Текст книги "О возлюблении ближних и дальних"

О тех, кто неподалеку

Вчера на рынке поджидала коллегу, застрявшую у прилавка с фруктами.

Рядом ошивалась бомжиха неопределенного возраста и соответствующего вида – еще не на краю, но уже близко.

Кто-то громко позвал меня, я оглянулась – прихрамывая, спешил такого же бомжовского облика мужик, нет, не ко мне, к этой тетке, моей тезке. Видно, цветочницы отдали ему некондицию, большую растрепанную охапку подвявших цветов – пожухлые розы, поникшие блеклые хризантемы.

Он гордо протянул ей этот веник:

– Для тебя взял.

Она растерянно улыбнулась щербатым ртом, сказала:

– Мне давно не дарили букетов.

Потом взяла цветы, осторожно прижала их к грязной черной куртке и опустила в них лицо таким нежным, таким узнаваемо женским движением, что у меня защемило сердце.

Она стояла с этими цветами, которые следовало бы выкинуть еще дня два назад, не видя ничего и никого вокруг, как будто бы всего этого – толпы, шума, промозглого декабря – не существовало. Только эдемский сад в начале времен, где тигры играют с ягнятами, не помышляя о трапезе, и над счастьем ослепительный синий свод, а не набухшее непогодой комковатое серое небо.

Всюду жизнь.

О дуре

– Как ты можешь с ней общаться? – говорит мне Д. – О чем с ней можно разговаривать? Она же дура, дура непроходимая!

Так оно и есть, как ее еще назвать, кто б спорил.

Смотрит сериалы дурацкие, пересказывает с удовольствием, вздыхает: ну как в жизни! В двадцатой серии украдено дитя, в тридцатой потеряна память, а в семьдесят пятой то и другое счастливо обретено. Как в жизни.

Анекдоты ей надо по три раза рассказывать и каждый раз объяснять. В конце концов смеется, но как-то неуверенно.

Еще романы в мягких обложках читает, рыдает над плоскими бумажными страстями.

Детей любит, а разговаривать с ними не умеет, начинает сюсюкать, повергая воспитанных подростков в недоумение, а невоспитанные в лучшем случае крутят пальцем у виска.

Газеты читает, актрисулю А. бросил финансист Б., переживает за обоих, как за родных.

Большая, несуразная, нелепая, много лишних килограммов, много лишних сантиметров.

Вечно подбирает котов каких-то помойных, собак, выхаживает, возит к ветеринару, пристраивает.

Соседям повезло – у нее аллергия на шерсть, иначе всех кабыздохов оставляла бы у себя.

Моет полы и окна еле ползающей полусумасшедшей бабке со второго этажа, старушенции мерзкой и во вменяемом состоянии.

А то одежду для бомжей собирала и раздавала. Бомжи ее и обокрали. Хотя что там красть-то было?

А когда Д. бросил первый муж, и та, наглотавшись таблеток, попала в больницу, таскалась к ней каждый божий день с бульоном и клюквенным морсом, сидела, делясь новостями из сериалов.

И вдрызг пьяных забулдыг из сугробов вытаскивает, на себе до местожительства доволакивает, получая по полной от жен, принимающих ее за собутыльницу.

Знаю, я умнее, и сравнивать нечего. Дура она и есть дура.

Но если и меня, и Д., и ученую подругу Д., без пяти минут доктора философских наук, вычеркнуть из жизни, то средний уровень интеллекта на планете, скажем честно, не понизится.

А если исчезнет она, то в мире, возможно, похолодает.

О прикладной иппологии

Когда после окончания университета я пришла работать в Очень Секретный Институт, меня тут же выперли то ли поднимать, то ли подпирать сельское хозяйство. Считалось, в сельском хозяйстве я могу принести больше пользы. Или нанести меньше вреда обороноспособности страны.

Было нас человек тридцать, готовить должны были сами. Умею-не-умею – не рассматривалось, все строго по очереди. Мне повезло, я попала в поварихи вместе с девицей, которая знала не только то, что перед приготовлением яичницы яйца следует разбить.

Народ после обеда отбыл на зерносушилку. А нам возчик должен был привезти коровью ногу с фермы.

Возчик несколько расплывчато возник в дверях кухни и сказал:

– Девки, ко мне свояк приехал, не могу на ферму. Вон коня вам привел, ехайте сами, тут близко, только животную не угробьте, животная – скотина государственная, денег стоит, – повернулся и синусоидально удалился к своей хате.

– И не мечтай, – сказала мне напарница, – я их боюсь, они кусаются и копытом могут врезать. Давай ты, ладно? А я вечером всю посуду помою.

Предложение насчет посуды было заманчивым. Мы обошли вокруг коня и телеги, держась на приличном расстоянии. Заподозривший неладное конь предостерегающе заржал.

– Видала, какие зубы? То есть я хочу сказать, что лошади не все время кусаются, почему он тебя кусать должен? Ты в телеге будешь, он не достанет. Я и кастрюли вымою, честное слово! Я читала, ничего сложного – тпру! но! – и вожжами, знай себе, управляй.

Вот тут я хочу сказать всем родителям: учите своего ребенка говорить «нет». Одну идиотку не научили, и она забралась в телегу, взяла вожжи и лихо сказала:

– Но!

К моему удивлению, конь пошел. Чувство своей тележно-наезднической крутизны прошло минуты через три, когда конь свернул налево, куда нам с ним было не надо. Вернее, мне было не надо, а у коня имелись свои планы. Я ему сказала:

– Тпру! – и натянула вожжи.

Конь презрительно отмахнулся хвостом.

Я соскочила с телеги и, забежав вперед, замахала перед конем руками, но он отпихнул меня мордой. Пришлось опять запрыгивать на телегу, пытаться управлять вожжами, орать нечеловеческим голосом «тпру!».

Конь моими воплями не заморачивался, шел себе как шел, пока не пришел в овсы. Ну, я решила, что это овсы. Согласитесь, для коня как-то логичнее забредать в овсы, нежели, скажем, в какое-нибудь просо. Короче говоря, он влез в эти самые овсы и начал пастись вместе со мной и телегой. Я хотела было оставить его тут и бежать в деревню за подмогой, но подумала, не дай бог уведут, что тогда делать?

И вот вам картина, чистая пастораль: овсы до горизонта, облака плывут по высокому голубому небу, конь, знай себе, хрупает, а я безуспешно уговариваю его вести себя прилично.

Накормившись, конь выбрался из овсов и пошел гулять дальше. Свозил меня к речке, напился, сам развернулся, чуть не перевернув при этом телегу, потом мы поездили вокруг рощицы, вернулись в деревню и начали щемиться в чей-то огород, дабы внести туда маленько разора.

Я поняла, наступило время «Ч». Овсы казенные, а огород-то частный, и отвечать за потраву придется мне. В памяти весьма кстати всплыло слово «уздцы». Определив примерно, что может называться уздцами, я ухватилась за них и таки смогла выволочь недовольного коня вместе с телегой почти уже из огорода. Так и вела его до фермы – под уздцы. Конь обиженно фыркал, не ожидал от меня такого свинства. Но из нас двоих в мыле был не он.

Выехали мы часа в два дня, на ферму пришли к восьми.

Ногу погрузили, и в телегу забрались две доярки. Одна сказала, давай, мол, погоняй, Услыхав, что конь плевать хотел на мои погоняния, взяла дело, то есть вожжи, в свои руки. Нас с ногой мигом домчали до кухни.

Напарница выскочила в крайнем озверении:

– Ты где была? У тебя совесть есть? Я, как раба крепостная, ни на минуту не присела, а она барыней разъезжает!

Конь, зараза такая, состроил умильную невинную морду – в стиле козы-дерезы, типа ни крошки с утра во рту не было – и, как мне показалось, даже пустил слезу.

– Ах ты мой хороший, – запричитала напарница, – заездила тебя живодерка, сейчас, миленький, сейчас я тебе хлебушка вынесу!

Когда уже ночью я в гордом одиночестве домыла котлы и кастрюли, за конем пришел возчик. Пришатался.

– Поехал свояк, от хороший мужик! Ты, девка, гляжу, с конем управилась. Может, самогоночки глотнешь, а то свояк уже поехал? Самогоночка – ух! – для себя гнали, не для абы кого.

– Глотну, – решительно сказала я. – Лейте вон в ту кружку. Лейте-лейте. Ну, за коня!

О чердачном

Со временем вещи уходят, уводя за собой воспоминания.

Хорошо тем, у кого в доме есть чердак. Все на данный момент лишнее – туда. Через полжизни можно забраться наверх и вытащить давнее. А так – только случайно.

– Это ж сколько лет я тебя знаю! С тех сельхозработ, помнишь, ты еще с малолетним олигофреном возилась? – спросила меня одна дама.

Весь заезд отбыл в колхоз в пятницу, мне пришлось добираться самостоятельно в воскресенье.

Бригадир был недоволен: выходной, а тут вылезай из-за стола, ищи, куда меня пристроить. Зато обрадовался здоровый и не шибко трезвый лоб в первой хате:

– От, Григорьич, спасибо, такую перепелочку на постой привел!

У меня тогда был период красивых выдуманных страданий, а красиво страдать, отбиваясь от перепела, затруднительно. Пришлось искать другой вариант.

– Раз тебе, девка, тут не глянулось, пошли к Могилевке, только хлопчик у нее ненормальный, – но не бойся, тихий он.

В чистенькой хате у окна стоял мальчик лет десяти, красивый мальчик. Но у детей в этом возрасте лица – открытая книга, а он был нечитаем.

– Такое у нас горе, – сказала Могилевка, – все понимает, и говорить, и писать, и читать может, не думай, Наталля, не дурной он, и по арифметике хвалят, а не дозваться до него, дочка с зятем не пили, не курили, что ж его Бог наказал, пусть бы нас, грешных, что ж он дитятко наказал?

С утра часов до трех мы убирали лен, потом – свободны. В том заезде я мало кого знала и узнавать поближе не стремилась. Брала книгу и уходила в лес за деревней. Лес сосновый, просторный, в нем всегда было светло, даже без солнца. Там прекрасно лежалось, читалось, смотрелось в небо, думалось и совсем не страдалось.

Через пару дней Могилевка спросила:

– Ты, Наталля, за ягодами ходишь? Покончались ягоды, жменьку за час соберешь. Просто гуляешь? Возьми Колю с собой, он просится, а мне не выбраться. Он ни на шаг не отойдет.

Идея меня не вдохновила, но отказать язык не повернулся. Мальчик шел за мной как привязанный, а я понятия не имела, что с ним делать. И тогда сказала:

– Давай, Коля, садись, я тебе почитаю.

Обычно он не реагировал на слова, но тут как будто понял, сел рядом. Глядел в сторону, но могу поклясться, что слушал.

Я читала часа два, все подряд. Несколько раз он поворачивался ко мне, заглядывал в книгу, будто просил прочесть еще раз – державинского «Снегиря», Кедрина про приданое и про Саади, Сельвинского про нерпу, что тихо дышала в ухо, словно больной ребенок, еще что-то, сейчас не вспомнить.

Мы ходили в лес каждый день, я читала, он слушал, потом гуляли, наблюдали за муравьиной дорогой, нашли нору и терпеливо ждали, не выберется ли кто-нибудь из нее, лиса например, но никто не появился.

Однажды к нам выкатился еж. Я считала, ежи ночные животные, но этот был гулякой или нонконформистом, обфыркал нас, развернулся и потопал по своим делам. Мы шли за ним до тех пор, пока он не забурился в непролазные кусты и активно там не зашебуршился, а когда вернулись на поляну, Коля начал подбирать прутики, листья, шишки, вывалил это добро на старый пень, перекладывал с места на место. Нам пора было домой, я подошла поближе и – вот честное слово – потеряла дар речи. Потому что на пне сидел еж. Из веточек, мха, прочего лесного хлама, с черничинами вместо глаз. Живой и недовольный.

Если это умственная отсталость, что-то в нашем мире неправильно.

По дороге домой я попросила: напиши мне про наши прогулки, на память, а то я скоро уеду. Но он уже снова закрылся.

Через день я вернулась с работы, хозяйка сказала, приезжал зять, забрал Колю, на море собираются, сдалось им это море, только деньги тратить.

На своей кровати я нашла тетрадный листок, на котором прекрасным каллиграфическим почерком, без единой ошибки и помарки было написано: «Еж ушел в лес. Все ежа любили».

Я потеряла этот листок.

О приложении сил

Моя приятельница Ю. славится нетривиальностью мышления и поступков. Недоброжелатели склоняются к слову «неадекватность», но они, люди приземленные, просто не в силах проследить за молниеносной и зигзагообразной логикой Ю. Логика накладывается на целеустремленность и безумную жажду деятельности, в результате получается некий смерч, с бешеной скоростью проносящийся над мирными поселениями и засасывающий в свою воронку ближних и дальних.

Ю. способна утром проснуться, посмотреть на стенку, решить, что ей не нравятся поклеенные два месяца назад обои, через час их содрать, через три закупить новые, к вечеру оклеить этими новыми комнату, а перед самым сном убедиться, что предыдущие куда лучше гармонировали с обивкой кресел.

Как-то летом она позвонила, велела немедленно ехать к ней, дело не терпит отлагательства. Отвертеться не удалось, мою оборону Ю. крушит, не притормаживая, примерно так танк Т-95 «Черный орел» на полном ходу способен проутюжить вражеские окопы, грозно рявкая 152-миллиметровой пушкой, дабы обозначить перед еще не проутюженными врагами свое присутствие и скорое к ним пришествие.

Мне очень нравится определение из дамских романов – «томимая предчувствиями». Так вот, томимая смутными, но явно нехорошими предчувствиями, я потащилась к Ю.

Они томили не напрасно. Ю. воодушевленно объявила:

– Я своих мужиков сплавила к свекрови, чтоб под ногами не путались, а мы тобой передвинем пианино!

Я не отношусь к хрупким хризантемам, не поднимавшим ничего тяжелее косметички, но тут речь у меня отняло надолго.

– Элементарно, не дрейфь! Сало я уже купила. Что ты уставилась? Шкурка сала подкладывается снизу, и – фьють! – само скользит по полу, только направление задавай. Да не сало! Пианино заскользит, все тебе разжевать надо.

Теперь представьте. Тополиный пух, жара, июль, восемь вечера и две идиотки, никогда не занимавшиеся пауэрлифтингом и пытающиеся приподнять пианино, чтоб сунуть снизу шкурки. За час справились.

Еще час ушел на вытаскивание и подсовывание не щетиной, а салом к полу.

К удивлению Ю., пианино стояло как вкопанное и скользить белокрылой яхтой по морской глади явно не собиралось.

– Надо навалиться посильнее, давай-давай не отлынивай. И – раз! И – два!

На счет «три» пианино рухнуло. Хорошо хоть не на ноги. Что удивительно, от него отлетели всего лишь пара щепочек, крышка, несколько клавиш, да глухо застонали струны. Старые музыкальные инструменты сделаны с двойным запасом прочности.

А я вспомнила еще одну фразу из упомянутых романов: «в ее душе разгоралось темное пламя отчаяния и бессилия».

– Сейчас поднимем. Не, сами не поднимем. Стой тут, я выскочу, кого-нибудь найду.

В тот вечер грустный жребий выпал не мне одной. Милицейский патруль в составе двух служивых и угрюмой собаки смог бы отбиться от Ю., только прибегнув к табельному оружию.

И не говорите мне, что страшно далека наша милиция от народа, это неправда, смотря какой народ.

Потные милиционеры толкали пианино, Ю. руководила, а я пыталась удержать потерявшую всякий служебно-розыскной облик собаку: на ее долю такие развлечения выпадали крайне редко, и от счастья она с громким гавканьем и конским топотом носилась по всей квартире, сметая стулья и напольные вазы.

В половине двенадцатого пианино передвинули. Как раз снизу прискакали две нервные соседки. Но скандала не случилось. Та, что постарше, заглянула в комнату и с удовлетворением сказала:

– Вижу, милицию уже вызвали!

– Мальчики, – обратилась к взопревшим милиционерам Ю., – спасибо большое, будете в нашем дворе, заходите, посидим, чайку попьем, отдохнете.

Мальчики переглянулись и заторопились. Было очевидно, больше они в этот двор ни ногой. Собака же, наоборот, уходить не хотела, так как последние двадцать минут для ее сдерживания я задействовала мощный материальный сосисочный стимул.

Когда все стихло, Ю. критически осмотрела учиненный разгром, в смысле изменившийся дизайн, и произнесла:

– От черт, надо было вон туда, вместо шкафа, а шкаф – в прихожую. Ладно, на следующей неделе.

О правильных ориентирах

Как-то Ю. затащила меня на туристский слет – август, погоды прекрасные, компания отличная, я быстренько спортивно поориентируюсь, промчусь как ветер, а ты сиди себе под сосной, созерцай природу, думай о вечном.

Как всегда, ничто не предвещало.

Нас привезли на место, Ю. резвой козой выпрыгнула из автобуса и подвернула ногу.

Ничто не предвещало еще примерно полчаса, затем выяснилось, что хромые козы ветру не соперники.

– Так, – сказала Ю., – родина на тебя с интересом смотрит. Ничего сложного, пять пунктов, все рядом, рукой подать, хоть на одном отметься, ну некому больше, некому! Выбирай: или ориентироваться, или кросс бежать, на время, но учти – там через болото.

В болото не тянуло. Я решила, ладно, пристроюсь кому-нибудь в кильватер, авось не отстану.

Человек предполагает, а потом сильно удивляется. Оказалось, у каждого ориентировщика свой маршрут. Как сейчас помню, мне следовало начать с пункта номер три. Ю. успела шепнуть:

– Дуй на юго-запад.

Дали отмашку, и народ стадом бешеных лосей ломанул в лес.

И, осенив себя крестным знаменем (так однажды сказал телевизор), я тоже поскакала в глушь.

Компас мне достался нервный, дерганый, указывал на север во всех направлениях, будто к нам тайком переползла Курская магнитная аномалия. Небо затянуло, солнца не видно, мох и муравейники плевать хотели на учебник географии за шестой класс. Карта с местностью не сочеталась. И лес занимал карту от края до края – непонятно, в каком направлении пробираться к цивилизации.

Минут двадцать я побегала туда-сюда, проклиная Ю. Пункт номер три как в воду канул. И лагерь тоже.

В отчаянных беспорядочных метаниях я заметила просвет между деревьями, ринулась в его сторону, выскочила на полянку и пожалела об этом. Ибо на полянке расположилась компания молодых людей вида, мягко говоря не интеллигентного, и много выпивки.

– Не, ну нигде спокою нету, – сказала компания. – Ты кто? Турыстка? Из тех, что у речки? И чего тебе, турыстка, у речки не сидится?

Отступать было некуда, и я проблеяла про искомый пункт номер три.

– Ага, понятно, – сказала компания, – вон там в кусты шибздик какой-то забурился, сюда шли, шугануть хотели, да отвлеклись, Виталик, возьми у девушки бумагу, сходи, хай турыст чего нарисует.

Виталик встал.

Виталика было много.

– А ты садись, – сказала компания. – Пить будешь? Не? Правильно, хорошие девушки с незнакомыми не пьют. Сало бери, на, держи помидор, квасу ей налейте, ну, за дружбу!

Виталик вернулся с картой. На карте было отмечено прохождение всех пунктов.

– Не, ну а че… Я че, на голову хворый – по лесу бегать? Он мне заливает – я пункт пятый, я пункт пятый! Объяснил ему, что и пятый, и третий, и сколько там еще. Че, не надо было?

К финишу я пришла второй. На пару минут отстав от настоящего, документально подтвержденного кандидата в мастера спорта, он же призер республиканских соревнований по спортивному ориентированию.

Ю. сказала:

– Вот видишь, я ж говорила – ничего сложного.

И, убедительно хромая на обе ноги, предложила мне пробежать кросс, его как раз на два часа сдвинули.

Но я устояла. Чувствовала: вряд ли в болоте мне встретится добрый ангел Виталик.

О плотницких работах на свежем воздухе

На Ю. свалилось наследство от дальней прабабушки – энная сумма и антикварные часы с кукушкой. Деньги стремительно дешевели, и Ю. спасла их, вложив в недвижимость, – купила дачу.

Летом позвонила:

– Что ты в городе киснешь? Давай приезжай.

Отговориться усталостью не удалось.

– Вот и отдохнешь, – припечатала Ю.

И в субботу я потащилась на свежий воздух.

Забвение и тлен – такие слова приходили в голову при взгляде на покосившуюся халабуду и заросший разнообразным бурьяном участок. Какие деньги, такая и недвижимость.

– Перекусим на скорую руку, потом быстренько достроим сортир, – сказала Ю.

Похоже, на лице у меня нарисовался недоуменный и очень вопросительный знак, потому как Ю. добавила:

– Братец яму вырыл, столбы вкопал, каркас соорудил, осталось только досками обшить, плевое дело. У нас с тобой на двоих два красных диплома, что мы, с сортиром не справимся?

На мое замечание, что доски лучше прибивать мужскими руками, Ю. фыркнула:

– Лучше гвоздями. И где я тебе возьму мужские руки? Братец в командировке, с Ванькой разругалась, а соседей просить – может, у кого и соседи, а у меня звери рыкающие и аспиды шипящие. Им не нравится, что я хожу в купальнике. Кстати, ты свой взяла?

Купальники мы шили сами. Те бронебойные, что продавались в магазинах, надеть можно было только от полного отчаяния. А так из нескольких лоскутков и пары шнурочков получался вполне себе от кутюр.

Скелет сортира стоял у самого забора, практически на улочке.

– А чего это вы его так странно расположили?

– А того, что у меня бестолковый брат. Говорила ему, за смородиной копай – за, а не перед. Думаешь, лучше за кусты перенести?

– Никаких переносов, – поспешила сказать я. – Так даже удобнее. Можно здороваться с аспидами не сходя с места, в щелочку глянул, видишь – ползет, дверь распахнул – здрасьте вам, Марьиванна! как здоровьице?

И мы начали прибивать эти гадские доски к этому гадскому остову. Я не подозревала, какие причудливые формы могут принимать гвозди, не желающие вбиваться. Прямо-таки иллюстрации из книги «Топология для чайников».

Через час у сортира материализовался пузатый дядька-сосед, посмотрел, повздыхал, сказал:

– Кто так делает?! Дай сюда! – и сноровисто приколотил две доски.

И уже подобрался к третьей, но на соседнем участке загромыхало:

– Игнат! Игнат, мать твою! Что ты с прошмандовками возишься?! А ну домой! Борщ стынет!

Сосед растворился в свежем воздухе.

Потом на нашем хилом заборчике повисли веселые молодые люди и начали упражняться в остроумии. Ю. повернулась к ним с молотком в руках, двумя гвоздями в зубах и таким выражением лица, что молодых людей как ветром сдуло.

Затем к нам пришел Николай Петрович. Постоял, полюбовался и предложил:

– Девочки, пойдемте ко мне холодное шампанское пить!

– Мы бы с радостью, только у нас сортир не достроен! – расплылась Ю., как бы намекая.

– Что ж, понимаю, как достроите – приходите, вон тот голубой домик, – вежливо сказал Николай Петрович.

С соседнего участка донеслось громовое:

– Николай! С ума сошел! Профурсеток к себе звать! Я все Валентине доложу!

В общем, к семи вечера мы этот поганый сортир доколотили, я уже была готова прибить к сортиру его хозяйку. В качестве гальюнной фигуры.

На сам сортир без слез нельзя было глянуть. Не уверена, что к деревянному сооружению можно применить слово «расхристанный», но применю, ибо оно точно отражает суть. Выглядел сортир так, будто принял на грудь, расчувствовался, признался в любви и дружбе случайному собутыльнику, а сейчас рванет рубаху и пойдет чистить несимпатичные морды.

Счастье было совсем рядом, когда мы, две краснодипломницы, обнаружили страшное: ежели предполагалось, что в помещение будут заходить-выходить, то не стоило оббивать его досками со всех четырех сторон. Без входа-выхода сортир теряет свой сакральный смысл.

– Больше не могу, поехали отсюда, еще успеем на электричку, – сказала Ю. – Если останусь, спалю тут все к чертям собачьим! Начну с сортира. А ты посвежела. Что значит свежим воздухом надышаться!

Когда мы уходили, из-за малины невидимый дракон сообщил:

– Вон они, Валентина, авантюристки эти, вон идут! Тьфу на них, бесстыжих!

А в электричке обнаружился Николай Петрович. Без Валентины.

Снова заманивал холодным шампанским.

Но мы не поддались.

Мы не такие. Даже если мы в полуголом виде сколачиваем дачные сортиры, это вовсе не говорит о нашей легкодоступности.