Текст книги "О возлюблении ближних и дальних"

О письмах – 3

Первое письмо он написал в семь лет. Криво, косо, как сумел. Утром оставил его под подушкой, вечером не нашел. Понял – ушло; и стал ждать.

Через пару месяцев узнал, что письмо должно быть в конверте, и что его надо бросать в синий ящик. Расстроился, плакал; Янка-Негритоска увидела, стала выпытывать, что болит, кто побил. Ничего не болит, отстань, дура.

Повезло, стащил конверт у медсестры, на нем было написано мелко и непонятно, он зачеркал все, сверху подписал – и опустил в синий ящик, что на столбе, рядом со школой. Снова стал ждать.

Учительница читала им рассказ про Ваньку Жукова, объясняла, почему Константин Макарыч письмо не получит.

Адрес нужен, а где взять.

Весной, перед самыми каникулами, к Янке-Негритоске приходила мать. Пьяная, страшная; кричала, трясла калитку, пока не свалилась, и там же, у калитки, уснула. Янка пряталась у старших девочек, боялась, что мать впустят.

Он решил, что и не надо. Чем так, лучше не надо. Глупости все это. Если б хотела, нашла бы. Значит, не хочет.

Учился ни шатко ни валко, ленился, но десятилетку окончил. Армия, потом на завод, учеником.

И сложилось: за семь лет высший разряд, лучший спец на заводе, а уйдет Слепцов с тракторного на пенсию, так и во всем городе; зарплата как у начальника цеха, директор за руку здоровается. Квартиру еще до армии дали; дом старый, трубы сгнили, штукатурка на голову сыплется – ничего, деньги зря не тратил, на ветер не пускал, в прошлом году поменял хрущобу на хорошую однушку с большой кухней; машину купил, трехлетку, но бегает лучше новой.

В детстве был некрасивый, может, потому его никто не взял; с возрастом выправился, от девиц отбою нет, но жениться пока не хочет, рано.

Летом собирается в гости к Янке-Негритоске, во Францию, в город Сен-Кантен, она там замужем за ветеринаром с дурацкой фамилией Мунье.

Пить не пьет. Ну, хорошего пива бутылку раз в неделю, а так чтоб серьезно – нет. Не потому, что трезвенник. Просто, ежели крепко выпьет, то ищет лист бумаги и пишет большими печатными буквами: «МАМА, Я ТУТ».

И ждет.

Об одних Ивановых

Об ангелах еще раз

Лет в пять подружка Терезка открыла мне главную тайну взрослой жизни – как люди женятся.

Делюсь, может, кто не знал.

Над каждым человеком парит ангел.

Если Сашин и Машин ангелы дружат, то, хоть живи Саша с Машей на разных планетах, никуда им не деться, предопределено. А ежели ангелов друг от друга воротит, то влюбляйся не влюбляйся – ничего не светит.

Верю.

И сейчас докажу.

Например, Иванова.

Бабулька-соседка забыла на даче телефон, страшно расстроилась, давление скакнуло вверх, но вещь-то дорогая, не дай бог сопрут, решила вернуться за пропажей, хорошо, выходя из подъезда, наткнулась на Иванову.

Иванова сообразила – ежели бабулю не остановить, к вечеру придется иметь дело с похоронным агентством, как могла успокоила и предложила, давайте я съезжу, только дорогу расскажите.

Пару раз заплутав, добралась.

Бабулин телефон нашелся, Иванова побродила по участку, сорвала твердокаменную грушу – кислятина, скулы свело, а потом глянула на соседний участок и чуть не захлебнулась слюной.

Там росла роскошная яблоня.

С яблоками, которым бы обзавидовался сам Мичурин.

Бывает, вдруг чего-то так сильно захочется, что, кажется, помрешь, если сей секунд не получишь.

Иванова покричала «есть кто дома?», никто не отозвался, и машины рядом не было.

И тогда Иванова, руководитель проекта, ведущий специалист и уважаемый человек с безупречной репутацией, перешагнула низенький заборчик. Попрыгала безрезультатно, вспомнила детство золотое и полезла на яблоню.

Ну что сказать про вкус – примерно такие яблоки вызревали в райском саду. Иванова схрумкала одно, потянулась за другим, и тут снизу сказали:

– Ладно дети, но взрослая женщина! И не стыдно вам?!

Иванова с ужасом глянула вниз, увидела сердитого мужика, откуда только взялся, покраснела и промямлила:

– Вы не так поняли, я вам сейчас все объясню!

– Уж потрудитесь объясниться. – сказал мужик. – Кстати, малина – тоже ваших рук дело? Хоть бы для приличия ягодку оставили!

Иванова возмутилась:

– Какая еще малина? Решили всех собак на меня повесить?!

Переступила неуклюже на толстой ветке, ветка треснула и вместе с Ивановой рухнула вниз.

У мужа Ивановой друзья спрашивали, как это он, убежденный матерый холостяк, попался на крючок.

Что мне оставалось делать, говорил муж Ивановой, она пала к моим ногам!

Наивный.

На самом деле это два ангела, услышав треск, шум и неприличное слово, вырвавшееся у Ивановой вместе с отчаянным воплем, переглянулись, улыбнулись и пожали друг другу бесплотные руки.

О ступенях и пандусах

У одной Ивановой имелось все необходимое для счастливой жизни – любимый муж Юрочка, дорогая подруга Сидорова и обожаемый кот Мефодий.

Но стихийные бедствия всегда застают врасплох. Как известно, в предпоследний день паники в Помпее не было.

Талантливый безработный оператор Юрочка объяснил, что Иванова – это черно-белое кино на выцветшей пленке, старомодный, замшелый и убогий неореализм, а ему нужны яркие цвета, крутые спецэффекты и энергичный экшн.

Объяснил и ушел к Сидоровой, прихватив с собой подаренный на свадьбу телевизор и кота.

Иванова пыталась отстоять Мефодия, но Юрочка заявил, умному и развитому животному лучше пребывать в полноценной семье, которую они с Сидоровой вот-вот создадут.

Ивановой пришлось взять отпуск, не появляться же на работе с красными глазами, распухшим носом и непреодолимым желанием отчаянно завыть по трем покойникам сразу.

Ничего, потихоньку привыкла.

Были и светлые моменты. Однажды приснилось прекрасное, во сне Иванова под одобрительное мурчанье Мефодия от души охаживала змею Сидорову чугунной бабушкиной сковородкой.

Но все равно – тоска, тоска.

С горя записалась на лайф-коучинг «Десять ступеней вверх».

На вводном занятии коуч Петрова проникновенно вещала о психологии оптимизма на примере успешных и самодостаточных женщин – себя и Жаклин Кеннеди. Примеры из жизни Петровой выглядели убедительнее, чувствовалось, Петрова бодро проскакала по всем ступеням до верхнего этажа, где уже толпились тоскующие по ней миллиардеры, все красавцы, не чета пузатому коротышке Онассису.

Иванова послушно конспектировала, думая, господи, зачем я тут, что толку приделывать робкому травоядному клыки и когти, всей радости – не одна я такая дура, вон еще восемь лузерш внимают.

В завершение Петрова сказала, я научу вас создавать будущее и достигать невозможного, оплатите курс в комнате 112, о стоимости методических материалов для самостоятельной работы сообщу позже.

И упорхнула.

Иванова сидела и жалела себя, до слез, в результате потекла тушь, пришлось идти умываться.

В туалете на втором этаже взахлеб рыдала Петрова.

Иванова осторожно спросила, что случилось? Я могу чем-то помочь?

Все случилось! все! муж-бабник, свекровь-злыдень, дочка от рук отбилась, директор-упырь, за копейку удавится, и туфли эти, ну не могу я на каблуках, не могу!

А знаете что, сказала Иванова, у вас все будет хорошо.

Вы так думаете, спросила зареванная Петрова.

Я не думаю, просто вижу, я умею видеть, уверенно соврала Иванова.

Шла домой, а лучше бы топиться.

И пришла почему-то к дому Сидоровой, четвертый подъезд, первый этаж, высокий первый этаж, как любила подчеркнуть Сидорова.

По случаю жары окна настежь.

На кухонном подоконнике сидел Мефодий.

Иванова сказала, котик! ты меня помнишь? кис-кис-кис!

Мефодий глянул недовольно, хрипло мявкнул и вдруг сиганул вниз, чуть с ног не сбил. Иванова подхватила его на руки, Мефодий лизнул ее в нос и заурчал.

Вот что, котик, сказала Иванова, пойдем-ка мы домой, хватит по чужим квартирам ошиваться.

В окне показался Юрочка, молча смотрел, и вид у него был такой, будто только помани – прыгнет вслед за Мефодием.

Здравствуй, Юрий, сказала Иванова, передай привет Сидоровой, привет и благодарность, а нам пора.

И ушла с увесистым Мефодием, тыкавшимся усатой мордой в лицо и наотрез отказавшимся спускаться с рук.

Шла и видела, вот-вот, в переулке или чуть дальше им навстречу выйдет счастье. Скажет, я лучший в мире переносчик толстых серых котов, или другие глупые слова, неважно.

В общем-то так оно и получилось.

О литературе и жизни

Жена сказала, у людей мужья как мужья, яркие, дерзкие, с изюминками и чертовщинками, а он, Иванов, скучный, воплощенное ни то ни се, ладно бы хоть зарплата компенсировала нитонисешность, так нет же!

Собрала вещи и отбыла на поджидавшей ее «бээмвухе», из которой на всю округу голосил хрипатый шансон, дерзкий такой.

И на работе так же считали.

Все вокруг искрят креативом, мечут идеи, как рыба-луна икру, в космических масштабах и со страшной скоростью.

А потом приходит скучный Иванов и говорит, тут у вас провалится, там вспучится, а здесь вообще противоречит законам, не только физическим, но и Божьим.

Главная креативщица Петрова плевалась ядом, называла замшелым пнем и унылой посредственностью, жаловалась начальству, разве что в рукопашную не кидалась, фурия.

Иванов думал, вот бы к этим мозгам и красоте да пристойный характер, нет в мире совершенства.

Прошлым летом попал в больницу с аппендицитом. Сосед по палате с утра до ночи пялился в телевизор.

Иванову некуда было деваться, смотрел тупые сериалы, страдая, что вот тут провисает, там не стыкуется, а здесь вообще сумбур вместо логики.

И от безделья придумал детективный роман.

Дома настучал его на компьютере и отправил в первое же открывшееся в Гугле издательство.

Самому смешно, взрослый человек, и на тебе.

Через три месяца Иванову позвонила редактор Ковалева.

Сказала, в самотеке крайне редко встречается достойное, Иванов – приятное исключение, сюжет свеж, язык хорош, интрига лихо закручена, но персонажи следует оживить, на данный момент они картонные, не люди, а функции, потому либо издательство предложит соавтора, который наделит каждого героя индивидуальностью, либо Иванов сам постарается за месяц довести книгу до ума.

Иванов подумал и сказал, я сам.

Следователя списал со своего школьного учителя, въедливого и педантичного Франца Феликсовича, преступника – с нынешнего мужа бывшей жены, жертву – со стервы Петровой.

А главная свидетельница никак не давалась, никто из знакомых дам не вписывался в образ.

Тогда Иванов изваял Галатею – учительницу Смирнову, милую спокойную девушку с обостренным чувством справедливости, рисковавшую своей жизнью для спасения незнакомого человека.

С удовольствием добавил саспенса, хоррора и кровищи в сцену убиения жертвы-Петровой и отослал рукопись.

Роман напечатали.

И заметили.

И похвалили.

И разнесли в пух и прах.

И снова похвалили.

Кто-то из коллег обнаружил: Иванов на обложке и выевший всем душу зануда Иванов – один и тот же человек.

Начальство сказало, вы, Игорь Иваныч, могли бы ненавязчиво и в положительном смысле упомянуть нашу компанию, мы вам не чужие, в следующий раз не оплошайте.

А через пару дней под вечер в кабинет зашла Петрова.

Живым не выйти, решил Иванов.

Игорь, сказала Петрова, я должна извиниться, я ошибалась, была слепа, считала вас черствым, скучным чурбаном, которому дела нет до окружающих, и вдруг узнаю в вашей Смирновой себя, мой характер, мои поступки, вы прозорливо прочли мою душу, Смирнова – это я? Верно?

Иванов открыл было рот, чтобы честно признаться и достойно умереть, но посмотрел на раскрасневшуюся Петрову, подумал, да ну ее в пень, эту правду жизни, и сказал, да, конечно, вы.

И у этого романа есть продолжение.

О женщинах, чье имя вероломство

Одна Иванова вышла замуж за свободного художника Петра, красавца-мужчину породы «осчастливливатель».

То ли неудачно сошлись звезды, то ли помутился разум, а может, все сразу, иначе не объяснить.

Поначалу Петр держался, но довольно скоро гены проявили себя, и подсознание щедро выплеснулось на поверхность.

Никакого прямого текста, что вы, интеллигентный человек, так, легкие акварельные намеки и аллюзии, из которых складывалась аллегорическая картина – идет Петр и видит, стоит Иванова, одна-одинешенька, несчастная и никому, ну абсолютно никому не нужная, сердце не камень, пожалел, осчастливил.

Иванова слушала, посмеивалась.

Через год акварель-пастораль была переписана густыми масляными красками – идет Петр и видит, канава, в канаве копошится всякая гадость плюс валяется Иванова, волосья нечесаны, кофта порвана, ногти обгрызены, под глазом синяк, ну и дальше про сердце не камень.

Кандидату биологических наук Ивановой стало не до смеха.

Тут наконец-то прочухался ее ленивый ангел-хранитель, глянул, ужаснулся и чего-то наколдовал.

В результате Петр с горечью понял, что от некоторых благодарности не дождешься, ни ноги не моют, ни воду не пьют.

И ушел к Алине, которая Ивановой не чета, нет, не чета!

Иванова неделю поплакала, месяц порасстраивалась, в конце концов, и к хомяку привыкаешь, а тут как-никак целый человек, но помаленьку успокоилась, записалась на курсы фарси при иранском посольстве и в школу фламенко.

И расцвела.

И тут ей звонит Петр, сообщает, что живут они с Алиной в атмосфере полного взаимопонимания и родства душ, но одна мысль точит его отзывчивое на чужую беду сердце, уснуть не дает – как там Иванова, не пошла ли вразнос от горя и отчаянья, не нужно ли приехать, утешить, вспомнить былое, ведь было же много хорошего, правда, Иванова?

Иванова говорила, что даже не догадывалась о том, что знает столько интересных и эмоционально окрашенных слов и умеет произносить их, не краснея.

Давеча я встретила Петра.

Спроси меня, почему у нас упал авторитет брака, в минус ушел, спроси! с накалом сказал Петр и, не дав мне рта открыть, ответил на неспрошенное: потому что женщины не умеют ценить свое счастье! не умеют и учиться не хотят! у Ивановой есть кто, не знаешь?

У Ивановой много кто есть, сказала я, сын есть, муж, два кота, а почему интересуешься, у тебя ж Алина или уже не Алина?

А потому, что все вы одинаковы, все! рявкнул Петр, повернулся и ушел не попрощавшись.

О коварстве предметов домашнего обихода

Бойфренд Ивановой торговал элитной сантехникой.

На день рождения подарил Ивановой крутой унитаз. За треть цены. В том смысле, что две трети – подарок.

Деликатная Иванова мысленно охнула, ибо треть сильно впечатлила, однако книжное воспитание не позволило ей отправить дарителя подальше вместе с унитазом. Бойфренд ивановскую треть пересчитал, посомневался над одной купюрой, но все ж ее принял и сказал, Верунчик, по этому телефончику позвони, человечек придет, установит, я ему тоже звякну, скидку сделает.

Иванова сдуру позвонила.

Человечек пришел, день провозился, пытаясь впихнуть престижный подарок в простонародный санузел, раскурочил весь кафель, первые два часа сдерживался, далее разговаривал исключительно матом и восклицательными знаками.

В том же стиле сообщил, вот тут заводской брак, ничего, со временем привыкнете, хоть убей не пойму, на хрена вам эта гаргара сдалась?!

Скидку не сделал.

Бойфренд остался в прошлом, а в настоящем у Ивановой унитаз с пультом управления, крайне занимательной системой смыва, наводящей на мысль о засоре канализации, и нервным несговорчивым характером.

За два года Иванова почти привыкла.

А гости сильно пугаются, из туалета выходят бледные и молчаливые.

Другую Иванову попутал бес.

Такое случается даже с рассудительными особами.

Грандиозная распродажа, сумасшедшие скидки, почти даром, и Иванова вышла из магазина с говорящими весами, красивыми, нежно-фиалкового цвета.

Дома вспорхнула на них, вслушалась, всмотрелась, и, как сказано в одном романе, «гримаса непонимания и боли исказила ее античные черты». Если бы весы были предметом одушевленным, то, узрев это искажение, в ужасе откусили бы грешный свой язык. Увы, китайские производители плевать хотели на первый закон робототехники.

Иванова взяла себя в руки и стала думать, откуда взялись эти страшные цифры, если юбки не трещат и джинсы застегиваются без усилий.

Спросила у интернета. Интернет наговорил всякого-разного, но основной мыслью было – лишний вес может накапливаться в самых неожиданных местах, и ежели пустить все на самотек, то рано или поздно он проявится и в стратегических важных районах талии и попы. Вспухнет – так выразился интернет. И предложил способы выхода из кризиса. В кратком изложении: питаться силосом, лепестками роз и лунным светом, раз в три дня можно понюхать котлету, зато минус много кило плюс очищение организма.

Иванова пнула весы и занялась арифметикой. Вычла, разделила в столбик, получилось, чтоб к лету не вспухло, надобно ежедневно терять по девяносто граммов. Лучше по сто, но будем реалистами.

Следующая неделя стала адом.

Посторонний наблюдатель, заглянув в ивановский холодильник, решил бы, где-то рядом обитает сильно раздраженное принудительно-травоядное существо.

Весы стояли насмерть, мерзким анорексичным голосом злорадно сообщали – фиг тебе, Иванова, а не похудение.

А в субботу к Ивановой забежала подруга. Сказала, я ненадолго, давай кофе попьем, я тортик принесла. Желудок Ивановой глухо застонал. В унисон с самой Ивановой.

Погоди, сказала подруга, выслушав горестную историю, не вижу я этих килограммов, дай-ка на себе проверю, вчера в бассейне была, взвешивалась, что?! да не может быть!

Взгромоздились на весы вдвоем. Весы озвучили прежнее.

Взвесили стопку книг, килограммов на двадцать. Без изменений.

Иванова потом рассказывала, что редко когда в жизни испытывала такой прилив счастья, как в момент выбрасывания весов в мусорный ящик.

А вот еще.

У третьей Ивановой живет стиральная машина, очень своевольная, влюблена в мастера-ремонтника.

Мастер Петрандреич приходит чаще друзей и родственников, стал своим человеком в доме, знает, где лежат тапки.

Иванова говорит, ты только представь, позавчера починили, проверили, а сегодня она уже огрызается. Видать, тоскует.

О жизни замечательных собак

Сколько-то лет назад я приятельствовала с семьей Ивановых. С Ивановым-отцом, Ивановым-сыном и Ивановой-московской сторожевой.

Семья Ивановых была убеждена в том, что нормальные человеческие собаки начинаются с пятидесяти килограммов при соответствующем росте. Все что мельче – генетическое недоразумение. Бело-рыжая Иванова не только вписывалась в указанный стандарт, но и превосходила его. Если б захотела, то, встав на задние лапы, могла бы вешать шторы и вкручивать лампочки.

Как-то позвонил Иванов-сын:

– Спасай! У однокурсника свадьба, а батя на рыбалке, Люсю вечером вывести некому. Сосед? Сосед в гипсе, связки порвал. Люся тебя слушается, прогуляешься, покормишь, всех-то дел. Кастрюля на плите, разогревать не надо, потом в холодильник поставишь, пакет с лопаткой и газетами в прихожей, ключи знаешь где.

И я легкомысленно согласилась.

Иванову-м. с. мое появление не удивило, мы с ней чинно обошли квартал, газеты не понадобились.

Вернулись домой, я сняла кастрюлю на пол, вытащила из шкафа книгу и выпала из действительности. А когда впала обратно, то обнаружила, что в холодильник ставить нечего. Пять литров густой каши с мясом ухнули в Иванову-м. с., как в черную дыру. Мне-то казалось, что воспитанная собака должна съесть сколько ей полагается и сказать – спасибо, очень вкусно, больше не надо, сыта.

Иванова-м. с. была девушкой крупной, но пять литров каши в один присест даром не проходят: пузо у нее раздулось, на морде отразилась озабоченность, и стало ясно, что пора на свежий воздух. Чем скорее, тем лучше.

На улице я сообразила, что выхватила из пакета лопатку, оставив остальной санитарно-гигиенический инвентарь в прихожей. Иванова-м. с. спринтерски рванула с места в карьер, через дорогу в парк.

Тут-то мне и вспомнилось, что ивановский сосед в прошлом занимался классической борьбой и даже чего-то в своем тяжелом весе выигрывал, то бишь без труда мог сдвинуть с места бронетранспортер или удержать на месте Иванову-м. с. Мне же не светило.

Из деревенской прозы нам известно: дабы избежать печального финала, объевшуюся корову следует гонять. Похоже, Иванова-м. с. эту прозу читала.

Влюбленные парочки, мамаши с детьми и старички обоих полов с интересом наблюдали, как из кустов выскакивала Иванова-м. с., а на другом конце туго натянутого поводка телепалась я. Время от времени эта зараза делала свои дела, ждала, пока я закопаю результаты, и радостно гарцевала дальше.

Нас, кстати, фотографировали. Возможно, в чьем-то архиве хранятся снимки здоровенной собачищи со счастливой мордой и взъерошенной девицы с поцарапанной щекой, безумными глазами и саперной лопаткой.

Мы часа три скакали по парку. Здесь будет уместно слово «напролом».

А затем Ивановой-м. с. вздумалось посетить гастроном на площади. Туда она и вломились, уселась перед прилавком колбасного отдела и начала облизываться и сглатывать, будто ее неделю не кормили.

Что интересно, внешность у Ивановой-м. с. была зверской, без вариантов, но посторонние, как правило, называли ее собачкой (подчеркиваю, суффикс именно «чк»).

– Ой, какая собачка! Собачка кушать хочет! Сейчас мы собачке найдем покушать!

Барышни-продавщицы набрали ей колбасных обрезков.

Иванова-м. с. смела угощение одним взмахом языка. И снова сглотнула.

Какая-то рыжая тетка, мастью точь-в-точь Иванова-м. с., глянула на меня с осуждением и сказала:

– Заведут животное, а что кормить надо, ухаживать надо – вон, вся в репьях – про то не думают, что за люди!

Иванова-м. с. посмотрела на заступницу и жалостливо сказала: «Гав!» – соглашаясь. Роль ущемляемой в правах личности пришлась ей по вкусу.

Как мне удалось выволочь паразитку, сама не знаю. Адреналин творит чудеса.

Утром позвонил омерзительно жизнерадостный Иванов-сын:

– Мы с Люсей на прогулку собрались, давай с нами. А чего орешь-то? Не в настроении, что ли?

Пару лет назад я случайно встретила Иванова-сына. С крошечным песиком, породу не знаю, такое карманное создание. Удивилась смене приоритетов.

Иванов-сын помолчал и сказал:

– Думаешь, что женишься на женщине, а на самом деле – на образе жизни. И по-другому не бывает, – и вздохнул. И добавил, уже не мне: – Фенечка, дай тете лапку!