Текст книги "Пустынная дорога смерти"

Хотел ли он убивать? Да, хотел. Никто так и не нашёл тело той проститутки с Хайзер-Хилл-стрит. Её никто не искал. Он помнил, как шёл ночью по пустынной улице. Она была очень пьяна, тушь потекла, алая, вызывающе яркая губная помада неряшливо размазалась по лицу. Она шла, шатаясь из стороны в сторону. Никчемная, пустая кукла. Он даже не задумывался, что она может быть светлым ангелом, падшим во мрак и грязный разврат мерзких, холодных и безразличных, человеческих душ, смердящих гнилью и дымом. Быть может жизнь её выгнала на улицу сурового, дикого города, её мать и отец умерли, не успев сказать чего-то очень важного, родственники бросили в одиночестве, отобрав наследство. Быть может именно тогда грязь поглотила её, заставила выживать таким омерзительным способом. Но в тот момент он не задумался над этим. Она упала, разбив в кровь коленки, её вырвало на его новые, чистые ботинки… это была случайность, безумная и резкая вспышка неконтролируемой ярости… его пальцы сомкнулись на её горле… Да, её никто не искал… а тело… гиблые болота Грейвс Сити непроходимы… они умеют хранить тайны в гнетущей темноте и удушливых испарениях, в бездонных, вязких трясинах… Дина тошнило, на любу выступили блестящие, небольшие капли пота. Он помнил, как нёс её тело во мрак лесных, туманных сводов, как мерзко щекотали её волосы его щёку и шею. В тот момент она казалась полым манекеном, выброшенным жизнью на обочину грязного шоссе под названием «Мир». Она была просто ненужным, человеческим мусором с некогда бившимся сердцем. Он освободил её от этого. Его ярость сделала это… он был просто зверем, вкусившим человеческой крови и обезумившим от этого.

Руки Дина дрожали. Кто-то видел его тогда, 5 лет назад, в том тёмном, негромко переговаривающемся лесу. Видел и запомнил. Кто-то рассказал ей об этом. Эта мысль испугала его, сковав бешено бьющееся сердце и тёплое тело холодными когтями ужаса.

Он посмотрел в окно. На скрюченной, одинокой ветке снова сидел ворон, но только этот был крупнее предыдущего. Казалось, что глаза его, бездонные, иссиня-чёрные, почти человеческие, были полны многовековой, великой и безграничной мудростью. Его переливающиеся перья посеребрил сверкающий, словно звёздная пыль, иней. Увидев, что за ним наблюдают, он вспорхнул со скрюченной, оголённой ветки и скрылся в рассеивающейся, мутной темноте.

Смерть… Он помнил, как умирал… Оставив холодный, горький кофе на столе Дин пошёл в спальню и начал собираться. Впереди его ждал безумный, безутешный день.

3

Джим сидел в гнетущей тишине и одиночестве, сгорая от нетерпения и ожидания. До этого он позвонил Виктории, чтобы спросить её о самочувствии. Когда они расстались накануне вечером, она была в ужасном, удручённом состоянии. Она не выходила у него из головы. Её большие, открытые, печальные, заплаканные, зелёные глаза, растрёпанные огненно-рыжие волосы, лёгкий, здоровый румянец, причудливые веснушки, светлые ресницы и пухлые, алые, потрескавшиеся губы – всё это заставляло его сердце биться чаще. Ему хотелось приласкать её, почувствовать её успокаивающее тепло, сберечь её от всей тьмы и холода грязного мира и разлагающегося общества. Она была рада, что он позвонил ей. Сказала, что брат не вернулся домой ночевать, пришёл только под утро уставшим. Он объяснил ей, что ночевал у девушки. Виктория видела один раз Николь мельком и сразу поняла, что он был именно с ней. Эта роскошная, необычная девушка пугала её. Было что-то едва уловимое в её пламенном взгляде и изящной походке, что-то хищное и противоестественное, поддельное и нечеловеческое. Джим успокоил Викторию, сказав, что это возможно всего лишь ошибочное и неверное первое мнение и на самом деле Николь милая и доброжелательная девушка. Он сам не верил в свои слова, ощущая перед ней невольный, беспричинный страх. Но Джим не хотел угнетать и без того расстроенное и измученное сознание Виктории своим мнением. Он не знал любовь это или временный, пылкий интерес, но мысли его рядом с этой нежной, чувствительной девушкой путались и его сердце наполняло только одно желание: оберегать это хрупкое, беззащитное существо, светлый и тёплый лучик солнца в вечном праздном человеческом жестоком царстве тьмы и безразличия. Джим ждал Дина, сидя в удобном, уютном кресле в роскошной, светлой гостиной фамильного дома Эландеров, выполненной в серебристо-лиловых, приятных и успокаивающих взволнованное сознание тонах. Здесь приятно пахло пряностями и свежим, зелёным чаем, перебивая отвратительный запах сырости, исходивший от старого, грубо и мощно сделанного камина. Мебель здесь была сделана на богатый, замысловатый стиль викторианской эпохи. На полках аккуратных шкафчиков стояли старинные истёртые тома книг разнообразных жанров и эпох. В небольшом серванте мирно покоился, поблёскивая в ярком, белом свете дорогой, искусно расписанный фамильный фарфор матери Джима, единственное, что осталось от наследства её родителей. Он был здесь совершенно один, погружённый в печальные и угнетающие мысли и воспоминания о ней. Он почти забыл, как она выглядела, зато в его память глубоко врезался её приятный, нежный запах с ненавязчивыми нотками цитруса. Его любимая, вечно одинокая, истерзанная жизнью мать… Неожиданно для себя он вспомнил о странном, сумасшедшем незнакомце, сказавшем ему о лживых глазах. Ему стало страшно от этого нахлынувшего мощным, сносящим всё на своём пути потоком воспоминания. Он зябко поёжился и машинально запустил руку в карман, в котором обычно лежали сигареты. Сейчас там было пусто и от этого ему стало ещё хуже. Казалось вся его сущность, каждая клетка, миллионы связанных между собой молекул хотели бы впитать в себя ядовитый, сигаретный дым. К дому подъехала машина Дина.

Джим поспешно накинул пальто, обулся и вышел на улицу. Небо на востоке уже стало серебристо-лиловым, ночь напоминающая, трупные пятна на теле умирающего небесного купола, медленно и с неохотой отползала на запад, словно превращаясь в тень могучего Аббадона. Ветер переменился, теперь он мощно нёс своё холодное, наполненное шепотками смерти и зимы дыхание с северо– востока, изменяя направление вечной скачки табуна диких, неукротимых, железных лошадей по серым, выцветшим крышам обветшалых частных домов.

Фамильный дом Эландеров выделялся среди других строений Грейвс Сити, также, как и фамильные дома Адамсов и Дэвидсов. Некогда этот дом был больше похож на полуразрушенный сарай, именно таким он достался отчиму Джима, Эдварду Эландеру, от дяди, разорившегося пьяницы и картёжника. К тому времени он уже женился на беременной Элизабет Томпсон и имел в кармане приличную сумму денег, доставшихся ему от отца на несколько лет раньше. Элизабет любила природу, она любила бескрайние лесные просторы и мрачные, бесплодные, суровые пейзажи Грейвс Сити, наполненные непокорным духом свободы. В скором времени Эдвард построил ей настоящую золотую клетку, с туманной, тенистой аллей, уходящей в небесную, холодную высь. В сезоны непроницаемой мглы у этой аллеи не было конца, она становилась дорогой, ведущей в другие, невообразимые и недоступные человеческому разуму миры. Перед домом росли две скрюченные, невысокие вишни и большие, пушистые кусты крупных роз разных цветов, которые так любила Элизабет. Она чахла и умирала в тех садах, желая только освободиться и вновь увидеть бескрайние, изумрудные просторы, окинуть их взглядом, лишённым боли и мучений. Аллея была последней её отдушиной, сохранявший и продлявшей её серое, подавленной существования, замедляя развитие болезни. Даже спустя годы двухэтажный, роскошный дом сохранил свою элегантность, сочетающуюся со строгостью и спокойным, заслуженным величием. В его серых, каменных стенах и изогнутых ветках плюща, оплетающих второй этаж дома, сохранились её слёзы, боль и страдания.

Джим шёл по припорошенной липким, тяжёлым снегом дорожке. За эту ночь суматошная метель одела город в белый, похоронный саван, скрывающий ядовитое, чёрное гниение под мнимым великолепием. Он торопливо сел в тёплую машину Дина, прячась от холода и отвращения. Внешний вид сурового шерифа стал ещё хуже, едва ли можно было в нём узнать привлекательного обольстителя с лёгкостью разбивавшего сердца девушкам и оставляющего после себя неизгладимый, глубокий след. Взгляд его казался задумчивым и затравленным, волосы были наспех неаккуратно уложены, глаза впали, под ними залегли глубокие чёрные тени. Он выглядел угнетённым и жутко уставшим.

– Что-то случилось? – участливо спросил Джим.

– Нет, ничего, – презрительно ухмыльнувшись бросил Дин.

– Но я же вижу, что что-то случилось, – печально вздохнул молодой полицейский и устало прикрыл глаза.

– Не лезь в это, Джим, – сквозь стиснутые зубы злобно почти прошипел шериф. – Это явно не твоё дело.

Джим замолчал. Он сонно смотрел в окно, пытаясь на время забыть образ Виктории. Снег уже давно прекратился. Небо полностью посветлело, приобретя приятный, нежный, светло-лиловый оттенок. На фоне него жутко и отталкивающе выделялись чёрные, искажённые силуэты ворон, огромными, бесформенными стаями, напоминающими забытых, древних, циклопических чудовищ, летящих с места последнего неуютного пристанища. Они были изгоями мира и света. Где-то далеко печально и скорбно звучали колокола, словно оплакивая умершую старуху осень.

– Не знал, что София держит цветочный магазин, – отрешённо бросил Дин чтобы разрядить появившееся, гнетущее напряжение.

– Она начала заниматься этим совершенно недавно, – спокойно произнёс Джим. – Она иногда заставляет доставлять цветы даже ночью и рано утром, выезжать на эти особые заказы. Я часто вижу этих бедолаг, которые у неё работают. А что такое?

– Ничего, – буркнул Дин наигранно внимательно глядя на дорогу.

За окнами машины мелькали будто сонные тени дома. Уже отсюда был виден чёрный силуэт Азраила вырисовывающийся на фоне первых, робких золотых лучей и молочно-белого восточного неба. Они свернули на запад, в сторону всё ещё лилового горизонта, убаюкивающего ночной мрак. Вскоре немного покосившиеся, спящие под белым снежным покрывалом, обветшалые дома бедного района закончились, уступая место лесам с вязкими болотистыми почвами и непроходимыми топями, ещё укрытыми полночной тьмой. В них словно скрывалось таинственное и непостижимое нечто, зорко и незаметно наблюдающее за жизнью, медленно ползущей в Грейвс Сити. Наконец они остановились возле ворот кладбища Колд Грейвс. Джим и Дин торопливо вышли из машины и молча направились в сторону небольшой церквушки. Это было белое, аккуратное здание с красивыми, яркими и почти фантастическими витражными окнами, гордо и чётко вырисовывающиеся на фоне скорбного, иссиня-чёрного, холодного лесного пейзажа. Казалось, словно это светлый, солнечный луч робко упал на угнетённую чёрной болезнью землю, несущий святое спасение и покой внутри. Они шли к тёмным двустворчатым дверям по едва заметной тропке. Снег вокруг лежал небрежными, сероватыми клоками, местами обнажая уродливую, сырую землю, и украшал скорбные надгробия и памятники белыми венками из хрупких, тяжёлых, ледяных цветов. Он одел Абаддона в белый, праздничный саван. Открыв одну створку скрипящей деревянной двери Дин и Джим вошли в церковь. Внутри царил уютный сонный полумрак, приятно пахло старым деревом и воском, лишь удушающий, резкий запах ладана вызывал головную боль. На полу лежали разноцветные причудливые узоры, созданные весёлой игрой света и разноцветных стёкол. Все скамьи были пусты и лишь на последней, ближайшей с правой стороны к алтарю склонившись над библией сидел священник. Это был плечистый молодой человек, с пепельно-серыми длинными волосами, собранными в хвост. Черты его гладковыбритого лица были суровы, грубы и мужественны: губы были большими, но не пухлыми, нос был прямой, а скулы квадратными и массивными, но в миндалевидных, серых глазах теплились чувства покоя и умиротворения. Он оторвался от чтения и удивлённо посмотрел на пришедших.

– Здравствуйте, Джим, – приветливо начал он. – Я рад, что Вы пришли ко мне. Вашего друга я увы, вижу впервые. Он, верно, не из моего прихода.

– Я не из чьего прихода, – мрачно бросил Дин, опередив Джима.

– А во что же Вы верите? – с ярко выраженным любопытством спросил священник и встал со своей скамьи, отложив в сторону библию.

– Ни во что, – сухо ответил шериф.

– Невозможно ни во что не верить, – покачав головой сказал священник.

– Значит я просто не верю в Бога и дьявола, а верю лишь в разум и собственные силы.

– Наверное, страшно так умирать, – задумчиво начал священник. – Без Бога и веры. Да и жить так тяжело. Всю ответственность за свои поступки и решение приходится брать на себя. Вы не верите в тьму и ад? В дьявола, толкающего нас на богопротивные поступки?

– Я видел многое, – презрительно искривившись произнёс Дин. – Я видел убийства, грабежи, насилие. И, можете мне поверить, во всех этих поступках не было дьявола, а были люди. Я не видел Бога, а видел людей, сетующих на жизнь и молящихся небесам, ожидая манны и помощи, неожиданного решения всех проблем. Они молятся им и проклинают их, не желая ничего менять. Они винят их в своих бедах и неудачах. Но небеса – это всего лишь небеса. Там нет помощи и даров. Люди сами создают свою жизнь и разрушают её. Не Бог, а они. Люди это всего лишь животные, но с идеями о собственной исключительности, отличности от природы и мечтами. Мы сами создали строй, который ненавидим, проклятую систему, поедающую нас. Мы говорим о Боге, которого нет, но который превозносит нас мысленно над животным миром. Это всего лишь иллюзия. Нам всё время кажется, что наше существование грандиозно, устремленно к великой цели. Именно мы придумали конец света, как праздное завершение нашего существования, ведь нам трудно поверить, что мы всего лишь часть бесконечного биологического процесса. Мир должен умереть с нами в великолепной, невообразимой агонии. Но истинна заключается в том, что мы просто более развитые муравьи, и рано или поздно нас всех положат в землю, как мусор или перегной. В один момент мы просто сгинем. Сложно осознать, что смерть – это просто конец нашего существования, за которым ничего не последует и не будет наград за праведную жизнь.

– Интересная теория, – на удивление спокойно произнёс священник. Стоящий рядом с ним Джим опешил от наглости Дина, ему было стыдно за него, щёки его пылали алым цветом. Но священник оставался всё таким же задумчивым и спокойным. – Вы случайно не Дин Саммерс?

– Мы знакомы? – удивлённо спросил шериф.

– Ваша мать была прихожанкой этой церкви, – печально вздохнув произнёс священник, словно погружённый в далёкие, полузабытые воспоминания. – Я был тогда ещё очень маленький. Она была очень доброй женщиной, казалась мне ангелом, сошедшим с небес. Она часто кормила меня яблоками здесь, в церкви и рассказывала мне о Боге. Её Бог был добрым и всепрощающим. Жаль, что он отнёсся к ней сурово. Я помню Вас и Вашу сестру, Энни. Если честно, то я часто вспоминаю о ней, – он улыбнулся. – Как она там? Я не видел её с детского возраста. Иногда мне кажется, что ради неё я бы отказался от сана и Бога, дарованного мне Вашей матерью. Она, наверное, удачно вышла замуж.

– Она умерла, – холодно и как-то неестественно небрежно бросил Дин. Лицо священника исказилось от боли и замешательства, он медленно сел на скамью. Казалось, он не сразу понял смысл сказанных Дином слов, не мог поверить в их истинность. Он побелел, глаза его покраснели, было видно, что ему едва удаётся сдерживать слёзы.

– Как? Когда? – хриплым, севшим голосом спрашивал он, всё ещё с трудом пытаясь осознать и усвоить в своём рассудке услышанное.

– Её убили 24 года назад, – сухо и отстранённо, с неохотой ответил Дин.

– Кто это сделал? Его нашли? – устремив молящий взгляд на шерифа продолжал расспросы священник.

– Нет, его не нашли. Неужели Вы не знали? – прищурившись, холодно глядя на него поинтересовался Дин.

– Энни была моей отдушиной, – словно не слыша вопроса, растерянно и самозабвенно глядя в пустоту начал священник. – Я до сих пор часто думал о ней, представлял, как она сейчас выросла. Я думал, что она уехала. Мои родители всегда держали меня в ежовых рукавицах, железная хватка отца душила меня. Когда мои родители узнали о том, что я общаюсь с Энни и Вашей матерью, они сначала посадили меня под замок, а потом отправили в школу интернат.

– Вы Дуглас Адамс? – поинтересовался Дин, уже зная ответ.

– Нет, – выдохнул шокированный от происходящего и молчавший до этого момента Джим. – Его зовут Дуглас Эсборн.

– Адамс, – хрипло сказал священник, стыдливо опустив глаза. Джим удивлённо посмотрел на него, впав в замешательство и словно онемев на время от потрясений. – Моя фамилия Адамс. Проклятье по праву рождения. Эсборн это девичья фамилия моей матери. Мне очень жаль Вашу сестру, Дин. И знайте, Ваша мать была необыкновенно светлой и доброй женщиной, несмотря на все трудности её жизни.

– Да, – грозно сдвинув брови, негромко прохрипел шериф. – Она молилась Богу до последнего дня, до самой смерти. Она умерла через год после Энни. Жаль, что тогда Бог её так и не услышал.

– Мне очень жаль, – сочувственно посмотрев на Дина произнёс Дуглас. – Милая Энни. До сих пор мне не хватает её доброты и света. Она яркий лучик в моей жизни. Надеюсь, небеса приняли её душу в свои объятья, принеся ей предвечный покой.

– Небеса, – раздражённо усмехнулся Дин.

– Из-за её смерти Вы потеряли веру? – прищурившись, спросил священник.

– Нет, – с горькой иронией и снисходительностью в голосе ответил Дин и посмотрел в сторону яркого, разноцветного витражного окна. – Я потерял веру из-за людей. Вы видели зажиточных, самодостаточных женщин, гонявших голодных грязных сирот, ничуть им не мешавших, уже лишённых жизнью и этим бессердечным миром детства? Вы видели, как они орали на них, отбирая последнюю веру в добро и людей, не давали им еды и тепла? Они считают этих бедных детей, отбросов противоестественного механизма системы и денег, социальных статусов и положений, мешающих разглядеть истинную, природную суть существования, грязью, избивают и прогоняют с мест холодных ночлегов, а потом вечерами, после посиделок с семьёй молятся Богу за свою чистую душу. И им так уютно, они не видят боли и страдания других, отмаливая грехи. И где же возмездие, где справедливый и всевидящий Бог о котором говорится в библии? Быть может, он ослеп? И где же в этой ситуации Его сущность? Или это дьявол толкал её на такую жестокость? Нет, это просто люди и их настоящая, животная природа. И знаете, по мне так лучше шлюхи, не молящиеся небесам, чем эти старухи, гоняющие беспризорников. Вот истинная грязь. Нас всех делают биологической массой с единым мышлением.

– Люди грешны и черны… – спокойно начал священник.

– Но не из-за Бога или дьявола, – резко оборвал его Дин. – Мы все просто более развитые животные, которым свойственно разрушение.

– Что ж, это Ваша вера, – кивнул Дуглас. – С Богом, или без. Но не думаю, что Вы пришли сюда за этим.

– Вы правы, – неуверенно начал ошеломлённый от услышанного Джим. – Как Вы, наверное, уже знаете, вчера утром на кладбище Сансет Хоррор нашли изуродованное тело Луиса Сиетла. Так вот, в ходе расследования мы узнали о Вашей связи с Беном Питерсом и Райаном Энгельсом, приехавшими в этот город недавно и занимавшимися мародёрством. Они сказали, что действовали под Вашим руководством.

Джим почувствовал на себе жгучий, полный презрения взгляд Дина. Он понял, что снова сглупил и сказал много лишнего. Джим стыдливо отвёл глаза, его уши налились пунцовой краской.

– Что Вы знаете о секте Ангелов Смерти? – прищурившись спросил священник у Дина, потом перевёл свой любопытный, испытующий взгляд на Джима. – А Вы? – не дожидаясь ответа, Дуглас продолжил. – Вы никогда не задумывались над тем, почему у нас в городе много статуй ангелов смерти? Почему даже церковь наша отлична от других? Почему мы много внимания уделяем культу смерти, похоронным обрядам? Почему, в конце концов, сам город носит такое название? Вам, Джим, стыдно этого не знать. Ведь именно Ваш предок был основателем секты. И именно он, вместе с моим предком так повлиял на город. У них в руках были власть, деньги и вера. Я долго искал их архивы. Пол жизни положил на эти поиски. И вот, совершенно недавно мне в руки попала их книга с основами этой тайной верами и её догмами. О, как же долго я с опаской искал нечто подобное в архивах отца, ночами пробираясь в его кабинет и рассматривая все документы при свете свечи. Насколько я понял из всех дошедших до меня свидетельств и документов секта существует до сих пор. Как я уже говорил, Ваш предок, Джим, Самуэль Девидс был основателем секты. Вместе с ним похоронено множество важных документов, но местоположение его могилы до сих пор остаётся неизвестно.

– Самуэль Девидс только мой названный предок, – негромко произнёс Джим. – По крови я не имею к нему никакого отношения.

– Странно, – едва сдерживая улыбку начал Дуглас. Он явно знал нечто важное, но скрывал это. – У Вас явные, ярко выраженные черты Девидсов. У этого семейства крепкое семя. Все рождаются черноволосыми, высокими, синеглазыми вот уже на протяжении как минимум десяти поколений. И эти черты лица… Вне всякого сомнения Вы Девидс.

– Боюсь, Вы ошибаетесь, – с нажимом сказал молодой полицейский.

– Что ж, вполне возможно. Продолжим нашу беседу. Когда я узнал о секте и о циклах убийств, то сразу заподозрил сектантов в их совершении. В найденной мной книге об этом ничего сказано не было. Многое из неё до сих пор остаётся для меня загадкой. Так вот, я решил продолжить изучение секты и поиски документов, поэтому привлёк тех двух молодых людей, о которых вы мне говорили, искавших на тот момент подработку, к делу. Доказать это я смогу, показав вам все те немногочисленные сведения, что мне удалось обнаружить и собрать.

– Что ж, тогда покажите, – отстранённо и холодно бросил Дин и вежливо улыбнулся. Казалось, в этой улыбке было больше фальши и презрения, чем в ежедневной нежности и заботе молодой жены о своём старом, дряхлом, богатом супруге.

Священник сделал вид, что не заметил этого. Он неторопливо встал, машинально поправив массивный крест у себя на груди, и направился к небольшой, едва заметной, деревянной дверце за алтарём, ведущей в его маленький, импровизированный кабинет. Дин и Джим поспешили за ним. Комната, в которую они попали, была небольшого размера. Пол и потолок в ней были выложены чёрными, немного потёртыми керамическими плитами, словно бы впитавшими в себя всю скорбь и уныние этого угрюмого места, тонущего в белёсой, бледной пустоте и чёрных нечётких тенях, а стены казались удручающе серыми и пустыми. Мутный, нездоровый свет пробивался сквозь два узких окна, освещая тучи призрачной пыли. Массивный, старинный, письменный стол из чёрного дерева был завален кипами всевозможных бумаг, исписанных красивым подчерком с затейливыми закорючками, стопками старинных книг с пожелтевшими страницами и с потрёпанными, истёртыми переплётами, небрежно были разбросаны по поверхности стола блокноты, ручки и простые карандаши. Казалось, что среди этого хаоса, настоящих руин разнообразных древних, эзотерических и исторических знаний, никак не находящих себе места в сознании и путающихся в тёмных просторах памяти, невозможно было разобраться и найти то, что было по-настоящему нужно в данный момент. Некоторые люди считают, что здания хранят в своих неодушевлённых, холодных камнях миллионы угасших судеб, похожих друг на друга важными и отчётливыми деталями, чьё-то утонувшее в забвении прошлое. Они считают, что некоторые архитектурные сооружения – это своеобразные почти живые носители памяти. Если это так и есть на самом деле, то это место и есть хранитель ушедшего в пустоту времени. Оно дышало слезами и откровениями простых, грешных и верующих людей, обращавших здесь свои молитвы к милосердному Богу в поисках прощения и небесной благодати. Холодный ветер, проникавший сквозь приоткрытые окна, колыхал лёгкие, белые, полупрозрачные шторы, достававшие до пола. На задней стене, над невысокими, заваленными книгами разных цветов и размеров старинными, массивными полками висел большой крест из чёрного дерева. От желтоватых, потёкших свеч струился, тая в дрожащем, ледяном воздухе робкий, призрачный дымок. Здесь приятно пахло воском и корицей, аромат которой чётко вырисовывал в сознании уютные картины небольших булочных, отделанных на манер Старой Англии и небольших, сумрачных библиотек, со скрипящим деревянным полом. Однако не смотря на столь приятные, домашние и «тёплые» запахи в комнате было неуютно: стены давили своей гнетущей, безумной и унылой серостью, а окрепший, северный ветер заставлял тело и душу дрожать в такт музыке своих мощных порывов.

Джим поёжился. Эта унылая обстановка пугала его пробуждая в израненной, едва зажившей от времени, истерзанной прошлым душе воспоминания о больной, одинокой матери, о скорбной высокой, стройной, готической аллее, ведущей туманными вечерами в заоблачную даль и упирающейся омертвевшими кронами в беззвёздный, сонный, мутный от болезни безразличия небосвод, такой голой и жуткой в ноябре, такой печальной, о холоде смерти и истинной, сакральной и эзотерической ночи.

За окном летали, ища себе скудное пропитание, чёрные, крупные, переливающие на свету вороны, которые кричали, пронзая замогильную тишину этого проклятого, забытого Богом места и нарушая гулкое биение сердца сумрачной пустоты. Они кричали о боли и страданиях, о муках и кошмарах, подслушанных и увиденных ими у живых этой ночью. Казалось, что смерть шутя и играя с угасающей, дряхлеющей жизнью и хитрой судьбой наложила печать гротеска и маску боли на этот лицемерный, тонущий в грехах и безразличии мир. Он вновь вспоминал странный разговор священника и Дина, напоминавший комичную, но в то же время философскую и трагичную беседу Бога и Дьявола. Теперь он понимал терзающую, глубокую душевную, престарелую травму своего друга и поклялся сам себе во всём оказывать ему поддержку и спасать от голодной бездны безрадостного прошлого. Да, Джим был таким, он был готов пойти на любые потери лишь бы близкий для него человек жил счастливо. Он был идеалистом, ищущем в мире справедливость и равенство, две мертворождённые иллюзии, несуществующие в современном обществе.

Дин бесстрастно смотрел со скучающим видом смотрел в открытое окно, на чёрные, гнилые могилы припорошенный лёгкой снежной крошкой. Священник подошёл к столу и торопливо начал рыться в горах своих исписанных и исчерканных бумаг. Вскоре отец Дуглас, сбросив несколько увесистых папок упавших на холодный, истёртый пол с оглушительным стуком, достал старинную книгу с жёлтыми, отсыревшим листами в чёрном, кожаном потрёпанном переплёте. Он осторожно протянул её Дину, словно опасаясь, что в любую минуту от малейшего изменения в окружающей среде, будь то любопытный ноябрьский ветер или неаккуратное, горячее прикосновение, книга превратится в серую, тяжёлую пыль. Дин небрежно взял её в руки и открыл, бросив на священника любопытный взгляд. В его глазах промелькнуло удивление, смешанное со страхом и отвращением. Эта книга была идентична той, найденной возле изуродованного тела Луиса Сиетла.

– Это их библия, – пояснил Дуглас. – Она написана на иврите.

– Наши эксперты разберутся с этим, – отстранённо бросил шериф и с громким стуком резко захлопнул книгу.

– Я надеюсь, что они переведут побольше меня, – вежливо улыбнувшись сказал священник. Если вам удастся узнать что-нибудь интересное, то обязательно сообщите об этом мне.

– Хорошо, – кивнул Дин. – В замен Вы не спешите уезжать из города.

– Всё ещё подозреваете меня? – прищурившись спросил Дуглас и облокотился на изогнутую, роскошную спинку старинного кресла, сделанного в викторианском стиле в серо-чёрных, печальных, иссохших тонах. – Что ж, это Ваша работа, всех вокруг подозревать. Предлагаю Вам сегодня присмотреть за нашими поисками. В то время, как Вам, Джим, я советую поговорить с отцом. Насколько мне известно он знает о секте очень много. Постарайтесь его разговорить.

– О чём Вы говорите, отец Эсборн? – удивлённо, едва не поперхнувшись от услышанного спросил Джим. – Мой отчим, единственный настоящий отец которого я знал, которым горжусь и которому благодарен умер три года назад. Всю свою жизнь он проработал в полиции и никогда никакими мифическими сектами он не занимался.

– У моего предшественника, – медленно начал священник задумчиво глядя в пол. – отца Эрикса, исповедовалась Ваша мать. Однажды вечером она пришла к нему и рассказала, что Вашим настоящим отцом является Сэмуэль Дэвидс. Мы, священники, знаем все грехи и тайны жителей этого чёрного, проклятого города. Мы исповедуем их, отправляем в последний путь. Не вините его в том, что он не воспитывал Вас, не помогал. Ваша мать ему ничего не сказала. Поверьте, я бы до сих пор хранил эту тайну, как и многие другие до этого, если бы Ваше общение с родным отцом не способствовало продвижению дела, – договорив священник с самодовольной улыбкой на лице сел в кресло закинув ногу на ногу и гордо вскинув голову. Он чувствовал себя победителем, здесь была его территория, он был владыкой, знающем таинственные сплетения тысячи страдающих во мраке безликих, ослепших душ и их судеб.

Джим ничего не понимал. Кровь шумела в ушах, бешено стучало сердце. Его руки жутко дрожали, а ноги стали ватными и слегка подкашивались. Казало, что всё происходит очень медленно, словно в страшном, болезненном бреду. Он считал своим настоящим отцом Эдварда Эландера, пускай по их венам и не текла одна и та же кровь. Именно он был его настоящим отцом. Да, он был своенравен, деспотичен, но всегда справедлив. Он воспитывал мальчика в суровых почти спартанских условиях и по-своему привязался к нему. Он вспоминал с теплотой этого жестокого, но честного человека. В тот вечер, когда Джим узнал, что его приняли на работу в полиции, они с отчимом сидели у камина, потягивая янтарный, полупрозрачный виски. В комнате было темно, лишь языки пламени дрожащим, алым светом преисподней бегло освещали сумрачные углы зала. Старик был совсем плох. Болезнь глубоко проникла в его тело и сильно разрушила изнутри, но она не смогла сломать его истинный непокорный и величественный дух. Эдвард сказал тогда Джиму: «Там ты увидишь грязь, истинную сторону Бога. Это либо сломает тебя, либо сделает сильным, но за это придётся дорого заплатить. Сила со временем сделает тебя бесчувственным, чёртовым бездушным механизмом. Не ищи здесь справедливость. Её нет. Её нет в этом проклятом мире. Главное, среди всей этой грязи не потеряй человечность… не потеряй себя.». Это наставление не раз помогало Джиму в дальнейшем. Да, он учился закрывать глаза на истинную, безжалостную и суровую, неистовую и карающую сторону Бога, которому в слезах молятся окружающие. Он следовал его советам и наказам, а теперь он узнал, что его настоящий отец всегда был рядом, совсем близко.