Текст книги "Предпоследний Декамерон"

– Действительно – это ведь редко, когда кому-то удается пережить опыт вне тела! В этом уж точно есть смысл! Если бы твое существование на земле ничего не значило – ты тогда же бы и утонула благополучно! – наперебой поддержали Макса, а пуще – Катюшу взрослые женщины, которым было удивительно еще и то, что Катя, на их памяти произносившая только самые насущные слова, вдруг разродилась до ребенка еще и вполне связным рассказом.

– Я теперь поняла, что нужно встряхнуться, спасибо вашим рассказам, – сказала та. – И вообще, спасибо, что вы все такие хорошие вокруг… И дети ваши тоже… И… – борясь с подступившими слезами, Катя растроганно замолчала.

– Кстати, о детях, – улыбнулась Королева. – Олечка, а ты знаешь какую-нибудь историю? Которая закончилась счастливо. Может быть, расскажешь нам?

Девочка стеснительно набычилась, сморщив нос и прикрыв лицо растопыренными пальчиками, но хитро мерцавший сквозь них глаз выражал горячее желание поделиться…

– Давай, Оля, не стесняйся, – почти строго сказала ее мать. – Тебе в этом году… наверное… в школу. Там у доски придется отвечать… Попробуй… Начни так: «Это было…»

– Я знаю, что говорить… – почти шепотом, но незаметно разгораясь голосом, начала Оля. – Я видела, как ангел спас одну тетеньку…

– Ангелы – это у нас от брата, – Татьяна строго глянула на сына. – Сам в смысле религии обезьянничает с товарища, и сестренку учит… фантазировать…

– Я видела! – громко и обиженно воззвала Оля. – Честно!

История седьмая, рассказанная почти первоклассницей Олей Маленькой, о том, как ангелы-хранители умеют спасать людей.

Мы с тетей Валей («Это моя двоюродная сестра, дети ее любят», – быстро вставила Татьяна.) шли однажды по улице тортик покупать. А был сильный-сильный ветер. Такой сильный, что деревья качались, прямо жуть. И вот мы шли, шли по улице, а там был переход. И одна тетя переходила дорогу. Даже полицейская машина остановилась ее пропустить. А у тети был ребеночек маленький на руках. Такой… в «кенгурушке». Она его обнимала, прижимала к себе и так шла. И тут такое случилось… Ветер взял и сорвал со столба этот железный синий квадрат с черным человечком, который идет через переход… Тетя Валя как закричит! Потому что квадрат полетел прямо женщине в голову… Он, как топор, ее хотел срубить, и она бы укатилась, как в фильме про принцессу, которой муж приказал отрубить голову. Только принцессу поставили на колени, а эта тетя просто шла… Она не успела ничего увидеть – так быстро летел квадрат… Только тут большой-большой прозрачный ангел оказался прямо за этой женщиной и нагнул ее вперед, к ребенку… Вот. И железный квадрат с человечком пролетел прямо над ее головой – сквозь того прозрачного ангела – и упал на землю, а ангел растаял. Я тете кричу: «Смотри, смотри, там ангел тете голову пригнул!», а она говорит: «Хватит глупости болтать, пойдем скорей отсюда, все живы – и хорошо…». Вот так и получился счастливый конец.

– Это действительно было, прошлой весной, мне Валя рассказывала. Она еще боялась, что с Олечкой от страха что-нибудь случится… Понятно, что женщина сама нагнулась в последний момент… Оля, можно было и без ангелов интересно об это рассказать… Не понимаю, почему ты все время что-то додумываешь…

– Я сама видела! – уже почти истерично крикнула Оля. – Ты никогда мне не веришь!

– Я верю, – громко сказал Станислав. – Я знаю, что это именно ангелы спасают людей, – работа у них такая. А иногда они спасают одних людей через других – вот, как сегодня твоя мама рассказывала… Тот человек в пуховике, который спас твою маму и брата, – может, он тоже был ангел?

– Нет, – подумав, ответила девочка. – Ангел не такой. Он высокий, выше папы. И у него крылья сложенные, как у лебедя, только больше… и он светится.

Глядя на нее можно было решить, что она вспоминает и описывает то, что действительно видела. Станислав переглянулся с женой:

– Да. Они именно такие, эти ангелы. Ваше Величество, может, теперь вы сами изволите что-нибудь рассказать?

Оля Большая улыбнулась:

– Вы все тут рассказывали такие страсти, что мне даже не по себе стало. Все, что у вас закончилось хорошо, начиналось как-то уж очень страшно. В моем рассказе никто не собирался умирать. Просто моя подружка была толстая и похудела. И вот, как это произошло.

История восьмая, рассказанная литературоведом и библиографом Ольгой, о том, как ее знакомая сумела похудеть на очень много килограммов.

Намеренно не стану озвучивать цифры – в смысле, кто сколько именно весил. Просто расскажу историю, случившуюся с моей знакомой. Назовем ее Ира, хотя имя у нее, конечно, другое…

Она, конечно, была толстая. О-очень. Это бросалось в глаза. Но себя Ирка любила, всегда была весела, самодостаточна и оригинальна – поэтому полноту никто не считал недостатком, ее быстро переставали замечать, переключившись на интереснейшую, разностороннюю личность… Ира была замужем, муж обожал ее «тициановские» формы, так что и с той стороны никаких неприятностей у нее имелось.

Случилось так, что мы не виделись около года, а встретившись с ней вновь, я была потрясена: Ира потеряла буквально половину своего веса! Первая мысль пришла: заболела! Нет, она оказалась здоровой и охотно рассказала свою историю… Дальше буду рассказывать от ее лица.

«Я знала, – говорила Ирка, – что мне нужно худеть, и худеть серьезно. Что скоро начнутся проблемы со здоровьем – перевалило за середину пятого десятка. Что сама себе скоро стану противна… Но малодушничала, вечно сравнивала себя с другими, как мне казалось, гораздо более жирными «тетками», всегда находя себя по сравнению с ними стройнее и моложе на вид… Муж ласково называл меня «мой тортик» и все время беспокоился, не голодна ли я, покупал вкусняшки. Если бы он считал меня жирной, – разве любил бы так? Перед зеркалом я принимала выгодные позы, скрадывавшие мою полноту, носила корсеты, фотографировалась в строго определенных ракурсах. Случайные фотографии, где я получалась такой, как и выглядела в жизни, я с негодованием стирала или выбрасывала сразу – они, мол, просто сделаны некачественно… Словом, успешно вытесняла проблему из сознания и даже любила приговаривать: «Я женщина пухленькая, но востребованная!». И я, действительно, убедила себя в том, что у меня всего лишь «приятная полнота», как у Анны Карениной. И пребывала в этом заблуждении до одного страшного момента.

В тот день мы поехали к знакомым на дачу «на шашлыки». Хозяйка дома была очень полной женщиной – такой, что мне она представлялась горой жира. «Вот уж кто толстый – так толстый! – мысленно сказала я себе. – Я по сравнению с ней просто Дюймовочкой, наверно, выгляжу!». И думала так до того момента, когда кто-то случайно опрокинул мне на свитер кувшин морса. Хозяйка немедленно сняла с себя куртку, которая была ей немного свободна, и протянула мне со словами: «Надеюсь, ты в нее влезешь!» – а сама убежала в дом, чтобы себе взять что-то другое из одежды. Я взяла курточку с ухмылкой, быстро рассудив про себя: «Надо же, какая нахалка! Да еще вторую такую же, как я, можно в эту куртку запихнуть!». Надела ее – и… Не смогла застегнуть. Даже после того, как очень постаралась. Передать мой ужас невозможно. Это был первый раз в моей жизни, когда мне было наглядно показано, как именно я выгляжу со стороны… Мне стало по-настоящему дурно от этого открытия…

С того дня мое малодушие улетучилось как-то само собой, от шока, наверное; я записалась в спортзал, села на жесткую диету, стала ходить к диетологу и похудела на… да, вот на столько килограммов».

«А как же твой муж? Ведь он любит полных женщин!» – потрясенно спросила я у Ирки. Она ответила: «Он сказал, что любит меня любую!» – гордо ответила она.

– Вот это я понимаю – хороший конец! – сказала вдруг Катя. – Мне бы так после родов обратно похудеть… Впрочем, о чем это я… Еще родить надо и… не сдохнуть… – она мгновенно помрачнела.

– Мне тоже все равно, какая ты будешь! – сжал ее руку Макс. – Перестань! Сейчас же перестань! Я знаю, что все будет хорошо!

– Да не волнуйся ты так! – сказала Татьяна. – Не завтра же роды. И в Москву успеешь вернуться, и врача своего найдешь, и в клинике нормальной родишь здорового парня, как собиралась… Перестань себя накручивать.

– Между прочим, ты и сейчас не толстая, – добавила Маша. – Так что и после родов можешь не худеть – тебе очень идет так, как есть…

– Дорогие дамы поверьте мне: любимая женщина дорога мужчине целиком! – авторитетно изрек Станислав. – Так что, хоть у меня жена и худенькая, но мужа этой Иры я прекрасно понимаю. А если муж говорит жене, что она должна похудеть, поправиться, перекрасить волосы, носить платья или, наоборот, брюки, – то он любит не ее, а свое представление об идеальной женщине. Ну, я об этом рассуждать не берусь… Я расскажу историю о другом – тебе, Леля, я ее, кстати, не рассказывал. Точно так же, как Митя не рассказывал своей маме про то, как его чуть не слопали львы. Я не боялся, что меня накажут, потому что я слишком взрослый был даже тогда, – а случилось это двадцать пять лет назад. А вот мысль о том, что могло случиться, но не случилось, могла испортить тебе жизнь, как Татьяне. А теперь, действительно, все как-то измельчало… Дело было в парке Горького, на аттракционах. Я отправился туда с нашим сыном, потому что ты повезла в тот день дочку к врачу…

История девятая, рассказанная учителем истории Станиславом, о том, как сломалась карусель, и все чуть не погибли.

Для того, чтобы испытать настоящий ужас, не обязательно столкнуться с насилием, попасть в страшную аварию, оказаться в бушующем море…

Он может подстерегать на каждом углу, в каждую минуту – в момент радости, развлечения, приятного разговора… Вот как Марк Соломонович рассказывал.

Итак, мне двадцать семь, сыну пять. Легкий морозец, пасмурно, мы на аттракционах в Парке культуре имени Горького. У обоих, к счастью, хороший вестибулярный аппарат – так что никаких головокружений и тошнот, одно сплошное удовольствие. Вот карусель «Орбита». Спаренные сиденья, прикрепленные к широкому кругу, который умеренно быстро вертится, а потом приподнимается под углом, и вы движетесь уже не только по кругу, но и вверх-вниз. Кого не тошнит, тому весело. Срок катания – две минуты… Для безопасности вместо пристегивающегося ремня – подъемная железная рама, за которую нужно держаться руками. Дети допускаются только вместе со взрослыми, что естественно. Я сажаю моего мальчика ближе к центру круга, опускаю раму безопасности, правой рукой в перчатке крепко за нее хватаюсь, левой – прижимаю к себе ребенка, чьи руки до рамы не дотягиваются – маленький еще. Сиденье широкое, его серые сапожки только едва-едва выходят за край. Все, кто с детьми, – в такой же позе. Мысль об опасности не приходит в голову никому. Я это специально пишу, чтобы никто не сказал – мол, дурак ты, что ли, кататься с не пристегнутым как следует ребенком?! Дурак или не дурак – но тогда все так делали, ничего плохого не случалось.

В будке коротко прозвенел звонок – карусель тронулась, покрутилась чуть-чуть горизонтально, поднялась почти вертикально – начали раздаваться крики восторга – все, как обычно. Мы не пищим от радости, но нам тоже нравится, упругие щечки ребенка горят… В будке снова звонок – сигнал, что хорошенького понемножку, две минуты прошли… Но карусель не замедляется и не опускается. Нас все так же мотает по кругу и вверх-вниз…

Сначала никто ничего не понял – недоумение появилось примерно через минуту: почему не останавливаемся? Там, в будке, что-то заело? Ребенок мой пока еще радовался дополнительным минутам катания, но у меня похолодело в желудке: дежурные знают, что в таких случаях делать? Сумеют быстро остановить эту штуку? Самые худшие подозрения очень скоро подтвердились: из будки появилась укутанная женщина в валенках и прокричала нам нечто вроде: «Машину заело… Побегу к главному, скажу, чтоб обесточили…». Она «побежала». Вернее, поковыляла в своих огромных валенках и десяти кофтах под курткой куда-то в сторону. Я постепенно постигал масштаб быстро подступающего ужаса. Карусель, мгновенно превратившаяся в адскую машину, продолжала невозмутимо крутиться. И тут я увидел страшное. Серый сапожок моего ребенка уже не чуть-чуть выходил за край сиденья – а почти целиком. Когда мы достигали верхней точки, нас каждый раз легонько встряхивало, и от толчка сын еще чуть-чуть съезжал к краю скамьи. В следующую секунду за той, когда я это осознал, я понял и следующее: он свободно проскользнет под «раму безопасности», когда достаточно съедет к краю… Да, я пока держу его левой рукой – но уже почти не чувствую ее. Оторвать правую от рамы я не могу, потому что под ногами нет опоры, в этом случае нас обоих бросит на раму, ребенок сразу окажется между сиденьем и рамой, и я, скорей всего, просто не успею предотвратить его выскальзывание вниз. «Остановите! Выпустите нас!» – раздался истерический женский крик позади. «Человеку плохо!» – поддержал другой голос… «Папа, – спокойно сказал мой сын. – А нас скоро остановят?». В пять лет он уже понимал, что его отец не настолько всемогущ, чтобы сделать это самостоятельно… «Не знаю, – честно ответил я. – Но мы обязательно продержимся. Мы – русские, а русские – стойкие!». «Ура! Мы русские, мы выдержим!» – подхватил сын, и, надо сказать, его решимость держаться до последнего так никуда и не делась. Но он не понимал, что надежная отцовская рука у него на боку – уже не защита ему, не видел, что серый сапожок его уже за пределами кресла, и нога скоро съедет до колена и свесится… А что потом?!.

Вокруг уже многие звали на помощь, кого-то рвало. Внизу появились служащие парка, которые стали кричать, что к нам «уже выехали». Какой-то мужчина лихорадочно ковырялся в пульте управления в будке… Настал момент, когда я не мог уже ждать, что мой ребенок вот-вот выпадет, и, собрав все силы и волю, отцепил правую руку от рамы, когда мы были в нижней точке, и ухитрился одним резким движением вернуть ребенка в более-менее безопасное положение. Выяснилось вдруг, что морозец вовсе не легкий, а крепкий, ледяной ветер сек лицо. «Папа, мы русские, мы продержимся…» – повторял мой пятилетний ребенок. Я думал только о том, сколько еще пройдет времени до той секунды, когда левая рука сама разожмется и выпустит его… Те, кто к нам выехал, так и не приехали. Зато мужчина, пытавшийся починить пульт, преуспел – честь ему, хвала и вечная благодарность. Карусель опустилась и встала. Нас начали выводить – не спецслужбы, а просто люди, наблюдавшие внизу. Ребенок мой, однако, соскочил сам, я тоже как-то сполз и – повис на железной ограде.

Ужас мало-помалу отпускал. С других каруселей доносилась музыка…

– Я вижу, традиция ужасов нас не покинула, – торжественно сказал Максим. – Но вообще я тебя понимаю. Я-то, конечно, на твоем месте вел бы себя иначе, но у меня… хм… подготовка другая… и комплекция. Но рассказывать ты мастак. Сразу видно – учитель. Круто получилось. Мои аплодисменты.

– А что – на карусели только русские были? – вдруг продребезжал Соломоныч. – Если бы евреи, не дай Бог, затесались, то им бы тут и крышка?

– Почему? – пожал плечами Станислав. – У вас, например, Давид есть. Завалил Голиафа только так. На моем месте вы своему сыну как раз о нем могли бы рассказать. Но у кого что есть, уж извините…

За спиной Соломоныча Макс показал Станиславу большой палец.

– Да уж, хорошо, что тогда я об этом не узнала, но потом-то мог бы рассказать, – проворчала Оля Большая. – Вряд ли мне бы это жизнь испортило, раз кончилось благополучно.

– Муж тебя берег… – задумчиво прошептала Маша. – Везет тебе… Меня вот никто не берег… Никогда…

Она сказала это без всякого умысла. Но все взоры обратились к Борису, который только присутствовал за столом, ни разу не вмешавшись в общие разговоры и, похоже, вовсе не собираясь принимать участие в этой бабьей затее. Никто, в общем, и не ждал, что он решит вдруг сделать их Декамерон настоящим, имеющим десять рассказчиков, – но Борис вдруг, не меняя небрежной позы, – сидел, откинувшись и забросив за спинку стула руку, – непринужденно начал действительно странный рассказ.

История десятая, рассказанная Борисом, странным человеком и фотографом из Петербурга, о том, как он повстречался со шпионом, и что из этого вышло.

Стоял август 2002 года, когда мой знакомый поэт и я, закончив совместные дела, решили расслабиться и выпить пива в ресторанчике. Войдя, мы обнаружили, что из ресторанного зала есть выход в тихий внутренний дворик, где тоже стоят столики – в тенечке и под открытым небом. Там мы и расположились, взяв по кружке ледяного пива. Мы тихо разговаривали, когда к нам за столик вдруг попросился мужчина лет около сорока на вид. Я показал ему глазами, что вокруг есть несколько пустых столиков, но он достаточно вежливо извинился и объяснил, что моряк, вернулся из плаванья, в Питере проездом из Калининграда в родной город, очень устал от одних и тех же лиц, стосковался по людям, просит разрешения с нами поговорить. Что ж, бывает. Мы не возражали. Он очень настаивал на своем желании угостить нас за любезность пивом. Показалось неудобным отказываться…

Первый раз я по-настоящему удивился, когда принесли четыре пол-литровые кружки пива, причем новый знакомый сразу же пододвинул моему другу и мне по две кружки, а про себя сказал, что не пьет. Согласитесь, это немножко странно: во-первых, угощать посторонних сразу литром пива как-то не принято… Тем более, что недопитые кружки все еще стояли передо нами. Во-вторых, совершенно невозможно, угощая других мужиков, не пить самому. Переглянувшись с поэтом, мы твердо сказали, что согласны выпить еще по одной. Сосед не противился, стал что-то есть, завязался разговор, почти сразу, как это часто принято у нас в стране, перешедший «на политику». Мы старались держаться с незнакомцем лояльно, особо не проявляя ни негатива, ни позитива. В смысле – да, есть трудности, но мы надеемся – и так далее. В разговоре «моряк» не забывал делиться воспоминаниями о том, какой он матерый «морской волк» – но я уже прекрасно видел, что человек врет. Его гладкие белые руки, бледно-розовая, не тронутая ни ветром, ни загаром кожа – все это полностью исключало не только морские похождения, но и даже сравнительно недавнюю морскую прогулку. Сначала я подумал, что мужик просто выпендривается перед двумя молодыми идиотами – подумаешь, новость. Я слушал вполуха, а между тем разговор свернул на отечественный автопром, которому, естественно, изрядно досталось. И тогда поэт попытался ввернуть всем известный анекдот о том, как Штирлиц «сел враскорячку» … (Если кто не помнит продолжения, – так «раскорячка» затарахтела и поехала).

«Э-э… Прошу прощения – кто сел враскорячку?» – вдруг решил уточнить мужик. «Штирлиц!» – думая, что он не расслышал, громко объяснил поэт. «Кто?» – с улыбкой переспросил незнакомец, и по его лицу было четко видно, что он изо всех сил пытается быстро понять, о ком идет речь. В эту секунду мне стало страшно. Очень. Множество четких мыслей за мгновенье табуном проскакало в голове: «Он не рос в России… Он вообще не русский. У него слишком светлые глаза и волосы для русского. В лучшем случае – ингерманландец… А может, швед или датчанин… Зачем мы ему? Что от нас можно выведать? Для чего нас вербовать? Он сам совершенно трезв, а нас пытается напоить… Но если шпион – то культовые фигуры страны, в которую его засылают, должен был выучить… Но какое может быть другое объяснение? Шпион, который плохо учился и пропустил Штирлица?.. Что делать?! Ведь если он поймет, что разоблачен, то мы уже покойники… Сейчас незаметно брызнет чем-нибудь, например, и у нас обоих через час – обширный инфаркт или еще что-то… Да мало ли способов!».

Не знаю, переменился ли я в лице, но с изумлением заметил, что поэт, уже подвыпивший и увлекшийся разговором, пропустил мимо ушей вопрос собеседника…

Старательно улыбаясь, я поднялся из-за стола, извинился и направилась к входу в здание, оставив поэта за столом с подозрительным типом. Но нельзя же его было так бросить! Потоптавшись у двери, я высунулся во двор и весело махнул рукой другу: «На одну секундочку! Мне нужна помощь!». Он оставил на столе очешник с очками и поспешил ко мне, бросив озадаченного соседа. Как только поэт оказался рядом, я изо всех сил прошипел ему в лицо: «Ты понимаешь, кто это?!! Он не знает, кто такой Штирлиц!!!».

Мы стояли лицом к лицу, и я очень ясно увидел, как именно может достаточно нагрузившийся пивом человек протрезветь в одну секунду… «К черту очки!» – скомандовал он, хватая меня за руку и увлекая за собой. Мы бежали, как сумасшедшие, по улице, потом через подземный переход. Опомнились только на другой стороне широкого Ленинского проспекта…

С тех пор прошло восемнадцать лет. Что это было? Кто? Я до сих пор не знаю.

– Да этот рассказец кроет все остальные вместе взятые! – изумленно протянул Макс. – Слушайте, господа, а ведь это, похоже, и правда был шпион. Только он не вербовал вас, конечно, а просто имел задание… Ну, скажем, собрать статистику о настроениях в различных социальных прослойках… Что-то такое… А со Штирлицем круто прокололся. И это еще вопрос, что бы он сделал, если б понял, что ты его расколол…

– Двоечник разведшколы, – сострил Станислав. – Прогулял занятие, когда рассказывали о Штирлице. А на экзамене он ему не попался.

– Да бросьте вы… – пожала плечами Татьяна. – Мало ли, как это объясняется. Задумался человек, не уловил чего-то… Ничем вы не рисковали, а обидели хорошего парня, который вас же и угостил. Сбежали, не заплатив, так что ему еще и за ваше первое пиво пришлось расплачиваться.

– Я видел выражение его лица. Я фотограф. Это моя профессия. Он впервые слышал о Штирлице. Голову на отсечение даю, – металлическим голосом ответил Борис.

– Да думайте, что хотите, – раздраженно пожала плечами женщина. – У меня ребенок засыпает, мне надо как-то уложить его в темноте… Маша, поможете? Дверь подержите, чтобы хоть какой свет падал из кухни…

Женщины начали озабоченно подниматься, все зашевелились, осознав, что незаметно наступила ночь.

– Подождите! – почти обиженная их деловитостью, крикнула Королева. – Нам нужно выбрать нового распорядителя. Ну, короля или королеву на завтра, и чтобы он назначил следующую тему для историй!

– Ну, так выбирайте, – нетерпеливо буркнул Борис. – Я тоже спать хочу…

Оля Большая быстро огляделась, и вдруг ее лицо просияло:

– Я назначаю назавтра королем тебя, Митя. Твой рассказ про цирк мне понравился больше всего – я даже не ожидала, что ты умеешь так красиво излагать мысли… Так что давай придумывай, о чем завтра будем рассказывать.

Митя растерялся. Это было то, чего он в данный момент своей жизни ожидал меньше всего – метаморфозы из вечно понукаемого старшего брата и подневольного школьника в Подземного Короля… Но парень конфузился недолго:

– Хорошо! Я готов, пожалуйста. Кстати, я еще вчера решил, что если когда-нибудь меня назначат Королем, то задам именно эту тему. Я часто о таком думаю. Именно о таком… Пожалуйста. Пусть завтра мы будем рассказывать о человеческих поступках. Но не просто поступках, а таких, знаете, с большой буквы…

Второй день Декамерона,

в который рассказываются истории о Поступках с большой буквы.

И день этот начался весьма бодро: едва выпив чаю (а он имелся в наличии почти что целебный – из сушеных листьев мяты, чабреца и смородины, заботливо приготовленный Катюшей еще месяц назад и удачно прихваченный во временное, как ей казалось, убежище), почти все обитатели бункера, ринулись наверх, в лес. Каждый со своей скоростью – но все целенаправленно лезли по скобам один за другим, страхуя детей и не особо нуждавшегося в том Соломоныча, – выкарабкивались, подставляли лицо молочному свету очередного теплого пасмурного денька, бурно дышали после душной и затхлой атмосферы подземелья. Внизу осталась лишь все та же несчастная Катя, обреченная на вечную кухонную лампу своим восьмимесячным животом, – и составившая ей компанию из товарищеских побуждений Маша. Впрочем, Катю негласно блюли по очереди все, кроме детей и упорно хранившего ледяное равнодушие Бориса.

Соломоныч снова уверенно повел Макса на разведку с целью подготовить ограбление соседского подвала, Станислава решили пока не привлекать – и он с удовольствием без всякой цели нарезал концентрические круги вокруг люка в сопровождении деловитой задумчивой жены, зорко выглядывающей у древних стволов молодые боровики. Сегодняшний король Митя намеренно разъединился с матерью и сестрой и стал углубляться в лес, старательно запоминая приметы: он желал урвать собственный небольшой кусочек любимого созерцательного одиночества… Татьяна, убежденная в том, что дочка ее, как всегда, следует за ней, как теленок за Буренкой, шла вдоль неглубокого оврага у просеки, мечтая о ярких огоньках подосиновиковых шляпок, то и дело вспыхивавших в побуревшей траве среди золотых монеток палых березовых листьев.

А Оля Маленькая завороженно смотрела на просеку: там несколько раз серым комком отвесно падал с неба меткий ястреб, расправляя громадные угловатые крылья прямо у земли, – и тотчас взмывал в небеса с зажатой в безжалостных когтях мелкой, еще живой добычей, последним чувством которой становилось, наверно, удивление… Оля подумала, что там не один ястреб, а два, – уж больно часто они падали и взлетали – и решила, что это, должно быть, ястреб с ястребихой добывают пропитание для своих маленьких ястребят. Девочка прекрасно понимала, что она слишком большая для того, чтобы хищник мог посчитать ее своей жертвой, – и поэтому безбоязненно перепрыгнула канаву и вышла на широкое открытое пространство. Уф! Здесь даже дышать было легче, чем в древнем лесу среди страшноватых елок. Просто не верилось, что это елки: елки – такие невысокие, сочно-зеленые колючие деревья для Нового года, а здесь что? Черные чудища какие-то – макушек не видно, а, чтобы обхватить одно такое дерево, нужно… Оля задумалась… Нужно, наверно, пять таких же девочек, как она. Считать она умела не до пяти, как какая-нибудь малышка, а до тысячи – ни больше, ни меньше. И знала, что дальше будут две тысячи, и три… Но считала сама, не пропуская ни одной цифры, только до тысячи – это чтобы тихий час в детском саду не казался таким длинным – ведь уснуть все равно никогда не удавалось. Оля даже удивлялась, почему она одна не спит, когда все, все дети сразу засыпают и даже разговаривают во сне, – и воспиталка ее ругала, кричала: «Лежи и не шевелись!»… Старая злая обезьяна. Хорошо, что закончился проклятый детский сад с его бесконечным тихим часом, она стала большая и пойдет в школу, когда кончится карантин… В садике тоже был однажды карантин по ветрянке, так что Оля прекрасно знала, что это такое. Ну, а теперь карантин для взрослых, и им приходится жить в подполе – а детей ведь никуда не денешь, вот и приходится Оле сидеть со всеми в темноте. Но это ничего, главное, что с мамой… Она оглянулась: голубая куртка мамы, павшей на коленях перед очередным грибом, ясно виднелась за недалеким кустом. Все в порядке, можно еще чуть-чуть пройти, посмотреть, за кем охотятся эти муж и жена ястребы.

Девчонка осторожно двинулась вперед в своих ловких и блестящих резиновых сапожках. Она прекрасно знала, что может упасть и расквасить нос, поэтому внимательно смотрела себе под ноги, чтобы не запутаться в густой и цепкой, уже рыжеватой траве. Вдруг ноги ее заскользили куда-то вниз, и, не успев вскрикнуть, Оля Маленькая тихонько съехала на попе в неглубокий овраг, поросший кустами. Она понятия не имела, что здесь есть овраг, думала – просто кусты небольшие растут. А оказалось – они вон какие высокие, над оврагом только верхушки… Среди тонких стволов виднелись какие-то красивые вишневого цвета грибы на тонких ножках. Надо показать их маме, чтобы узнать, съедобные или нет. И лизать их нельзя: если они ядовитые, то так можно отравиться. Оля снова посмотрела назад – но не увидела ничего, кроме покатого склона оврага. Значит, нужно выкарабкиваться обратно. Но с первого раза это не удалось – трава, оказывается, такая скользкая, а когда она попыталась зацепиться, то вырвала разом два пучка с корнями и землей. Фу, ну вот, теперь еще и руки грязные. Сейчас она отдохнет и попытается снова – со второго раза точно получится. Оля присела на кочку, задрала голову – и дух захватило: тонкие пушистые тучки никуда не делись, но солнце, верно, где-то уже выглянуло, позолотило небо над облаками, и теперь они весело бежали, как легкие серые овечки по лугу с желтыми одуванчиками. Девочка загляделась, улыбаясь и щурясь и, чтобы смотреть на необычное небо было удобнее, прилегла на спину. Овечки все бежали, она все больше щурилась и меньше улыбалась, было тихо и тепло… Надо позвать маму, чтобы она тоже посмотрела. Нет, лучше потом. Сначала она сама немножечко посмотрит…

Татьяна хватилась дочери не сразу – она, вероятно, долго еще рассеянно беседовала сама с собой на грибную тему, воображая, что говорит с Олей, и спохватилась только когда поняла, что слишком долго нет никакой реакции. Обернувшись, она увидела, что стоит одна, с почти полным пакетом калиброванных, вчерашнего выпуска подосиновиков, на краю канавы у просеки, рядом с кустом, украшенным несколькими золотящимися в холодноватом солнечном свете паутинками.

– Оля, иди сюда, – лишь чуть-чуть повысив голос, позвала Татьяна, уверенная, что девочка просто немножко замешкалась.

В ответ не донеслось ни звука.

– Оля! – громко крикнула мать, напряженно вслушиваясь и чувствуя, как изнутри быстро и неуправляемо нарастает черная волна безобразной паники.

– Оля!!! Оля!!! Оля!!!

Зов ее был таким первобытно-диким, что со всех сторон к ней кинулись испуганные карантинники – и она сразу безошибочно выбрала нужную жертву:

– Где твоя сестра?! – рявкнула она в лицо ничего не понимавшему сыну. – Где она, отвечай!

– Мам, я не знаю, она с тобой была… – растерянно пробубнил юноша.

– Она была с тобой, а не со мной!!! Она, во всяком случае, пошла к тебе!!! И где она, я тебя спрашиваю?!! – подхваченная слепым вихрем истерики, Татьяна хотела схватить сына за ворот и трясти его, трясти, пока не появится дочка.

– Тихо, тихо, тихо! – бросился между ними Станислав. – Сейчас найдем. Вы ведь ее недавно видели?

Женщина лихорадочно пыталась вспомнить – и понимала, что не видела дочку очень давно. Что она, собственно, совсем ее не видела – а только долго говорила ей что-то незначительное («А вот и еще грибок…»), не заботясь об ответе в полной внутренней уверенности, что ребенок никуда не денется… Что она не знает, когда именно девочка отошла, или… или когда ее незаметно схватили люди или звери. Осознав это в одну страшную секунду, Татьяна побелела и зашаталась, схватившись за березовый ствол…