Текст книги "О возлюблении ближних и дальних"

О том, где сидят фазаны

Куда едет в такую рань насупленная старушка, крепко прижимающая к себе полиэтиленовый пакет с надписью «Красота – страшная сила! Магазин декоративной косметики такой-то» и неодобрительно зыркающая на юную девицу в отчаянном мини?

Куда едет в такую рань девица в своей микроюбке, с заклеенной пластырем левой коленкой, уткнувшаяся в совершенно несовместимую с ней газету «Деловые вести»?

Куда едет в такую рань понурый красавец с ухоженной трехдневной щетиной, в небрежно повязанном кашне, с дивного качества портфелем и старой хозяйственной сумкой со сломанной молнией – полная нестыковка, как будто он отобрал эту сумку у заглавной бабули?

Куда едет в такую рань толстый дядечка, с мечтательной улыбкой что-то пишущий пальцем на оконном стекле?

Куда едет в такую рань молодая поросль лет семнадцати с невообразимой прической, в одном ухе наушник, и юнец дрыгает в такт головой, ногой и всем тощим телом?

Куда едет в такую рань дородная дама, сердито выслушивающая по телефону чей-то бесконечный монолог и все пытающаяся вставить свою реплику (Да, мама. Нет, мама. Не знаю, мама!)?

Куда едет в такую рань спящий с похрапыванием мужик на переднем сиденье, просыпающийся на каждой остановке, заполошно оглядывающийся, облегченно вздыхающий и засыпающий до следующего торможения?

За пятнадцать минут можно придумать целую кучу историй и жизней.

Но в этих семи моих попутчиках есть некий неуловимый ритм.

И, только выходя, соображаю – они расположились в полном соответствии со спектральным распределением: бабуля с огромным красным пакетом, девица в оранжевой курточке, красавец с ярко-желтым кашне на шее, дядечка в зеленой шляпе, юнец с выкрашенными в голубой цвет волосами, дама в синей шали поверх плаща и спящий мужик в фиолетовой робе.

О возлюблении ближних и дальних

В семье А. потекли краны. Семья А. позвонила в ЖЭС и вызвала мастера.

Пришел Мирович. Свои претензии к производителям кранов семья А. предъявила Мировичу, причем во вздорной и вызывающей форме. В ответ Мирович наследил башмачищами и извращенно надругался над сантехникой семьи А., вследствие чего краны в ванной и кухне громко запели в малую терцию.

Не каждому дано умение спать под печальный, но пронзительный фа минор. Злая от недосыпа семья А. неинтеллигентно наорала в телефон. ЖЭС подумал о семье А. плохо, но сказал вежливо:

– Сделаем, ждите, придет сантехник.

Пришел Мирович. После получасового перегавкивания с семьей А. нашаманил, перенастроил краны на большую септиму и непостижимым образом подключил счетчик учета холодной воды к Ниагарскому водопаду. Семья А., вся в берушах, посмотрела на счетчик, ахнула, схватилась за сердце и накляузничала в ЖЭС и выше. При этом горячо пожелала Мировичу много чего в диапазоне от «чтоб тебе пусто было!» до «чтоб ты сдох!».

В ЖЭСе и выше официально поблагодарили семью А. за активную жизненную позицию, за глаза обозвали склочниками, только нецензурно, но таки влепили Мировичу выговор и лишили премии. Мирович обиделся и от всей души пожелал жлобам, то бишь семье А., жить в эпоху плейстоцена, без кранов и счетчиков, и чтоб выход из пещеры для отправления естественных надобностей гарантировал встречу с голодной саблезубостью. Он был начитанным сантехником, интересовался эволюционным развитием жизни на Земле.

Страстные пожелания столкнулись, отрикошетили, прибыли Туда Наверх в несколько деформированном виде, но были приняты к рассмотрению. Как результат, летом двор дома, в котором проживала семья А., четыре раза разрывали до основания и потом выборочно закапывали, добившись идеального совпадения с ландшафтом действующего артиллерийского полигона, а горячая вода как в июне перешла из материального мира в область приятных воспоминаний, так и пребывала в ней по август включительно.

И Мировича не обошло. Жена встретила старую школьную любовь, былое вспыхнуло, и в жарком пламени сгорела семейная Мировичева жизнь.

Семья А. звонила в ЖЭС, требовала прислать другого сантехника, ЖЭС рявкал на тему «лето, отпуска, где я вам другого возьму». Семья А. и ЖЭС такого нажелали друг другу, что к начальнице ЖЭСа приехала погостить свекровь из Астрахани – на недельку, «пока не надоем», второй месяц пошел, а семнадцатилетняя дочь семьи А. познакомила семью с женихом Пашей, квинтэссенцией кошмара родителей юных дочерей.

В конце сентября семья А. в очередной раз вызвала сантехника. Естественно, пришел связанный с ней общей кармой Мирович. У семьи, надломленной женихом Пашей, не было сил объяснять Мировичу, на какой из нижних ступеней эволюционной лестницы самое ему место. И в неожиданной приятной тишине (большая септима не в счет) за три часа он исправил попорченное, бонусом – заткнул спонтанно фонтанирующий сливной бачок. Семья А. чуть не прослезилась и на радостях заставила Мировича пообедать в своем кругу – котлеты с картошкой и сливовый компот с домашними плюшками. И подумала, да что ж мы за звери, набрасываемся на человека, еще и недовольны, что огрызается. А Мирович подумал, нормальные люди, чего я их облаивал, настроение, что ли, такое было.

К вечеру дали горячую воду. На следующий день пригнали бульдозер с экскаватором, засыпали незасыпанное и повтыкали голые прутики, символизирующие будущее царство флоры.

Жена к Мировичу не вернулась, но это плюс. Если б вернулась, ни за что бы не разрешила дружить с социальным педагогом Ириной Андреевной.

Астраханская свекровь известила: все, нагостилась, пора и честь знать. Дочь семьи А. обозвала жениха Пашу придурком, выставила за дверь, крикнула, что жизнь кончена, двадцать минут порыдала, умылась и спросила, что на ужин.

Я вот к чему. Хорошо бы, чтоб узкоспециализированные боги не спешили исполнять наши желания, чтоб принимали решения коллегиально. Чтобы, прежде чем метать молнии, Бог Сантехников советовался с Богом Пострадавших От Сантехников Жильцов, а Бог Брошенных Женщин опрокидывал рюмашку-другую в компании Бога Уведенных Мужчин. Им же проще, меньше суеты.

Потому как на самом деле мы все желаем друг другу хорошего.

После того как нажелаем плохого.

О понимании

В августе тысяча девятьсот девяносто девятого года инженера Иво отправили в срочную командировку в одну дикую страну. На языке дикой страны инженер Иво знал только одно слово – ляпушька, так его коллега Андреас называл свою русскую подружку. Лапа маленькой пушистой кошки, Pfotchen, ляпушька.

Дедушка Франц предостерег:

– Будь осторожен. Я знаю этих русских, в сорок пятом мы всыпали им на Зееловских высотах. Думаешь, они забыли?!

В самолете Иво убедился – помнят и мстят. Спинку переднего кресла пришлось подпирать коленями, стюардесса сказала, их, стюардесс, две, а падающих спинок полсамолета. Про то, чем кормили, вспоминать не хотелось, но оно само о себе настырно напоминало.

В аэропорту Иво встретила главный проектировщик фрау Анна Сергеевна, валькирия лет пятидесяти, привела к страшной ржавой машине без ремней безопасности, строго наказала не прикасаться к двери, а то замок не держит, и на сумасшедшей скорости, в лязге и дребезге отвезла в гостиницу.

Утром фрау Анна заезжала за Иво, вечером привозила, лично сопровождала до входа, грозно зыркая и рявкая на девушек приятной внешности и сомнительной репутации. От зырка и рявка красавицы тушевались и теряли задор, а их позы – призывность.

В пятницу всем коллективом бюро отметили успешное решение проблем, пожелали счастливого пути, и фрау Анна, от рюмки не отказывавшаяся, усадила Иво в свой гроб на колесах. Гроб натужно пыхтел и стучал внутренностями, а на последнем километре встал. Фрау Анна наговорила гробу непонятных энергичных слов, не помогло.

– Такси тебе на утро заказали, а отсюда сам дойдешь, тут рядом, вдоль дома, потом налево – и гостиница; с девками не заговаривай, без штанов останешься. Ну все, спасибо тебе, помог, запустим производство, разбогатеем; приедешь – на «мерседесе» возить будем.

И неожиданно расцеловала.

Вечер стоял теплый, во дворе дома на скамейке сидела девушка с книжкой, вокруг скамейки носилась собака сложносочиненной породы, низкое солнце просвечивало волосы девушки и делало ее похожей на пушистый золотой одуванчик. Если б не отмечание успешного завершения, Иво не отважился бы. А так – решительно направился к скамейке, аккуратно упал к ногам девушки и правдоподобно закатил глаза от невыносимой боли. Девушка вскрикнула, вскочила и бросилась к нему. Собака тоже бросилась, взлаяла, но кусать не стала, а преданно посмотрела и лизнула в щеку.

– Кажется, я вывихнул ногу, – простонал Иво.

– Я не понимаю! Вы можете встать?

Из окна первого этажа выглянула женщина, и Иво увидел, как его жена будет выглядеть через тридцать лет.

– Надюша, что там такое? Он не пьяный, нет? Что-нибудь сломал? Надо скорую вызвать! Доктора!

– Найн доктор! – закричал Иво.

– Мама, он не хочет доктора!

– Он что, немец? Бедный мальчик! Сейчас я позову Илону Степановну, она язык знает.

Из подъезда выбежала его будущая Schwiegermutter, вместе с девушкой они дотащили прыгающего на одной ноге Иво до своей квартиры, усадили в кресло в маленькой комнате. В другом кресле сидел сердитый старик. Все четверо говорили одновременно, собака за компанию радостно лаяла.

Я хотел с вами познакомиться, я Иво. Наденька, что он говорит, какие ивы? Дожили, немчура недобитая в доме! Может, он голодный? У меня ж там оладушки! Получи, дед, подарок от единственной внучки! Я не понимаю! И чайник поставь. Сметаны положи побольше, худой какой, кто его тут кормит, в чужой стране. Мы им задали жару в сорок пятом, на Зееловских высотах, будут помнить! Я Иво! А, вот и Илона Степановна!

Симулянт еле отбился от предложения вызвать скорую, и муж говорящей по-немецки женщины отвез его в гостиницу.

– Надюша, тебе не показалось, что, уходя, мальчик хромал не на ту ногу?

Утром в субботу в дверь позвонили, Надя открыла, на пороге стоял давешний травмированный с букетом. Розы в букете были не первой свежести, что, по замыслу продавца, компенсировалось обилием завивающихся бумажных ленточек и ядовито-зеленым целлофаном. Немец расшаркивался, что-то объяснял, а потом замолчал, покраснел и сказал:

– Ляпушька!

Стоял со своим дурацким букетом из неликвида, смешной, растерянный и очень, очень милый. Из немецкого Наде в голову пришло только Анна унд Марта баден (спасибо, Ильф с Петровым), но потом всплыл граф Алексей Толстой, и она взяла букет и сказала:

– Битте, ой, то есть данке, мин херц!

Через год Иво приехал просить Надиной руки и сердца. Не один. С дедушкой.

Надя переживала, а Иво ее утешал:

– Не будут же они стрелять друг в друга!

Дедушка Франц немножко знал по-русски, а дедушка Александр – кое-что из немецкого.

– Ванья, здрастуй! – сказал дедушка Франц.

– Гитлер капут! – сказал дедушка Александр.

Этого хватило. Вечером сидели за бутылкой, спорили, рисовали схемы какие-то, наверно, объясняли друг другу, как надо было правильно воевать на Зееловских высотах, где в тысяча девятьсот сорок пятом году они вполне могли встретиться – мобилизованный в семнадцать лет Франц и призванный в восемнадцать Александр. Хорошо, что не встретились.

Дедушка Франц умер в начале две тысячи пятого года. Дедушка Александр сказал:

– Будет ждать меня, немчура, там договорим.

Пережил на три месяца.

Утром Иво будит Надю:

– Просыпайся, ляпушька!

– Доброе утро, мин херц! – говорит Надя.

Иво по пути на работу отвозит в детский сад маленькую Нину, а Надя отправляет в школу Франца-Алекса.

Где-то наверху, а может, внизу, а может, в другом измерении, в какой-нибудь Вальхалле к разговору прислушиваются дедушка Франц и дедушка Александр, вздыхают довольно, говорят друг другу «Гитлер капут!» и «Ванья, здрастуй!» и опрокидывают по стопочке.

Или из чего там пьют – из рогов, что ли?

О службах быстрого реагирования

Три девушки – Красавица, Симпатичная и Таксебе – собрались вместе встретить новый, две тысячи седьмой год. Наготовить калорийного и холестеринового, сказать «прощай, талия!» – и встретить.

Накануне Красавицу бросил эффективный менеджер. Думал, она секретарша на кафедре. И предстоящая защита диссертации «Некоторые следствия из теоремы Рисса об общем виде линейного ограниченного функционала в гильбертовом пространстве» повергла его в недоумение и ужас. Отреагировал он так:

– Ты че? Совсем дура?!

И растворился в бизнес-пространстве, в котором ему было привычнее, чем в гильбертовом.

А мама Витеньки сказала сыночку, кавалеру Симпатичной:

– Эта Янина возится с отстающими, ты же умный мальчик, подумай, какие у нее будут дети – уроды и дебилы, дебилы и уроды!

И умный Витенька удалился искать объект, достойный Витенькиных первосортных генов.

Что касается Таксебе, то ее и бросать было некому. На улице с ней не знакомились, дома – выкройки, заказчицы, примерки. Разве что перейти на пошив мужских костюмов.

– Зато мою статью знаете кто заметил! – сказала Красавица, разделывая карпа. – Это как если бы тебя, Любаша, похвалил какой-нибудь дольчегабана, а Янку выбрали в макаренки.

– Зато у меня Илюша с Сонечкой заговорили! – сказала Симпатичная, запихивая гуся в духовку.

– Зато я Галине Марковне, соседке, такой костюм сшила, сказка, а не костюм, ее голландский старичок прям обомлел, предложение сделал, – сказала Таксебе, взбивая белки для торта.

– Пенсионерки – и те устраиваются, – желчно заметила Красавица, а Симпатичная и Таксебе дружно вздохнули, согласившись, что на свете счастья нет, да и с покоем не складывается.

В 23:05 сели за стол.

В 23:20 приехала бригада скорой помощи. Красавица, Симпатичная и Таксебе клялись, что не вызывали, доктор грозил штрафом за ложный вызов, а сам все косился на Симпатичную и салатики.

В 23:45 снова настойчиво позвонили. Три милиционера с автоматами.

Снова клялись. Капитан орал «у людей праздник, там уже грабят, а вы тут развлекаетесь!». Потом глянул на Красавицу, на румяного гуся, снова на Красавицу и строго сказал:

– Больше так не делайте! Нехорошо!

– Кто еще не охвачен – газовщики и пожарники? – задумчиво спросила Красавица. – Ничего себе праздник получился. Руки бы шутнику поотрывать!

В 00:15 Симпатичная выглянула в окно, побледнела и медленно обернулась к Таксебе и Красавице:

– Девочки, к нам опять гости! Гасите свет, никому не открываем!

Дверь вышибли в 00:19. Главный пожарник гаркнул:

– Мы звонили! Кто хозяин?

Таксебе сказала:

– Я хозяйка. Мы никого не вызывали, честное слово! Может, вы тортика хотите? Или гуся? Карп еще есть… – и заплакала. И стояла растрепанная, перепуганная, с мокрыми блестящими глазами, в дивном платье, сшитом из неземной красоты шелка, что привезла ей благодарная соседка Галина Марковна. И была такой милой и растерянной, что главный пожарник замолчал, а потом буркнул:

– Слесаря завтра вызовите.

Дверь кое-как прислонили, для надежности подперли комодом.

– Девочки, – всхлипнула Таксебе, – представляете, какой у нас год будет, раз мы его так встретили?

Красавица и Симпатичная зарыдали в унисон. И плакали до половины пятого утра. С перерывами на заливание горя. Гусь с карпом и тортиком остались нетронутыми.

В начале второго Симпатичная с трудом оторвала неподъемную голову от подушки и прислушалась. В прихожей явно кто-то был. Она растолкала Таксебе и Красавицу и страшным шепотом сообщила:

– Там воры! Квартиру обносят! Черт, и милицию не вызовешь, не поверят! Не робей, отобьемся!

Симпатичная схватила портновские ножницы, Красавица вазу, а Таксебе – тяжелую настольную лампу.

– Ну, на раз-два-три… Раз-два-три!

И с диким визгом они выскочили в прихожую, насмерть перепугав пожарника, доктора и капитана. Капитан аж молоток выронил на ногу доктора.

Отдышавшись, доктор сказал:

– Девушки, вы кого угодно в гроб вгоните! Какой слесарь первого января, они все в лежку. С дежурства ехал, дай, думаю, помогу. Зашел, вы спите, ну я и начал потихоньку. А тут и мужики подтянулись, говорят, знакомые ваши. Минут десять, все готово будет. А что там с гусями и карпами?

И до сих пор Красавица, Симпатичная и Хорошенькая не знают, что счастьем своим обязаны хулигану Егору из сорок шестой квартиры. Хулиганские папа с мамой поехали поздравить дедушек с бабушками, строго-настрого наказав сидеть дома и наружу носа не высовывать. Он практически и не высовывал. Разве что сбегал три раза на улицу, к телефону-автомату. Не со своего ж мобильника звонить, чтоб отомстить этой мымре с пятого этажа, которая наябедничала родителям про подожженный почтовый ящик.

О Ковале, повелителе хомяков, властелине тигров

Коваль повел любовь всей своей двадцатилетней жизни Сычеву в зоопарк.

Недовольной Сычевой хотелось не в зоопарк, а туда, где море огней, где можно шуршать ресницами, мерцать глазами и смеяться чарующим смехом в присутствии ценителей вышеперечисленного, но из ковалевской финансовой ямы подходящие для мерцания и шуршания места не просматривались.

Объявление над кассой предлагало оплатить содержание любого животного, от хомяка до тигра, на срок от трех месяцев, имя мецената красивой вязью напишут на клетке.

– Когда-нибудь я возьму на содержание тигра, – сказал Коваль.

На этих его словах пар перегрелся, клапан вышибло, и Сычева визгом объяснила Ковалю, что потратила на него, лоха, полсеместра, что выше хомяков ему ни в жисть не подняться, выхватила билеты, разодрала их на молекулы и выскочила на дорогу. Агрессивное голосование на «мерседесы» с «хондами» не подействовало: остановился реликтовый «запорожец» с древним дедом за рулем. Униженная «запорожцем», Сычева обгавкала доброхота и поскакала на остановку.

Коваль постоял у кассы с раскрытым ртом, дурак дураком, наскреб мелочи еще на один билет и с горя пошел смотреть на хомяков и тигра. Хомяки красивым ковриком дрыхли в углу клетки, а нелюдимый тигр Раджеш скрывался в пещере.

Жизнь без Сычевой не имела смысла. Хотелось утопиться в пруду с лебедями. Или просочиться в вольер к тигру, пусть жрет. Или отпереть клетки, рассовать по карманам хомяков, положить руку на теплый тигриный загривок и уйти на край земли и там, на краю, печалиться о невозможном.

Стемнело, в марте рано темнеет; зоопарк опустел, из пещеры осторожно вышел Раджеш, долго смотрел на Коваля янтарными медовыми глазами, потом лег по ту сторону решетки. И Коваль вдруг начал ему рассказывать. Про все.

И про то, что Сычева – не Моника Белуччи и не Лида Лунь из пятой группы, но любовь же.

И что, как амеба выпускает псевдоподию и движется к пище, так и Сычева хочет двигаться туда, где теплее и удобнее. Но любовь.

И он, Коваль, знает, что потом будет и тепло, и удобно, а Сычевой надо сейчас. Но любовь.

Тигр вроде бы дремал, но, как только Коваль останавливался, открывал глаза и порыкивал, требовал продолжения. В девять вечера Коваля обнаружил служитель, постоял, послушал:

– Надо же, ты первый, к кому этот изверг вышел. Слово заветное знаешь?

Когда Раджеша нужно осмотреть или сфотографировать или телевидение приезжает, то звонят профессору Ковалю, просят поспособствовать. Он и так пару раз в неделю приходит, ближе к вечеру, когда посетителей меньше.

Коваль возмужал и получшел, даже уши торчат не столь вызывающе, а Раджеш постарел, но все равно красавец.

Профессорская зарплата побольше стипендии, однако на тигра не тянет. Но Коваль всегда приносит Раджешу вкусное и полезное, смотрители разрешают.

Коваль говорит, Раджеш слушает. Или Раджеш мурчит Ковалю о своем, о тигрином. Или молчат оба. В хорошей компании помолчать приятно.

Жена Лида над мужниной дружбой посмеивается, но, когда Раджеш заболел, через немецкую подругу, босса подруги, индийских партнеров босса – и бог весть скольких еще людей в цепочке – достала правильные тигриные лекарства.

На темном небе висит лимонный ломтик луны. Воздух чист и прозрачен. К ночи непременно подморозит.

Вот они идут неспешно – Коваль с хомяком Прожорой в кармане куртки, Лида, Мишенька и Раджеш.

Может, сон. Может, нет.

О средствах передвижения

Один мужчина мечтал о «Bugatti Veyron», шестнадцать цилиндров, разгон до ста за две с половиной секунды.

Чтоб промчаться вихрем.

Чтоб несведущие переглядывались ошеломленно и спрашивали друг у друга: что это вот сейчас просвистело мимо, невыразимо прекрасное?

Чтоб понимающие с печалью и завистью смотрели вслед, раздумывая, куда, в какие немыслимо роскошные дали унеслась тысяча обузданных лошадиных сил, потом оборачивались к своему «порше» и в раздражении пинали ногой дешевку.

Мужчина начал было копить деньги. Однако несложные математические расчеты показали, что столько не живут. Даже если снизить планку до эконом-варианта, без бриллиантов на руле и гальванизации платиной.

Пришлось купить «форд» издания двухтысячного года, по лживым заверениям продавца – «в отл. сост.».

Расстроился, конечно, тяжело хоронить мечту. Но уже через день убедился в правильности решения. Потому как неважно, на чем ты едешь, хоть на «Bugatti Veyron», хоть на «запорожце», все равно остановишься на светофоре, а следом за тобой попытается затормозить барышня с телефоном в оттюнингованной трехсантиметровыми ногтями руке. Но у нее не получится.