Текст книги "О возлюблении ближних и дальних"

О преданиях Мордора

В одной конторе был IT-отдел, а в нем семь человек – все молодые, холостые-незамужние, все окончили один и тот же факультет с разницей в год – три, все толковые, но не без ветра в голове, что в их возрасте не только допустимо, но даже необходимо для всестороннего развития личности.

Двоих из семи еще в институте обратили в толкиенисты, и они быстренько охмурили остальных. Правда, пришлось долго убеждать не отягощенную литературными познаниями программистку Свету, что хоть имя Друсилия ей и не нравится, но для приличной эльфийки всяко лучше, чем Пантагрюэль.

На выходные была намечена ролевая игра, в пять вечера пятницы собирался подъехать приятель с микроавтобусом для доставки трех эльфов, двух гномов, одного хоббита и одного человека на место назначения.

В четыре прискакали из планового отдела с переходящими в ультразвук воплями «чего вы там напрограммировали своими кривыми мозгами, что у нас все ляснулось?! Нам же премию из-за вас, остолопов, срежут!». Все семеро вздохнули, вспомнили, что дурак отличается от преступника только непредсказуемостью действий, сказали об этом вслух, окончательно испортив отношения с плановым отделом, но куда ж ты денешься – надо править. А с поляны звонят: где вы застряли, приятель и микроавтобус нервничают, плановый отдел причитает над загубленной премией, как над покойником, и все сильно не любят друг друга.

К шести исправили, еще час на тестирование. Программистка Света сказала: давайте, мол, сразу переоденемся, чтоб как только доедем – сразу включиться.

В семь завершили, откачали плановый отдел и побежали, шурша развевающимися плащами, бряцая мечами и позванивая кольчугами, причем в коридоре чуть не смели двух бельгийских буржуев. Господа Лемменс и Вербрюгген, вынужденные отступить от привычного здорового образа жизни по случаю подписания контракта, до сих пор уверены, что последние пять рюмочек были лишними.

Ну ладно. Загрузились, стараясь не прислушиваться к озверевшему от ожидания приятелю, и поехали. Ехали, ехали, а на полпути автобусик зачихал и встал намертво. Начали копаться в автомобильных внутренностях и давать умные советы, от которых водитель потерял дар даже матерной речи. Выяснилось, следует что-то там открутить, прочистить и прикрутить, но нечем. Надо останавливать какую-нибудь машину, дорожное братство, то-се.

А машины не останавливаются, хоть плачь, потому как смеркается, лес с двух сторон, ветер в соснах и на дороге призывно машут руками и холодным оружием странно одетые люди.

Программистка Света сказала:

– А давайте мы с Катей отойдем на метров пятьдесят, за поворот, попробуем тормознуть кого-нибудь, девушкам точно не откажут.

И была права. Не успели руку поднять, как рядом затормозил БМВ с двумя мужиками, стекло поползло вниз, из окна высунулся усатый тип.

– Девочки, вам куда? – но тут рассмотрел их получше и удивился: – А что это вы так одеты?

Света – в бледно-зеленом, расшитом серебряной нитью длинном платье с серебряным же кушаком, и Катя – в легинсах и кожаной тунике, чуть ли не хором ответили:

– У нас ролевая игра!

На что мужик хмыкнул и сказал:

– Вон оно как, конкуренция пробуждает инициативу. Игореша, принимай затейниц! Но, девочки, никакой предоплаты, только по факту. Тебя как зовут-то?

Света дрожащим голосом проблеяла:

– Друсилия!

– Ишь ты, – восхитился мужик, – раньше все Анжелики да Кристины, а тут на тебе – Друсилия.

– Послушайте, – возмутилась Катя, – за кого вы нас принимаете!

Мужик сказал – за кого. И добавил, что, мол, давайте-ка по-хорошему, а то можно и по-плохому. И начал выбираться из машины.

Барышни заорали в унисон. А когда вопль стих, послышался топот с непонятным лязгом. Как будто несколько человек бежали, держа в руках жестяные ведра с гайками. Из-за поворота выскочили два эльфа с луками, два гнома в кольчугах и с секирами, один человек с мечом и тоже при кольчуге, и шофер в клетчатых шортах и с монтировкой, мигом оценили ситуацию и ускорились, дабы надолго отбить охоту к дорожным приключениям. А то и вообще охоту.

Благо что БМВ резвая машина, старт с места прям как у гепарда.

В общем-то все закончилось хорошо. Через десять минут остановилась фура, два веселых дальнобойщика в четыре руки что-то там наколдовали, автобусик запыхтел; доехали без эксцессов, игра прошла прекрасно. И только господин Вербрюгген осторожно поинтересовался в понедельник у референта Лидии Петровны, не заметила ли она чего-нибудь странного вечером пятницы. Лидия Петровна, которой пришлось организовывать доставку тел господ Лемменса и Вербрюггена в отель, со злобой подумала про «пить надо меньше», ласково улыбнулась и сказала:

– Что вы, господин Вербрюгген, что странного может произойти в обычном офисе!

О химии и жизни

Одна девушка хочет замуж.

Вон за того, в сером свитере, лохматого, с вихром на макушке, сидящего на подоконнике рядом с аудиторией № 408 главного корпуса.

Она подходит к нему; погляди, говорит он; она смотрит, на мокром асфальте желтые листья; отсюда, с четвертого этажа, асфальт кажется черным ситцем в веселый желтый горошек; здорово, говорит он, нравится? И тут к ним бросается Лина Малейко из ее группы, хватает за руку и тащит в сторону, чтоб взахлеб нести какую-то ахинею.

Они на разных потоках, почти не видятся, разве что в перерывах. И она хочет за него замуж.

Однажды вечером она спрашивает: мама, если б тебе кто-нибудь понравился, ну, в молодости, а он этого не понимал, ты сказала бы ему сама? Мама фыркает: ни за что, я про гордость не забывала, да ты никак влюбилась? Вот еще, смеется она, это так, для накопления знаний.

На втором курсе Малейко осознает свое предназначение: охмурить всех и каждого, доходит дело и до него. Через неделю рассказывает: нет, девы, неперспективно, живет в хрущевке, родители пенсионеры, сам копейки всю жизнь будет зарабатывать, родители древние, ничем не помогут, и горшки потом за старичьем выносить, нет, не для меня.

Она понимает, Малейко права, права, но хочет за него замуж. А еще вцепиться Малейко в крашеные патлы.

Потом у нее череда романов, она красива и мила, от поклонников нет отбоя; романы длятся неделю, месяц, три, пока в вестибюле, или в библиотеке, или у деканата она не сталкивается с ним, и он улыбается и говорит: привет, как дела.

К выпускному покупают роскошное платье и босоножки, Италия. В зеркале невозможная красавица, перед зеркалом она же. Босоножки, Италия, ни с того ни с сего натирают ногу, до крови, она хромает к выходу, и тут ее подхватывают на руки, доносят до скамейки, где красота, там и жертвы, подожди, я мигом. Возвращается с пластырем, йодом и салфетками, берет ступню в теплые ладони, осторожно протирает ранку, мажет йодом, она морщится; сильно щиплет? потерпи, давай подую, в детстве помогало и сейчас поможет.

Прибегают Малейко и Аня Бортник – полчаса тебя ищем, мы завкафедрой поздравляем, давай, ты что, забыла? ты ему стихи читаешь!

На крыльце она оборачивается, машет ему рукой, хочет сказать, что это ненадолго, сколько там тех стихов, пять минут. А он просто смотрит.

И она хочет за него замуж.

Завкафедрой расчувствовался до слез, развоспоминался, пять минут растянулись на час; она спускается вниз, на скамейке сидит полосатый кот, смотрит желтыми глазами, больше никого, пусто.

Через год она выходит замуж за очень хорошего человека.

Проходит еще много лет. Она живет в другом городе, в другой стране, на другой стороне земного шара. У нее любящий муж и чудесные дети. С однокурсниками не общается, нет желания.

Изредка ей пишет Малейко, порхающая из замужа в замуж, реализующая девиз «каждый новый брак должен быть повышением статуса», но пик уже пройден.

Она его почти не вспоминает. Разве что заметит на улице, в парке, в торговом центре лохматый русый затылок с торчащим на макушке вихром. И тогда вздрагивает и на долю секунды останавливается ее сердце.

О сложностях совместного проживания

На одну девушку, Люсю, не так посмотрел ее муж. Сложно объяснить, как именно, но не так.

Муж уехал на работу, а Люся бросилась в Интернет, как Катерина в Волгу. В отличие от Волги Интернет кишмя кишит специалистами по склеиванию треснувшего.

Через два часа вынырнула, вся в полезных советах. От «не обращай внимания, куда он денется» до «гони козла поганой метлой». Где-то посреди шкалы разместился романтический ужин в эротическом белье.

– С феромонами, – гордо сказала продавщица.

– Так не пахнет же, – удивилась Люся.

– Кому надо, учует!

На эротическое белье ухнул аванс плюс немножко в долг. Романтика с эротикой была назначена на среду.

Муж притащился в одиннадцать вечера, глянул на выскочившую в прихожую Люсю (дивный прозрачный пеньюарчик, чулки с кружевными подвязками) и сказал:

– Что, отопление включили? Нет? Ты б оделась, простудишься.

Люся убедила себя, что в прихожей темновато, не рассмотрел, поправила локоны, подкрасила губы и, подхватив поднос с шампанским, бокалами и красиво уложенными на тарелке канапе, отрепетированной сладострастной походкой вошла в гостиную.

Муж сидя спал на диване, в одной руке полбатона, в другой – кусок колбасы.

У Люси мягкий характер. Другая бы убила. Или как была – в пеньюаре, подвязках и рыданиях – ускакала бы к маме. Предварительно убив. А Люся лишь скрипнула зубами и ринулась пытать Интернет, заливая печаль шампанским. Отзывчивый Интернет наотвечал всякого-разного, с большим отрывом победило «оживить увядшие чувства ревностью».

Можно было, конечно, позвонить по некоторым оставшимся от девичества телефонам. Но это встречаться, разговаривать, реанимировать, раздувать давно угасшее, а время не ждет. И умная Люся взяла отгул, завела почтовый ящик на имя Максима Троекурова, владельца агентства недвижимости, высокого брюнета с голубыми глазами и легкой небритостью на мужественном лице, и приступила к оживлению.

– Добрый вечер, Людмила! – писал Максим Троекуров, поигрывая желваками на загорелых скулах. – С тех пор как увидел вас, из моей души ушел покой, думаю о вас ежечасно, ежеминутно, спрашиваю небо, за что мне такое счастье – знать, что вы есть, и такое горе – осознавать недостижимость счастья.

Я сижу у камина, – продолжал Максим Троекуров, – рядом мой пес, он чувствует мою боль, тычется носом в ладонь, понимает, хозяину не до него, и устраивается у моих ног. Мы оба смотрим на веселое пламя, пес засыпает, а я слушаю, как стучат ветки ореха в окно, пью крепкий виски и не пьянею. Где найти такое зелье, чтобы забыть вас, Людмила?

В этом месте Люся всхлипнула. Потом еще дописала про свою легкую походку, милую улыбку и глаза с искорками смеха в них – все это каждую ночь снится глубоко страдающему Максиму Троекурову. Закончила изящным пассажем про надежду, которая теплится в раненом сердце. И оставила включенный ноутбук на кухонном столе.

Муж пришел поздно, сразу рванул на кухню, загремел кастрюлями, потом крикнул:

– Люсь! Тут у тебя письмо какое-то. Можно закрыть? Хочу счет посмотреть, чувствую, продули.

– Ах, – сказала Люся, искусно смутившись, – представляешь, влюбился, письмами забрасывает, приличный человек, недвижимостью занимается, дом за городом.

– Орех ему в окно стучит! – возмутился муж. – С заказчиками сладу нет. Ну кто, кто сажает орех у стены? Он же корнями под фундамент пойдет! А потом претензии – не так строили, стену повело. Тьфу! А еще чего поесть найдется?

За два последующих дня Люся залила слезами пять форумов. Интернет хором сказал – ничем мерзавца не проймешь, развод.

В пятницу муж пришел вообще ночью. И нетрезв. Заглянул в спальню, спросил – спишь? ну спи, спи. И улегся на диване. И нагло захрапел.

В раздумьях о рухнувшей жизни Люся уснула только под утро. Когда проснулась, мужа не было.

Ну что ж.

Люся злобно удалила троекуровское письмо, потому что все они, сволочи, одинаковы, и начала собирать вещи.

В двенадцать в дверь позвонили. Заплаканная, но решительная Люся открыла. На пороге стоял муж, груженный какими-то пакетами.

– Люсь, у тебя глаза красные, аллергия? Счас разгружусь, в аптеку схожу. Люсь, мы вчера проект сдали, все подписано, будет самый красивый квартал в городе! Давай съездим, покажу, где построят, давай? Только товарища одного надо устроить. Ждал, пока подрастет, совсем мелких брать нельзя. Я ему тут всего накупил, по списку.

Вытащил из-за пазухи маленького серого котика и поставил на пол. Котик посмотрел на Люсю голубыми троекуровскими глазами, сказал «мяв» – и сделал лужу.

– По документам Максимилиан. Будем звать Максик.

P. S. И все у них замечательно. Разве что с эротическим бельем пролет. В первый же день Максик забрался в приоткрытый ящик комода, где белье ждало своего звездного часа, и всласть над ним надругался. Над бельем. Комоду тоже перепало. Вероятно, это были кошачьи феромоны.

P. P. S. Люся воспитывает Максика самостоятельно, с Интернетом не советуется.

О Лосе и прочих

После весенних каникул Лось, Бобров и Русак одновременно и ни с того ни с сего влюбились в отличницу Ирочку. Ирочка как Ирочка, ничего особенного, так, тоненькая, нос в веснушках, не сравнить с Федотовой, красавицей, а вот поди ж ты.

От любви Бобров начал учиться как ненормальный, хотел за два месяца наверстать упущенное за два года. Русак учебу забросил, зато приобрел вид задумчивый и отстраненный и на родительские призывы к разуму не реагировал.

А Лось заиграл в футбол как бог.

Как Марадона.

Физрук ахал, хватался за сердце, орал, где ж ты, такой-сякой, раньше был, мы б не то что район, мы бы область порвали!

На выпускном Ирочка сказала Русаку, а чуть позже Боброву, что ей не до романов, останемся друзьями.

Лось объясниться не решился.

Ирочка поступила в медицинский, Бобров в университет, на химфак, Русак, к ужасу родителей, вместо политеха пошел в ПТУ.

А Лося физрук повез в город, к институтскому приятелю, ныне помощнику главного тренера. Помощник, после долгих телефонных уговоров согласившийся глянуть на Лося, сперва стоял с недовольным видом, потом с открытым ртом, а затем бросился обнимать физрука, выкрикивая неприличное, но в положительном смысле.

Лося взяли во второй состав. Главный тренер говорил, что можно и сразу в основной, но пусть ребята присмотрятся, привыкнут.

На свой первый матч Лось пригласил Ирочку, Боброва и Русака. Ирочка думала о том, успеет ли подготовиться к завтрашней гистологии. Бобров о том, что Лось будто замедлил время для всех, кроме себя: они по полю на четвертой автомобильной скорости, а он – на первой космической. А Русак размышлял, почему он не Лось, и расстраивался.

Через неделю на тренировке Лось в невозможно красивом подкате выбивал мяч, и на ногу ему рухнул Вадик Тумаш, нападающий. Коленный сустав собирали по кусочкам, больницы, операции, тоска. Ирочка, Бобров и Русак приходили навестить, но Лось никого не хотел видеть. Они еще пару раз попытались, с тем же результатом; не хочет так не хочет.

Перед Новым годом помощник тренера принес мандарины, шоколадку и объяснил, что у них не богадельня. В марте Лось ухромал из очередной больницы неизвестно куда.

В прошлом году красавица Федотова вспомнила про двадцатилетие школьного выпуска, нашла почти всех, сбор назначили на май. Некоторые не смогли выбраться, но из тридцати человек двадцать три приехали: крепкая троечница Купревич аж из Австралии, Манько Витя из Хабаровска, Саша Гордин из Канады.

Никто не умер, никто не спился, красавица Федотова стала еще ослепительнее, хотя, казалось бы, куда уж краше.

Когда фотографировались на крыльце школы, во двор вплыл нехарактерный для городка черный «порш», водитель выскочил, открыл дверь, и из машины, опираясь на трость, вылез Лось в таком костюме, что знающая толк в моде и ценах Федотова обомлела. На вопросы, где пропадал, чем занимаешься и про семью, Лось отвечал туманно, но, ежели судить по машине и костюму, точно не пропал. В ресторан со всеми не пошел, сослался на дела и отбыл.

От городка до города два часа езды, потом еще минут двадцать до поселка, где живет известный в недавнем прошлом футболист Вадик Тумаш.

– Останешься? – спросил Вадик. – Нет? Мише скажу, он тебя отвезет. Хоть до вокзала довезет! Ну как знаешь.

Лось переоделся в свое, чуть было не забыл вернуть трость, позаимствованную у Вадикова тестя, – хорошо, опомнился у ворот, вернулся за своей палкой.

Ехал на автобусе, потом на электричке, потом ковылял пешком три километра до своей сторожки на базе отдыха, думал, что Ирочка осталась Ирочкой, что кандидат наук Бобров отрастил пузо, а у начальника цеха Русака лысина на полголовы, но все узнаваемы. Даже Вадик, отводящий при разговоре глаза. Как тогда, двадцать лет назад, когда место в основном составе было одно, а с появлением Лося кандидатов на него стало двое.

Ирочка, Ирина Викторовна, думала о том, что у Степки плохо с английским, нужен репетитор, что Лось – прям олигарх, загорелый, куда там олигархи весной летают, на Мальдивы какие-нибудь, интересно, какая у него жена или подруга, наверно, соответствует машине и костюму.

Бобров думал, что надо худеть, и что сейчас его совесть спокойна, у Лося вон как все сложилось, всем на зависть.

А Русак размышлял о том, почему он не Лось, и расстраивался.

О параллелях и перпендикулярах

Один мужчина хочет от жизни денег, славы и любви – убывание по степени важности.

Там-Наверху вечно то недопоймут, то перепутают – и мужчина получает кредит на квартиру, кредит на погашение процентов по кредиту на квартиру, тещу Любовь Андреевну и жену Риту, копию своей маменьки.

У жены Риты так: Бред Питт, страстная романтическая любовь, шуба как у Гриневич, все сразу. Однако ей достается вышеупомянутый мужчина. Дальше понятно.

Любовь Андреевна просит о малом: поменять зятя на кого угодно (Бред Питт не рассматривается, больно смазлив) и чтоб колени не болели. Такое чувство, что Там-Наверху ее вообще не слышат.

Вечером в параллельной реальности к мужчине склоняется метрдотель: сэр, прошу прощения за беспокойство, вон те джентльмены хотели бы засвидетельствовать вам свое почтение.

Мужчина нехотя поднимает глаза от блюда с устрицами.

У входа нервно протирает очки Гейтс, переминается с конька на конек Ковальчук и робко машет рукой мужик, в прошлом месяце выловивший на Лукомльском водохранилище двенадцатикилограммового карпа.

– Милый, – нежным голосом поет кадровик Люсьена Ивановна, – тебе и поесть спокойно не дадут.

– Чуть позже, – говорит мужчина метрдотелю, – пока прошу меня не беспокоить, – и возвращается к подобострастно глядящим на него устрицам.

Зябко кутаясь в краснокнижные меха, в зал входит Рита; бледный от страсти Бред Питт осторожно поддерживает ее под локоть; издалека доносятся рыдания Гриневич.

Любовь Андреевна легко прохаживается вдоль строя кандидатов, вздыхает и говорит: не то… не то… эти свободны, заводите следующих!

Там-Наверху всегда аврал.

Значит, так… Ковальчука в Вышний Волочек, к Ивановой Марине, и поласковее там… Гейтс! Гейтс! Отдельное приглашение нужно?!.. Шмелем к студенту второго курса Кошелю, у него курсовая горит… Люсьена Ивановна, вам в транспортный отдел, там все о вас грезят… Чего тебе, мужик?.. Устал?.. Ноги не держат?.. А не надо было врать про двенадцать килограмм!.. Шевелитесь, что вы как неживые!..

К утру все стихает.

Там-Наверху устало потягиваются.

И засыпают, укрывшись легким светлым облаком.

О службе доставки

Одна женщина думала, с кем ей встречать Новый год – с Анатолием или телевизором. Телевизор победил, поскольку вчистую проиграл Анатолию по занудству.

Перед Новым годом времени в обрез – отчеты, залатывание дыр, по магазинам бегать некогда, – и женщина заказала в Интернете корзину продуктов: конфеты, шампанское, фрукты, нарезка всякая, бонусом от фирмы крохотная елочка.

Тридцать первого, в начале седьмого, домофон объявил о прибытии курьера. Женщина подождала пять минут, десять – ну сколько еще нужно, чтоб дойти до четвертого этажа, – не выдержала, оделась и спустилась вниз.

Дверь в подъезд была распахнута, а на крыльце стояла корзина и сидел курьер, мужик лет тридцати пяти. В ответ на напоминание о слогане «От прилавка до двери – мигом!» замахал руками и заорал: вы специально крыльцо не чистите, да?! Чтоб веселей было?! Лед сплошной! Грохнулся, голеностоп потянул, хорошо, не сломал!

Женщина сказала, если дворник не чистит, обращайтесь в ЖЭС, а она-то при чем, каждый должен заниматься своим делом.

А курьер сказал, когда на его крыльце снег-лед, а дворник в нетях, то он сам берет лопату, наводит порядок и не ждет вмешательства высших сил, и, что интересно, руки от непосильного труда не отваливаются.

А женщина сказала, что счастлива видеть такую сознательность, до свиданья, и, уже закрывая дверь, увидела, как курьер на одной ноге пытается спуститься с крыльца. Женщина посмотрела, как он прыгает подстреленным воробьем, неожиданно для самой себя развернулась и сказала:

– Вы не сможете вести машину. Подождите, я помогу. Что вы уставились, я пятнадцать лет за рулем!

– Вам нечем заняться? Имейте в виду, у меня еще пять заказов, часа на три.

– Да, нечем, но вам-то какое дело, – сказала женщина. – Поставлю свою корзину на заднее сиденье, напомните потом, чтоб забрала.

Машина оказалась новой «хондой».

– Как, однако, выросло благосостояние курьеров. Может, и мне бросить все, к вам податься?

– У нас конкуренция, вам не светит. Артем.

– Мария.

И они отвезли плюшевого тигра на 3-ю Поселковую – мальчику Феде от бабушки Эммы из Ванкувера (ура! бабуля не обманула!), и большой мягкий пакет на Севастопольскую – пожилой паре от племянницы Иры с семьей (зачем же они так тратились?), и три толстых книги на французском в самый конец Логойского тракта – профессору Климовскому от бывшего студента Олега (не ожидал, никак не ожидал), и букет бело-розовых хризантем на Седых – девушке Ассоль от неизвестно кого (ой! это Юрка! точно, Юрка!), и красивую тяжелую коробку на Жасминовую – Елене Викторовне от Костюкевича И. (нет-нет, я не плачу, я просто счастлива!).

– Ого, десять часов, спасибо, выручили, – сказал Артем. – Раз вы нынче добрая самаритянка, доставьте меня домой, тут рядом, машина пусть у вас во дворе постоит, завтра пришлю за ней. Один курьер заболел, у второго жена рожает, остальные – дай бог, чтоб свое развести успели; пришлось самому.

– Хорошо, – сказала Мария, – отвезу, семья, наверно, отчаялась вас дождаться.

– Из семьи у меня кот, вряд ли он все глаза выплакал, вот сюда, налево.

Шел тихий снег, за домами бабахал фейерверк, на лавочке под фонарем сидела старушка с палочкой.

– Бабушка, почему вы тут сидите, вам плохо?

– Что ты, деточка, не волнуйся, вышла на воздух, от телевизора глаза болят, посижу, на людей посмотрю.

– Бабушка, вы из какой квартиры? Из семнадцатой? А звать вас как? Антонина Петровна? А фамилия? Егорова? О, мне повезло, искать не надо, я из службы доставки, вам кто-то прислал подарок – не знаю, кто именно, но точно вам, Егоровой Антонине Петровне, квартира семнадцать. Вот, тут продукты всякие, конфеты, вот елочка еще. Сами донесете? Нет-нет, не ошиблась, что вы, у нас строго, у нас не перепутаешь.

Старушка сняла варежку, дотронулась рукой до елочки.

– Сыночек мой, столько лет ни письма, ни открытки, не мастер писать, а помнит. Знала я, что не забыл, знала, деточка, это от сыночка моего, не забыл. Стой, деточка, дай угощу тебя чем-нибудь, стой, от молодые, все бегом.

– Дочка, – сказал Артем, отложив телефон, – у Феди нашего дочка. Послушайте, Маша, у вас дома еда есть? Пусто? У меня ветчина какая-то была, яйца, виски полбутылки, хлеб должен остаться. Вы умеете омлет делать, такой воздушный? Умеете? А виски пьете? Как мать Тереза, вы не должны отказать страждущему, хромоногому и голодному. Или мне на лавочку сесть, чтоб вы меня пожалели?

Один старичок посмотрел, хмыкнул и решил, вот так и надо, а не «Дед Мороз – мне то! Дед Мороз – мне это!».

Давайте сами, не маленькие.

У деда ноги не казенные.