Текст книги "О возлюблении ближних и дальних"

О случайностях и неожиданностях

Одна женщина раз в две-три недели встречалась с предметом своей пожухлой страсти – Стасиком. Прямо по Вяземскому: и совестно носить, и жаль оставить.

Между ними ночь поездом, а поскольку Стасик даже в спальном вагоне спал тревожно и вследствие этого становился раздражительным и придирчивым, то женщина ездила сама, хотя тоже не высыпалась – какой там сон, то храпят, то ворочаются, то в Смоленске заходят с топотом, несодержательными, но оглушительными разговорами, а временами и с песнями. Смоленск вообще голосистый город.

Женщина поменялась дежурствами с ординатором Котовой, купила несколько палок колбасы местного производства, от которой Стасик впадал в гастрономическую эйфорию, и, забравшись на верхнюю полку в плацкарте, сообразила, что Стасик-то ждет ее в субботу, как обычно, а не днем раньше, а мобильный, как назло, забыт дома, ну да ничего, если не успеет перехватить его до работы, позвонит от консьержки.

Дверь открыл не Стасик, а юная прелестница. Спросила:

– Вы к кому? Станислав Олегович только что уехал. Вы его мама, да? А он вас завтра ждет! – Потом посмотрела внимательно, помолчала и сказала: – Вот гад! Нет, ну каков гад!

Женщина спросила себя, не засветить ли прелестнице колбасной сумкой, и поняла: нет, не хочется, вот Стасику бы – с удовольствием.

– Извините, – сказала женщина, – я пойду.

– Вы меня простите, я не знала, честное слово, – сказала прелестница, – я сейчас навек исчезну.

Они минут пять вяло препирались, кому уйти, кому остаться, но приехал лифт, и женщина рванула к нему.

Шла к метро и думала, что со Стасиком, как с ноющим зубом – год ноет, два дергает, к врачу идти страшно, а потом оказывается, что бояться нечего: пять минут боли – и все. Спрашивается – стоило ли мучиться?

И тут ей отчаянно засигналили; посмотрела – из маленькой белой машины машет рукой давешняя прелестница.

– Вы с дороги? А сейчас куда? На вокзал, менять билет? Давайте хоть кофе выпьем, а потом я вас отвезу, садитесь. Я Кристина. А вы? Лилия? Завидую, всегда хотела цветочное имя – Виолетта, Лилия, Роза. Удружили родители, в классе было пять Кристин, в институте в моей группе – три, и сейчас на кафедре две. Представляете, что за жизнь!

В кофейне прелестница сказала:

– Послушайте, ситуация идиотская, но предлагаю извлечь из нее максимум удовольствия. Давайте будем делать всякие глупости, по музеям смешным ходить. Поедемте, например, в Палеонтологический, я там лет десять не была. У вас билет на воскресенье, да? И не нужно его менять: родители на даче, места у нас много – соглашайтесь, пожалуйста! Сейчас ко мне заедем, тут недалеко; умоетесь, переоденетесь – и отправимся. Соглашайтесь, Лиля!

И женщина, ужасаясь самой себе, согласилась.

Зуб удалили, пустота осталась, и ее следовало чем-то заполнить. Хотя бы Палеонтологическим музеем, в котором прелестница мигом очаровала очкастого научного сотрудника, тот и опомниться не успел, как уже рассказывал про зауроподов и прочих.

Реконструированный диплодок выражением морды был похож на Стасика сытого, велоцираптор – на Стасика голодного, тарбозавр – на Стасика недовольного. Будто с него лепили. Правда, был там маленький динозаврик с перышками, довольно милый, наверно похожий на Стасика в детстве; это впоследствии из него выросло то, что выросло.

Обедали, прокатились на теплоходике, разговаривали. Тут прелестнице позвонил Стасик.

– Что делаю? Любуемся природой. С кем? С твоей мамой – она сегодня приехала, сюрпри-и-из! Будь любезен, больше не звони, и маме тоже – ты нам разонравился.

Прелестница оказалась умна, смешлива и остра на язык, проговорили до трех часов ночи, обо всем. А в субботу поехали в Архангельское. А после Архангельского – на дачу к родителям прелестницы. Готовили шашлыки, и женщина услышала, как папа прелестницы тихонько сказал маме:

– Видишь, есть у Тинки приличные подруги, а ты сомневалась!

И в воскресенье на вокзале женщина сказала:

– Спасибо, я бы так не смогла.

А прелестница засмеялась и ответила:

– Стасику спасибо!

В прошлом году Кристина вышла замуж за почти космонавта; Лиля была свидетельницей и на свадьбе познакомилась с Кристининым научным руководителем.

И хотя Павел Алексеевич в поезде отлично спит, но уже поговаривает – мол, не проще ли жить вместе.

Эпизоды

О метаморфозах

Я – так, погулять вышла.

Вот она – Настоящая Женщина.

– Зимой чувствую себя коконом, куколкой, – говорит она. – Шубы, сапоги, сто одежек. И вот весна – все это сбрасываешь и превращаешься в бабочку, расправляешь крылья! Будто рождаюсь заново!

Я смотрю на нее и верю. Легкое светлое пальто, сумочка в цвет обуви, шелковый шарф, все в тон, все со вкусом – бабочка под весенним солнцем, что тут скажешь.

Нет, не шмоточница, просто Женщина.

Бабочка.

Мои весенние превращения не вышли за рамки смены ботинок на кроссовки и отстегивания теплой подкладки от куртки. Зимой и летом одним цветом – не про елку.

Даже «капустница» будет мне комплиментом. И для достойного сравнения в голову настойчиво лезет только невзрачный средний винный бражник (Deilephila elpenor).

И куколка неказистая, и бабочка немудреная.

Ну и что? Нас, средних винных бражников, тоже любят.

У нас размах крыльев большой. Мы на кипрее и винограде питаемся.

А когда мы еще ползаем гусеницами, то на спине у нас пятна в виде глаз. Как у кобры. Некоторые даже пугаются.

О братьях меньших и прочих далеких родственниках

Для моего мальчика фауна – это святое, любая, даже если она далека от пушистости, извивается и вся в бородавках.

Одно время он просил завести льва. Мы объясняли, льву нужен простор, саванна, баобаб, чтоб под ним лежать, антилопы, чтобы за ними гоняться, в крохотной квартире льву будет плохо.

Тогда мальчик предложил большую собаку (понимаешь, сыночек, с собакой нужно гулять, мы с папой на работе, ты собаку не удержишь).

Съехал до кошки (мы кто на работе, кто в детском саду, бедная кошка исстрадается от одиночества).

Мальчик походил, подумал и с надеждой спросил:

– А можно я тогда червячка заведу?

Ну, раз дома не сложилось, то мы с мальчиком еженедельно таскались в зоомагазин, на выставку животных, стандартный набор – хомячки, кролики, черепашки, нечто непонятно-лохматое, мирно дрыхнувшее в углу клетки. Время от времени эту пасторальную картину разбавляли какой-нибудь экзотикой типа удавчика или хамелеона.

Ребенок млел от всего.

К очередному нашему визиту выставку обновили. Я человек не тепличный, живала в общежитии, в котором, как динозавры в юрском периоде, царили тараканы. Но боже мой, мне хватило одного взгляда на то, что лениво копошилось в стеклянном ящике, чтобы понять – те тараканы были премилыми созданиями. То, что по-хозяйски ползало по ящику, отличалось от таракана обыкновенного так же, как болонка от помеси мастифа с бультерьером.

Мальчик просто застыл перед этим мадагаскарским кошмаром. А потом вздохнул и сказал: «Мама, их тоже кто-то должен любить!»

И я вот думаю – смотрит Господь Бог откуда-то сверху на нас, на нашу суету, на дела наши неправедные и, вздыхая, говорит сам себе: «Ну что ж ты тут поделаешь, их тоже кто-то должен любить».

О граффити

Однажды я поскользнулась и грохнулась на спину так, что минуты две иллюстрировала собой симптомы удушения – выпученные глаза и синеющие кожные покровы как следствие полной невозможности вздохнуть. Потом оно вздохнулось, но дышалось плоховато, в четверть силы.

И я потащилась в травмпункт.

По зимнему скользкому времени туда стекалось множество страдальцев. На фоне окровавленных нетрезвых типов, стонущих бабуль и мужика, возлежащего на каталке и матерящегося на тему «за сметаной сходил, далась ей, дуре, сметана», я выглядела вполне пристойно, хотя и дышала только левым боком.

Когда до меня дошла очередь, замученный наплывом страждущих хирург осмотрел, ощупал, заподозревал трещину в ребре и велел идти на рентген вдаль по коридору.

Я спросила, что мне сообщить, ну в анфас, профиль – как фотографироваться-то.

Хирург подумал и сказал:

– Там сегодня бестолочь работает, а мне с вами разгуливать некогда. Ну-ка, подойдите!

Взял шариковую ручку и нарисовал на моем многострадальном боку крест.

А потом для верности обвел всю область поражения, по контуру понаставил еще крестов и с удовлетворением произнес:

– Теперь даже ей будет понятно!

Откинулся на стуле и залюбовался своей работой.

Не помогло: тетка в рентгенкабинете мигом меня отшила – нечего лезть без направления, и я, вся в крестах, поплелась обратно к хирургу.

– Я эту идиотку когда-нибудь своими руками пришью! – рявкнул хирург. – Снимайте свитер!

Взял ручку и расписался на мне. На все том же правом боку.

И хотя я опасалась, что рентгеновская тетка потребует заверить подпись печатью, но обошлось. Видно, хирург пользовался авторитетом, раз даже для тетки было достаточно его подписи.

Об узнике замка Иф

В постперестроечные времена, когда стало совсем туго, мы все подрабатывали. Как правило, на какой-нибудь незатейливой и невразумительной работе. Муж мой чего-то там охранял по ночам, кстати, тогда уровень образованности ночных сторожей просто зашкаливал, без пристойного высшего образования втереться в сторожа не светило. А моя приятельница, доктор химических наук, была счастлива подменить соседку, мывшую полы в метро, ибо мойщица в сравнении с доктором химических наук была баронессой Ротшильд, потому как любое, даже очень маленькое и трогательное положительное число все равно больше нуля.

Нашла я полудохлую фирмочку, клепавшую диваны с креслами. И после основной, но безденежной работы три-четыре раза в неделю ездила шить для оных диванов обивку. Эксплуатировались там я да два столяра, молодой и старый. Старый сразу предупредил:

– Ты, девушка, если матерок услышишь, не пужайся и зла не держи, это не тебе, это душа просит.

Располагалась артель в бараке, там окопалась еще парочка столь же успешных контор. Одна торговала газовым оборудованием и китайским женским бельем; я помню визит разгневанной дамы, оравшей на весь двор и швырявшейся кислотных цветов бюстгальтерами, фирмачи с перепугу заперлись в своем отсеке и носу наружу не казали, пережидая торнадо. Возможно, кто-нибудь приходил швыряться и газовым оборудованием, но врать не буду – чего не видела, того не видела.

Приезжала я к шести вечера, когда народ начинал расходиться. К семи оставался один сторож (из прежней генерации сторожей, без диплома с отличием) и его собака – годовалая кавказская овчарка, существо сумрачное и к беседам не расположенное. Часов в десять-одиннадцать я трудовые подвиги заканчивала, и сторож, гремя ключами, открывал амбарные замки на высоченных воротах.

Так было всегда.

Про старуху и проруху, надеюсь, помните. Короче, проруха долго таилась, но, наконец, материализовалась.

В один прекрасный августовский вечер, отстрочив положенное, я обнаружила, что сторожа-то и нет. Собака на месте, смотрит на меня нехорошим гастрономическим взглядом, а сторож – тю-тю. А телефон в сторожке у сторожа. А сторожка на замке. А забор метра два с половиной. А ворота так и все три. А есть хочется так, что в глазах темнеет.

Дело было в пятницу. Пометавшись по двору, сопровождаемая собакой, которая грызть меня пока не стала, а даже прониклась сочувствием и молча носилась следом, время от времени требуя чесания то пуза, то за ушами, я поняла, что жизнь – это юдоль скорби. Муж уехал на выходные и не хватится меня до вечера в воскресенье. И ежели до понедельника сторож-паразит не придет покормить собаку, она сама себе найдет пропитание, а то, что останется после меня, можно будет похоронить в обувной коробке.

Мы с собакой нарезали круги по двору, пока я не наткнулась на валявшееся у забора колесо от трактора «Беларусь». Поднять его не смогла, собака помогать не захотела.

В критических ситуациях мозги начинают работать быстрее. Или просто начинают работать. Вспомнив школьный курс физики, я нашла прочную жердь и, пользуясь ею как рычагом и вознося благодарственные молитвы Архимеду, как-то ухитрилась поставить колесо на попа, хоть и не с первой попытки, а затем и докатить его до забора. Ну про то, как я пыталась залезть на колесо, а с него на забор, как обиженно взвыла собака, сообразив, что ее лишают общества и потенциальной пайки, как я свалилась в чей-то огород, чудом не вляпавшись в кучу компоста, заботливо прикрытого брезентом, как пробиралась в темноте по огороду, по пути сровняв с землей грядку с помидорами, как я – вся в помидорах – ехала домой, какие изощренные пытки и казни придумывала для сторожа, и рассказывать не надо, это представимо и зрелищно.

А вот чего это я все тут живописала. Вспомнила, что мелкий мебельный буржуй так и не заплатил мне за последний диван. Хочется верить, что оплаченный моим непосильным трудом рябчик встал у него в горле комом.

О тематике жизни

Ну какой там Вениамин, все звали его Веник.

Веник-Веник, славный, добрый, нищий инженер со смешными гусарскими замашками.

Всякий раз, приезжая к нам в командировку, он приглашал меня в ресторан, я глядела на его туфли со сбитыми носами, лоснящийся на локтях пиджак и отказывалась, мотивируя идиосинкразией на все и всяческие рестораны. Мы шли пить кофе в какую-нибудь забегаловку, и он часа на два закатывал сольный концерт на единственную интересующую его в жизни тему: историю казачества на Северном Кавказе.

Веник-Веник, с мамой полуэстонкой-полунемкой и папой полубурятом-полурусским, имеющий к казачеству такое же отношение, как я к аборигенам Папуа – Новой Гвинеи.

Как-то приехал с измученным лицом – старенькие родители умерли в один месяц.

Через год появился в неумело связанном пуловере – счастливый, глаза горят, терские казаки отступили в тень. Женился. Женился на детдомовской девочке. Женой она оказалась идеальной, полностью растворившейся в муже и не желавшей себе другой судьбы. Теперь он говорил о жене. И немного о казаках.

Жена родила ему девчонок-близняшек. Появилась третья тема. Дочки и жена. Жена и дочки. За ними, с большим отрывом, казачество.

Потом страна рассыпалась, а жизнь продолжилась, и Веник ушел в ту неревизуемую память, где растворились многие дальние, несколько раз встреченные, сколько их там – не сочтешь.

Но прошлое – интересная штука. Вдруг выплывают полузабытые тени.

Он позвонил, сказал, я здесь проездом, и вечером мы непременно должны встретиться. На вечер у меня чего-то было напланировано, но пара часов выкроилась, и я лихорадочно начала вспоминать, где в округе самая дешевая кофейня, потому как Веник болезненно реагировал на мои попытки расплатиться за свой кофе самой.

Потом перезвонил, сказал, выходи, мы подъезжаем. «Мы» несколько удивило.

Сперва на стоянку вползло нечто благородно-черное, сверкающее, солидное, в наших палестинах почти не виданное, а следом вкатился бегемотоподобный джип, из которого выпрыгнули три амбала суровой наружности, один бдительно обозрел окрестности на предмет обнаружения скрытой угрозы, а двое других подскочили к первой машине и под белы рученьки вынули из ее загадочных глубин Веника с букетом в половину моего роста и зарплаты. Президенту Путину или зеленым человечкам я бы удивилась меньше.

Веник-Веник. Как же он всем этим антуражем гордился, машиной этой, охраной, которая в нашей стоячей воде нужна ему была, как рыбе зонтик. Гордился минут пять, потом гордиться надоело. Погода стояла замечательная, и мы решили просто прогуляться, свита медленно двигалась в кильватере.

Когда девчонкам было по четыре года, страшно и необратимо заболела жена. Денег в доме на тихую жизнь с натяжкой хватало, а на болезнь – нет. И Веник, как в омут, бросился в бизнес. Наверно, Бог его заметил и пожалел. Через пару лет уже возил жену по возможным клиникам, и в каждой ему говорили одно и то же: это не лечится, это не лечится нигде.

Жена умерла, когда дочки окончили первый класс. Нигде не лечилось.

Снова он так и не женился.

В жизни осталось две с половиной темы: дочки, которые смотрят на него мамиными раскосыми глазами, вольные казаки на Тереке и где-то там, вдалеке, бизнес.

О проявлении толерантности к иноземцам

Каждый месяц плачу за квартиру, воду и т. д. В одном и том же банке. В одном и том же окошке. Одной и той же медлительной тетке.

Каждый раз она пугается одного счета и начинает кудахтать, что их банк эту оплату не проведет. Каждый раз я вытаскиваю предыдущие квитанции и убеждаю ее, что никуда не денется, проведет как миленький. Меня она уже помнит, а счет никак.

Ну вот, опять пришла. Здрасьте-здрасьте, вот, пожалуйста, спасибо, где расписаться, и еще вот эта оплата, будьте добры. Обычный диалог. На родном мне русском языке, на котором я разговариваю без всякого акцента.

За мной стоят: сонная девица, крепкий дед лет под восемьдесят и лицо жгучей национальности. В разгар нашего с теткой общения (то есть мы уже дошли до непроводимого счета, и она привычно затрепетала) у меня зазвонил телефон.

Приятельница из Голландии собирается на интервью в солидную фирму и просит всех знакомых держать пальцы скрещенными, стучать по дереву, короче говоря, помогать ей телепатически. Разговор короткий, не дольше минуты, но на английском. Уточняю – на моем английском, с моим произношением.

Закрываю телефон, извиняюсь перед теткой, в общем, я вся внимание.

Тетка начинает говорить, отчаянно артикулируя, отчетливо и громко произнося каждое слово:

– Вот! Тут! Расписаться! Писать! Тут! Фамилия!

Стоящий за мной дед вносит свою лепту:

– Шрайбен, слышь? Тут надо шрайбен фамилия! – и тычет сухим пальцем в квитанцию, в то место, где надо шрайбен фамилия.

Лицо жгучей национальности хватает со стойки какую-то бумажку, вытаскивает ручку и своим примером пытается объяснить, что же от меня требуется:

– Сюда гляди. Видишь? Я – Саркисян. Пишу – «Сар-ки-сян». Ты – Клинтон. Пиши – «Клин-тон».

Подключается девица:

– Что вы несете? Она сейчас «Клинтон» и напишет. Девушка! Мисс! Райт! Вот тут! Райт. Фэмили. Или нейм. Райт!

Я почувствовала, что не вправе их разочаровать. Я шрайбен фамилию молча. Свою. Не Клинтон.

Я молча отдала мани и взяла чейндж. Не переставая кип смайлинг. Клоузед май бэг энд воз оф.

Когда уходила, дед с Саркисяном обсуждали, как тяжело жить в чужой стране без знания языка.

О Николаях

В местах скопления теток я беззащитна.

Тетки чувствуют это и любят пересказывать мне полынные повести своей жизни. Идешь сдавать мужнины ботинки в починку, оглянуться не успеешь, как уже зажата в углу между пыльной диффенбахией и инвалидной аустроцилиндропунцией и выслушиваешь печальную историю о том, что и Николай оказался бездушной скотиной.

Из горьких рассказов можно составить солидный том, пронизанный любовью и коварством, населенный Николаями и подлыми разлучницами.

«И Николай оказался бездушной скотиной. Записки пострадавших».

Книга пользовалась бы заслуженным успехом у оголтелых феминисток, склонных к гендерному терроризму, и служила бы неисчерпаемым источником вдохновения для сериальных сценаристов.

Вчера на рынке разговор с какой-то теткой в очереди оттолкнулся от дороговизны и круто свернул к бывшему теткиному мужу, связавшемуся с негодяйкой. У негодяйки есть ребенок, и она старше теткиного экса на четыре года.

Геронтофил. Престарелая распутница и развратница. Ни стыда ни совести у обоих.

– Вот вы замужем? – недоверчиво спросила меня тетка. – Да?! Что ж вы кольцо не носите? Ваш муж на сколько вас старше?

Я честно ответила, мой муж младше на пять лет.

Тетка глянула на меня с ужасом и отвращением, как если бы я была провокатором Азефом, а она наконец-то прозревшей партией эсеров, и чуть ли не бегом удалилась, забыв прихватить сетку с помидорами.

Я же ее и догоняла с этой сеткой.

Догнала.

О чемодане с много денег

Л. звонит редко, но каждый ее звонок – это праздник, народное гуляние, которое неизвестно куда вывезет – то ли в мирное распевание хоровых песен, то ли в массовую драку с увечьями, фейерверк на десерт гарантирован при любом раскладе.

– У меня идея, – говорит Л. – Напишем дамский роман, за мной сюжет, а ты его распишешь, чтоб читабельно было.

– Для чего? – интересуюсь я.

– Для денег. Тебе что, деньги не нужны? – возмущается Л. – Напишем и издадим. У меня завелись связи в издательстве.

Сколько помню Л., связи и идеи у нее заводятся с той же легкостью, с какой в неопрятных пьющих семьях появляются тараканы – из ничего и ниоткуда, вот их еще не было, и вот они уже бодро топочут по грязному линолеуму, деловито шевеля усами и поплевывая на закон сохранения материи.

– Значит, так. Она из обеспеченной семьи. Красавица. Муж – депутат Думы, старый хрыч. Брат – козел. И вот она едет мирить своего брата-козла с его женой. И знакомится с молодым офицером Генштаба. А он…

– Ничего, что ты мне сейчас «Анну Каренину» пересказываешь?

После паузы Л. расстроенно говорит:

– Вот черт. Черт! То-то мне придумывалось легко. Ну ладно. Еще есть. Она из бедной семьи, нищая, честная, гордая красавица. Вот она едет в Мексику…

– В бордель?

– Ты с ума сошла? Тебе ж сказано: честная и гордая!

– А на какие шиши нищая красавица едет в Мексику?

– Она моет полы по вечерам, чтоб заработать на хлеб, вот намылась полов, идет домой и находит чемодан с много денег.

– Прямо вот так и стоит открытый чемодан с много денег?

– Закрытый, конечно.

– Так какая ж она честная, если шарит по чужим чемоданам?

– Ты зануда, как тебя еще муж не бросил? Ну интересно ей стало, подумала: а вдруг в этом чемодане много денег? Так оно и оказалось. И в тот же вечер она улетает в Мексику. А там…

– Нелегально улетает? Или у нищей девушки наготове был загранпаспорт, ну на всякий случай, если вдруг споткнется о чемодан с много денег?

– Ну не в этот вечер, ну через неделю. Не перебивай. Самолет терпит крушение над мексиканскими джунглями, спасается она одна.

– А чемодан?

– С чемоданом. Ну там джунгли, анаконды ползают, львы рычат, шакалы воют – очень страшно. Вот она скитается, скитается, как Робинзон или кто там еще скитался, и наконец знакомится с красавцем, ну такой молодой Бандерас. Он зоопсихолог, кого-нибудь в джунглях изучает, горилл например. И вот самая главная горилла-вожак понимает, что…

Тут я, в отличие от главной гориллы-вожака, перестаю понимать что бы то ни было, и перед моим мысленным взором встают бескрайние мексиканские джунгли, населенные львами, гориллами, белыми медведями и красавцами-зоопсихологами, а в самых сумрачных и непроходимых дебрях гордо скитается честная девушка с чемоданом денег. А, собственно говоря, где ей еще скитаться?

Потом мысли плавно переходят к чемодану с много денег. Вот иду я, смотрю, стоит чемодан, ну я тоже честная и гордая, но все же – вдруг в нем много денег?

С ужасом осознав зародившееся родство душ с гражданином Корейко, я ухитряюсь перебить Л. (где-то в районе бандитов, которые через год хватились-таки своего чемодана с много денег и всей мафией летят в Мексику, где у честной девушки вот-вот должна состояться свадьба с зоопсихологом):

– Извини, опыта у меня никакого, и времени вовсе нет, только испорчу все. Ты кого-нибудь другого найди.

Л. обиженно говорит:

– Так я и знала, тебе не понравилось.

А потом грустно добавляет:

– И правда, лажа лажей. Вот скажи мне, отчего это я внутри такая умная, а наружу только дурь пробивается?