Текст книги "В едином ритме. Три повести"

Глава 3

Откуда взялся там этот слепой?

Помешал мне. До сих пор рука болит – так сильно он схватил меня.

Одна нога была в воздухе, оставалось только оторвать вторую. Я могла бы уже встретиться с мамой, ела бы праздничный торт.

Этот мир ненавидит меня. Привёл на планету по ошибке, не принимает, оставляя изгоем, и даже не даёт мне уйти. Подсылает всяких слепых, мешает увидеть маму.

Как он вообще оказался в это время на крыше? Я же слышала звуки гостиничного рояля, когда бежала к лифту. Ещё подумала: неужели эти скряги-жильцы действительно получают искреннее удовольствие от классической музыки? Или они делают вид, что интересуются искусством (так же, как меряются кошельками – когда только при посторонних дают нам щедрые чаевые)?

Этот слепой сказал, что любит. Как он может любить меня? Ах да, он не видит мой шрам. Но как вообще можно любить, если не видишь объект любви? Мы разговаривали то всего пару раз – обменивались дежурными фразами. Теперь вспоминаю, что каждый раз при встрече у него был радостный голос. Всё время спрашивал как дела. Я думала, он у всех это спрашивает, от скуки или от успешности (директор ценит его).

Он сказал о любви очень естественно. Как будто уверен в этом чувстве. Может быть, он действительно что-то во мне нашёл? Но что, не видя меня, не общаясь?

Я так резко ему ответила. Он спас меня от смерти, признался в любви, а я презрительно надавила ему на больное место. Стыдно. Надо подойти к нему.

Глава 4

Больше всего на свете я хочу быть с ней. Но по силам ли мне, слепому, сделать её счастливой?

Для женщины важно, чтобы мужчина восхищался ею. Любовался каждым шагом, взглядом, поворотом головы. Делал комплименты, заметив её новое платье или милую причёску. Ловил восхищённые взгляды на неё других мужчин.

А я не вижу. По крайней мере так, как видят зрячие. Если она будет со мной, я не смогу делать комплименты её новым нарядам. Не увижу, как она сервирует ужин (хотя я хотел бы сам готовить для неё). Не смогу оценить красоту эротического белья на ней (хотя несомненно ярко опишу удовольствие от прикосновений к её телу).

Не сумею любоваться моей женщиной спящей, а утром восхищаться её ангельской улыбкой. Я не увижу изгибы её тела и блеск глаз в моменты близости. Когда утром захочу приготовить для неё кофе и принести его в постель, у меня не получится нарисовать красивое и ровное сердце из молочной пены.

Для зрячих людей все эти видимые мелочи важны. А для меня, ограниченного мраком, они недоступны. Так имею ли я право лишать её этого?

Будучи с ней, я каждую минуту говорил бы о своей любви, заботился бы о ней, касался её, ласкал. Если бы она уснула, я не смотрел бы на неё спящую, а слушал бы дыхание, наслаждался бы запахом её волос и нежностью хрупких плечей в моих объятиях.

Но я не увидел бы, если бы она прошла мимо меня с другим мужчиной. Об этом страшно даже думать. А может быть она уже проходила мимо меня в компании другого? Нет, это не так, нет у неё никого другого!

А если произойдет чудо и она согласится пойти со мной на свидание, как я узнаю, что она уже пришла? Вот дурак, есть же телефон. Да и я почувствую её приближение – это точно!

Я давно перестал думать о таких вещах, привык к тому, что я слепой. Но с ней всё по-другому. Боюсь разочаровать её, не хочу, чтобы она чувствовала мою ограниченность. Я мечтаю быть полноценным мужчиной для своей любимой женщины.

Глава 5

Он играл. Что-то грустное, но наполненное не отчаянием, а какой-то сосредоточенной тоской. Неизвестная мелодия, классику я узнала бы.

Мама часто играла на фортепиано, когда отца не было дома. Поначалу, я подсматривала заголовки нот, а потом стала узнавать мелодии на слух.

Заглянула в зал. Не было никого, только он за роялем. Вошла и села в кресло в первом ряду.

– Привет. Хорошо, что зашла, – сказал он, доиграв.

Старалась заходить тихо, чтобы не мешать. Но, видимо, он услышал шорох. Говорят, у слепых тонкий слух. Но как он мог понять, что это именно я?

От этого странного ощущения (он почувствовал, что это была я, а не кто-то другой) стало не жутко, а, наоборот, почему-то, хорошо. Он показался родным – единственным родным человеком в этом чужом мире.

– Очень красивая композиция. Чья она?

– Моя.

– Ты пишешь музыку?

– Бывает.

Пришла извиниться, а разговор получается такой, как будто ничего не произошло.

– Прости, что нагрубила вчера. Там, на крыше…

– Ничего.

– Ты уже домой? Можем пойти вместе, если хочешь.

– Да, конечно! – мне показалось, он обрадовался. – Сейчас, только вещи соберу.

– Хорошо, я подожду.

Собрал ноты, закрыл крышку рояля, придвинул стул поближе к инструменту и положил ноты в шкаф – он проделывал эти действия уверенно. Как любой зрячий человек. Наверное, уже на автомате.

Заминки были заметны только тогда, когда он спускался со сцены – немного замедлил темп. Но, видимо, его ноги уже знали ширину ступенек, поэтому шёл он, не теряя равновесие.

Спустился со сцены.

– Пошли!

Глава 6

После обеда мало кто из постояльцев остаётся в гостинице – гуляют по городу. Персонал занят своими делами. Поэтому я могу играть на рояле в одиночестве. Мне нравится звучание зала. Это не то, что звук инструмента, стоящего в обычной городской квартире. Видимо, архитектор гостиницы отлично разбирался и в акустике.

Хотел услышать, как зазвучит здесь менуэт, который написал вчера, думая о ней. В процессе игры снова переживаю всё то, что произошло на крыше. Больно – от её грубости, но ещё больше от того, что ей самой больно. Видимо, это после аварии она так ожесточилась.

Странно. Вчера, когда играл дома, менуэт был в миноре. А сегодня руки наполнили мелодию надеждой – у меня никогда не получается её потерять (сам поражаюсь, насколько крепко мои зубы вцепились в эту хрупкую, но сильную девушку – покинутую на дне ящика Пандоры).

Кто-то зашёл в зал. Звуки были едва уловимые. Зрячий человек, наверное, и не услышал бы. Но у слепых свои отношения с воздухом. Без его помощи я бы не справился. Воздух как будто берёт меня за руку и ведёт через мрак, в котором я нахожусь всегда, почти всегда. Он, воздух, транслирует мне малейшие свои колебания.

Я не просто слышу, что кто-то вошёл в концертный зал, я ощущаю как этот кто-то затаил дыхание. Как человек отбросил волосы – сделал это легко и женственно. Как она тихонечко вздохнула. Как в этом вздохе было одновременно и наслаждение музыкой, и предвкушение разговора, и чувство вины. Конечно, я понял, что это она! И моё сердце сделало прыжок. Подпрыгнуло от радости так, как оно поступает по дороге на побережье. Когда, достигнув верха горы, начинаешь медленно съезжать вниз и тебе открывается во всей красе оно – долгожданное море. Всё-таки я счастливый: я видел море своими, тогда ещё зрячими, глазами.

А она сидела здесь. В этом зале. В первом ряду, на третьем сиденье справа, так что ей были видны мои невидящие глаза, руки, весь я. Играю сейчас для неё. Момент, о котором я так долго мечтал.

Доиграл. Поблагодарил её за то, что пришла. Она замешкалась. Видимо, удивилась: ведь я узнал её до того, как она начала говорить. Предложила выйти с работы вместе.

Сегодня ещё и тепло. Я счастлив!

Глава 7

Вышли вместе из гостиницы. Он предложил проводить меня. Я чуть не вызвалась сопроводить его – он же слепой. Хорошо, что сдержалась.

Передвигается по улицам он очень уверенно. В правой руке держит палку. Но мне казалось, что это не палка-поводырь, а цветок с длинным стеблем, которым он весело размахивает по сторонам. Совсем не было ощущения, что я иду с инвалидом. Он вёл себя как полноценный, ничем не обделённый, мужчина.

Было тепло, даже слишком – для осени. Он сказал, что этот год признали самым тёплым за весь период существования метеонаблюдений. Даже если это не так, я верю ему.

Он интересуется мной. Есть ли у меня друзья, как провожу свободное время, что люблю. Вплоть до того, что я предпочитаю: трамваи или троллейбусы, сухую погоду или дождь, кофе с сахаром или без… Он любит море и удивился, когда узнал, что я никогда не была на побережье.

Странно, но мы совсем не говорили ни о моём шраме, ни об аварии, ни о родителях. Как будто он уже знает обо всём. Мне кажется, мы знакомы сто лет, и теперь я уже не понимаю, как могла жить без общения с ним.

Он предложил посидеть на солнышке у реки, купил мягкое мороженое. Я согласилась.

Мы сели не на скамейке, а на самый край тротуара – возле воды. Я удивилась, как он искусно проделал это, не боялся упасть. Он предварительно вытянул вперёд свою палку (в тот момент она уже казалась мне не цветком, а волшебной палочкой). Я даже не заметила, чтобы он прикасался к тротуару или к столбикам на краю мостовой. Он как будто пощупал воздух и ловко уселся рядом со мной.

Мы ели мороженое и болтали ногами над водой. Он знал, что внизу плавают утки и иногда бросал им крошки от вафельного рожка. Хотя я даже не говорила ему про уток.

Мы обсудили столько всего за пару часов, что я уже и не вспомню все темы нашего разговора. Но я точно могу сказать, что этот вечер – самый счастливый в моей жизни.

Глава 8

Не зря надежда не оставляла меня, мы провели вместе сегодняшний вечер! Я провожал её после работы.

Она чувствует себя виноватой, это ощущается. И не привыкла к общению. Старался спрашивать только о приятных вещах. Я знаю, что о шраме, об аварии она думает постоянно – хотел, чтобы отвлеклась от этих мыслей. Знаю, потому что сам часто думаю о родителях, о пожаре, о своей слепоте, хотя уже пять лет прошло. А с ней это случилось всего год назад, рана ещё не затянулась.

У неё здесь нет ни одного друга, она не гуляет по городу. Избегает людей. Не стал спрашивать почему, я понимаю – ей неприятны взгляды прохожих, замечающих шрам.

Такое ощущение, что она считает себя недостойной наслаждаться моментом, солнцем, тёплым ветром, запахом сладкой ваты, плеском воды возле мостовой.

Предложил посидеть у реки, купил мороженое. Взял самое вкусное, по совету уже знакомой мне продавщицы. Мы расположились прям возле реки. Мне нравится слушать воду и то, как у ног плещутся утки. Обычно я приношу хлеб и кормлю их. Но сегодня уткам приходилось довольствоваться кусочками от вафельного рожка.

Мы общались без остановки, это хорошо. Сначала темы предлагал я и пытался её разговорить. А потом и она начала задавать вопросы. Оказывается, она хорошо разбирается в музыке, когда-то играла на гитаре и даже пела под гитару (теперь я не успокоюсь, пока она не споёт для меня).

Она смеялась – чему я безумно рад.

Моя мечта исполнилась: она была рядом и, наконец, радовалась жизни! Смеясь, она иногда касалась моего плеча. И тогда лёгкий приятный ветерок разливался по всему телу, подходил к горлу и заставлял меня улыбаться от счастья.

Глава 9

Он кажется таким добрым и предупредительным. Когда я выхожу после смены, он всегда ждёт меня внизу – даже если давно освободился и даже если у него выходной. Он обычно стоит прислонившись к перилам моста – говорит, плеск воды успокаивает. Всегда спрашивает, не устала ли я. Предлагает поужинать и не позволяет мне заплатить за себя. Каждый вечер провожает домой.

Но у меня не получается довериться ему. Я боюсь, как бы он не стал таким, как мой отец.

Поработав полдня шофером, отец проводил всё время на диване – переключал кнопки пульта и пил. Напившись, он придирался к маме, говорил, что она испортила ему жизнь (не знаю, почему он так думал). Иногда в дело вмешивались конечности. Чаще руки, ногам он давал волю не каждый раз – на ногах пьяному и устоять то сложно. Я боялась за маму и всегда прислушивалась к тому, что творилось за их дверьми. Я слышала разговоры, крики, обвинения. Больше всего во время этих ссор меня пугало затишье. Тогда я бежала в комнату родителей – чтобы проверить, жива ли мама.

Однажды, когда ворвалась к ним, я увидела, что руки отца были на шее мамы. Он пытался задушить её, а она старалась его оттолкнуть. Я помню, вернее мои руки помнят, как, подбежав, я засунула пальцы в просвет между шеей и его ладонями. Пыталась отвлечь, чтобы мама могла вырваться на свободу. Отец оттолкнул меня с такой силой, что я отскочила в другой конец комнаты и ударилась головой о тумбочку. Мама испугалась за меня, озверев, освободилась из его рук и подбежала ко мне. Видимо, я потеряла сознание, потому что очнулась у крёстной (мы всегда скрывались у неё, когда отец лез драться).

Я не плачу сейчас. Эта боль внутри как комок – неразмоченный. Такой твёрдый остроконечный комок из не до конца пережитого горя. Он колется изнутри – в сердце, как будто хочет вытолкнуть сердце наружу. Слёзы не смогут его размочить, он внутри навсегда.

Я не стремлюсь забыть те моменты, потому что знаю, что не забуду, потому что не могу позволить себе забыть, потому что боль эта – невыдуманная. Моя любимая мамочка страдала от этого наяву и она также не смогла бы забыть, если бы была жива. Я не имею право стереть это из своей памяти.

Глава 10

Когда ослеп, поначалу, было непривычно разговаривать с людьми. От меня теперь оказались скрыты их жесты, мимика, взгляды, ухмылки. Но вскоре я понял, что есть нечто важнее внешнего, есть то, что вернее говорит о человеке – его голос. Зрячих людей от голоса собеседника отвлекает как раз внешнее. А у меня нет других критериев, поэтому я всецело полагаюсь на голос и он не врёт. Голос не подделаешь.

Мне нравятся спокойные голоса – без надрыва и резких колебаний. Но не монотонные. Низкие голоса я люблю больше, чем высокие. Терпеть не могу голоса писклявые – их обладатели как будто постоянно бьются в истерике.

Какой голос у неё? Невысокий, но и не слишком низкий. Мягкий и нежный, но в то же время уверенный и глубокий. За последние дни она не сказала мне ни одного грубого слова, открыла мне подлинную себя. И я так ей за это благодарен!

Её голос успокаивает, умиротворяет, как будто находиться рядом с ней – моё предназначение. Хотя моментами действие её голоса на мой мужской организм совсем не успокаивающее – наоборот, всё тело реагирует. Я забыл, что это такое. Никогда не был близок с женщинами, но раньше я хотя бы видел их.

Когда начал играть на рояле в гостинице, ко мне иногда подходили знакомиться девушки. Я заставлял себя пообщаться с ними от силы минут десять и быстро находил повод сбежать. Настолько они казались чужими. А как-то одна женщина за разговором положила руку на мою ногу: поглаживая, она передвигала ладонь вдоль внутренней части моего бедра. Это было омерзительно, мне хотелось провалиться сквозь землю – настолько далёким казался мир вокруг.

А с ней всё по-другому. Она притягивает меня. Не успев проститься с ней вечером, я уже жду не дождусь, когда снова услышу её голос.

Глава 11

Мы гуляем каждый вечер, после работы. А в выходные – целый день. Нам везёт с погодой: необычайно тёплый октябрь.

Он знакомит меня с городом. Я живу здесь уже год, а знаю только маршрут из дома на работу. Раньше я не любила прогулки. Было ощущение, что все смотрят на меня как на прокажённую. А недавно поймала себя на мысли, что последние недели совсем не вспоминаю про шрам. В мире моего нового друга нет этого шрама, как и нет надменных красоток, презрительных взглядов, роскошных автомобилей, нет тех, кто наряжен по последней моде, и тех, кто одет в лохмотья. Он не обращает на всё это внимание, потому что не видит. А для меня это стало неважно. Главное, он теперь рядом – тот, кто понимает.

У нас есть любимые места. Моё самое любимое – на востоке города. Выйти к нему можно, пройдя по тихим уединённым улочкам. Это неприметное на вид, даже мрачноватое, здание, приютившееся у реки. С главной улицы видна только его стена – она будто врезается в воду. Это дом престарелых. Брошенные старики доживают здесь свой век.

Вход в этот дом свободный, наверное, потому что никто сюда не ходит. Если зайти внутрь и пройти сквозь здание, попадаешь во внутренний двор. Я благодарна тому, кто построил это место: у стариков есть хотя бы прекрасный двор. Ну как прекрасный, обычный двор с шестью лавочками, но здесь тихо и спокойно. Мы стесняемся садиться на лавочки, даже если они пустуют, – не хочется лишать одиноких бабушек и дедушек хотя бы этого. Мы выбираем место у воды, куда склоняются ветви ивы и закрывают нас от остального мира.

Когда мы бродим по внутреннему двору, старики наблюдают за нами из окон. И мне почему-то кажется, что они рады за нас.

Мне нравится гадать: сколько необычных судеб скрывают стены дома престарелых, сколько историй любви могли бы рассказать эти брошенные люди, сколько желаний так и остались неисполненными… Я люблю это место, хоть оно и навевает грусть.

Глава 12

Бабье лето задержалось. Конец октября, а тепло как в августе. Наверное, солнце радуется тому, что мы с ней, наконец, вместе. Мой друг ветер своими тёплыми порывами иногда подталкивает нас вплотную друг к другу – он будто поженил нас уже, обдувая.

Я люблю каждый месяц года. Особенно после того, как разучил «Времена года» Чайковского. Октябрь мне нравится тем, что он подлинно осенний: это уже не сентябрь со своим сожалением по ушедшему лету и не ноябрь с его законным предвкушением зимы. В октябре в нашем городе почти нет дождей. Ноги утопают в листьях всё глубже. Вокруг умиротворение, нежное очарование и лёгкая печаль.

Мы гуляем каждый день, уже третью неделю. Она совсем не знает город. Показываю ей тихие приятные улочки, скверы, узкие старинные мосты через каналы.

Её любимое место совпало с моим – дом престарелых у реки. Нас привлекает здесь одно и то же: тишина и грусть. Раньше, когда приходил сюда один, я просто слушал: шорох листьев, плеск воды, пение птиц, отдалённые голоса жильцов. А теперь я ещё и вижу: она описывает мне всё происходящее. Говорит, что у этого дома несчастный вид. Здание вплотную примыкает к воде – как будто бедный родственник нашёл приют возле этой небольшой и тоже, по её словам, грустной реки. Во внутреннем дворе есть лавочки, обычно они пустуют, но мы не садимся на них. Наше излюбленное место – у самой реки, где ветви плакучей ивы ниспадающими каскадами опускаются почти до земли.

Она говорит, что, когда мы идём по двору, жильцы наблюдают за нами из окон. Мне нравится, что её это не злит, а, наоборот, как будто радует. Может быть, они наблюдали раньше и за мной, я же не видел.

Она стала в эти дни моими глазами. Пять лет назад я потерял зрение и всё окружающее потускнело до черноты. Но, встретив её, я обрёл то, что вновь открыло для меня мир, наполненный красотой и яркими красками, – любовь.

Глава 13

Иногда я пробую погрузиться во тьму.

Пытаюсь поставить себя на его место и закрываю для этого глаза. Хочу почувствовать воздушные колебания, о которых он говорит. Пробую так сидеть, ходить по квартире – при этом натыкаюсь на стены, спотыкаюсь о стулья, не вписываюсь в двери, если перехожу из комнаты в комнату. Но главная помеха – мне становится страшно. Опасаюсь остаться такой, не хочу потерять способность видеть. Каким же он должен быть сильным, что сумел привыкнуть к мраку и не бояться мир вокруг! В отличие от меня, трусихи.

Человек, который знает из новостей о возможных преступлениях, нападениях, авариях, слышал о ядовитых насекомых, опасных животных, маньяках, наконец, – становится теперь совершенно безоружным.

Если бы я не могла видеть, у меня была бы, наверное, неутихающая паника.

Больше всего я боялась бы людей – не знаешь, чего от них ожидать. Люди подстраивают козни даже когда видишь выражения их лиц, ухмылки, читаешь презрение, зависть или ненависть в их глазах. А если зрение недоступно – как понять, что у них на уме? И как, в случае чего, сбежать? Если нападут – не спастись.

Я говорила ему об этом, спрашивала, как ему удаётся не бояться людей. Он говорит, что не нужно бояться, что люди не так страшны, как мы думаем друг о друге.

Он не видит, но слышит людей и чувствует ранимость в их голосах. Для него голос – зеркало человека. По голосам он ощущает, что у каждого есть то, что помогает не ожесточиться вконец. Это могут быть больные близкие, светлые мечты или любимая девушка, даже если с ней нельзя быть вместе.

Он учит меня не бояться: будущего, людей вокруг, собственных слабостей и того, что он исчезнет (наверное, этого я стала бояться больше всего).

Глава 14

Если бы мне сказали, что вернут зрение, но лишат слуха, – отказался бы от зрения. Да, я жажду видеть море, голубое чистое небо, зелёные с перламутром луга, а главное – её. Но если ради этого пришлось бы отказаться от способности слышать её голос, робкие нашёптывания о любви, музыку, шум морского прибоя – лучше умереть.

Я живу звуками. Они раздаются отовсюду и складываются во всевозможные мелодии. Пространство, которое зрячим людям кажется пустотой, на самом деле пропитано музыкой. Весь окружающий мир – это музыкальные пейзажи, которые записаны в воздухе на неосязаемом нотном стане.

Когда играю или слушаю, особенно классику, музыка будто растворяет оболочку – тело, и весь я, каждая моя клетка, окунается в звуки. Сердце наполняется радостью. Ноги качаются в ритме мелодии. Руки плавно отбивают такт. Я мечтаю стать дирижёром. История знает случаи, когда дирижёрами становились незрячие люди – значит, у меня есть шанс.

Иногда я дирижирую, стоя на крыше отеля. Встаю на самый край здания, облокачиваюсь на перила и, в компании с обдувающим меня ветром, слушаю происходящее на 24 этажа ниже. Я не могу видеть красоту ночного города, но пропускаю через себя всё, что слышу. Грохот снующего по улицам транспорта, сигналы нетерпеливых водителей, шум из соседних ночных клубов, крики, иногда ругань, сирены, рёв мотоцикла, гулкое эхо людского шёпота, шелест листьев, шорох покрышек по мостовой… Для меня всё это – музыка города, выразительный полный симфонический оркестр из живых звуков.

Не видя, я улавливаю каждый шум, каждое движение воздуха, каждую мелодию городских инструментов.

Здесь и струнные смычковые. Провода троллейбусов напоминают напряжённый, слегка сдавленный на нижних струнах, звук виолончели. Скрипка живая – на ней слишком виртуозно для этого места и времени играет уличный музыкант.

За духовые отвечают птицы, со своей нежной и тонкой песней флейты. Мой друг ветер исполняет протяжные эпизоды в легато на английском рожке с его густым и мягким тембром.

Ударные инструменты отбивают ритм со всех сторон. Грохот поездов по близлежащей железной дороге. Гармоничное звучание церковного колокола. Бой часов на городской башне – как резкий тембр ксилофона. Звуки отбойного молотка. Незамысловатая симфония из стука тарелок на ресторанных кухнях.

Когда слушаю исполнение этого городского оркестра, мои руки непроизвольно поднимаются и я начинаю дирижировать игре звуков. Однажды я совсем забылся и не услышал, что она подошла и стояла позади, наблюдая за мной.