проницателен, а его отец – самый могущественный человек в Англии. Более могущественный, чем король.

– Они желают мстить за Мак Бетада?

– Нет. За Лулаха. А Мак Бетад… почему за него надо мстить? Он получил смертельную рану в честной битве, умер в святой обители, и похоронен в усыпальнице королей на Ионе. Это завидная судьба, не всякому королю выпадает такая.

За то время, что Маэль Колум отсутствовал, Гарольд успел обдумать свою беседу с Дунстаном, и то, что поначалу прошло мимо его внимания, прояснилось.

– Тогда постарайся сделать так, чтоб о Простаке забыли. Вот увидишь, это нетрудно. Пусть монахи не упоминают его в хрониках и описаниях королевских деяний. А барды пусть твердят сколь угодно о Мак Бетаде, а потом о тебе. Маэль Колум – преемник Мак Бетада, понимаешь? А Лулах… такого короля не было.

Маэлю не слишком нравилось следовать советам сакса. И так уже болтали, что он пришел к власти с помощью англичан, забывая о том, что ни один воин из Англии в его войне с Мак Бетадом не участвовал. Да, Мак Бетад сражался с Сивардом Нортумбрийским, но это было три года назад…

Вот именно. Люди не помнят совсем недавних событий. А если постараться, забудут о них вовсе. То, что говорит Гарольд, разумно.

И вообще у саксов есть разумные обычаи, которые следует перенять. Не так ли поступал и Мак Бетад? Надо продолжить его полезные начинания. Кстати, следует еще больше укрепить Лохлевен, чтоб женщины, живущие там, не могли ни общаться с посторонними, ни бежать. И еще кое-что…

Аббатство Скон.

Бельтан.

Они стояли на холме Мут, у стен Сконского аббатства – лаэрды, мормаэры и ригдомна, и следили за происходящим. Священники и монахи вынесли из аббатства Камень Судьбы и установили на вершине холма. Человек, которому подобный камень мог служить изголовьем, должен был отличаться сложением великана, но никто в подобных свойствах прародителя Иакова и не сомневался.

Затем епископ Сент-Эндрюсский с помощью аббата Дунстана окропил камень святой водой и помазал священным миром.

Аббат произносил слова, непонятные большинству собравшихся, и казалось им, что это заклинания, а действия, творимые епископом – древняя магия. Они ошибались. Аббат читал на церковной латыни из книги Бытия:

«И вот, Я с тобою, и сохраню тебя везде, где ты не пойдешь, и возвращу тебя в сию землю, ибо Я не оставлю тебя, доколе не исполню того, что Я сказал тебе.

Иаков пробудился от сна своего и сказал: истинно Господь присутствует на месте сем; а я не знал!

И убоялся и сказал: как страшно сие место! Это не что иное как дом Божий, это врата небесные.»

Впрочем, возможно, не так уж они ошибались.

Когда свершилась церемония миропомазания камня, и из аббатства вынесли корону, до этого святившуюся на алтаре, Маэль Колум выступил вперед. До того он пристально следил, как ведут себя окружающие, не возмутится ли кто отсутствием жрицы из Форреса.

Но прав был Маэль, а не леди Брид. Коронация Мак Бетада была слишком давно, и все успели позабыть, как она происходила. А Лулах был коронован в спешке, и без соблюдения всех должных обрядов.

Пора было сделать свой ход.

Рядом с Маэлем стоял Мак Дафф, глава клана Файф. Они был одним из самых яростным противников Мак Бетада и не воспрепятствовал убийству Лулаха. Но между ним и Маэлем не было доверия. Тот, кто причастен к гибели двух королей, не побоится и третьего. А Файф – человек могущественный. Значит, надо сделать его своим союзником.

– Наш храбрый родич! – обратился к нему Маэль Колум, громко, чтоб все слышали. – Кому, как не тебе принадлежит право возложить венец на голову короля! И да сохранится это право за твоими потомками, и да не будет власть Ард Ри законна, если его не коронует глава клана Файф!

На мрачном лице Мак Даффа медленно, очень медленно появилась улыбка.

– Да будет так, – хрипло сказал он.

Глупец, – подумал Маэль Колум. Он только что лишил своим согласием права на корону себя и своих потомков.

Мак Дафф принял корону у епископа и возложил ее на голову Маэля. Потом взял его за руку и подвел к Камню Судьбы. Когда Маэль сел на камень, Мак Дафф провозгласил:

– Живи, Маэль Колум! Теперь ты – наш король!

И все собравшиеся подхватили этот клич.

Хорошо, думал Маэль Колум, – но недостаточно. Он только что перетянул на свою сторону Мак Даффа, но есть и другие. Что там было насчет подражания английским обычаям?

– Соратники мои, – сказал он, когда наступила тишина. – Я решил ввести в Альбе титул графа. И даю его всем, кто поддержал меня.

На сей раз радостный клич был еще оглушительней.

– Не беспокойтесь, господа, – с улыбкой сказал король. – При мне все будет, как при Мак Бетаде.

Песни бедного Тома

 
Не знаю, под какой звездой
Рожден, ни добрый я, ни злой,
Ни всех любимец, ни изгой,
Но все в зачатке,
Я феей одарен ночной
В глухом распадке.
 
 
Я болен, чую смертный хлад,
Чем болен, мне не говорят,
Врага ищу я наугад,
Все их ухватки —
Вздор, коль меня не защитят
От лихорадки.
 

Гильом Аквитанский, «Песня ни о чем»

 
Childe Roland to the Dark Tower came.
He word was so still —
Fie, foh and fum.
I smell the blood of British man.
 

Шел дождь. И в окрестностях аббатства святой Марии, и над Касневиддом, и над Монмутширом. Ветер и дождь по осени в Уэльсе – дело обычное, но даже в ноябре порой стоят погожие и ясные дни. Однако в этом году осень выдалась особенно сумрачная и дождливая. Многие сетовали, что из-за этого – сплошные убытки, другие же считали, что из-за дождей дороги размыло, и значит, врагам сюда не добраться. Впрочем, военные действия, терзавшие Англию, не затронули южный Уэльс.

Человеку, стоявшему на берегу реки, не было дела ни до несчастий землепашцев и купцов, ни до опустошительной войны. Он просто об этом не знал. По реке проплывал корабль, и он не мог оторвать от него взгляда. Эта была всего лишь речная грузовая барка, но за хлещущими струями дождя человеку чудилось нечто иное. Что – он тоже не знал. Он вообще мало что осознавал.

Человек был бос и облачен в поношенную рясу, но вряд ли кто-нибудь принял бы его за монаха – скорей за нищего, получившего такую одежду из милости. Не было при нем ни креста, ни четок, одежда не подпоясана. Голову и плечи вместо капюшона прикрывала старая рогожа. Волосы и бороду, когда-то ярко-рыжие, а теперь потускневшие, обильно пробила седина.

Глядя на барку на реке Уай, он что-то невнятно бормотал. Временами эти звуки напоминали мычание, или пение, если не обращать внимания на прорывавшиеся в нем непонятные слова – что то вроде «фи, фо, фум». Но когда рогожа промокла, и вместе с отсыревшей одеждой прилила к телу, он вздрогнул и пожаловался в пространство:

– Бедному Тому холодно!

Никто не услышал этой жалобы, никто не ответил. Человек повернулся и потрусил по траве, почерневшей и пожухшей, в сторону аббатства.

Привратник пропустил его беспрепятственно – привык, что он приходит и уходит, когда хочет. Рыжий в рогоже ходил свободно почти везде. Конечно, в настоятельские покои, в ризницу или сокровищницу никто б его не допустил, но зачем туда соваться, когда есть кухня, хлев, огород и амбары?

Он миновал все эти привычные места и прошел к гостевому дому – тот размещался как раз за покоями настоятеля. Это было солидное строение с собственной трапезной. Чтобы попасть туда, надо было пересечь ingressus – прихожую с помещением для прислуги, и здесь он двигался с осторожностью – тут, бывало, попадались люди, в отличие от монахов, его не знавшие, могли прогнать прочь и даже побить. Но ему повезло – там было тихо, обитатели спали либо ушли. Никого не было и в зале. Со стола после утренней трапезы успели убрать. Но человек не хотел есть, он хотел согреться. Здесь был большой очаг – единственный в здании. Однако очаг был холоден. Его должны были затопить позже, к обеду – ведь за едой следовало душеполезное чтение. Темнело теперь рано, особливо при таком дожде, а очаг служил также источником света.

За трапезной располагались собственно покои для гостей – caminatae cum lectis. Они были устроены так, что обогревались от того же очага, и вообще отличались большим удобством. Оттуда доносились голоса, и человек, движимый любопытством, подошел к полуоткрытой двери. Читали по– латыни, но он привык к звучанию этого языка.

– «… младшая дочь Кордейла, понимая, что отца покорили лживые уверения старших сестер, пожелала его испытать и порешила ему ответствовать иначе, чем те: «Существует ли где, отец мой, такая дочь, которая могла бы мнить о себе, что она любит отца более, чем отца? Ведь ты стоишь столько, сколько заключаешь в себе, и столько же любви я питаю к тебе».

Проставленный магистр Груффид ап Артур приехал в аббатство из Касневидда, который саксы называли Ньюпортом, где жил в последние годы. Он вернулся в родной Уэльс, когда Оксфорд, в коем он возглавлял монастырскую школу, оказался в сердце военных действий. С тех пор, как вышли в свет и распространились по всей Британии «Пророчества Мерлина», любой город в Уэльсе рад был дать приют столь знаменитому ученому. А в аббатстве переписывали книги магистра – и «Пророчества Мерлина», и снискавшую не меньшую славу «Историю королей Британии». Последняя, впрочем, в своем нынешнем состоянии не удовлетворяла магистра Груффида, и он работал над новой версией. С ней он и знакомил своего здешнего ученика, брата Мадока из Эдейрна.

– «… взяв с собой дочь, Леир переправил в Британию множество собранных в Галлии воинов, и, сразившись с зятьями, одержал над ними верх. Затем, восстановив свою власть над всеми своими былыми подданными, он на третий год умер. А Кордейла, дочь Леира, взяла в свои руки бразды правления». – Брат Мадок закончил читать. – Прекрасно, просто прекрасно. Сравнимо с лучшими страницами твоей летописи, высокочтимый учитель. Но…

– Тебя что-то смущает?

Как всякий автор, магистр Груффид жаждал критики в свой адрес – но лишь такой критики, которая бы его устроила.

Бенедиктинец отошел от пюпитра, погрузив порядком замерзшие пальцы в широкие рукава.

– Не знаю, как выразить… Если соответствия другим историям, которые блестяще изложены тобою – о короле Артуре, о Кимбелине, не говоря уж о Мерлине – мы находим в сочинениях Гильдаса и Ненния, а также славнейших бардов древности – Талиесина и Анейрина…. но Леир? История сообщает о нем ничего, кроме имени.

– Мой друг, – кротко ответствовал магистр, – существуют иные хроники, посвященные древней британской истории. Многое почерпнул я из стариннейшей книги на валлийском языке, которую вручил мне мой наставник Вальтер Оксенфордский, предложив перевесть на латинский язык, дабы истина стала внятна…

Мадок выслушал это терпеливо. Груффид постоянно ссылался на древнюю книгу, полученную им в Оксфорде от архидиакона Вальтера, уверяя, что выступает лишь переводчиком. Но никто никогда этой книги не видел, и Мадок подозревал, что самые захватывающие эпизоды в творениях Груффида придуманы им самим. Магистр ведь был валлийцем, а значит, обладал неуемным воображением. И Мадок, сам будучи валлийцем, не мог его осуждать. Но и молчать тоже не мог.

– Вдобавок это сильно напоминает нянькину сказку, – продолжал он. – Может быть, знаешь: – он перешел на валлийский, – «Давным-давно, когда – никто не помнит, жил старый король, и было у него три дочери. Решил он их испытать, и сказал – кто из вас любит меня больше, получит самое большое приданое. И старшая сказала – люблю тебя, как самое красивое платье. И средняя сказала: люблю, как самое вкусное блюдо. И младшая сказала: люблю, как соль»…

– У короля было не три дочери. У короля были и дочери, и сыновья…

Эта фраза прозвучала очень странно, и не только потому, что вошедший оборванец был разительно не похож на ученых клириков. Так же сильно отличался от их речи его говор.

Магистр Груффид нахмурился.

– Кто это еще?

Услышав сердитый голос, оборванец отшатнулся и прикрыл лицо руками.

– Разве ты прежде его не видел, наставник? Это безумец, человек Божий. Живет при аббатстве из милости и кормится от щедрот братии. Не бойся, Том, – ласково обратился Мадок к юродивому, – никто тебя не обидит.

Тот опустил руки, выражение его лица стало совершенно детским. Он бочком отошел от двери, опустился на пол у ног брата Мадока и уставился на магистра.

– Откуда он взялся?

– Добрые люди привели. Давно это было. Когда я перебрался сюда из обители Эдейрнской, он уже здесь жил, а тому уж лет десять. Говорят, прежде бродил по дорогам нагишом, питался лягушками, головастиками и ящерицами. Переходил из села в село, от розог к розгам, из колодок в колодки, из тюрьмы в тюрьму. А откуда пришел – сам того не знает. Наш лекарь говорит, что когда-то ему крепко досталось. У него на голове старые шрамы, когда-то он сильно ударился – или его ударили. Видно, от того и помешался. Но аббат наш думает по-иному…

– Вот как?

– Он считает, что наш Бедный Том одержим бесами. И трудно с тем поспорить. Иногда он рассуждает почти разумно, а иногда вдруг начинает нести такое, что мороз по коже. Говорит и поет на языках, которых никто не знает, поминает демонов по именам, и тогда над ним совершают обряд экзорцизма. Тогда он успокаивается. Но ненадолго. Потому отец Маэль и считает, что опасно было бы отпускать его из аббатства.

– Король передал короны старшей дочери и старшему сыну. Старшая дочь взяла корону императорскую, а старший сын – королевскую. А другие дочь и сын поклялись всегда быть им верными…

Сумасшедший говорил на дикой смеси валлийского и английского языков, с вкраплением французских слов, которых неизвестно где нахватался. Но клирики его прекрасно поняли.

– Том, ты говоришь о покойном нашем короле Генрихе Боклерке, и его детях. А мы говорим совсем о другом короле.

Магистр Груффид перебил Мадока, резко обратившись к помешанному:

– Кем ты был раньше?

– Гордецом и ветреником. Завивался. Носил перчатки на шляпе, – отвечал юродивый. – Угождал своей даме сердца. Повесничал с ней. Что ни слово, давал клятвы. Нарушал их средь бела дня. Засыпал с мыслями об удовольствиях, и просыпался, чтоб их себе доставить. Пил и играл в кости. По части женского пола был хуже турецкого султана. Сердцем был лжив, легок на слово, жесток на руку, ленив, как свинья, хитер, как лис, ненасытен, как волк, бешен, как пес, жаден, как лев. В терновнике северный ветер свистит. Бедный Том озяб.

Магистр покачал головой.

– В какой-то миг я усомнился в его безумии. Мне даже показалось, что он кого-то мне напоминает… Но говорить так может лишь действительно одержимый.

Словно в ответ, Том тихонько забубнил песенку, слов которой нельзя было понять.

 
No sai en qual horam fuy natz:
no suy alegres ni iratz,
no suy estrains ni sui privatz,
ni non puesc au,
qu’enaissi fuy de fadatz,
sobr’ un pueg au.
 
 
Malautz suy e tremi murir,
e ren no sai mas quan n’ aug dir;
metge querrai al mieu albir,
e non sai tau;
bos metges es quim pot querir,
mas non, si amau.
 

– Оставим его, магистр, он совершенно безобиден. Вернемся к твоей повести о короле Леире. – За то время, что магистр пытался выспрашивать юродивого, Мадок наконец собрался заговорить о том, что его действительно беспокоило. – Магистр! Даже этот жалкий безумец угадал сходство твоей истории с событиями нынешних лет. Как можно усомниться в том, что его не увидят остальные?