Текст книги "Странник"

– Так. Ты принес сегодня мою печать?

– Она всегда со мной.

– Дай мне ее.

Странник медленно снял с руки ремешок, на котором висела печать, и протянул Вельфу. Сердце его сжалось в тягостном предчувствии. Вельф мгновенно взглянул на печать и обмотал ремешок вокруг запястья.

– Ты… забираешь?

– Да. Печать останется у меня.

– И каждый имеет право меня убить?

– Печать – знак разведчика и гонца, а ты им больше не будешь.

– Да уж… какой из меня теперь разведчик? Загубили вы меня вместе с королем. Почему бы сразу не приставить ко мне двух герольдов, и чтоб орали: «Вон идет Странник!»

– Как знать, может, когда-нибудь так и будет.

– Ты что же…

– То! – Вельф не дал Страннику договорить. – Хватит с меня. Предупредил я тебя вчера. Сделаешь, как я велю. Конь у тебя теперь есть, остальное я дам.

– Смысл-то какой…

– Опять за свое принимаешься? Или испугался? Что я о трусах думаю, ты знаешь.

Странник легко вскочил на ноги.

– Ну, соглашусь я, – с трудом выговорил он. – А смысла все равно никакого. Странника ты потеряешь, а рыцаря не приобретешь. Не такой я человек. Рыцарь должен любить войну, а мне от нее тошно.

– Наладился еще с лета ругать войну! Все мы ею живем – и я, и ты, и все кругом. И без войны настоящему человеку на земле делать нечего. И раз уж человек от природы не ничтожная козявка, он должен с бою добывать себе высокую долю, а ты – черт бы тебя драл! – с упорством держишься за ничтожество.

– Это смотря что считать за высокую долю.

– Снова! Скорее Саул свою лошадиную гриву острижет, чем ты, Странник, признаешься, что был неправ.

– Это верно. Он ведь собрался остричься, когда кончится война. Вот я и пойду сражаться, чтоб она быстрее кончилась. – Он шагнул наружу. Вслед ему Вельф торжествующе крикнул:

– Война не кончится никогда!

В самом начале своих странствий он видел человека, раздавленного упавшим деревом. Сейчас Странник чувствовал примерно то же, что и тот человек. За прошедшие годы он так привык к печати, что ощущал ее частью себя самого. И – все. Он самозванец, бродяга в богатом плаще. Несравненно лучше было бы, если бы Вельф относился к нему просто как к слуге. Тогда бы не пришла ему в голову дурацкая идея сделать Странника равным себе, и он оставил бы его в покое. А объяснять ему – все равно что биться головой об стену. Значит, ошибался Странник, преувеличивал свое влияние на Вельфа, а теперь расхлебывай!

Чтобы разгулять тоску, он решил спуститься к Энолу. Продрался сквозь голые кусты боярышника, на которых еще кое-где краснели сморщившиеся ягоды. От воды шло ледяное дыхание. Ниже по течению какой-то солдат мыл медный котел, натирая его песком, и негромко поругивался. Крутой соседний берег щерился жухлой травой, а за ним угрюмо вздымались горы, освещенные тусклым солнцем. Вечереет – осень… Горы, горы… по сравнению с Рыбьей Челюстью это была бы легкая прогулка… и самое время бы… но нельзя… трусость. Он будет презирать меня.

Ему захотелось увидеть весь лагерь целиком, и он повернулся, чтобы подняться на холм, где стоял еще один часовой. Услышал, как сзади трещат кусты. Поправил засунутый за пояс кинжал и обнаружил несколько спрятанных со вчерашнего вечера орехов. Бросил парочку в рот, хрустнул, сплюнул скорлупу в кулак.

– Удобно было в кустах сидеть? – оскорбительно ласковым тоном спросила Адриана.

– Ты опять была у него! – выдохнул Даниель. Снова хрустнул на зубах орех.

– Откуда в тебе столько злобы?

– Где ты злобу-то увидел? Жалости во мне нет, это верно…

– Правду говоришь! Правду!

– Была раньше, да вышла. И успокойся. Не младенец, да и я не нянька.

– И когда мое терпение кончится…

– …и ты нарвешься на мой нож…

– И я добьюсь, что ты перестанешь…

– …слушать тебя…

– Бог тебя накажет!

– Только не за тебя. Сомневаюсь, чтоб он стал беспокоиться из-за такой мелочи.

– Ведь я же тебе ничего плохого не сделал… – голос его дрогнул. – За что ты меня так ненавидишь?

Адриана швырнула ореховую скорлупу так, что она едва не угодила Даниелю в лицо.

– Слишком много о себе мнишь. Мою ненависть надо еще заслужить.

Раймунд брел, задумавшись, пока не услышал окрик часового. Тогда повернул назад. Уже совсем смеркалось. Сквозь редкие кусты светили пятна костров. Пробирал холод, и народ теснился поближе к огню. Он шел на свет, когда рядом в темноте кто-то отчетливо сказал:

– И если ты еще, падаль, будешь здесь шататься – все. Зарежу. – И тут же, тем же голосом: – Эй, Раймунд!

– Добрый вечер, Странник. – Он удивился, что не узнал его сразу. Но за все время никто никогда не слышал от Странника ни единого грубого слова, и представить себе, что он может говорить так… За спиной Странника стоял Арнсбат, победитель Лотара. Раймунду показалось, что губы его закушены, а в глазах – слезы.

– А я тебя со вчерашнего вечера ищу. Никто, понимаешь, не может ничего толком объяснить. Ты еще здесь? – Странник обернулся к Даниелю.

– Я…

– Пошел вон, сказали!

– Я уйду, уйду… Не сердись, прошу тебя… – Он как-то странно согнулся и отступил назад. А Странник приятнейшим голосом:

– Мой сеньор только ругается. У других, знаешь сам, лучше не спрашивать. Не к королю же мне идти, что было бы совсем непристойно!

– Если подумать, Аскелу есть из-за чего ругаться. Он настаивал на немедленном наступлении. Другие, по разным причинам, предлагали встретить врага здесь.

– В открытом месте?

– Да. Гернат в соседней долине, укрылся у развалин римской крепости, возле моста.

– И ждать, покуда он оттуда вылезет?

– …но есть сведения, что некоторые отряды ордена Святого Маврикия пытаются обойти нас справа.

– И ударить с тыла. Эх, послали бы меня, уж я разузнал бы в точности.

Тем временем Раймунд думал о другом. Несомненно, бесполезно спрашивать Странника о его отношении к Даниелю Арнсбату. Ясно, что он его недолюбливает, тогда, у короля, он, правда вежливо, дал понять об этом. Но с чего бы Даниелю заискивать перед Странником, оскорблявшим его в глазах постороннего?

– Ого! – воскликнул Странник. – Наконец-то я его слышу.

– Кого?

– Ничего не слышишь? Арфа. Все говорили, что у нас в лагере есть какой-то музыкант, не то скоморох. А я занят был… Послушаем?

И впрямь, слуха Раймунда достиг негромкий аккорд и сразу стих, и кто-то заговорил, растягивая слова. Раймунд хотел было протолкнуться через солдатские спины, но Странник движением остановил его. Ему не хотелось выходить в первые ряды. Видно и слышно было и так.

У самого костра на земле сидел человек в пестрых лохмотьях. Лицо его было иссечено шрамами, правый глаз не открывался, а на левой руке, которой он прижимал к себе арфу, не хватало трех пальцев. Явно – ветеран, не способный более к несению службы. По городским площадям и ярмаркам шаталось много таких, перемежавших любовные и воинские песни с рассказами о рыцарях Круглого стола или о подвигах Кнерингов. Сейчас он как раз продолжал повествование.

– И тогда король Артур, – говорил он глухо и жалобно, – поддавшись козням гнусного Мордреда, приказал казнить прекрасную Гиневру. И бароны присудили сжечь ее на костре. О горе! О несчастье! Нежная королева, прекраснейшая женщина страны, стоит у столба, прикованная цепью, и ждет позорной смерти, и нет никого среди рыцарей, кто вступился бы за нее!

Искры, вырывавшиеся из огня, точно золотые мухи, кружили над его запрокинутым лицом. Плешивая голова раскачивалась в такт рассказу. Слышно было сиплое дыхание множества глоток, но ни единое слово не прерывало истории.

– Но Господь не допустил, чтобы свершилось подобное злодейство. Отважный Ланселот узнал об участи, которая постигла его даму, и примчался ей на помощь. И в тот самый миг…

Странник отвернулся и пошел прочь.

– Погоди, – крикнул Раймунд, догоняя его. – Ты же хотел послушать! Или неинтересно?

– Вечно одно и то же, – пробормотал Странник. – Примчался на помощь… И в тот самый миг… Все эти истории на один манер. Будь это Ланселот, или Персей, или святой Георгий. И с вот таким мечом… И спас. Как будто на свете нет ничего другого, о чем стоило бы рассказать.

– А может, ничего другого и нет? А ты не любишь повторений?

– Я от них устал.

– Устал уходить и возвращаться?

Странник взглянул на него с подозрением. Конечно, приятно, когда тебя понимают с полуслова, но всякая короткость в отношениях его настораживала. Ответить он не успел – из освещенного круга появился Вельф, как всегда, в сопровождении Ива.

– Странник, эй! Чем без дела болтаться, сходил бы к оружейнику, сам выбрал чего надо. И приходи потом к Лонгину, он выпить меня звал, и пора бы, а то на душе мутно.

– Лагерь вдвоем не спалите, – промолвил Странник, исчезая.

– Поговори мне! А ты, добрый человек, – неожиданно обратился Вельф к Раймунду, – скажи мне, кто такой отец Август? Король говорил, что пришлет его ко мне.

– Монах. Он пишет хронику нынешнего похода.

– Лучше бы король развлекался как-нибудь иначе. Или поручил это дело Страннику, он бы ему такого понаписал!

– А ты, доблестный Аскел, не разгневаешься, если я, в свою очередь, задам тебе вопрос?

– Спрашивай.

– Откуда взялся Странник?

К удивлению Раймунда, Вельф незамедлительно ответил:

– Он раньше служил бургомистру Арнсбату. А когда того убили в Книзе орденцы, перешел ко мне.

– Он уже тогда был седой?

– Не помню. Я к нему не приглядывался. Так что, идем вместе к Лонгину?

– Нет, благородный Аскел. Я должен быть у короля.

– Тогда прощай.

– Доброй ночи.

Три фразы. Но они многое объясняют. Вот откуда они знакомы – Странник служил отцу Даниеля. А поскольку Странник упорно молчит о своем прошлом, встреча с этим прошлым его явно не обрадовала. Да, но по-прежнему непонятной остается причина пресмыкательства Даниеля перед бывшим слугой отца. Ведь непохоже, чтобы он искал покровительства у вошедшего в милость…

Осада Книза происходила почти четыре года назад. Страннику в это время было лет пятнадцать – шестнадцать, в подобном возрасте редко имеют запутанное прошлое… и редко много знают. Однако в этом возрасте так просто не седеют.

Несомненно, здесь тайна. Опасная тайна. Кто же замешан в этой тайне – Странник или Даниель? Как юрист, Раймунд очень бы хотел проникнуть в это. Как человек – предпочитал отстраниться, ибо сочувствовал Страннику и не желал ему неприятностей, которые бы повлекли за собой перемены. Лучше предположить, что Странник сед от рождения – бывает и такое, а Даниель просто… Что просто? Он не трус. И не льстец. Но что Раймунд слышал – он слышал. Склонный к поспешным выводам человек построил бы на этом множество разных версий – например: Странник и есть сын бургомистра, а Даниель – слуга и узурпатор. Или Даниель причастен каким-то образом к смерти своего отца, и Странник это знает. Но человек с разумением отметит, подобно апостолу: «Здесь тайна», и этим удовольствуется. Хотя ясности от этого не прибавится.

А вот Вельф – тот ясен. Он мог бы все узнать, потому что Странник, судя по всему, ему верит больше, чем кому-либо. Но Вельф из породы тех, которые ничего не знают и знать не хотят. Человек войны. Живое дополнение к мечу. Правда, храбрость, сильная воля, власть… Но не более чем живое оружие. И это ведь еще, можно сказать, лучший среди знати. Впрочем, и к знати-то он принадлежит условно – дворянин во втором колене, у него и титула нет. А другие, титулованные… Действительно, лучше уж предпочесть Вельфа – жестокого, не слишком умного, но честного и преданного королю. Но, боже мой, в какие тяжелые времена мы живем, если такой человек становится идеалом!

Наконец-то! Кончилось это безделье. Все! Сражение. И пусть утро мутное и мерзкое, кольчуга тяжелеет, а они укрепились и успели отдохнуть – все. И не оглядываться. Лонгин, почесывая бороду, смотрел, как подтягивались отставшие. Что, застоялись, мои бравые? Сегодня вы покажете, на что способны.

Распадающийся рассветный туман. Серые лица, серые фигуры. Звук осыпающихся под копытами камней. Одна удача уже есть – охрану у прохода ночью перебили без шума. Теперь эти укрепления. Вытащить их оттуда.

– Себастьян, – позвал через плечо. Тот подъехал – рука уперта в бок, панцирь надраен, белый плащ, на плече – золотая пряжка. И правильно – в бой должно идти как на праздник. – Со своими будь здесь. И чтоб до трубы тебя не видно и не слышно. Понял? То-то. Я тебя знаю. Лишь бы покрасоваться.

Себастьян отъехал, усмехаясь, – он свое возьмет. Мы тоже кое-что повидали на своем веку. Тоже мне, стратеги! Приказал своим пропустить людей графа Лонгина. Лонгин здесь главный. После него – он, Себастьян. Других нет. Вельф Аскел двинулся на север, наперерез орденским силам – обошли-таки! Епископ и Унрик на перевале, сторожат. Король остался в долине. А мы все равно главнее всех. Велика радость бить попов, они же в рясах путаются… По противнику и честь. Зачем только Лонгин погнал с собой городское ополчение? Вот у меня люди – один к одному.

За спиной Себастьяна, в строю, среди конных воинов, рядом со знаменосцем находился и Странник. Впрочем, какой Странник? Он сам себя не узнавал. Мимо бы прошел, не поздоровавшись, так он теперь выглядел. Поверх старой доброй куртки – кольчуга, доходившая до колен. Поверх кольчуги – чешуйчатый панцирь, в талии охваченный наборным поясом, – пластинчатые латы не подходили невысокому и легкому лазутчику. Гладкий шлем, без гребня и перьев – ему это не подобало, – но изнутри подбитый мягкой кожей, выступающие пластины защищали лоб и щеки и еще одна полосой закрывала нос. Кольчужные рукавицы. На плечах, конечно, плащ – королевский подарок. Вооружение его составляли короткое копье, висящий у седла топор на длинной рукояти и круглый щит. Не было меча, на который он не имел права и который он должен был заслужить в этом бою.

Доспех свой Странник сразу же возненавидел. По своей выносливости он мог бы вытерпеть и не такую тяжесть, но, лишившись обычной подвижности, он лишился и уверенности. Теперь уже не скажешь, глядя с горы или вершины дерева на пылящее внизу войско: «Что ж, скачите себе, железные болваны! А мы налегке… потихонечку…» Он и сам стал железным болваном. Одним из многих. Вельф своего добился. Такие упрямцы всегда своего добиваются. А пользы?

Расстались они нехорошо, и воспоминание об этом тоже не прибавляло Страннику радости. Он присутствовал, когда Вельф с Лонгином обсуждали предстоящее сражение (именно Вельфу принадлежал его план, так как он хорошо узнал Герната), а после вновь попытался убедить Вельфа отпустить его. Чтобы избежать упрека в том, что это навлекает на Вельфа обвинение короля – он-де не дает Страннику выслужиться, – Странник попробовал сыграть на ином. Начнут злословить – выдвигает любимцев из числа подчиненных, людей безо всяких заслуг, по одному пристрастию. А Вельф озлился еще больше – никаких любимцев не будет! И никаких поблажек – как будто он их раньше имел… Снова повторил: «Всего будешь добиваться сам». И отправил с Лонгином. Тот, конечно, не был против, наоборот, он и раньше к нему хорошо относился, а уж после того, как узнал, кто убил Визе, не уставал повторять, какой Странник славный малый, но все же… Вот он – Странник не Странник, на коне и в броне, в резервном отряде, справа – река, слева – скалы, впереди спускается армия, и там, в разрушенной крепости, построенной во времена, когда во всей стране днем с огнем нельзя было сыскать ни одного христианина, их наверняка уже заметили. Чего они ждут? И почему Лонгин не подает команды? Он сам подивился своему волнению. Что это, страх? Пожалуй. Он много раз пережил ожидание смерти, порой казавшейся неизбежной, но всегда – в одиночестве. А эти? Ведь они тоже боятся. И потом, хотя жизнь Странника действительно имела прямое отношение к войне, в сражениях он не участвовал. Там, в городе, было не сражение, а резня, свалка, кровавая каша. Что ж, лиха беда – начало.

Осыпавшиеся стены, провалившиеся своды, заросшие рвы. Вдали – мост на высоких опорах, огромный мост, какой трудно вообразить. А за мостом, там, где за рощей тянется гряда скал, возможно, притаились рыцари Святого Маврикия. И мост нам нужен.

– Пехоту вперед, – скомандовал Лонгин. – Городское ополчение! Крепость – взять! Стоять! – крикнул тем из конных, кто сунулся было из строя. – Ждать приказа!

Пехота, вооруженная луками и топорами, бросилась к стенам и была встречена градом камней из пращей. Несмотря на это, ополченцы отступили не сразу, а попытались, собравшись вместе, пробиться сквозь старые крепостные ворота, но оттуда с криком и гиканьем вылетел конный рыцарский отряд и врезался в беспорядочную толпу пеших. Правда, ополченцам, стрелявшим из луков, тоже удалось кое-кого спешить, и все равно перевес был за гернатовцами. Королевские пехотинцы побежали, а рыцари рассыпались по полю, рубя отступавших. Люди Себастьяна, напряженно следившие за их продвижением, неоднократно прокляли все на свете, и не сразу заметили, что к месту боя тяжелым аллюром валит конница графа Лонгина.

Странник ничего не предвидел, он просто знал – Лонгин не будет губить своих отборных воинов у стен, ему нужно сражение в поле, и поэтому он безразлично подставил гернатовцам пехоту как приманку, чтобы выманить их наружу. Непохоже на него, он ведь считал хитрости недостойным делом, но, может быть, он это не считает за хитрость? Или кое-чему научился у короля, у Вельфа, у Странника? Ну, теперь он дорвался до вожделенного боя. А ополченцы… – Странник не успел додумать – армии сшиблись. И лишь первые несколько минут можно было понять, где чужие, где свои – все смешалось, а гербы и значки на таком расстоянии не были видны, ясно было одно – никаких уловок, дело идет всерьез, ох, как Лонгин изголодался по драке! В рядах переругивались вполголоса, изнывая от ожидания. Солнце стояло уже высоко, от тумана не осталось и следа, ничто не загораживало обзора, а видеть ничего нельзя. Не разберешь. Время тянется, а нет ни победы, ни поражения, только доносятся издалека крики, пронзительное ржание… Стонов не слышно. И, перекрывая все, прохрипела сигнальная труба.

– Арвен и корона! – проорал Себастьян, вытянув меч из ножен. Клинок со свистом рассек воздух, и земля дрогнула под ногами коней. Всадники, по четыре в ряд, вывалились из ущелья. Себастьян, скакавший впереди, пронзительно заулюлюкал, и воспоминание об охоте Визе мгновенно пронеслось в сознании Странника. «Ну же, – отчаянно повторял он про себя, сжимая копье, – ну же, ну же, ну!» Быстро, но медленнее, чем хотелось бы, надвигались на него безликие головы в железных шлемах и оскаленные морды. Промелькнуло, покачнувшись, знамя с кабаньей головой и крестом.

Странник оглох от криков, воя, звона мечей, свиста стрел. Передний ряд уже рубился. Впрочем, никакого ряда, никакого строя уже не было. Загородив лицо щитом от летящих стрел, он слепо рванулся в гущу боя. И тут же отвел щит – не мог бить, не глядя. Первые удары наносил плохо, слабо – разучился обращаться с копьем. Больше уклонялся сам: увертываться – это он умел, хоть и стал в броне неповоротлив. Потом приноровился, хотя вряд ли его удары достигали цель по-настоящему. В коже щита торчало с десяток стрел. Правое плечо начинало ломить. Все клубилось вокруг – выпученные глаза, разорванные в крике рты. Стук железа о железо пронзал слух, и Кречет спотыкался о падающие тела. Не было никакого правильного сражения. Та же резня, какие бы имена она ни носила.

Под натиском свежих сил гернатовцы дрогнули, потом стали в беспорядке отступать, но главный отряд Лонгина загородил дорогу к крепости. Та уже пустовала, последние воины Герната покинули ее в начале боя с Лонгином, и оставалось либо сдаться, либо бежать за реку. Но распаленные горячкой боя воины короля не слышали раздававшихся порой слов о пощаде и били всех подряд – вот когда была отомщена кровь ополченцев. Отступающие бросились к реке, погоня покатилась за ними, и Странника, мокрого от пота и злого, подхватила за собой эта железная толпа.

Пропустив вперед Герната и его свиту, наиболее верные из вассалов вновь сомкнулись у моста и смело встретили объединившиеся королевские отряды. С Лонгина сбили шлем, по лицу его текла кровь, но, судя по его движениям, вряд ли его собственная.

Удар меча с хрустом обрушился на щит Странника, и щит треснул пополам, Странник, наклонившись, проскользнул под мечом, выбил из занесенной руки дубину, усаженную гвоздями, и тут же снова свистнул меч и перерубил древко копья. Странник успел отшвырнуть бесполезную палку и щит, который теперь только мешал, подхватил обеими руками топор и рубанул по ближайшей гернатовской шее. Теперь дело пошло лучше, – в лесу он валил деревья, помогал Нигрину, были и другие случаи – топор был ему сподручнее копья. В общем шуме исчез свист стрел – в подобной давке стрелять было невозможно, рубились врукопашную, и кони грызлись, как люди. Себастьян, Странник и еще несколько всадников прорвались на мост, и здесь каша заварилась еще круче. Теснота не давала развернуться, Кречет опять споткнулся, Странник поднял его на дыбы, опустил сверху топор на голову гернатовца, сзади все напирали и напирали, с ожесточением он рванулся вперед – какой-то пеший попытался стащить его с седла, Странник сунул его рукоятью в челюсть, замахнулся для нового удара, отклонившись назад, и в это мгновение его самого так ударило в грудь, что перехватило дыхание, все покачнулось, перевернулось, понеслось вверх так быстро, что он не успел даже подумать о смерти, потом новый удар – и мир перестал существовать.

Ноющая боль заставила Адриану очнуться. Она не сразу сообразила, что с ней и где она. Прямо перед глазами плавали черные полосы и никак не сливались в определенные очертания. Голову ломило непереносимо. Она повернулась – вокруг затрещало, захрустело, хлестало по бокам, она пыталась ухватиться за что-нибудь, провалилась и рухнула всем телом на мокрый песок. Она лежала под большой старой ивой, росшей под мостом у самого берега – длинные ветви, еще сохранившие сухие листья, сплетались над водой. Теперь она поняла – ее вышибли из седла, она упала с моста, ударилась головой о ствол и, зацепившись плащом, повисла на густых ветвях. Она с трудом поднялась, попробовала пройти к откосу и сразу упала на колени – не было сил. Стащила шлем – стало немного полегче. Видно, голова цела – кожа под шлемом смягчила удар. Сбросив рукавицы, ощупала плечо, грудь, ребра, нажимала на кости – хотелось выть от боли, но раны не нашла, так же, как и переломов, хотя там, под кольчугой, наверное, сплошной синяк: наконечник ли копья притупился, или двойная броня помогла, нечего было ее ругать, а все-таки Странник был слишком легок и в броне, весил бы немного побольше – из седла бы не выбили или упал бы на мосту и затоптали бы… А броня его спасла. Но она же его и погубила бы, упади он не на дерево, а в воду – потянула бы ко дну мгновенно… Случайность. И сколько же времени она провисела здесь? И чем кончился бой?

Вечерело. В поле чернели тела убитых, над ними уже собиралось воронье. И больше ни одной живой души, даже мародеров. Если б не это дерево, не плащ, и Странник тоже…

Адриана машинально подняла шлем, прижала его к груди правой рукой, а левую, пытаясь собрать воедино рвущиеся мысли, поднесла к виску. То, что она разбита и осталась без коня – неважно. Сознание не потерпело ущерба – это главное. Но где же, где же конец той мысли, которая ей сейчас так нужна? Ее спасло чудо, рассказать – не поверят. А если бы убили, в этом ничего чудесного не было бы. Обычный случай. И наверняка нашлись бы очевидцы гибели Странника. И найдутся. Странник убит. Его проткнули копьем, его затоптали кони, он утонул. Странник умер, Адриана свободна.

Все произошло само собой – так, как она хотела. Она ничего не подстраивала, не хитрила, не изменяла, не предавала. Так сложилось. Она ничего не сделала для своего освобождения. Прощайте, король, Лонгин, Раймунд, Себастьян, Даниель! Прошлое прошло.

Да, но Вельф? Что с ним будет? Он, конечно, не погибнет, но разве это не измена? Нет. Странник мертв, а Вельфу служил Странник, не Адриана. Адриана служит только самой себе и всем людям… Правда, смерть Странника его огорчит. Может быть, даже причинит ему боль – еще бы, ведь он сам послал Странника навстречу гибели! Но он солдат, он скоро утешится, и разве одного лишь из своих соратников потерял он в этой войне? А так он хотя бы поймет, что был неправ, что нужно было слушать Странника, а не собственную гордыню. И потом, мне ведь тоже… Мой бог! Нет, о Вельфе лучше не вспоминать. И Странник обязательно должен был погибнуть в первом же сражении. Так уж он был устроен. В этом можно увидеть даже перст судьбы. А мысли уже неслись дальше.

«…Все загнать. И эту красивую сбрую тоже, – она провела пальцами по серебряному кресту, вышитому на плече. – А за кольчугу, панцирь, шлем любой торговец даст хорошую цену. А Менассе тем более, хотя неизвестно, пойдем ли мы в Вильман. Да, и еще кошелек из казны. На это можно прилично прожить какое-то время, к тайнику над Монтенаром возвращаться нельзя – опасно. До поры… И нет у меня теперь для защиты ни копья, ни щита, ни топора. Только, как всегда, нож за голенищем. Вот он. Обходились мы им четыре года, обойдемся и дальше. Хорошо бы разжиться конем, может, здесь бродят из-под убитых, а нет – пойдем и так. Пойдем…» Она заметила, что все еще стоит на коленях. Поднялась опять, еле удержав равновесие. Пошатнулась, но устояла. Сделала несколько шагов и остановилась у кромки воды. Надо идти к мосту или поворачивать назад. Не важно, куда. Надо идти.

Служба ее окончилась, желание исполнилось. Она, наконец, была свободна. И она не знала, что ей с этой свободой делать.