Текст книги "Пустынная дорога смерти"

– Змеиная кровь Адамсов берёт своё. Да, Дуглас? – бесстрастно глядя в окно сухо и монотонно спросил Дин.

– Волчья кровь, – ухмыльнувшись поправил священник. – Увы, от неё не спрятаться даже под рясой священнослужителя и за духовным саном. Это то, от чего нельзя избавиться, убежать. Она делает нас нами, заставляет действовать и говорить. Течение нашей жизни так или иначе зависит от темпа её бешенного бега по разгорячённым венам.

Всё это время Джим пытался прийти в себя. Тошнота давящим комом подкатила к его горлу. Он жутко побледнел, и его лицо превратилось в некое подобие посмертной маски.

– Я пойду к нему, – едва слышно пролепетал он. Всё вокруг казалось ему безумным сном, сюрреалистичной картинкой. Джим медленно, неуклюже и немного неуверенно направился к выходу. Теперь он никого и ничего не слышал. Он оглох от звона его разбитой жизни, поломанной судьбы. Его личного истёртого осознания и восприятия окружающего и происходящего. Его действительности. Он испытал шок, заставивший его в итоге переосмыслить своё существование и мировоззрение. Над разбитым миром Джима воссияла цель: увидеть своего настоящего отца.

Он оставил позади душную, пропахшую ладаном серую церковь. На свежем воздухе ему сразу же стало легче. Тошнота и головокружение прошли. Ангелы прошлого остались сидеть на старинных, деревянных скамьях рассматривать витражные узоры.

Вдалеке гудели тёмные дороги. Это означало только одно. Город уже проснулся.

4

Дин сидел напротив Дугласа на неудобном скрипящем стуле крутя в руках старые отцовские едва работающие часы. На коленях у него лежала старинная библия сектантов, отданная священником шерифу для дальнейшего изучения и перевода специалистами. Он с любопытством изучал отца Эсборна, чей взгляд, похожий на ядовитую ртуть, был наполнен диким, хищным азартом. В его глазах прятался настоящий, непокорный, одинокий зверь. Он казался хитрым демоном, притворившимся на время тёмной, безумной охоты священнослужителем, скрывшимся под маской истинного, святого благодетеля.

– У Вас можно курить? – спросил Дин потянувшись в карман за пачкой сигарет.

– Здесь церковь, а не райские кущи. Я думаю, Бог простит нам эту маленькую слабость, – улыбнувшись ответил отец Эсборн и подвинул Дину чёрную, вычищенную до блеска, тяжёлую, керамическую пепельницу. Он придвинулся поближе к столу и закурил, жадно вдыхая вязкий, ядовитый дым.

– Что Вы узнали из книги, Дуглас, – прикрыв глаза спросил Дин. – Простите, не могу называть Вас отцом Эсборном. Уж очень пошло это звучит.

– Это Ваше право, – мягко сказал священник. – Из переведённого мной я понял, что Ангелы Смерти – это их своеобразные идолы, связующая цепь с высшими силами. Они молятся им, прося о вечной жизни, пытаясь отдалить день Загробного Суда. Иногда они просят хотя бы о лёгком пути на тот свет. Ничего не могу сказать о жертвоприношении. Из этих безумных, путанных записей я выяснил только то, что раз в определённый период ангелы смерти становятся слепы. И тогда приходит время тьмы, иными словами Кровавой Жатвы. Плоды жатвы возносит некий Избранный, которого нельзя убить. Он слышит голоса мёртвых. Он сам не наполовину не из мира живых. В конце книги написано, что основателем данного культа является Самаэль Адамс, вместе с ним сокрыты и многие тайны Ангелов Смерти. Вот я подумал, что логично искать его могилу возле статуй Ангелов Смерти. И начал я с Азраила. Мои слова, касающиеся перевода, подтвердят ваши переводчики.

– Очень на это надеюсь, – произнёс Дин, лениво гася окурок сигареты в пепельнице.

– Меня заинтересовала Ваша теория о Боге, шериф, – задумчиво начал Дуглас.

– Без Бога мы перестаём быть особенными. Без идей мы становимся обычными животными, дикими и безумными. С Богом наша земная жизнь превращается в ад, поэтому мы терпим, бездумно существуем и стремимся в Эдем после смерти. Мы просто животные с более развитым мозгом и сложноустроенной организацией. Но эта истинна никому не нравится. Все ищут другую правду. Всем нужна великая цель.

– Но сколько есть случаев, доказывающих, что Бог есть. Та же одержимость, стигматы, кровоточащие иконы, болезни, излеченные Богом.

– Одержимость, – усмехнулся Дин. – Болезнь, порождённая верой.

– Ваше дело, верить в это или нет. Я же верю в это. Здесь, в этом городе, в этой церкви… – священник вздохнул. – Эти стены видели многое. Они познали ад.

– А я познал людей. Я тоже видел многое, – сквозь стиснутые зубы негромко произнёс шериф. – И если Бог есть, то он слеп или ему уже просто плевать на нас и наше жалкое существование. Он устал от нас. Нам, людям нравится сбрасывать ответственность за свои поступки на Бога и Дьявола. Это удобно, уютно для нас. А если их нет, то виновными во всех неудачах становимся мы. Общество гниёт и разлагается. Мы чаще и свободней говорим о сексе, чем о смерти, ищем призрачные идеалы. Даже среди котят мы выбираем самых красивых, а остальных топим. Мы просто более развитые животные, заигравшиеся в богов. Мы не живём воспоминаниями, мы живём предметами и фразами отдалённо напоминающими о них.

– Но Бог есть, – тихо возразил погружённый в тяжёлые раздумья священник. – Его сурового лика не видно в будничной суете. Он не ответственен за наши деяния. Ни он, ни дьявол. Они просто есть, они следят за нами. Мир для них, это шахматная доска, а мы всего лишь пешки со своей историей, своими характерами и властью. Кто-то на вершине и для него не существует правил и клеток, а кто-то в первых рядах, и каждый шаг ему даётся с большим трудом. Мир на грани, на самом краю кипящей, горячей бездны, – отец Эсборн быстро схватил Дина за правую руку и тот скорчился от резкой боли. Взгляд шерифа был полон страха и ненависти. Старая повязка спала, обнажая аккуратную, глубокую рану, из которой тонкой струйкой сочилась потревоженная кровь. Дин попытался вырвать руку из плена цепких, ловких пальцев Дугласа, но тот лишь сильнее сдавил его больную ладонь. – Вы познали ад, но не смогли с ним смириться, – сказав это, священник откинулся на спинку неудобного кресла, а Дин, сдержав в себе яростный поток пламенной злобы начал перематывать изуродованную руку старым бинтом. Отец Эсборн задумчиво смотрел в открытое окно, разглядывая бедный, бесплодный и мрачный пейзаж угрюмого городского кладбища. – Люди. Вы видели их? Я схожу с ума, слушая их размышления на исповеди. Общество. Грязное, мерзкое общество. Вы видели этих сопливых, молодых идиотов, одержимых идеей собственной особенности, исключительности? Эти тупые, нелепые создания общества, считающие себя неформальными, ужасными, плохими, опасными и одинокими уродами. Это их романтика. Образ одинокого зла. Они считают, что познали боль, что они не такие, как все. О, этот тупой, пустой взгляд. Они считают, что идут против системы, не понимая, что из неё невозможно выйти. Она и есть то, что движет нашей жизнью. Она и есть жизнь. Клетка в организме не может просто отделиться, но она может превратиться в раковую опухоль. Так и эти тупые потребители. Они зависят от системы. Они её клетка, ставшая по истечении определённого времени раковой опухолью. Слишком долго общество отторгало их, втаптывало в грязь, унижало, опускало их, превращая в гниль, а иногда просто игнорировало их жалкое существование. И теперь они считают себя особенными, идущими против системы, выйти из которой невозможно. Отбросы. Никчёмные тупые отбросы. Вот кто они на самом деле. Но мы с Вами познали настоящий ад. Мы прошли отчуждение и не сломались. В системе важно занять неплохую позицию, чтобы не быть пешкой и иметь хоть какую-то власть. Нужно уметь играть в системе, а не быть идиотом и становиться её раковой опухолью, которую рано или поздно удалят. Идущими против системы, таинственными, плохими и одинокими считают себя сопливые, сломанные и пережёванные обществом отбросы, жалкие черви, верящие в собственную избранность, жаждущие внимания. Их нужно истребить, весь этот мусор, – при этих словах лицо отца Эсборна искривила жуткая гримаса презрения.

– И это говорит священник? – ухмыльнувшись спросил Дин.

– Мы с Вами видели жизнь, истинное лицо Бога. Мы были на обочине общества, но не сломались. Не превратились в сопливых жалких ублюдков. Нет.. А они… – почти процедив сквозь зубы последние слова Дуглас посмотрел на своего собеседника и в серых глазах его полыхнула ненависть. – Не видевшие жизни, искалеченные, тупые уроды. Их нужно давить, как клопов, – завершив свою речь он улыбнулся, взгляд и выражение его лица стали мягче и доброжелательней. – Ваша рана…

– Я просто порезался на кухне, – сухо прервал его Дин.

– Много же раз Вы резались на кухне. Неужели полицейский так неуклюж и не умеет обращаться с ножом? Не отвечайте, не стоит. Прозрение, через умиротворение, умиротворение через очищение, очищение через страдание. Все мы сумасшедшие, различна только степень безумия. Мне говорили, что Вам трудно пришлось, когда Ваша мать спилась. Правда про вашу сестру тогда я не знал. Но теперь всё встало на свои места.

– Кто Вам это рассказал? Джим? – спросил Дин. Чтобы скрыть своё напряжение он сжал руки в кулак, но пульсирующая сонная артерия выдавала его внутреннее состояние, словно в душе и разуме его бушевал сокрушительный, титанический ураган.

– Вам следует знать только то, что в этих стенах молятся за Вашу душу и за её спасенье, – устало вздохнув ответил отец Эсборн. – Мы с Вами очень похожи, Дин. Разница лишь в выборе в своём личном Боге и собственной вере.

– Нет, мы с Вами разные, – наклонившись и придвинувшись ближе к священнику хрипло прошептал шериф. Он пристально и испытующе смотрел в спокойные, непроницаемые и немного надменные глаза своего собеседника. – И дело не в вере. Вы спите спокойно длинными ночами. Вам не снятся те, кого Вы загубили. А вот мои сны полны боли и страха. Мои грехи, мои собственные призраки приходят ко мне в ночи и мне от них никогда не сбежать.

– Что ж, пожалуй, это так, – отводя в сторону взгляд согласился священник. – Мы оба волки. Вот только я волк в овечьей шкуре пастыря, – он улыбнулся. – О, эти стены! Они видели многое. Cecidit in tenebras…(Павший во мрак. Лат.) – отец Эсборн замолчал, погрузившись в мучительные раздумья, но лицо его быстро прояснилось, и он взглянул на Дина хищно улыбнувшись. Казалось, что эта хищная, жуткая улыбка была его фирменной, каким-то особенным и единственным выражением, сопровождавшим отражение всех существующих эмоций. – Сегодня в 6 мы продолжим поиски. Будем рады видеть рядом с нами Вас и Вашего напарника.

Отец Дуглас встал, чтобы проводить Дина до двери. О, эта комната. Она сводила с ума. В ней всё казалось таким незначительным, но в то же время давящим. Белый цвет жадно поглощал всё пространство, выплёвывая обрывки яркого света и создавая некий почти божественный ореол даже вокруг священника, злобного библейского демона, притаившегося под маской милосердия, делая его святым ангелом, вестником неба. А чёрные тона давили, заставляя чувствовать на себе особенный привкус могилы и гроба. О, да. Эти стены знали многое, дни сменялись, ночами, а они внимали, подслушивали сутки напролёт жуткие тайны этого тёмного туманного города с момента собственного рождения. И теперь они зорко следили за Дином и отцом Эсборном в гнетущем молчании бесконечного забвения. Шериф и священник растаяли в белом коридоре, ведущем в никуда.

5

Джим стоял перед мощной, двустворчатой парадной дверью с небольшими трещинками на сверкающем лаке в старинный, фамильный особняк Самуэля Девидса неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Прекрасный, двухэтажный дом, обложенный серым камнем и окружённый роскошным, но ныне погружённым в глубокую зимнюю дремоту садом навевал уныние и печаль. Джим не знал, что скажет своему настоящему отцу, когда увидит его, как поступит. Ему было по-настоящему страшно. А вдруг отец не поверит ему и выгонит его за порог? Вдруг он подумает, что Джим просто сошёл с ума?

Он глубоко вздохнул, пытаясь собраться с силами и привести в порядок разрозненные, шумные стайки мыслей и робко постучал. В коридоре послышались неторопливые шаги и вскоре дверь открыл удивлённый, немного заспанный Самуэль. Это был высокий мужчина средних лет, крепкого телосложения, с бородой и непокладистыми прядями чёрных волос с серебристой, редкой проседью и синими, холодными, бездонными глазами. Он был в очках с чёрной оправой, серой, однотонной кофте с треугольным вырезом и чёрных, немного поношенных брюках.

– Что-то случилось, Джим? – взволнованно спросил Самуэль.

– Я… – растерянно начал молодой полицейский – Можно войти?

– Да, конечно, – приветливо улыбнувшись ответил Девидс и немного отошёл в сторону, жестом приглашая Джима войти внутрь и когда тот вошёл, то Самуэль громко захлопнув дверь повёл нежданного гостя по тёмным коридорам с множеством дверей в светлую просторную гостиную, сделанную и обставленную в серебристо-сиреневых тонах в замысловатом смешении модерна и викторианского стиля и выходящую окнами на аккуратную, тонущую в ярких цветах по весне террасу. Они сели друг напротив друга в высокие, удобные кресла. – О чём ты хотел со мной поговорить? – настороженно спросил Самуэль.

– О моей матери и о Вас, – пронзительно глядя собеседнику в глаза произнёс Джим.

– Откуда…? – начал Дэвидс, но молодой полицейский резко прервал его.

– Не важно. Сегодня я узнал имя настоящего отца. Да, дядя Сэм, Вы мой отец. Я шокирован не меньше вашего.

– О, Боже, – выдохнул тот устремив свой взгляд в пол. – Эти фамильные черты… Я часто думал об этом, догадывался, но всегда меня останавливала одна мысль. Она бы мне сказала, она бы не спрятала от меня моего ребёнка. Но я ошибался. Кто тебе рассказал об этом?

– Тот, кто должен был молчать, – сухо бросил Джим. – Тот, кто должен был хранить эту тайну, как и многие другие. А теперь я хочу всё узнать. Расскажи мне о вас с мамой… отец…

– Мне тогда было 19, – севшим голосом начал свой рассказ Сэм. – Я был молод, хотел увидеть мир, испытать свои силы. Моя сестра на тот момент состояла в браке уже 5 лет, но детей у них всё ещё не было. Отчаявшись окончательно они решили взять ребёнка из детского дома. Они выбрали твою мать. Ей было 12, её родители погибли в автокатастрофе. Она сразу же показалась мне чудной, маленькой фантазёркой. Я часто читал ей книжки перед сном и гулял по саду. Примерно через год моя сестра родила Марго, а я уехал в мир, большой и безумный. 5 лет меня не было дома. Долгих 5 лет я искал себя, своё призвание, любовь, но находил лишь выпивку, заливавшую пустоты внутри, глупых девок на ночь и карточные долги. Домой я вернулся разбитым и угнетённым, человеком, потерявшем в пучине будней себя. Но она… она вернула меня к жизни. К тому времени она повзрослела, стала настоящей красавицей. Среднего роста, хрупкая, очень худая, чёрные, непослушные волосы, вьющиеся на концах, смуглая кожа и серые бездонные глаза. Я тонул в них… Ей было 17, и она отличалась от других девушек. Она была кротка, воспитана, умна, но за всем этим благородством и нежностью скрывалась великая, неукротимая сила, живущая в большом, добром сердце вместе с непомерной жаждой жизни. После замужества она изменилась, погасла. Ты уже не видел её настоящей. Она словно бы сломалась, посерела и выцвела от давящих скорбью и болью лет. Это было больно видеть. Она могла бы быть музой писателя или художника, но судьба сыграла с ней злую шутку. Строга и требовательна, она так нуждалась в настоящей любви. Её размышления заставили меня иначе взглянуть на мир, заставили снова ожить. Часто мы беседовали с ней на разные философские темы, прогуливаясь по саду или просто наблюдая за звёздами с крыши нашего дома. Её мучали кошмары. Точнее один и тот же кошмар. Высокий человек в чрном с длинными белыми волосами и изумрудно-зелёными глазами. Он приходил к ней во сне каждую ночь всегда называя её Хеленой. Мне так хотелось её защитить, оградить от тьмы этого мира. Именно тогда я понял, что бесконечно сильно люблю её. Ты знаешь, после того, как она ушла от меня, я не нашёл ей замену в других женщинах. В тот день, когда я ей признался, шёл дождь. Мы были одни дома, копались в старинных архивах наших предков и пытались проследить историю её рода. Да, в нашей библиотеке хранятся семейные древа многих древних фамилий. Её корни можно было проследить до Хелены, вышедшей замуж за богатого метиса Эрика Филипса, державшего в городе лавку. Мы нашли её портрет. О, Элизабет! Она была словно отражением Хелены. Единственным различием было то, что у твоей матери кожа была смуглой, а не молочно белой. История её крови начиналась именно с этих имён, более ранних предков мы не нашли. Мы сидели в библиотеке, в полной тишине, когда я решил ей признаться в своих чувствах. Нужных слов не находилось и я… я просто поцеловал её… Да, так всё началось. Наши тайные встречи продолжались год. Это было прекрасное время, теперь я точно знаю, что лучших дней в моей жизни не было и не будет никогда. Это были встречи под покровом ночи и тайны, нечто страстное и сакральное. Но всё закончилось, когда она сказала, что её чувства ко мне остыли, что она полюбила другого, что отношения со мной были лишь безумием, ошибкой, что ей было бы лучше, если бы я уехал хотя бы на время. Верил ли я в это? И да, и нет. Я не хотел верить, не мог себе представить жизнь без неё, ведь именно она сделала моё существование ярким, помогла мне освободиться от оков будничной суеты и увидеть великий, бескрайний мир в полном его великолепии. И всё же я подчинился ей, выполнил её просьбу. Я уехал. Целых 2 года я скитался в толпе унылых серых лиц и когда вновь вернулся домой, она уже вышла замуж, тебе был уже год. Я не мог и представить себе, что она могла так со мной поступить, скрыть от меня моего ребёнка. Я ведь любил её больше жизни, был готов ради неё на всё, я хотел прожить с ней вечность, защищать её от боли и от слёз. Я её так и не забыл. Моё сердце всё ещё принадлежит ей. Она единственная женщина в моей жизни, за чьё счастье я бы отдал свою жизнь, – Сэм закрыл лицо руками, пытаясь выйти из этой болезненной, жуткой прострации, безумия, напетого страданием прошлого. – Не хочешь выпить? – резко посмотрев на Джима, отрешённо спросил он и, не дожидаясь ответа, немного шатающейся походкой пошёл на кухню за бутылкой виски и двумя стаканами.

Молодой полицейский едва сдерживал слёзы, они душили его изнутри, разрывали его сущность. Он чувствовал во рту привкус горечи, пьянящий и отвратительный. Голова гудела, все окружающие его предметы казались нереальными, призрачными и зыбкими, и свет, и движения казались странными, расплывчатыми порождениями кошмарного сна.

Торопливо в комнату вошёл Сэм, неся в руках два неполных стакана с виски и начатую бутылку. Он поставил свою ношу на маленький, аккуратный кофейный столик. Сэмуэль смотрел на Джима раскрасневшимися от слёз, но сияющими от счастья глазами. Видно было, что только теперь он осознал в полной мере то, что у него есть сын от любимой, но давно почившей женщины, такой родной и такой недосягаемой.

– Сильная кровь! Ты мой сын! – радостно воскликнул он, потрепав Джима за плечо и протянув ему стакан. – Ты – моё наследие, продолжение нашей династии! – Сэм неуклюже сел в кресло. – Спрашивай у меня всё, что угодно, сын, – горячо зашептал он, крепко сжимая руку своего обретённого сына.

– Папа, – негромко начал Джим, устало прикрыв разболевшиеся от сдерживаемых слёз глаза. – Папа… Мне нужна твоя помощь. Расскажи мне… Расскажи мне о секте Ангелов Смерти.

Сэм опешил, он отшатнулся, словно от сильного удара.

– Откуда… – ошарашено спросил он.

– Я должен знать, папа, – резко оборвал его молодой полицейский.

– Что за день сегодня? – усмехнулся Сэмуэль. – Я обретаю сына, знающего о проклятье. Что ж, я расскажу тебе. Основателем этого культа был наш предок, Сэмуэль Дэвидс. Это был жестокий, своенравный, эгоистичный человек. Он жаждал вечной жизни и знаний о тёмной материи и пустынной, дороге смерти. После его смерти титул главного жреца передавался от отца к старшему ребёнку в семье. Моя сестра должна была стать главной жрицей, но мы вместе решили отказаться от этой идее и покончить с этим родовым проклятьем. Теперь, скорее всего, культ прекратил своё существование.

– А жертвы? Ангелам Смерти приносились жертвы? – придя в себя начал узнавать подробности Джим.

– Нет, – покачав головой, ответил Сэм. – Ангелы Смерти должны собирать души самостоятельно.

– А как же Кровавая Жатва?

– Это время, когда пленённое некогда зло выходит в мир. К сожалению, об этом я знаю крайне мало. Возможно, последователи культа начали приносить жертвы из-за неправильной трактовки понятия «Кровавой Жатвы». Но больше я ничего не знаю. Но почему ты так этим заинтересовался?

– Убийства, – неохотно произнёс Джим. – Цикличные убийства.

– Неужели снова? – в ужасе, приглушённым, севшим голосом спросил Сэмуэль. – Кто на этот раз?

– Луис Сиетл – отводя взгляд, ответил молодой полицейский. – его нашли возле статуи…

– Израила, – прервал его отец. – Всегда всё начинается оттуда. Это только первый случай. Дальше будет тело возле статуи Аббадона, потом Самаэля, затем Михаила и Гавриила. А последнюю жертву вы не найдёте никогда. Ведь Ниарцинель, владыка Бээр-Шахата, сокрыт от посторонних глаз. Так было всегда. Мне жаль, сын, что я не могу тебе больше ничего сказать. Мне очень жаль. Но теперь я всегда буду рядом.

Сэмуэль улыбнулся Джиму и глаза его засветились от искреннего счастья.

6

Дин сидел в баре у Нила нетерпеливо и нервно поглядывая на часы и медленно потягивая стакан хмельного, кисловатого пива. Он уже отвёз старинную книгу экспертам в отдел и теперь со странным, болезненным предчуствием ожидал 6 часов вечера. Джим не звонил, и от этого шериф был в некоторой мере счастлив. Ему не хотелось слышать заносчивые вопросы своего добродушного, но простоватого и доверчивого помощника. Отец Адамс оставил после себя неприятное впечатление, мерзкое послевкусие от беседы с ним совсем не хотело проходить и словно бы въедалось в воспоминания, искажая их.

Дин смотрел в мутное окно, за которым белоснежный, величественный снег смешивался с простой, дорожной грязью. Он не знал, что делать дальше. Он понимал, что начинает сходить с ума. Да, он самозабвенно смотрел на безликих, серых прохожих, сливающихся с ничем не примечательными, уродливыми зданиями и месящих своими ботинками отвратительную серую кашицу, и понимал, что рассудок покидает его. Он уже не знал, где сны, а где реальность. Кошмарные видения, жуткие демоны тонкого мира причудливо сливались с неколоритным, обыденным пейзажем его повседневной жизни. Он прибывал в некой апатийной прострации, усталось поддтачивала его изнутри, разрушала его душу. Кем он был? Человеком. Слабым и уязвимым созданием Бога или же великим хищником рождённым эволюцией. Не думаю, что это так важно. У него были свои проблемы, свои поводы для радости. Да, он был простым человеком из плоти и крови, ещё одним лицом в бесстрастной, огромной людской массе. Его смерть не решила бы чужих проблем, а его жизнь была лишена великого смысла. Он был просто человеком, сломанным и сдавленным огромным прессом жизни, жизни, так любящей штампы. Боялся ли он умирать? Да, боялся. Боялся так же, как и другие.

Многие люди в сердцах говорят, что хотят умереть, молят о прекращении жизни. Что ж, жизнь своенравная и капризная дама. Нередко она, как нам кажется, хочет нас раздавить. Кто то скажет, что это испытания посланные Богом, а кто то обвинит во всём ошибки прошлого. Неважно, как именно вы назовёте эту боль и эти страдания. Что ж, а теперь представьте, хотя бы на миг, что ваши мольбы были услышаны, что жить вам осталось не больше часа. Поверьте мне, это страшно. Все Ваши проблемы кажутся глупыми мелочами, планы – шаткой иллюзией, прожитое – бессмысленной игрой. Вы хотите исправиться, изменить свою жизнь, поступать совершенно иначе, наслаждаться происходящим, разрушить стену общепринятых идеалов и стремлений. Но теперь слишком поздно, ведь смерть близко, она суровая реальность, за которой наступит конец. Прекрасные, светлые ангелы не откроют путь по облакам в рай,нет. Ваш мозг умрёт, пульс остановится, и Вы исчезнете, перестанете существовать, Вы всего лишь часть биологического процесса, даже после смерти Вы останитесь ей, и жизнь в мире не изменится. Люди продолжат свою будничное, серое существование, всё так же сетуя на жизнь и моля о скорой и безболезненной кончине. После смерти Ваша личность, индивидуальность не просто перестанут что то значить, они исчезнут раз и навсегда. Представьте это, представьте смерть, но только в этот раз представьте её стоящей за Вашим плечом. Скажите, теперь Вам страшно? Дин видел её, видел бескраюнюю, холодную пустоту смерти, он чувстсвовал её рядом с собой в ту ночь. И да, он боялся умирать. Но ещё он боялся своего растущего и прогрессирующего безумия.

Он самозабвенно и апатично смотрел на расцветающие на тонком слое снега причудливые бутоны дорожной грязи, создаваемой людьми, ищущими утешение и счастье в смерти. Он смотрел и чувствовал, как сизое марево безумия обволакивает его разум, проникая в каждую трепещащую клетку головного мозга. Его волосы были взъерошены и торчали в разные стороны словно сухая, ломкая солома, глаза совсем потускнели и впали, а под ними залегли глубокие, болезненные тени. Он был безумцем и выглядел как безумец.

Дин пытался собрать разрозненные мысли, хотел начать их анализировать. Все доказательства указывали на то, что убийцами были служители этого древнего, странного культа Ангелов Смерти. Оставалось только найти сумасшедших последователей, но в этом ему нужна была помощь неприятного и скользкого отца Адамса. С нетерпением он ждал этого вечера, неба, горящего алым, кровавым пожаром и пророчащим холод и забвение.

За соседним столиком сидели Питер Стюарт и его старый друг Райан Адамс. Брат Дугласа Адамса был высок и статен, мышцы его ясно вырисовывались под серым шерстяным свитером. Волосы редкого пепельного цвета аккуратно спускались к его могучим плечам, отливая в тусклом и печальном дневном свете расплавленной ртутью. Густая щетина с серебристой проседью придавала его лицу ещё более суровый и мужественный вид. Жестокий, решительный взгляд его серых, непроницаемых глаз пугал отсутствием чувств и эмоций.

В полусонном, апатичном, бредовом состоянии Дин слышал обрывки их негромкого разговора, долетавшего до него едва различимым шелестом.

– Их было сотни, – горячо и испуганно шептал Пит. – Сотни глаз, изображённых у неё на спине. Иногда она пугает меня, Рэй. Она часто говорит такие вещи, о которых никто не может знать. И её взгляд… Чёрт, иногда мне кажется, что я схожу с ума. Я знаю Николь только 2 дня, но уже не представляю без неё свою жизнь. Нет, это не любовь. Это скорее зависимость. Она мой наркотик, без которого я зачахну. Она… она не может быть человеком. Нет, я чувствую это. Она слишком совершенна для простой смертной. Она – моя смерть.

– Мне кажется, ты перегибаешь палку, – скептически усмехнулся Райан, пригубив бокал тёмного пива. – Это просто временное помешательство, ну или, как там это называют? Любовь. Быть может она и правда роковая красотка, но она точно простая смертная.

«Сотни глаз… лживых глаз» – слышалось отовсюду Дину. Он в ужасе схватился за голову, прикрыв ладонями уши, но голоса в его сознании начали кричать ещё громче, повторяя эти странные слова на разный лад и манер. От этого безумия ему хотелось закричать. Бросив недопитый, бокал пива он вскочил со своего места, не обращая внимания на удивлённые взгляды забредших сюда, редких посетителей, обращённые к нему. В зале стало невыносимо душно и шумно, ему хотелось порвать свою хрупкую оболочку, вырваться из своего бренного тела. В ужасном припадке безумия он вбежал на улицу. Холодный ветер успокоил его, прикоснувшись к влажной, разгорячённой коже. Тусклое, растрескавшееся, крошащееся небо снова заволокло низкими, грозными, снежными тучами.

Дин сел в машину. Откинувшись на мягкую спинку водительского сиденья, он провалился в чёрное, бездонное чрево путаного сна.

7

Он видел Шута, одетого во всё чёрное. Серебристые волосы его путанными, сверкающими струями спускались по спине, едва прихваченные атласной лентой, цвета графита. На его плече рыдала бледная, прекрасная Хелена. Траурное одеяние её казалось нелепым, пышным сгустком тени, непослушные пряди выбивались из строгой причёски. Они стояли посреди полуразрушенного, тёмного, сумрачного зала, в котором стояло только начавшее подгнивать пианино, да пыльная, небольшая, горящая лампадка, свет который дрожал в такт горьким рыданиям бедной девушки. Белёсый, холодный, мраморный свет луны озером сияющего, расплавленного серебра падал на каменный пол сквозь грязные, мутные остатки выбитых окон.

– Я должна уехать с Эриком, – немного успокоившись негромко начала Хелена. – Он обещал помочь отстроить тебе дом и восстать из нищеты. О, Джон… Я надеюсь, он простит меня. Он же знает, что я его никогда не забуду, правда, Гэбриель?

– Я верю в это, – заключив её в объятия, прошептал Шут. – Сколько Эрик уже заплатил за тебя?

– Много, очень много, – вздрогнув ответила девушка. – это поможет им подняться на ноги. Джон… Они хранили его в закрытом гробу. Почему люди так боятся смерти, Гэбриель? Что в ней такого страшного?

– Неизвестность и безвозвратность, её неотвратимость, – тихо произнёс Шут. – Пустые могилы ждут нас. Земля желает принять нас в своё чрево навечно…

– Навечно, – одними губами повторила Хелена. – Мы увидимся на том свете с Джоном? Мы будем вместе?

– Живи здесь, в этом мире и не думай о смерти, горячо зашептал он. – Не сейчас. Ещё слишком рано. Когда ты уезжаешь?

– Сегодня на рассвете. Я больше никогда не вернусь, Гэбриель, – сказав это, Хелена посмотрела в его глаза. – Теперь прощай.

Освободившись из его объятий, она пошла к старой, обшарпанной двери и исчезла в укромной, тихой ночи, наполненной призраками неясного прошлого. Шут не стал её останавливать, а лишь подошёл поближе к старому пианино его матери, на крышке которого был изображен их фамильный герб: огромный ворон, держащий в когтях острый серп полумесяца. Он попробовал взять несколько нот, но инструмент был расстроен и сломан. Звуки, вышедшие из-под его пальцев, были больше похожи на всхлипывания и завывания дикого зверя.

– Вокруг я вижу только смерть, – усталым, севшим голосом сказал Шут. – Зачем вы забрали его? Зачем вы ломаете столько судеб? Ответьте мне, проклятые Ангелы Смерти?

– Они не ответят, – послышался мягкий, бархатистый, приятный, женский голос у него за спиной. Он повернулся. Это была Николь. Дин не мог не узнать её. Во сне она была в чёрной, длинной, струящейся рясе. Её волосы неровными волнами спускались по хрупким плечам, а глаза сияли словно далёкие, серебристые звёзды. – Им безразличны люди. Их боль и страдания. Их мир – это пустыня из пепла. Ты видел её, Гэбриель, дорогу в обители мёртвых. Пустынную дорогу смерти.