Текст книги "Игра времен (сборник)"

…Запомни, Кайс, я сказала – один! Сам! Убери из леса своих людей, иначе никогда не увидишь камня Великой Матери!

На последних словах мне пришлось молниеносно прерваться, потому что я ощутила сильнейший толчок. Он ответил! Ну что ж, посмотрим.

Ночь прошла тихо. Очевидно, мое предупреждение возымело действие, и он вывел свой отряд. Однако и мне – что за склонность по-дурацки играть словами? – следовало сделать выводы. Развивая свои способности, Кайс сможет в конце концов обнаружить меня сам. Пора менять расположение. Не то чтоб я впрямь чего-то опасалась. Но моя вновь приобретенная натура требовала действия. Мне прискучило просто сидеть на одном месте, вот уж чего не ожидала от себя!

Прежде чем уйти, я решила на всякий случай соорудить обманку. Я стерла начертанные на земле знаки и разомкнула круг. При этом никаких враждебных влияний в воздухе я не ощутила. Я подобрала несколько веток и воткнула их в середину разомкнутого круга. Поперечный прут укрепила заговоренной сырой землей и пучком прошлогодней травы. Установив чучело, снова замкнула круг – снаружи. Уходя, обернулась, и мне самой показалось, что я вижу смутные очертания женской фигуры. А они, если вновь вернутся сюда, будут видеть ее ясно, пока не схватят руками.

Выйдя на свободу, я почувствовала приступ голода и жажды. Ведь я ничего не ела около двух суток. Впрочем, заниматься магией всегда сподручнее на пустой желудок… Так же, как, говорят, идти в сражение. Я погрызла сухарь, который завалялся в моем заплечном мешке. А вот с водой дело обстояло хуже. Я не чувствовала вблизи ни одного родника. Ладно, я могу потерпеть.

Прикинув, я решила пробираться севернее, ближе к горам. Почему-то близость гор меня успокаивала, может быть, потому что я всю жизнь провела в горах. Кроме того, где-то в том направлении должна быть река.

Я шла несколько часов, пока не наткнулась на нее. Это был не ручей, каких полно в предгорьях, а именно река, хотя и не слишком полноводная. Выше по склону, с которого она бежала, образовался завал из веток и плавника, за которым крутился небольшой омут. Больше я ничего не успела рассмотреть, потому что жажда взяла верх. Зажав посох в одной руке, я наклонилась, чтобы зачерпнуть воды. А когда поднялась на ноги, увидела, что на другом берегу стоит Кайс. Так быстро он нашел меня!

Он выглядел так же, как у монастыря, в той же куртке и круглом шлеме. И снова мне показалось, что я где-то уже видела его раньше. А потом…

Он легко выхватил меч из ножен и повел им по воздуху в мою сторону. И в то же время посох у меня в руке вспыхнул, как пучок соломы, с обоих концов, и, не успев сообразить, что делаю, я отшвырнула его прочь. Посох отлетел на середину реки и воткнулся, пылая, на середину отмели. Ах вот как! Ну что ж… Я взмахнула руками, и меч сам собой вывернулся из рук Кайса и, описав в воздухе дугу, вонзился в песок рядом с остатками посоха.

По-моему, Кайс не ожидал, что я смогу действовать без посоха. Он потянулся за кинжалом, потом передумал и ступил в воду. Похоже, он исчерпал запас своих магических сил и решил прибегнуть к обычному оружию. Он шел, чтобы схватить свой меч. А у меня боевого оружия не было, да если бы и было… Вода! Ну конечно, вода! Я посмотрела вверх и шепнула пару слов. Запруда рухнула, и высвободившаяся вода хлынула вниз и сбила Кайса с ног. Пока он барахтался, я успела скрыться.

Успокоилась я только когда оказалась в глубине леса. Не стоило мне выходить оттуда. Я почему-то чувствовала, что Кайс опасается заходить далеко в лес и предпочитает открытые места. А я – наоборот. Но я так же не ожидала, что Кайс использует меч в качестве чародейского посоха. Насколько мне известно, в магической практике это нечто исключительное. И как он нанес удар… Проклятие! Огонь-то я не закляла! И как я закляла землю и воду, Кайс мог догадаться заклясть огонь и железо. А теперь уже поздно… Что он может предпринять дальше? Поджечь лес, чтобы выгнать меня отсюда. А я обещала не причинять лесу вреда. Значит, нужно сделать так, чтоб лес не загорелся.

Я посмотрела на небо. Ни облачка.

Теперь мне предстояло прибегнуть к чарам, о которых я знала с детства, но никогда ими не пользовалась. Собственно, власть над погодой относится к разряду того самого деревенского колдовства, к которому ученые-маги испытывают презрение, но я что-то не встречала никого, кто б этим занимался по-настоящему. Визуна… конечно, она учила меня. Однако предпочитала давать погоде меняться своим порядком.

Дождь. Для начала.

Мне удалось сделать это, хотя понадобилось напряжение всех внутренних сил, чтобы притянуть тучу с самого Святого перевала. И не верьте тем, кто говорит, будто для этого достаточно снять башмаки и вывернуть чулки наизнанку. У меня ушло столько сил, что, когда хлынул дождь, я не сразу смогла подняться. И только когда меня начало заливать со всех сторон, я отползла под разлапистую ель. Я вымокла с ног до головы, и меня била дрожь. Подумать только, совсем недавно я страдала от жажды! Но нужно суметь согреться. Самой. Огонь нельзя зажигать, он и не загорится, я сама сделала так…

Дождь шел еще сутки, сперва настоящий ливень, потом просто морось. Я сумела разбудить в себе скрытые силы, и мне больше не было холодно. Лес был мрачным, темным и сырым, а я сидела под деревом и пела Песню Тумана.

Так это было. Слова песни медленно выплывали со дна моей памяти, тяжелые, тягучие и смутные, и так же медленно наплывал туман, петлями захватывая стволы, волнами укрывая верхушки деревьев. На сей раз, устанавливая защиту, я решила обойтись природной магией, не прибегая к высшей. Что-то говорило мне – нельзя тревожить высшие силы слишком часто. Теперь я знала, чего не может Кайс, и плела для него преграду из этих элементов: вода, растения, мокрая земля, туман. Они должны были составить новый круг, а не заклинания и тайные знаки. И новый круг должен быть гораздо больше, чтобы я могла свободно передвигаться внутри него.

Песня кончилась. Туман заполонил лес. Я вышла из своего укрытия и побрела без цели. Заговор позволял мне не натыкаться на деревья, и я блуждала по лесу. Похоже, что Песня Тумана повлияла заодно и на мой рассудок. Странные видения проносились в моем мозгу. Звезды… много звезд, хотя откуда им было взяться в тумане? Не знаю. Сколько я проблуждала – день, два? И остановилась только когда среди тумана образовался четкий коридор. И одновременно прояснилось мое сознание. Я находилась на просторной поляне. Оттуда, где расходился туман, ко мне шел Кайс.

Он двигался медленно. Разбивая мои чары, он потратил слишком много сил и шел с трудом.

Камень у меня на груди стал горячим, и знаки на нем – или мне так казалось – загорелись огнем. Я сдернула цепочку с шеи, и Кайс, повторяя мое движение, провел рукой у горла и опустил руку. Тогда я медленно подняла вверх руку с талисманом, и он точно таким же движением поднял свою. Он видел. Он знал. Но почему он повторяет мои движения? И при этом не сводит с меня глаз.

У меня была еще возможность скрыться. Но я не двигалась с места. И внезапно я с пронзительной ясностью поняла: я шла сюда вовсе не для того, чтобы отвлечь Кайса от монастыря. Я шла, чтобы передать ему талисман.

«Отдай ему».

Я вспомнила человека со стрелой в спине, мертвую Визуну, скорчившуюся у стола, расширенные от ужаса зрачки Твайта.

Кайс все смотрел на меня сквозь прорези шлема как зачарованный.

Он зачарован или я?

Я больше не могла этого выносить. Пусть все кончится поскорее! И я швырнула ему талисман. Кайс поймал его на лету… и тут же другая его рука дернулась к горлу, хватая ворот, губы искривились, и он стал падать на траву.

Я сразу же забыла обо всем, кроме того, что человеку плохо. Метнулась к нему, склонилась над распростертым телом. Он был жив, но без сознания. Пальцы вцепились в камень. Я расстегнула на нем куртку, чтоб ему было легче дышать, стянула шлем. Впервые я увидела его вблизи.

И тут я поняла, почему лицо Кайса все время казалось мне знакомым. Я уже много раз видела это лицо.

В зеркале.

Ночь была сырая и холодная, хотя туман рассеялся. От ручья сквозило. Котелок с целебным настоем булькал на костре – теперь уже можно было разжечь костер. Мой брат спал, но это уже был сон, а не обморок. Один раз он пришел в себя, когда я давала ему пить, сказал: «А, это ты…» и снова закрыл глаза. Я думаю, он тоже все понял и не нуждался в объяснениях. Мне нужно было снова удерживать внешнюю защиту, но сейчас я могла не отдавать ей много внимания. Я размышляла.

Раньше мне казалось, будто я видела, как выстраивается цепь. Но я видела лишь ее обрывки. И только теперь она начала складываться.

…Близнецы, с рождения наделенные такой силой, что даже тогда они не могли нас убить. Только попытаться сделать так, чтобы мы никогда не узнали ни друг друга, ни своего предназначения. И они преуспели. Я впала в лень и безволие, а мой брат – во зло и жестокость. Он ушел по своей дороге дальше, чем я. Спасти его и сделать каждого из нас собой мог талисман Великой Матери. Тот, кто сохранил талисман в монастыре (кто его там спрятал – Кен Мелен? Архиепископ? – уже не имеет значения), нес его мне, чтобы я, в свою очередь, передала его Кайсу. Наемники Высокого Дома выследили его и убили. Но судьба не совершает ошибок. В то мгновение, когда стрела вонзилась в его спину, он увидел меня при свете звезд и успел передать мне камень.

Дальше. Визуну убил не талисман. Талисман лечил, а не убивал. А Визуну убил Высокий Дом. Обнаружив, что у посланца камня не оказалось, они стали разыскивать нового владельца, справедливо предположив, что он не владеет искусством защиты. И они нашли Визуну, когда талисман был у нее в руках, и уничтожили ее с помощью чар. Поэтому никто из них в течение года меня не разыскивал. Я для них была мертва. А разузнать подробности у деревенских колдунов было ниже их достоинства. Я же натворила множество ошибок, и каждая ошибка приводила меня на правильный путь. Камень у того, кому он предназначен.

– Я никак не могу привыкнуть. Мы слишком похожи.

– Сейчас уже не слишком. Ты здорово отощал, и борода отросла.

– Все равно. Когда ты говоришь, я могу угадать следующее слово. Когда ты делаешь движение, мне тоже хочется его сделать. Кто из нас отражение, а кто – настоящий?

– Мы оба – настоящие, и оба – отражения. И не горячись. Это тебе вредно.

– Неправда, я уже здоров.

Это ему так казалось. Он все еще был слаб и передвигался с трудом. Талисман не хотел снимать. Вдобавок у нас почти нечего было есть. Через границу защиты никто не мог проникнуть, животные в том числе. Я собирала ранние грибы, выкапывала корни, но разве это еда для мужчины?

Мы много разговаривали. Брат рассказал мне о себе. Как вырос среди солдат и на войне. Его приемный отец, сам родом из Эйлерта, служил наемником Сламбеда и погиб в сражении у Больших Болот, том самом, где показали себя боевые машины Кена Мелена. И он, Кайс, тогда понял: знание – это оружие, а потом, еще подростком, обнаружил в себе силы, которые давали власть и, следовательно, годились для войны. А что еще он, прости Господи, мог подумать? И с чего я решила, будто Кайс – чудовище? По свидетельствам Твайта и Вартега – тоже мне пророки! О камне Великой Матери Кайс услышал около года назад от одного бродячего монаха. Теперь он думает, что монах был к нему подослан, но кем – неизвестно. Какие силы противодействовали за пределами моей долины все прошлые годы, еще предстояло узнать…

Когда я высказалась на сей счет, Кайс перебил меня:

– Что же мы будем делать дальше?

– Разве не ясно? Если они с самого начала так боялись нас, значит, было чего бояться. Мы – угроза Высокому Дому. Следовательно, мы должны найти его и разрушить.

– Ты собираешься драться с ними?

– А ты разве нет?

Он впервые вспылил по-настоящему.

– Я дрался всю свою жизнь! Здесь, в лесу, я впервые узнал покой, и я больше ничего не хочу! Я устал… Я хочу жить в лесу, никуда не выходить и никого не видеть!

Господи всемилостивый! Он говорил совсем как я когда-то! И он был прав. Бесчеловечно тащить его за собой, больного, измученного.

– Хорошо! Я приведу тебя в долину, в дом, где я жила многие годы, там тебе будет спокойно.

– А ты? Разве ты не останешься?

– Нет. Я тоже не могу жить, как жила раньше.

– Ты хочешь, чтобы я оставил тебя врагам, а сам спрятался?

– Нет. Ты неправильно…

Мы оба замолчали. Потом Кайс сказал:

– Я пойду с тобой, если ты ответишь на один мой вопрос. Помнишь, тогда, у реки, ты отобрала у меня меч? Ты легко могла бы убить меня. Почему ты этого не сделала?

– Ты мог бы заметить, что я не заключаю сделок, – произнесла я надменным тоном, которого едва хватило до конца фразы. – Я тебе и так скажу.

– Ты уже тогда догадалась, что я – твой брат?

– Нет. Но, очевидно, я чувствовала, что, убивая любого человека, можно убить брата.

Мы долго сидели молча. Потом Кайс сказал:

– Я пойду с тобой. Близнецы на то и близнецы, чтобы быть рядом. И не воображай, что ты убедила меня. У меня свои причины. Я хочу, например, узнать, кто наши родители и что с ними сталось. Высокому Дому это должно быть известно.

Я вынуждена была признаться, что подобный вопрос мне никогда не приходил в голову.

– Дети Великой Матери, так? – усмехнулся он.

– Может быть, – пробормотала я, – может быть.

Тогда мы стали собираться. Свои пожитки я сложила в заплечный мешок, который не разрешила нести брату. Достаточно того, что у него остался меч, тоже весивший дай Боже. Мы засыпали костровище. Потом я разомкнула круг. И ветер, ударивший мне в лицо, был теплым.

– Лето наступило. – Я вспомнила таблицы Твайта. – Солнце входит в созвездие Близнецов.

– Иррубикайс, – сказал брат.

– Что?

– На древнем языке это созвездие называлось Иррубикайс. Можно, я задам тебе еще один вопрос?

– Спрашивай, конечно.

– Что будет, когда мы победим Высокий Дом?

И я ответила честно:

– Не знаю.

5. Самоубийство по сговору

Любовная история? Отчего же нет? В бытность мою начальником городской полиции в Форезе… Я понимаю, как грубо это звучит для ваших ушей, сударыни, но именно там произошел случай, о котором я собираюсь рассказать. Речь идет о двойном самоубийстве в гостинице «Дельфин». Не слышали? Действительно, никто об этом уже не помнит. Хотя странно – единственное ведь происшествие такого рода на моей памяти. Не в духе нашего города. Форезе – город хоть и старинный, но небольшой и вдобавок портовый. И все «происшествия», какие там случаются, такие же, как в любом небольшом портовом городе. Драки, поножовщина, контрабанда и все такое прочее.

Гостиницу «Дельфин», где все произошло, не миновала общая участь. Это маленькое заведение на окраине. Хозяин понемножку приторговывал краденым, укрывал контрабандный товар, сдавал комнаты… ну, в определенных целях. Я, конечно, знал о его делишках, припугивал порой, но не больше. Знаете, если бы я всех за подобное отправлял на каторгу, город остался бы без жителей. Этот тип еще знал меру, а я не зверь какой.

Короче, когда одним прекрасным летним вечером туда заявилась молодая пара ради комнаты на ночь, хозяин… нет, я не буду называть его имени. Просто оно не имеет никакого значения.

Так вот, хозяин на этот счет никогда не колебался. Он даже и не смотрел на них особенно. Ну, один-то раз посмотрел, когда деньги брал. Сговаривался с ним, само собой, мужчина. Он был не в мундире, но по выправке хозяин сразу определил, что это военный. Женщина держалась в стороне и в тени, и хозяин заметил, что она скромно, бедно даже одета и очень молода. Он мне сказал, что еще подумал – вот, мол, швейка или служанка выбралась на свидание с любовником, а ему, потому как на казарменном положении, некуда ее повести, кроме как сюда. Во всем этом он, кстати сказать, не ошибся, не мог только предвидеть, чем дело кончится.

Короче, молодой человек расплатился, поднялся со своей подружкой наверх, хозяин вскоре отправился спать, а утром его разбудили выстрелы. Когда высадили дверь, то обнаружили в комнате два трупа.

Хозяин, ясное дело, предпочел бы ничего не сообщать властям, а покойников куда-нибудь сплавить. Но у подобных людей всегда бывают недоброжелатели – соседи там, конкуренты, – и ко мне тут же послали, а он узнал, что послали, и решил, что лучше ничего не трогать.

Как только я узнал про два смертоубийства в «Дельфине», так тут же явился. Зрелище было такое. Девушка лежала на постели, молодой человек на полу. В руке у него был зажат пистолет, второй валялся рядом. Совершенно ясно было, что он сперва выстрелил в сердце своей спутнице, а потом себе в голову.

Оба они были одеты, постель тщательно застелена, всякие следы борьбы отсутствовали – короче, не надо быть человеком большого ума, чтобы понять, что перед нами чистое, как слеза, вполне сознательное самоубийство – даже если бы они не оставили записки. Записку, однако, они оставили. На столе лежал лист грубой бумаги с тремя строчками, включая подписи:

Умираем по собственной воле.

Жанна Арден.

Матье Матюрен.

В общем, все ясно, можно успокоиться. Но меня смущали некоторые обстоятельства. Да нет, в том, что это самоубийство, я не сомневался. Но, во-первых, хозяин божился, что новопреставленные постояльцы не спрашивали письменных принадлежностей. И я склонен был ему верить – чернила на бумаге давно высохли. Следовательно, они явились в гостиницу, уже имея предсмертное послание с собой. Я не очень-то имел дело с влюбленными, решившими покончить счеты с жизнью, вернее, совсем не имел, но мне всегда казалось, что такие письма пишут в последний момент.

Второе – где-то я недавно слышал фамилию Матюрен. Точных обстоятельств я не помнил, но что обстоятельства были связаны с уголовным делом – определенно.

И главное – сама записка. Не в том дело, что она казалась чересчур уж сухой и сжатой, – хотя в этом тоже. А в том, что слова «Умираем по собственной воле» и «Жанна Арден» были написаны одним и тем же почерком. Я опять же полагал, что в подобных делах решающую роль играет мужчина. И в общем-то был прав – оба убийства совершил он. Но записку писала женщина. И первой поставила подпись.

Я подошел и посмотрел на убитую. Вы знаете (а впрочем, может, и не знаете), как меняет смерть лица людей. Иногда они бывают ужасны. Иногда приобретают спокойствие, которого не хватало им при жизни. Это лицо казалось воплощением спокойствия. И я откуда-то знал, что оно уже было таким, когда к сердцу был приставлен пистолет, и смерть только закрепила это выражение покоя. У нее были темно-каштановые прямые волосы, широкие скулы, короткий нос. Глаза закрыты. Миловидна, но не более. И действительно, очень молода. Вряд ли ей было больше восемнадцати лет (впоследствии я узнал, что ей едва исполнилось семнадцать). Именно она написала: «Умираем по собственной воле».

Несмотря на безусловную ясность обстоятельств, было в них нечто странное. Пугающе-притягательное, если можно так сказать. И я решил выяснить, почему эти двое убили себя, хотя никто не заставлял меня этого делать. И принялся раскручивать события, как водится в нашем деле, с конца.

Тела самоубийц я не сразу передал похоронной команде, а велел переправить в портовый госпиталь – тамошний врач по бедности работал и на нас. Правда, никаких новостей от его осмотра я не ждал. Просто я человек добросовестный. Затем я отправил своих людей выяснить, не числится ли пропавших среди приезжих. Главным образом из-за мужчины. Видите ли, я был знаком со всеми офицерами, проживающими в нашем городе, не так уж их здесь много, а он, похоже, был офицером. Его я не знал, следовательно, приезжий. Простая логика. Другое дело – девушка. Она могла быть и здешней, всех горничных и швей в лицо не упомнишь… А также принялся искать свидетелей.

Как ни странно, таковые нашлись почти сразу. Похоже, почти весь предыдущий день, по крайней мере от полудня, Жанна Арден и Матье Матюрен провели на людях. Точнее, на набережной. Не меньше десятка прохожих видели там молодого человека с девушкой, соответствующих данному описанию. Они ходили вдоль набережной или сидели на парапете. На вопрос, чем они были заняты, все свидетели отвечали одинаково: «Разговаривали». Из этого разговора никто не слышал ни слова. Ни единого. Никому, понимаете, не пришло в голову прислушаться. Ну, болтает влюбленная пара, ну, ведет себя так, будто ничего кругом не замечает. Прицепившись к последним словам, я потребовал свидетеля объяснить, что он имеет в виду. Тот сказал: «Вид у них был очень сосредоточенный, как будто что важное обсуждали, а не то, что у них на уме». Но я-то уже знал, что у них было на уме.

Во второй половине дня они зашли в харчевню, там же, на набережной. Служанка бы и не запомнила их, если бы спросили не только обед, но бумаги и чернил. Вот тогда-то, надо думать, они и написали послание, обнаруженное мною на столе в номере «Дельфина». И снова ушли бродить. Куда они пришли, известно.

Неожиданно обнаружились следы девушки. Один из моих людей разговорился с владелицей швейной мастерской возле городской площади. Оказалось, что пропала и не вернулась ночевать одна из ее работниц, а именно Жанна Арден. Как пропала? А вот вышла на площадь и не вернулась. Раньше за ней такого не водилось. Нет, она не была местной, эта Жанна. Появилась она около месяца тому назад – точнее мадам не помнила. Мастерицы были нужны, потому что выбыли сразу две – одна померла от чахотки, другая удрала с любовником, ну, ее и наняли, тем более что она сразу согласилась на предложенную плату, и до вчерашнего дня никаких нареканий из-за нее не было. Жила она тут же, при мастерской, работала старательно, говорила мало, правда, водилась за ней одна странность – как только представлялась возможность, выходила на площадь поглазеть на прибывающие кареты. Ни разу, сколько другие за ней замечали, ни к кому не подошла.

Ладно, сказал я себе, и отправился в госпиталь. Про обстоятельства смерти ничего нового доктор не сказал – одна пуля в сердце, одна в голову. Мгновенная смерть – а как же, с такого расстояния не промажешь, разве что рука дрогнет. Но он сообщил мне еще одну подробность деликатного свойства… не знаю, как выразиться, чтобы не смутить ничьей стыдливости. Правда, вы и так наверняка догадались, что эти двое ночью в гостинице не «Отче наш» читали. Но доктор сказал мне, что до прошлой ночи девушка и в самом деле имела право называться таковой.

Я вернулся к себе и стал думать о причине самоубийства. Придумались мне две версии. Жестокие родители, запрещение на брак, проклятие, побег из дома и все такое прочее, что звучит романтической дребеденью, но нередко кончается кровью. Или так: любовь с первого взгляда, бедность, бездомность, никаких видов на будущее, хоть день, да наш, а там…

Додумать я не успел: явился один из моих с данными о молодом человеке. Кстати, их обнаружить было проще всего, и этот бездельник где-то зря болтался почти целый день. Итак, молодой человек прибыл в Форезе вчера утром верхом, остановился в гостинице «Сирена», самой, между прочим, большой и приличной гостинице нашего города, расплатился, оставил вещи в номере, а лошадь в конюшне, вышел из гостиницы, примыкающей, кстати, к городской площади, и более уже не вернулся. Записался он следующим образом: «Матье Матюрен, лейтенант драгунского полка из Кейна, в отпуске».

Когда я услышал название города, у меня в мозгу что-то повернулось. Я вспомнил, по какому поводу слышал фамилию Матюрен. Матюрен из Кейна… Обе мои версии были ошибочны.

Но прежде чем я продолжу, сделаю одно замечание, чтобы успокоить тех, кому моя история покажется слишком безнравственной, хотя сознаю, что этим нарушаю стройность повествования.

Матье Матюрен и Жанна Арден были женихом и невестой. И помолвлены они были больше двенадцати лет.

Как я уже сказал, с того мгновения, как я услышал слово «Кейн», кое-что стало мне ясно. Но я человек последовательный, как уже упоминал, добросовестный и люблю доводить дело до конца, даже если приходится выбираться за пределы округа. И через десять дней был уже в Кейне. Это провинциальный город, пыльный и скучный. Достопримечательностей там мало, разве что тюрьма. Тюрьма там большая, еще с тех времен, когда город был резиденцией Южного приората ордена святого Маврикия. А главное, она непосредственно связана с нашей историей. Потому что ее начальником до недавнего времени был человек по имени Николас Матюрен.

Он, вероятно, рожден был начальником тюрьмы. Честный, неподкупный, истово религиозный. Лет на пятьдесят раньше, когда еретиков у нас, да и в более просвещенных странах еще вовсю жгли и вешали, он был бы сущим проклятием для заключенных (впрочем, и после бывали события… но это я забегаю вперед), а сейчас – просто суровым чиновником. А также домашним тираном. Может быть, тираном – это сильно сказано, но уж самодержцем – точно. Для чад и домочадцев его слово было законом.

Чад было много – шестеро, правда, двое умерли во младенчестве. Не довольствуясь этим, однажды он привел в дом маленькую девочку – ей и пяти лет не было – и заявил, что намерен вырастить ее у себя в доме, а по достижении ею зрелых лет выдать замуж за своего старшего сына Матье. Никому из домашних даже не пришло на ум оспорить это категоричное решение, более смахивающее на приговор, меньше всего самому Матье, который был на семь лет старше своей нареченной. Хотя, возможно, он просто не думал о столь удаленных по времени событиях.

Я же должен добавить, что все сведения, собранные мною в Кейне, стоили мне огромных трудов. И не потому, что горожане неохотно распространялись о Великом Скандале. Напротив. Просто о годах, прошедших с появления Жанны до преступления, мало что можно было сказать.

Матье Матюрен, достигнув юношеского возраста, покинул отеческий дом (но не против воли родителя, а наоборот, повинуясь ей) и поступил в драгуны. Если бы дело было в столице, происхождение сильно отравило бы ему жизнь. Но в городах, подобных Кейну, где хорошее общество крайне невелико, начальник тюрьмы – это просто государственный чиновник, вполне уважаемый человек. И клеймо «сын тюремщика» Матье Матюрена не коснулось. По службе он продвигался прилично, но не блестяще. Вообще о нем мало кто мог поведать что-то определенное. Он был из тех, о ком говорят «звезд с неба не хватает». Впрочем, ничего плохого о нем тоже нельзя было сказать. Вы таких людей наверняка встречали, знаете – молодой человек, исполнительный, доброжелательный, чаще всего белобрысый. (Я помнил, что у Матье Матюрена были светлые волосы. Обо всем остальном в его наружности после того, как он разнес себе череп, я предпочту умолчать.) Вполне уместен как на военной, так и на гражданской службе. Если за ним водились какие-то грехи – а как же без грехов по молодости лет в драгунах? – то столь незначительные, что согражданам не запомнились. Судьбу, предуготовленную ему отцом, он, похоже, принял не только покорно, но и с легким сердцем.

Если Матье Матюрен почитался окружающими за человека ординарного, то его невеста представлялась и вовсе пустым местом. Я сомневаюсь, что до дня преступлении ее вне семейного круга вообще кто-то замечал. Впрочем, для женщины, говорят, это ценное качество. Все свое время эта маленькая, бледная, круглолицая девушка отдавала домашним трудам. Если кто-нибудь заподозрит, что Матюрен-старший взял в дом бедное дитя, чтобы обзавестись бесплатной прислугой, позволю себе возразить. Собственные дочери Матюрена вели тот же образ жизни. Взгляды Матюрена на женское воспитание были чужды новейших веяний – женщина должна знать свое место, полагал он, и быть хорошей хозяйкой. Вот умению вести домашнее хозяйство девушку и учили. Ну и еще грамоте (в чем я имел несчастье убедиться) и основам счета, чтобы на рынке не обманули. Правда, в этой сфере вряд ли и сыновья Матюрена получали лучшее образование.

Жанна хорошей хозяйкой, без сомнения, была. А вот о чем она думала и думала ли вообще, никто не интересовался.

Матье Матюрен посещал отцовский дом по праздникам и, следовательно, с невестой своей виделся. Однако, учитывая строгие порядки дома и суровый надзор старших, они никогда не оставались наедине, да и в присутствии посторонних вряд ли сказали когда-нибудь друг другу что-либо, выходящее за рамки «здравствуй», «до свидания» и «передай, пожалуйста, чашку».

Наконец Николас Матюрен назначил день свадьбы. Жанне исполнилось семнадцать лет – вполне созрела для брака. Матье – двадцать четыре, уже не мальчик, пора обзаводиться семьей.

За две недели до назначенного срока Николас Матюрен найден был в своей комнате зарезанным. В груди у него торчал кухонный нож, которым Жанна накануне чистила рыбу.

По осознании этого факта кинулись искать девушку. Она исчезла.

Из-за суматохи не сразу была замечена раскрытая рукописная книга, лежавшая на столе убитого. Тем более что книга подлежала ведению тюремной канцелярии и находиться на столе начальника тюрьмы имела полное основание. Только после обыска в комнате пропавшей невесты удосужились взглянуть на страницу, на которой был раскрыт тюремный гроссбух. Записанное в ней в сочетании с письмом, найденным в комнате Жанны (точнее, оставленном на видном месте), и пролило свет на произошедшее.

Письмо было анонимным. Неизвестно, каким образом оно попало к Жанне. Скорее всего ей подсунули его в церкви или на рынке – больше она нигде не бывала. Автор письма сообщал, что по воле Господней успел попасть в Кейн раньше, чем свершилось тяжкое преступление, которое, впрочем, есть лишь отголосок еще более тяжкого преступления, совершенного около тринадцати лет назад.

Я уже упоминал о печальных происшествиях, которые случаются, когда установившиеся было принципы веротерпимости колеблются. Именно в указанное время учинились в нашем королевстве очередные гонения на протестантов. И тогда же, сообщал автор письма, преследуемый протестант по имени Ефрем Арден попросил помощи и убежища у друга своей юности Николаса Матюрена. Тот убежище обещал. Но когда Ефрем Арден с женой и маленькой дочкой явились в указанное убежище, их арестовали, причем возглавлял солдат не кто иной, как сам Николас Матюрен. Дитя оторвали от родителей, а последних направили в Кейнскую тюрьму. Там они пробыли некоторое время, а потом их перевели в столицу, где состоялся большой процесс над диссидентами. Всю эту историю рассказчик слышал лично от Ефрема Ардена. Их судили на одном процессе, но повезло рассказчику больше, ибо ему смертный приговор заменили каторгой, а Ефрем Арден и жена его Герда были казнены. И хотя петли на их шеях затянул палач, убийца их – Николас Матюрен, да будет он проклят вовеки. И вот теперь, вернувшись с каторги, автор письма узнал о предстоящей свадьбе Матье и Жанны. Он заклинал Жанну отказаться от этого брака, ибо смешивать кровь убитых с кровью убийцы есть мерзость и грех перед Господом.