Текст книги "Министерство по особым делам"

На памяти Лилиан это было не первое военное правительство. И не первое заграждение на дороге. Но тут она почувствовала настоящую опасность, и не потому, что солдаты кого-то избивали. Для блокпостов солдат отбирают особо, и судить о них, так считала Лилиан, надо по их командиру. Последние пятнадцать метров она за ним наблюдала и сделала выводы. Молодой офицер развалился на капоте джипа, рубашка расстегнута – решил позагорать. Поза вальяжного наглеца – перед лицом настоящего врага так не сидят. Солдаты же двигались порывисто, и Лилиан с тревогой ждала встречи с одним из них.

– Война, – сказала Лилиан. На этот раз она обратилась к Кадишу, в ответ он кивнул и снял с языка табачинку.

Да, вокруг них шла война. И вот так идут боевые действия. Аргентина и ее бесконечные битвы. Но с кем воюют аргентинцы? С собой! Запаникуешь тут! Что раньше, что сейчас, прошлое повторяется. Сначала правительство объявляет о победе, дальше идут бои, а потом – без спешки – выбирается враг. Если страна хочет перейти в наступление, противник всегда найдется. Всегда найдется кто-то, кого надо вздрючить.

– Удостоверение, – сказал Кадиш и перенес руки на верх руля, чтобы они были в поле зрения. Он слышал о человеке, которого застрелили, когда он всего лишь хотел почесать ногу. Лилиан открыла сумочку. Кадиш быстро достал бумажник и швырнул на приборную панель. Лилиан приложила его удостоверение к своему.

– Пато, – сказал Кадиш.

– Дома оставил, – ответил Пато.

– Что?

– Я решил, что заниматься вандализмом на пару с тобой можно и без бумажника.

– Нашел отговорку, – вскипел Кадиш. – Разве не знаешь, что за порядки сейчас в городе? Нашел объяснение!

Лилиан постаралась сохранить на лице безмятежное выражение.

– Что будем делать? – громко прошипел Кадиш.

Лилиан охватил страх, какой бывает от беспомощности. Она испугалась, едва увидела эти джипы. Кадиш тоже испугался, но его возмущала безответственность Пато: отцы, случается, приходят в ярость, когда хотят всего-навсего защитить своих сыновей.

Вид у Кадиша был такой, словно он сейчас выдернет руль с корнем. Лилиан не было его жалко. В свое время она связала с ним жизнь, решив, что его мощная шея говорит о силе, но ожидания ее не оправдались. Вот и пусть теперь хоть лопнет. Пусть трясется из-за этого блокпоста, из-за повязки на руке их ребенка.

Она глянула в окно со своей стороны. Люди в соседней машине старались выглядеть независимо. Едва ли у них это получалось лучше, чем у семейства Познань, хоть Кадиш и совсем сорвался с катушек.

– Идиот! – буйствовал Кадиш. – Студент называется! А если они спросят, что за инструменты у нас в багажнике? А если спросят, где мы были? – Кадиш выстрелил сигаретой в открытое окно. – На тот свет захотелось?

Пато не ответил. Лилиан не терпелось повернуться – посмотреть на сына, заставить мужа замолчать. Но она продолжала смотреть в окно. И не видела того, что видел Кадиш. Не видела, что у сына, как в детстве, дрожат губы, а в глазах стоят слезы. Пато тоже было страшно. Ведь это у него нет удостоверения личности. И, кстати, это у него нет пальца, черт бы подрал отца! Но Кадиш не унимался:

– Скажи прямо, я как-нибудь пойму. Внеси ясность. Ты собрался на тот свет?

Кадиш завелся, но говорил нарочито спокойно, и голос понизил, чтобы его не услышали – окна были открыты – солдаты. В проклятия он вкладывал всю свою любовь.

Лилиан знала, что Пато боится отца, боится солдат, и, хоть окна и открыты, атмосфера страха в машине сгущалась. Лилиан увидела, как тем, кто строил из себя невинность, солдат просто махнул рукой – проезжайте! Она не обрывала Кадиша, не стала упрашивать и сына – не хнычь! Лилиан не стала ворковать, хоть Пато сотрясали рыдания, и это напомнило ей Пато в детстве, когда по ночам его мучили колики.

Кадиш просочился между джипами, не пропустив вперед соседнюю машину. Когда нервный солдат, с которого Лилиан не сводила глаз, шагнул к бамперу, Кадиш ударил по тормозам, и машина замерла. Солдат, даже не подав знак, просто поднял автомат и навел его на Кадиша, другой солдат, загородив глаза, приблизил лицо к дверце Лилиан так, будто на дворе ночь и окна опущены. Он обошел машину вокруг и сказал:

– Багажник.

Кадиш послушно дернул за ручку. Инструменты не лязгнули, а больше в багажнике ничего не было. Солдат вернулся и попросил документы.

Кадиш протянул ему два удостоверения, тот внимательно их изучил.

– А парень? – спросил он.

– Забыл, – сказал Кадиш.

Солдат снова приблизил лицо к машине и пристально оглядел Пато – тот скулил, трясся и хлюпал носом, короче, вел себя не по возрасту, пусть даже у него и была перебинтована рука.

– Что это с ним?

– Забыл удостоверение, – пояснил Кадиш. – Ну и палец. Сынок у меня – нюня. Мы сейчас прямо из больницы.

Солдат подумал, еще раз изучил удостоверение Кадиша и спросил:

– Что за фамилия такая – Познань?

– Польская, – ответил Кадиш. – Есть такой город в Польше.

– Вы на поляка не похожи.

– У отца была другая фамилия.

Похоже, солдата этот ответ устроил. Он выпрямился, подбородком дал сигнал солдату с поднятым автоматом. Тот опустил дуло, отошел в сторону и бог весть почему плюнул на капот их машины.

Лилиан передвинулась на сиденье, чтобы лучше видеть сына.

Тот смотрел в затылок отцу. Взгляд Пато говорил: лучше бы меня убили здесь, на дороге, чем так опозориться! Пато сгорал от стыда, злился на себя, и Лилиан подумала: может, у него и правда шок? Пато во всем винил отца. По чьей вине они вообще здесь оказались? Лилиан отчасти была с сыном солидарна. Видимо, поэтому она не остановила Пато, и тот, заручившись ее поддержкой, выплеснул на отца всю ярость – разорялся так, как давно себе не позволял. Машина чуть продвинулась в потоке, а Пато все костерил отца.

– Ты бездельник. Неудачник. Из-за тебя мы только что не на дне. Мы тебя стыдимся. Ты отрубил мне палец. Ты испортил мне жизнь.

По еврейской традиции он, как в «Дайену»[21]21
  Еврейская песня на слова из Агады. В ней выражается благодарность за исход из Египта, Тору и субботу. Имеется в виду перифраз слов из Агады «Уже и этого хватило бы».


[Закрыть], с пылом перечислял один за другим недостатки отца. И каждого из этих недостатков, даже если бы других изъянов у Кадиша не имелось, хватило бы.

Лилиан предпочла не прерывать сына. Впрочем, оглянувшись, она увидела: Пато, понося отца, смотрит на нее. То есть проверяет: позволит ли она ему так разойтись? Разрешит ли вывалить все претензии, что у него накопились?

Она решила: пусть разбираются сами. Но это было несправедливо. Ведь их все-таки трое, они – семья, именно семью изучал солдат через дуло своего автомата.

Пато не мог похвастать жизненным опытом и был не способен оценить собственную силу. Хорошо он разбирался лишь в одном – в недостатках отца.

Кадиш велел сыну остановиться. Заорал на него – хватит! Но Пато продолжал разносить отца, и Кадиш в конце концов прекратил орать, замолчал, а потом – Лилиан глазам своим не верила! – зарыдал в голос, завыл раненым зверем, не хуже Пато, но машину продолжал вести. Кадиш плакал и, не отрывая рук от руля, вытирал слезы рукавом. Лилиан поняла, что дело зашло слишком далеко – пора положить этому конец.

И уже собралась было вмешаться, но тут Кадиш дернул ручной тормоз, начисто перекрыв движение в своем ряду, и, не выключая двигатель, вышел из машины.

– Это уж слишком, – сказал он сквозь слезы. И, пошатываясь, пошел по широкой, прекрасной авеню, которой так восхищался. Он шел прямо сквозь поток машин, похлопывая по их капотам, ускользая из-под колес.

Лилиан и Пато сидели как громом пораженные, думали, что Кадиш сейчас вернется. Ключи остались в зажигании, документы так и валялись на приборной панели. Но Кадиш не вернулся, и Лилиан вышла из машины, обошла ее. Села за руль, захлопнула дверцу.

– Мне сесть к тебе? – спросил Пато.

– Не надо, – ответила Лилиан. Незачем ему вперед. Пусть сидит где сидит – сзади. Место детей – сзади.

Глава девятая

– Вы не тонете во сне? – спросил доктор Мазурски. – Не умираете?

Такое случалось. Кадиша по ночам мучили кошмары, он дергался, будил Лилиан. Сквозь полудрему он понимал, что она проснулась, но всегда говорил только: «Дурной сон». После чего Лилиан засыпала.

– Руки на горле, – продолжал Мазурски, подкрепив свои слова жестом. – Просыпаетесь оттого, что вас кто-то душит?

Ужинали они – Лилиан, Пато и Кадиш – вместе и относительно спокойно, но над столом витало чувство вины. Швы сняли, однако всякий раз, когда Кадиш видел этот розоватый, подкромсанный кончик пальца, туго обтянутый кожей, сердце его обливалось кровью. На самом деле палец почти не укоротился и вообще мало чем отличался от других. Но если приглядеться, когда, к примеру, Пато подносил руку к губам, тогда заметно. Кадиш не мог оторвать от пальца глаз. Стоило Пато перехватить взгляд отца, как он справлялся о своей доле.

– Где мой куш? – вопрошал он. – Когда я получу свое?

– Терпение, – отвечал Кадиш, никогда не называя ни даты, ни точной суммы.

Как-то за ужином, протягивая сыну миску с горохом, Кадиш сообщил: «Встречаюсь с доктором в пятницу». Но доктор перенес встречу на следующую неделю, и Кадиш сказал Пато, что встречу отменил он сам.

– Скоро утонем здесь в деньге, вот увидишь.

Наконец Кадиш пошел за деньгами. Доктор встретил его мрачновато, радушия не было и в помине. Сестра, которая в прошлый его приход ввалилась без приглашения, отвела Кадиша в тот же смотровой кабинет. Оставшись один, садиться на стол он не стал, подошел к маске, свидетельству путешествий доктора, гадал: что, глядя на нее, думают пациенты, которые приходят сюда за новыми лицами? Кстати, а что думает, глядя на эту маску, сам доктор?

Доктор вошел, и они расположились так же, как и когда заключали сделку. То есть остановились у торца стола. Доктор уставился на нос Кадиша. Подтащил поближе металлический колпак переносной лампы и взял в руки подбородок Кадиша. Действовал он по-деловому, по-докторски. Навел лампу на подбородок, повернул туда и сюда.

Кадиш не мог понять, что стоит за этим осмотром – желание доктора показать уверенность в себе, безграничное право трогать что вздумается? Кадишу вдруг стало стыдно за то, как он бесконечно дергал собственного сына. Кадиш убрал руку доктора с подбородка, но отпустил ее не сразу, а, крепко держа, отвел вниз и положил на стол. Ему не нравилось, что доктору известны его сны.

– Насчет вашего гонорара, – заговорил доктор. – Я таких денег в конторе не держу. Слишком много наличности. – Он улыбнулся. – Вы же понимаете?

– Не вполне, – возразил Кадиш. – Я бы сказал, что эти деньги должны лежать наготове, раз вы знаете, что я за ними приду.

– Давайте во вторник вечером. Приезжайте ко мне домой. Там у меня сейф и ваши денежки.

– Наверное, у вас очень сложный кодовый замок, если нужна целая неделя, чтобы его открыть.

– Чтобы открыть, недели не требуется. Неделя нужна на то, чтобы положить туда нужную сумму.

В домашнем кабинете доктора было тепло. Дерево и тепло, и все-все такое низкое. Балки с зарубками от топора нависали чуть ли не над головой, а сиденье ковшеобразного кресла с кожаными пуговицами едва возвышалось над полом. Возле каминной подставки лежали три ошкуренных березовых бревна.

Кадиш терпеливо дождался вторника и прибыл в престижный дом доктора в престижном районе, надеясь получить свой гонорар. Он думал о предстоящем визите всю неделю: едва ли доктор, прикрывая рукой диск с цифрами, откроет сейф прямо перед ним. Кадишу виделся стол, наподобие этого, по крайней мере, некая официальная обстановка. На столе будет бокал (но выпить Кадишу не предложат), хозяин будет наигранно дружелюбен, потом появится туго набитый деньгами конверт, и доктор не передаст его из рук в руки, а легонько толкнет к нему по столу.

Доктор опять тянул из него жилы теми же вопросами, что и неделю назад. Приливает ли кровь к лицу, случается ли ему задыхаться? Не кажется ли иногда, что сердце перестало биться?

Кадиш сидел ниже доктора, смотрел на него снизу вверх через массивный деревянный стол, попутно разглядывая картину маслом у него за спиной: по полю неслись четыре коня, всадники крепко держали поводья.

На вопрос доктора о его снах Кадиш так и не ответил, но при виде коней на стене сердце его замерло. Хотя уже при следующем ударе – тук-тук! – ритм восстановился. Кадиш взбодрился. Тепло кабинета больше не навевало сон. Он не просто взбодрился – он был начеку. Его в жизни столько раз кидали, что теперь он прекрасно понимал, куда дует ветер.

Кадиш вспомнил картину в раме, прислоненную к стене в другом кабинете. Тоже лошадь, в седле – охотник. Кадиш уже знал: сегодня ему не заплатят. Никаких ящиков доктор открывать не собирается. И пухлый конверт с деньгой не заскользит к нему по столу. Это же игрок! Как Кадиш этого раньше не понял? Впрочем, ясно как – сработала магия имени, которое он был призван защитить.

Наконец доктор спросил:

– Вы храпите?

– Храплю? – переспросил Кадиш, его терпение было на исходе.

– Да, когда спите.

– Чтобы дьявол не дремал, – ответил Кадиш.

– Судя по размеру, по ширине этой кости, ваш нос не сломается, если вас ударят по лицу?

– Мне казалось, что тема нашей встречи – отнюдь не ширина моего носа, который не сломать. Хотя вы правы, его не сломать, и я этим горжусь. Но мы собрались, чтобы рассчитаться за хорошо сделанную работу.

– Хорошо сделанная работа, вот-вот. Об этом я и хочу поговорить. Речь пойдет о вашем носе. О вашем замечательном кошерном шнобеле.

Кадиша эти слова не столько обидели, сколько сбили с толку – как вышло, что он, пытаясь хорохориться, сдает позиции? Он подался вперед, но доктор, утонув в кресле, и бровью не повел. Кадиш собрался с духом:

– Мы встретились только для того, чтобы вы мне заплатили.

– Платить нечем, – сказал доктор сухо. – Я обещал вам целое состояние за то, что вы уничтожите имя моего отца – вот как важна для меня эта услуга. Но оплатить вашу прекрасно сделанную работу мне нечем – у меня нет ни гроша.

– Что значит «ни гроша»? Вы – легенда пластической хирургии, черт ее дери, трудитесь в краях, где толпы только и мечтают о пластических операциях. – В голосе Кадиша зазвенело отчаяние. – В этой стране не осталось ни одного взрослого, у которого есть хоть что-то свое. Утром на улице мне встретилась собака – у нее и то уши подрезаны.

– Есть такие породы. А еще подрезают хвосты. Подрубают.

Кадиш приподнял бровь. Ухватился за край стола.

– Мне казалось, я защищаю ваше доброе имя. Где ваши миллионы? Продайте что-то из вашей клиники. Снимите еще одну картину со стены.

– Вы совершенно правы, я нанял вас, чтобы вы защитили мое имя. Как думаете, почему я опасаюсь, что мое доброе имя может стать жертвой нападения? – Он дал Кадишу секунду на размышление. – Потому что за ним ничего не стоит, – ответил сам себе доктор. – Я все потерял. Будь я в лучшей форме, ваши услуги мне бы не понадобились.

– А лошадки? – спросил Кадиш.

– Среди всего прочего, – сказал доктор. – Я особо люблю лошадок. Но вот что следует из других моих увлечений. – Доктор пожал плечами. – Вы не единственный, кто любит риск и сомнительные делишки. Последнее мое увлечение – футбол, если уж вам охота знать, куда ушли ваши деньги. Надувать вас я не собирался. Вы должны были навести порядок в моих делах снаружи, а наша сборная – изнутри.

– Ну, положим, я свое обязательство выполнил, – заметил Кадиш.

– Не спорю. Меня подвела наша сборная. Я сделал мощнейшую ставку на поляков – все или ничего. Но при проигрыше я оставался ни с чем.

– Наши выиграли, – удивился Кадиш. – А вы чего от них ждали?

– Проигрыша, – пояснил доктор. – Что им стоило? Игра на выезде, в день государственного переворота. Национальная команда играет в чужом городе, когда дома у тебя полный хаос, твои близкие далеко, у тебя на плечах кошмарное бремя, хоть и распределенное на всю команду – это как надо собраться, чтобы в такой вечер победить! В голове не укладывается! Что за нестыковка такая?

– Особенность бело-голубых, надо полагать. Магия национальной сборной.

– Что-то с этой страной не так, – подытожил доктор. – В наших душах что-то умерло – иначе как такое возможно?

– Между прочим, вы могли мне сказать об этом неделю назад.

– Любой долг можно удвоить. Я поставил на «Атланту». Аргентинская команда с примесью еврейской крови – ясно, что ставить надо на нее!

– Когда вы со мной расплатитесь?

Доктор выпрямился, перегнулся через стол, приблизил лицо к лицу Кадиша – тот слегка отстранился.

– Ответьте на один вопрос. Постарайтесь быть объективным. Я красивый мужчина, господин Познань?

– Нет, – сказал Кадиш. – Привлекательным вас не назовешь.

– Замечательно. Об этом и речь. Целыми днями я меняю внешность других, но никто не спрашивает, почему я не изменил собственную. И дело не в том, что сапожник ходит без сапог. Дело в том, что результат будет провальным. И вся моя работа – полная бессмыслица. Я проиграл еще до начала.

– Вместо того чтобы отдать деньги, вы читаете мне лекцию – видимо, лекция должна ублажить меня больше, чем деньги.

– Вы будете более чем ублажены и более чем с деньгами.

– Более чем с деньгами?

– По ощущениям, – уточнил доктор.

– Сказать, во что мне обошлась эта работа? – спросил Кадиш. Он повысил голос. – Я понес невосполнимую потерю. Мой сын, работая на вас, лишился пальца.

Доктор на секунду задумался, потом просиял.

– Хотите, я поставлю взамен палец ноги? Пальцы можно менять. Особенно большие.

– Нет, он потерял только кончик, – сказал Кадиш. Сунув руку доктору под нос, он помахал соответствующим пальцем.

– Да, кончик не заменишь. Тут делать нечего.

– Тем не менее. Вы вполне можете заплатить то, что положено. И я уйду домой с деньгами, которые мне нужны на жизнь. Оказаться на улице – такая перспектива меня пугает. – Кадиш оглядел комнату. – На уровне вашей жизни банкротство сильно не отразилось.

– Вы в наших жалких пригородах когда-нибудь бывали? Вот где нищета, а она захлестывает Буэнос-Айрес все сильнее. Готов поклясться, Познань, для тамошних оборванцев ваше дно – предел мечтаний.

– Деньги, доктор. Я хочу получить то, что мне причитается.

– У меня есть предложение получше, – сказал доктор. – И мы оба останемся в выигрыше. До вас, Познань, все, кто сюда приходил, хотели навести порядок внутри, но меня они просили изменить их внешне. Так вот, моим избранником будете вы, мой псевдопациент. Слушайте внимательно, Познань: дело не в том, насколько торчат у человека уши и насколько я прижимаю их к голове. Неудача никак не связана с моим изумительным мастерством. Просто человеку до жути охота, чтобы у него не торчали уши, и он приходит со своими ушами ко мне, фактически рискуя жизнью. Я могу вывернуться наизнанку, но изменить такие уши коренным образом я не в состоянии. Как ни смехотворно это звучит, но уши торчат из его души.

– И вы утешаетесь азартными играми, как другие утешаются пьянством?

– Мне не нужно никакое утешение. Я в полном восторге от азарта. Азарт позволяет достичь совершенства. Ведь тут как: один шаг – и ты победитель! А в обычной жизни все призовые места распределены на много лет вперед.

– Тогда мне вас жаль, – сказал Кадиш. – Потому что на азартном фронте у вас тоже неудача.

Доктор оживился.

– Верно. Но это пока. До поры до времени. Вот почему я обожаю азарт. Все может поменяться в одну секунду. А вдруг, начиная с завтрашнего дня, мне начнет везти? Ведь это возможно! Что мне нужно от жизни? Чтобы она давала реальный шанс при сносных возможностях. Именно это предлагают своим гражданам нормальные страны – возможности.

– Как трогательно, – сказал Кадиш. – Ваша речь наполняет мое сердце надеждой. Давайте поговорим о более злободневной, более жгучей проблеме: как вы собираетесь со мной расплачиваться?

– Водить вас за нос не буду, – сказал доктор. – Ваш нос нас выручит. – Он открыл ящик, как Кадишу и виделось до прихода сюда. Извлек из него зеркальце и подтолкнул к Кадишу. – Нас спасет ваш гигантский руль.

– Попрошу без оскорблений.

– Согласен. Это насчет «более чем с деньгами». Я предлагаю вам изменить жизнь. Нос, что и говорить, всем носам нос, но про ваши симптомы написано во всех учебниках. Искривленная перегородка – сто процентов. Беспокойный сон – даю голову на отсечение. Возможно, это оттого, что шея у вас короткая, но пари держу: из-за дефекта носового прохода дышать вам еще труднее. Вы просыпаетесь тысячу раз за ночь, ей-ей! Поток воздуха прерывается, сердце замирает. И вот это – самое опасное. Последствия могут быть фатальными – причем в любую минуту.

– Фатальными? И вы можете их устранить?

– Возьмите зеркальце. – Доктор пододвинул зеркальце еще на сантиметр. Кадиш взял его. – Посмотрите на себя. Посмотрите на этого монстра. Я могу сделать его на несколько размеров короче. Вам сразу станет легче жить. Я освобожу вас от заболевания и сделаю из вас красавца мужчину.

Кадиш взглянул на свое отражение, повертел головой из стороны в сторону. Он и так считал себя красавцем. Он отложил зеркальце.

– Но вы сами сказали, что результат всегда провальный. Что никакая пластическая хирургия ничего не может изменить.

– Верно. Я сказал, что совершенство невозможно, даже если работа выполнена совершенно.

– Зачем тогда предлагать?

– Потому что инициатива исходит не от вас, а от меня. Вы живете с носом, которого хватило бы на десятерых, и миритесь с этой деформацией. То есть вам на это абсолютно наплевать! – Теперь почти на крик перешел доктор. – Поэтому в вашем случае, мой друг, вероятность успеха очень велика. У вас есть дефект, который вас совершенно не колышет. Это идеальный случай.

Кадиш задумался. Снова взял зеркальце, внимательно оглядел нос, изучил его по-докторски, сопоставил его царственные, как ему казалось, масштабы, с царственным и таким чуждым фоном – стена кабинета, камин без дров. Трудно ли убедить человека в его ущербности, когда он смотрит на себя в зеркало, а ему авторитетно заявляют о деформации? Ведь диагноз ставит не кто-нибудь, а светило. «Гигантский руль» – хорош диагноз!

Изучая себя в зеркале, Кадиш вдруг понял, что у Лилиан нос куда хуже. Он никогда не думал об этом всерьез – о том, чтобы как-то свой нос укоротить. Тщеславие было ему не свойственно. Тем более что он и так недурен собой. Скорее, речь идет о сне и о спасении жизни.

– Значит, вы и впрямь на мели? – спросил Кадиш.

– Полностью.

– И дыхание наладится?

– Дыхание, сон, храп. Вы-то небось грешите на какие-нибудь аллергии. Наверняка нос на улицу не кажете без носового платка, только и делаете, что сморкаетесь.

Что правда, то правда. По одному в каждом кармане, два чистых носовых платка каждое утро, как свежие носки.

– Платок больше не понадобится, – сказал доктор. – Вы даже мир будете видеть по-другому, у вас появится бинокулярное зрение. А сейчас вы как тукан: чтобы увидеть всю картину, вам надо повернуть голову. Эти два мира мы для вас объединим.

А что, подумал Кадиш, оно и неплохо. Вдруг в этом что-то есть?

– Я и так вполне счастлив, – признался он.

Доктор захохотал, откинулся на спинку кресла. Кресло закачалось вместе с ним – казалось, оно вот-вот опрокинется, но оно вернуло доктора в исходную позицию.

– О каком счастье вы говорите? – сказал доктор. – Я предлагаю сделать вас счастливым по-настоящему, избавить от меланхолии и черной желчи. Вот источник вашего счастья, – доктор ткнул палец Кадишу в лицо. – Ваш нос. Как и бриллиант, он нуждается в огранке, огранке под давлением. На таком большом пространстве, – доктор еще раз провел пальцами по носу Кадиша, – счастье не сформируешь. Вот почему евреи как народ страдают хронической депрессией. Счастье тычется туда-сюда внутри этих грандиозных носов, как светлячок в банке. Но его надо нацелить. Точно направить. Приколоть, как бабочку к бархату. И оно не будет метаться, всегда будет на месте. Мы можем вас исцелить, Познань. Мы освободим мужчину, который находится в плену у еврея.

– За сколько? – спросил Кадиш. – Сколько в долларах?

– Вы сами сказали, что я – лучший из лучших.

– Но вы должны мне немалую сумму.

– Нос у вас тоже немалый. Если брать за килограмм, вы мне еще останетесь должны. Все по-честному.

– Это называется «по-честному»? – изумился Кадиш. – Я пришел сюда за своими деньгами!

– Что ж, будьте эгоистом. Держите это у себя на лице. Но поймите, из вашего носа можно сделать столько носов, что хватит многим несчастным и обездоленным.

– Что за хрень вы несете? – возмутился Кадиш. – Вы же доктор!

– Сколько пациентов приходят сюда, а я ничем не могу им помочь. Быть клиентом для меня – большая редкость. И сегодня профессионал здесь – вы. Давайте заключим сделку, вы берете меня в целители, а уж я – с учетом особенностей вашего носа – расстараюсь.

– А как насчет операции за проценты с вашего долга?

– Я вас умоляю, – сказал доктор. Но умолять он и не думал, это был отказ. – Вы не представляете, сколько у меня долгов. С какой-то суммой вам придется расстаться.

– У меня тоже долгов хватает, – сказал Кадиш. – Всем приходится нелегко.

Он хотел снова взять зеркальце, и зачем он его отложил?

Да, доктор ему нахамил, он его облапошил, но если от этого отвлечься и говорить о возмещении убытков, речь шла о прихоти, которую может себе позволить только человек состоятельный, Кадиш о таком не мог даже помыслить. И вот до него снисходит лучший из лучших. Тут его словно громом ударило. Как он сразу не сообразил? Лилиан это ему обязательно припомнит. Ведь такого рода операцию он своей семье никогда не смог бы обеспечить! Кадиш сделал глубокий вдох. Он вдруг почувствовал себя великодушным – наконец-то он поступит правильно.

– У моей жены, – сказал Кадиш, – нос тоже не подарок. А мой сын, плод нашего союза, так его нос не подарок вдвойне.

– Даже и не… – начал Мазурски и махнул рукой. – Весь долг и намного сверх этого вам придется заплатить мне.

– Тридцать три процента, – сказал Кадиш. – Одна треть вашего долга за каждый нос. Вот вам и вся сделка.

– Невозможно.

Мазурски взял зеркальце и убрал его в ящик.

– Это мое предложение, – сказал Кадиш. – Не устраивает – возвращаемся в точку А.

– В точке А вы не получите вообще ничего.

– Я продам ваш долг, – сообщил Кадиш. – Им займутся серьезные люди, они с радостью выколотят его из вас.

– А кто, как вы думаете, ваши серьезные люди – они и есть мои должники. Но дело даже не в этом – я не могу сделать в моей клинике три носа безо всяких документов. – Доктор замолчал, устремил взгляд куда-то вдаль, поверх головы Кадиша. Потом скривился, словно складывал в голове цифры, что-то прикидывал. – Разве что сделать это для коллег, для студентов, в больнице, где я преподаю, – тогда это возможно. – Доктор протянул руку, и Кадиш пожал ее. – У вас начнется новая жизнь.

Кадиш решил, что выкрутился из провального положения – провел переговоры успешно. Он представил: его семья сидит в центре зала в шикарном ресторане, все довольны, потягивают вино. Кадиш удачно острит, цепляет вилкой кусок бифштекса, подносит ко рту, над ним – маленький, но очень мужской нос. Кадиш еще раз прокрутил сделку в голове. Может быть, он что-то упустил, в чем-то ошибся?

Когда Кадиш поднялся, Мазурски задал ему последний вопрос.

– Имя, – спросил он. – Его правда больше нет?

– Нигде… только здесь, – ответил Кадиш и постучал двумя пальцами по виску.

– Мало того, что ты пришел домой с пустыми руками, – возмущалась Лилиан. – Так ты еще горд собой!

Обычно, когда она вот так опускала его на землю, Кадиш всегда был выбит из колеи. Ужинали они не в ресторане, а дома, но Кадиш был более чем доволен ужином в кругу семьи. Он приготовил семье праздник, принес домой полкило «Фреддо», снизу фруктовая начинка, сверху шоколад. Себе он открыл бутылку хорошего вина.

– Да, я горжусь, – сказал Кадиш. – И пришел я совсем не с пустыми руками.

– Хуже, чем с пустыми руками, – кипятилась Лилиан. – Ничего себе, звездный час: мы не только ничего не получили, но даже кое-чего лишаемся.

– Я на этой сделке и так уже кое-что потерял, – и Пато махнул на Кадиша розовым пальцем. – Нос остается на месте. Наше правительство и так всех стрижет под одну гребенку, а ты хочешь, чтобы мы стали одинаковыми добровольно.

– Конечно, уж тебе-то зачем, – сказал Кадиш. – С таким носом, как у тебя, можно подавать на инвалидность. За такой нос могут и пенсию дать.

– Оставь его в покое, – бросила Лилиан.

– Вот-вот, больше мне ничего от него и не нужно, – сказал Пато. – Но мне интересно, с чего ему взбрело в голову, что вся семья должна поменять лицо? Даже на лицо с картинки, высшего класса и писк моды следующего сезона?

– С того, что это супервыгодная сделка. Такая работа стоит целое состояние. Не говоря о накладных расходах. Лично для тебя ему придется нанимать сторонних подрядчиков, арендовать промышленную технику, – юродствовал Кадиш. Он воздел к небу указующий перст. – К нему прилетают принцы из Саудовской Аравии. Классные дамочки из Нью-Йорка. С самого Манхэттена! Чтобы их обслужил наш доктор! – Он перешел на шепот. – Говорят, когда Эвита была на последнем издыхании, он сделал ей подтяжку под глазами. Нам предлагает свои услуги лучший из лучших.

– «Hijo de puta!» – процитировал Пато. – Лучший из твоих сыновей шлюх!

– И что? – сказал Кадиш. Он хотел было влепить сыну пощечину. Но лишь вытер салфеткой рот, а потом и лоб, и все лицо – осталось только обмотать салфетку вокруг пальца и прочистить оба уха. Кадиш поднял бокал, но вино пить не стал. – Если не согласишься, нам это дорого обойдется. Ты обрубишь сделку на треть. Поступаешь невеликодушно. И неблагодарно.

– Ты ненормальный, – рявкнул Пато. – Предложи это кому-нибудь еще.

Кадиш задумался. Почему бы не продать такую возможность? Или, по крайней мере, сделать подарок кому-то из своих?

– Как насчет Фриды? – обратился Кадиш к Лилиан. – Когда я заходил к вам в прошлый раз, мне показалось, что ее нос можно слегка подкоротить.

– Предлагать подруге, чтобы ей обкорнали нос, я не буду, – отказалась Лилиан. – Это оскорбительно.

Пато издал громкий вопль – его возмущению не было границ.

– А для тебя это не оскорбительно? Разве не свинство, не оскорбление, не варварство – предложить такое тебе?

– Мы же семья, – возразила Лилиан. – Есть разница.

– Нет никакой разницы, – не сдавался Пато. Он повернулся к отцу. – Почему мы готовы с этим смириться?

Кадиш взглянул на Лилиан и опустил глаза в тарелку.

– Потому что мы – уроды, – спокойно произнес он. – Как раз по тем самым причинам, на которые ты сетуешь. Потому что мы отличаемся от других, нам и дают возможность выглядеть, как все остальные, и даже лучше. Перестанем быть изгоями.

– Ты отвратителен, – сказал Пато. Он поднялся из-за стола. – Ты мне палец исковеркал, и мне нужна моя доля.

– Что тебе причитается, получишь, – успокоил сына Кадиш. – Ты никогда по-настоящему не работал, вот почему ты меня не понимаешь. Предложение сделать носы – это не более чем проценты за долг. Прибавка к сумме, которую он мне должен. В кредитном бизнесе такие выплаты – норма.