Текст книги "Министерство по особым делам"

– Раньше ты говорил другое.

– Но имел в виду это. Ты меня за дурака держишь, Пато? Думаешь, твой отец уйдет ни с чем?

Пато обернулся к матери:

– Ты ему веришь? Хоть одному его слову веришь?

Лилиан вспомнила, как Кадиш оставил ключи в зажигании и пошел через авеню, увертываясь от машин. Она посмотрела на мужа, его лицо было исполнено гордости.

– Ты говоришь правду? – спросила она. – Ты хотел сказать, что операция – это проценты, а потом он выплатит все остальное налом?

– Именно, – подтвердил Кадиш.

Лилиан повернулась к Пато.

– Раз так, я ему верю, – сказала она.

– Ну, вы – сладкая парочка, – подытожил Пато. – Это же надо, чтобы нашлась женщина под стать такому мужчине!

Пато ушел к себе в комнату, хлопнул дверью. Вскоре оттуда раздалась музыка. Оглушительная. Группа «Пинк Флойд» рвалась из колонок, вылетала за дверь и неслась по коридору. Звук исходил из классной стереосистемы, купленной на часть гонорара Кадиша, полученного от Хабенбергов, за один из недавних заказов. Этот дар Пато принял без возражений.

– У каждого есть цена! – проорал Кадиш, перекрывая музыку. Потом повернулся к Лилиан и добавил: – Свою стоимость имеют все и вся. Мы не исключение.

– Должно быть, мы стоим дорого, – заметила Лилиан. – Только за наши носы ты готов отдать царский выкуп.

– Да, носы у нас большие, – признал Кадиш. – Я не хотел сказать «уродливые». Не знаю, как это пришло мне в голову.

– Главное, что оно вышло у тебя изо рта. Думать можешь что хочешь. Но говорить…

– Ты красавица, – сказал Кадиш. – А от Пато я и вовсе глаз не могу отвести.

– С тех пор, как он на свет народился. Жаль только, что при нем тебе отказывает здравый смысл. Если повторишь, что сказал, с чувством, я притащу его обратно.

– Не стоит, – сказал Кадиш.

– И верно, незачем, – согласилась Лилиан. – А предложение и впрямь оскорбительное.

– Ну, извини.

Кадиш допил вино.

Лилиан повозила по тарелке росток спаржи.

– Умом я против, – сказала она. Разрезала спаржу пополам, подняла глаза и встретилась взглядом с мужем. – Но, может, заиметь новый нос не так и плохо?

Глава десятая

Кадиш был уверен, что плачет, но слез не ощущал. Из его широких ноздрей торчали два стальных штыря, над ним, держа их за концы, стоял сам доктор Мазурски. Доктор прижал штыри и стал ворочать их из стороны в сторону. Так пытаются расшатать гайку, включить пожарный кран – можно подумать, доктор Мазурски пытается описать этими штырями круг. Это был его собственный метод, разработанный для сверхмогучих носов.

Они находились не на возвышении, как предполагал Кадиш. Он думал, что в расположенной амфитеатром аудитории будут сидеть студенты, что-то строчить в тетрадках, пялиться через стеклянную перегородку. Но студентов было всего пятеро, две девушки и три парня, в перчатках и масках, они вполне могли сойти за детей. Среди них была и Лилиан. Ей тоже выдали белый халат, и, если не считать медсестер и анестезиолога, с ней число зрителей доходило до шести.

Доктор повернулся к студентам.

– Движение должно быть равномерным, – сказал он. Потом, подняв локти, начал орудовать стержнями.

Перед операцией доктор зашел в комнату, где, облаченные в халаты, ждали своей участи Лилиан и Кадиш. За его спиной стояли эти пятеро детей в белом.

– Будете тянуть соломинку? – спросил Мазурски. – При всем моем проворстве, я могу зараз сделать только один нос.

Лилиан глянула на Кадиша и в панике дернула головой из стороны в сторону.

– Давайте начнем с меня, – объявил Кадиш.

При этом он смотрел на жену – правильно ли он ее понял? Доктор спросил Лилиан, как у нее с нервами.

– Всякое выдерживала, – ответила она.

– Тогда милости просим – будете свидетельницей того, как я творю историю, – пригласил доктор. – Ринопластика подобного рода – штука не менее серьезная, чем разделение сиамских близнецов. Ведь всегда есть вероятность, – тут он обернулся к студентам, – что одного из них после разделения мы потеряем.

Лилиан наблюдала, пока доктор не ввел в нос штыри. Тут она отвернулась. Студентка рядом с ней приподнялась на цыпочки.

Кадиш быстро заморгал. По крайней мере, ему так показалось, потому что картинка перед глазами увлажнилась, поплыла, а двигались ли при этом веки – кто их знает? Опять же неясно насчет слез. Чувствовал Кадиш что-то или нет – не объяснить, хотя ему казалось, будто голова раскалывается надвое. Словно посреди лба провели линию, и она мало-помалу врезается в мозг – что-то в этом роде. Это расчленение сопровождалось каким-то странным, но очень внятным шумом, идущим изнутри. Может, такие звуки слышат глухие? Раз мир вовне у них выключен, то до них доносится такой чудо-звук изнутри, будто треснула яичная скорлупа. Вот это яйцо Кадиш и видел. Глаза его словно развернулись вовнутрь и уставились во тьму его пустого черепа – в самом его центре плыло большое белое яйцо, и на фоне общего мрака его белизна колебалась, пульсировала, подсвечивалась по краям.

В середине его головы плавало яйцо всмятку.

Доктор сделал какой-то быстрый жест, и во тьму опустилась тяжелая серебряная ложка. Так вот что за звук шел из его головы: это идеальное эхо от стука ложки по скорлупе!

Теперь из его глаз точно лились слезы – или кровь? Яйцо все еще светилось, но теперь красным светом. Он даже попытался пошутить, но что же он из себя выдавил? Потом пробурчал: «Страшный сон» – и отключился.

Наконец доктор вытащил штыри.

– Привычное дело. Будто в клешню рака забираешься. – Бывалая сестра держала наготове щипцы, а доктор шуровал в носу Кадиша скальпелем. Протянул руку за щипцами, вставил их внутрь, чуть поводил кистью, вытащил щипцы и поднял их высоко. – А вот и мясцо – правда, без жира. – И он показал кусище из носа Кадиша.

Лилиан так и сидела отвернувшись: боялась, что ее вот-вот вырвет. Но чем больше она пыталась отвлечься, тем яснее ей представлялось, как капает жир.

Кадиш был в отключке, а жаль – наверняка он получил бы удовольствие, слушая доктора. Есть стручок, в нем две горошины. Обе думают, как бы поесть. Но одной видится яйцо, а другой – рак. В том и другом случае до еды не добраться, не разбив скорлупу.

Доктор поднял руку повыше, и тут его перебил студент.

– Краб, – сказал студент. Брови доктора над маской поднялись, глаза заметались – это кто тут голос подает? Белые халаты студентам не для того, чтобы перебивать его на полуслове!

– Бракки, – сказал доктор, – это вы делитесь с нами таким глубоким наблюдением?

Рука, державшая покореженный хрящ Кадиша, была воздета все так же высоко.

– Да, сэр, – подтвердил Бракки. Потом добавил: – Да, доктор, – опустив «сэра».

– Что «да»?

– Мне кажется, доктор, это скорее похоже на мясо краба, а не рака. По крайней мере, отсюда.

Обдумав ответ, доктор Мазурски повысил голос.

– Я вас сейчас учу, – сказал он. – Так вот, когда орудуешь штырями, ощущение такое, что пытаешься вскрыть клешню рака, а не ножку краба, и важно именно это, а не то, что мясо больше походит на крабовое. – Как бы в подтверждение своих слов доктор взмахнул щипцами, и самый характерный кусок Кадиша – его нос – ударившись о бортик, угодил в ведро.

Он еще что-то подрезал, что-то подшил и заклеил переносицу белым пластырем.

– Voilà, – заключил он.

Кто-то из студентов захлопал в ладоши, и тут Лилиан краем глаза глянула на работу мастера. Вид у ее мужа был такой, точно он пролетел через лобовое стекло машины.

– Кто следующий? – крикнул доктор.

Лилиан подняла руку.

– Я.

– Кто «я»? – не понял доктор: он не видел, кто скрывается под маской.

– Я, – повторила Лилиан.

Тут до доктора дошло.

– Ясно, что вы. Я спрашиваю, кто будет оперировать?

Доктор оглядел студентов. Кроме Лилиан, никто руку не поднял.

– Тогда Бракки, – распорядился доктор, стягивая перчатки. – Мудрости на двоих, надеюсь, проявите ее и в деле. Посмотрим, так ли зорок ваш глаз при ближайшем рассмотрении.

Лилиан взглянула на Кадиша. А от него, как всегда, помощи никакой – лежит себе в отключке.

Бракки уже вышел вперед. Санитар тем временем увозил Кадиша на каталке.

– Вас усыпить? – спросил доктор.

– Нет, – сказала Лилиан. Она указала на мужа – тот уже исчезал за двойными дверями. – Только не Бракки. И никто из студентов. – Она была в ужасе. – Муж сказал, что у вас уговор о троих. А нас здесь только двое. Муж и я.

– Я объяснил вашему мужу, – заговорил доктор, нимало не стесняясь студентов, похоже, ему было на них плевать, – что даже один его нос – уже выгодная сделка. Я сказал ему об этом совершенно внятно. Единственный вариант, при котором я мог согласиться на его условия, – это учебная больница.

– И? – спросила Лилиан.

– Что тут непонятного? Я здесь преподаю. Преподаю хирургию, а не арифметику. Чтобы чему-то научиться, студенты должны все делать сами, потрогать все сами. Верно, Бракки, мой дорогой вундеркинд?

– Чистая правда, – согласился Бракки.

– Вы такую операцию уже делали? – спросила Лилиан. – Он это уже делал?

Оба ответили в унисон:

– Нет.

Лилиан лишилась дара речи.

– Чей-то нос должен быть первым, – заметил доктор.

– Я прочитал учебник, – заявил Бракки. – Вчера вечером, вместе с Айрин. – Одна из двух девушек кивнула, ее маленькие глазки смотрели в упор. – И сейчас наблюдал, как это делает лучший из лучших.

– Он, по сути, уже доктор, – успокоил Лилиан Мазурски. – И он на этом специализируется. Они уже не студенты, а аспиранты. Он не какой-то сорванец прямо с улицы.

– Вот уж нет, – заверил Бракки.

– Ложитесь, – сказал анестезиолог. Он не сводил глаз с циферблата.

Лилиан посмотрела на двери, через которые увезли ее мужа. Потом глянула в глаза доктору: его лицо – узкая полоска над маской – заставляло повиноваться. Казалось, ее нос уже сам прорывается сквозь кожу!

Она легла на стол.

Анестезиолог еще и пальцем не шевельнул, как доктор сказал:

– Сделайте глубокий вдох. Вы вдыхаете легко и привычно в последний раз. Всем нам, остальным, дышать нетрудно.

Лилиан не понимала, что ей дόлжно слышать, а что не дόлжно, что дόлжно чувствовать, а что нет. Ее пригласили присутствовать при операции мужа, и зря: ей никак не следовало бы тут быть. В начале операции ей казалось, что она спит. И видит во сне именно то, что с ней сейчас происходит, но происходит не на самом деле. Потом она вспомнила, почему спит, поняла, что на самом деле вовсе не спит, что вокруг нее сгрудились детишки-доктора, они стоят совсем вплотную, а Бракки трудится в поте лица. Неизвестно почему ей представлялось, как Кадиш летит через лобовое стекло, как машина попадает в аварию, а за рулем сидит молодой доктор. Между тем в ее нос сунули штыри, и сознание прояснилось.

Жесткие ли штыри, холодные ли – этого она не чувствовала. Но по мере того как Мазурски отдавал команды, давление нарастало. Лилиан не верила доктору ни на секунду, но доктор за работой – совсем другое дело. Как изящно, как плавно колдовал он над Кадишем, с какой легкостью вращал инструменты – даже когда отворачивалась, она чувствовала эту легкость. И как ласково он направлял Бракки – словно двигал штыри голосом на расстоянии.

Лилиан увидела яркие огни, значит, глаза ее открыты. Она закрыла их, но ничего не изменилось – огни все еще тут и вокруг них что-то вихрится. Но вот глаза, послушные мысли, закрылись, остался только голос доктора, и давление – оно на мгновение снизилось – снова стало нарастать.

– Ну, что такое? – сказал Мазурски, на этот раз вовсе неласково. – В чем заминка? Смелее, вниз и по кругу, вниз и по кругу. Все в этом мире надо доводить до конца, нужна доводка.

Лилиан вдохнула воздух ртом – и началось «вниз и по кругу». Тырк, пырк – пауза. Она почти ничего не ощущала, кроме того, что лицо ее онемело, но одно чувство не покидало ее – острое чувство: тут что-то нечисто. Пока шла доводка, Лилиан ясно чувствовала – ничего хорошего все это не сулит.

Глава одиннадцатая

– Придется от них избавиться, – сказала Лилиан.

– Люди зря болтать не будут, – добавил Кадиш.

Пато не верилось, что такое возможно. Родители сидели на диване рядышком, чуть ли не впритык, и выступали единым фронтом! Щеки у обоих распухли, под глазами – синие разводы, носы залеплены белым пластырем – вид такой, будто их отделали.

– Эти книги – мои, – возмутился Пато. – Как вы вообще можете такое говорить?

– Кто, как не ты, вечно носился с теориями заговора, вечно кричал, что тебя подавляют, когда ничего такого в помине не было. А теперь – вот оно, – сказала Лилиан. – Радуйся. Все, как ты и предсказывал. Да вот беда – книги теперь стали представлять опасность. И от них придется избавиться. Но от тебя лично никто избавляться не планирует.

– Если у вас психоз, нечего сваливать на меня. Дверь я еще вытерпел. Поменять ключи – дело плевое.

– У нас обоих психоз, только разного рода, – сказала Лилиан. – Возьмешь за образец мой – глядишь, дотянешь бодрячком до старости.

– Я ничего неположенного не делаю.

– Неважно, придут с проверкой или нет, но раз уж довелось родиться евреем, всегда есть чего бояться. Все время ждать неприятностей – наша планида.

– Ты такая же чокнутая, как и он, – сказал Пато.

– А ты зря не боишься. Задумайся всерьез и пойми: книги наконец-то стали приравнивать к подрывной деятельности, как тебе этого и хотелось.

– Я скорее отдам тебе мой нос. Вот когда надо было быть с вами заодно.

– Это предложение отпало, – отмахнулся Кадиш. – Эта затея была с самого начала ошибкой. Будешь теперь дышать за всю семью. Допустим, случится утечка газа. Ты теперь наша канарейка, Пато. Станешь проверять воздух.

– Будь у меня деньги, – сказал Пато, – я забрал бы книги и съехал отсюда, чтобы больше не видеть вас обоих.

– К тому времени, когда у тебя заведутся деньги, они тебе уже не понадобятся, – изрек Кадиш, – потому что я успею сыграть в ящик и тебе выплатят страховку. Так что въедешь в большую спальню.

– Хватит, – отрезала Лилиан. – От книг надо избавиться. Либо выбери опасные, либо надо уничтожить все.

– Половину из них я прочитал в рамках университетской программы, а университет у нас, между прочим, государственный. Держать книги дома никто пока не запрещал.

– Но ты же слышал, – напомнила Лилиан, – что книги стали опасны. Что от них теперь жди неприятностей. Не говори мне, что ты и твои дружки не видите, что творится вокруг. Фридину племянницу допрашивали десять часов подряд, не пускали в туалет, не давали воды, несчастная мать сидела под дверью. Хотели знать, с какими организациями она связана. А ей шестнадцать, Пато! Она – капитан школьной команды по волейболу!

– Теперь не поймешь, где правда, а где вранье. Честные люди заткнулись. Граффити больше нет. Всю страну замазали белой краской. Вон, посмотри, – предложил Пато, – стены перекрасили. Даже деревья теперь белые – до человеческого роста.

– Я видел эти деревья, – признал Кадиш.

Лилиан погрызла ноготь. Побелка города прошла мимо нее.

– Трусы, – кипятился Пато. – Если книги запрещены – сжигали бы их на улицах. Тогда понятно: большой костер, злостные планы. Так нет, эта зверская система принуждает нас уничтожать книги самим! Мне что, собственную комнату обыскивать? Ведь это же… – бушевал Пато, глядя по сторонам в поисках примера. – Это как… – он посмотрел на родителей: они сидели рядком на диване, рука Лилиан на колене Кадиша – она держала ее там, чтобы утихомиривать мужа. – Это как то, что вы сделали со своими лицами! Пусть теперь у всей страны будет один приличный нос!

– Но у нас выбор был, а у тебя его нет. Да и вон сколько книг у тебя останется, будет что читать!

– У меня тоже есть выбор, – не сдавался Пато. – Плевал я на угрозы, книги мои, выкидывать их не буду.

– Ишь ты какой крутой, – сказал Кадиш.

– У тебя опасный возраст, Пато, – сказала Лилиан. – С виду ты взрослый, думаешь как взрослый, но при этом наивен как ребенок. Как ты думаешь, почему всем этим солдатам тоже по девятнадцать? Потому что умирать за идею кроме них дураков нет. Чуть-чуть повзрослеют, и эта возвышенная блажь с них сойдет, как жирок с новорожденного. Это только генералы, только генералы с одной стороны и вожаки повстанцев и рок-звезды – с другой, эти твои военные и твои же законченные дебилы охотятся за душами подростков, а тех хлебом не корми, только дай ради чего умереть. Твои хиппари правы, Пато. Нельзя доверять взрослым. Нельзя доверять взрослым – подвижникам идеи.

– За исключением случаев, когда они готовы умереть за идею раньше тебя, – уточнил Кадиш.

– И даже в таком случае не стоит, – заключила Лилиан.

– Но от книг надо избавиться, – сказал Кадиш. – Опасные надо уничтожить, остальные пусть остаются. Хочешь, за каждую утраченную я куплю тебе новую?

– Вы хотите, чтобы я избавился от книг, – сказал Пато, – которые ценю больше всего? Нет! А куплю я что захочу, когда отдашь должок.

– Мы говорим серьезно, – сказала Лилиан.

– Друг с другом говорите серьезно. – Пато схватил куртку. – Сидите тут с книгами, с дверью, с дурацкими носами – и пусть у вас будет второй медовый месяц! Красота – вам же хорошо друг с другом!

И Пато выскочил, изо всех сил хлопнув массивной дверью. Но ручка была заблокирована, и дверь не закрылась.

Мать Рафы всегда радовалась, когда так много ребят оставалось ночевать. Она торжественно выкатила кровати на колесиках и подготовила дополнительные спальные места. Кровать рядом с ее отцом – для Пато, а та, что рядом с Муфи, – для Флавии. Но дети вышли из спальни посмеиваясь.

– В чем дело? – спросила Рафина мать. – Что такое?

– Мы так спать не будем, – заявил Рафа. – Тележки можешь укатывать назад.

– Но вы всегда на них спали.

– Деду восемьдесят два. И его возраст дает о себе знать так, что спать с ним неприятно.

– Это твой дедушка! – сказала мама. – Где уважение?

– Я его уважаю, и мои друзья тоже, – сказал Рафа. – И я отдаю должное его ауре. Пато ляжет на верхнюю койку.

– Там же матрас прохудился. Прямо посредине – дыра.

– Отлично, ему будет куда пристроить свой нос.

– А твою сестру что не устраивает?

– Ее все устраивает, – сказал Рафа. – Просто через всю комнату мой член не доберется до Флавии.

– Поганец, – сказала мать Рафы. – Побереги такие шуточки для друзей.

– Простая логистика.

– С каких пор Флавия стала твоей подружкой? – удивилась мама. Опять она что-то проглядела! – Приводить сюда подружек – такого уговора не было. Одно дело, когда девушка числится в твоих друзьях. А подружка – это совсем другая история. – И она разочарованно посмотрела на Флавию.

– Она мне вовсе не подружка. Мое поколение – оно такое! Мы от этих формальностей отказались.

Дедушка Рафы к семи обычно спал как сурок, так что с ним особых сложностей не возникло. Не то что с Муфи. В свои двенадцать она могла бы быть и куда хуже, тем не менее спать ее не загонишь, будет маячить, пока не ляжет последний из них. Так что они дождались, пока она притворилась, что заснула: ей и подслушать хотелось, и глаза у нее закрывались сами собой. Но похоже, она прикидывалась, что спит мертвецким сном.

Флавия и Рафа втиснулись в нижнюю койку, Пато растянулся над ними на тонком губчатом матрасе, в нем и правда была дыра посредине.

– Наверное, с дедушкой мне было бы удобнее, – сказал Пато, и в эту самую минуту, как по сигналу, дедушка сотряс кровать, так мощно пустив ветры, что зарубил предложение Пато на корню. Они заржали, но тут же смолкли – а что там Муфи, подает признаки жизни?

– Вроде отключилась, – решил Пато. Но они дали ей еще минуту – вдруг проявится? – Эх, братцы, посмотрели бы вы на моих родителей. Можно подумать, обоих огрели по лицу лопатой.

– С собой пусть делают что хотят, – заметила Флавия. – Главное, у тебя там клевая комната, спал бы в ней и не рыпался.

– Я здесь не из-за их носов, – объяснил Пато. Хотел приподняться и ударился головой в потолок. – Из-за книг.

– Я от своих избавился, – сказал Рафа.

– Ты же их не читал, вот тебе и не жалко. К тому же у тебя младшая сестра, – напомнил Пато. – Ребенок, надо защитить.

Они снова помолчали. Муфи повернулась на кровати, чуть всхрапнула.

– Какая разница? Кончится вся эта мутотень – новые куплю.

Флавия встала на сторону Рафы.

– Это мелочь, Пато, как-нибудь переживешь, и без этого головной боли хватает.

– Одно дело – трахаться с ним, – сказал Пато. – Другое – петь под его дудку. Неужели это ты говоришь?

– Я свои книжки сохраню, – сказала Флавия. – Но в другой вселенной, где я бы с родителями почти не пересекалась. Воевать с ними из-за книг я бы точно не стала. Не хочу тебя поучать, как твоя матушка, но будь у меня возможность спать дома в своей постели, я бы не раздумывала.

– Так иди домой, – сказал Пато.

– Боюсь, такой вариант уже не проходит, – ответила Флавия. – Я ходила сегодня утром на терапию, и моей психиатрини не было.

– Не было? – поразился Пато. – Что же ты сразу не сказала?

– Мне она сказала, – вступился Рафа.

– А Рафиной маме все знать необязательно, – объяснила Флавия. – Ей на сегодня новостей из моей жизни и так выше крыши.

Пато обиделся: Рафе сообщили что-то важное, а ему – нет. Но тут же спохватился: человека похитили, а он обижается, экая мизерность. Вдобавок друзья еще и сексом занимаются, и он почувствовал себя еще более мизерным и неприкаянным.

– Я прождала ее целых пятьдесят минут, – рассказывала Флавия. – И все это время врач из соседней комнаты косо на меня поглядывал – наверняка вызвонил меня именно он. Больше там никого не было. Я уже собралась уходить, и тут он отрывает толстую задницу от стула: «В пятницу, – говорит. – Ее вывели отсюда с мешком на голове». – Я спрашиваю: «Кто вывел?» Он смотрит на меня как на дуру: мол, тебе надо все разжевывать. «Вы про что? – спрашивает уже официальным тоном. – Тут вам не автобусная остановка. Нечего делать – торчите в другом месте». Ушел к себе и хлопнул дверью.

– Два человека за две недели, – подытожил Рафа. – Ты прямо счастье приносишь.

– Отвали, – огрызнулась она.

– И что же, ты теперь домой не пойдешь? – Пато не мог себе такого представить, хотя и утверждал, что сам к родителям – ни ногой.

– У них же есть списки пациентов. Обязательно должны быть. А вдруг я еще и член ERP?

– Почему ты мне об этом раньше не сказала?

– Потому что его мама – сумасшедшая, – объяснила Флавия.

– Потому что моя мама – сумасшедшая, – поддержал Флавию Рафа. – Она точно умом тронется. Будет думать, что нас всех расстреляют.

– А как же занятия?

– Пока похожу, наверное. Погляжу, что да как. В случае чего придется скрываться здесь, если, конечно, Муфи меня не выдаст.

– Верно, – согласился Рафа. – Если моя сестра не выдаст.

– Не выдам, – подала голос Муфи.

– Вот и порядок, – сказал Рафа.

Все сделали вид, что уснули. И Рафа с Флавией поверили, что наконец-то им никто не помешает, а такое случалось крайне редко. Муфи не спала, надеясь выведать еще какие-то тайны. Пато лежал на тонком губчатом матрасе, вслушиваясь в звуки борьбы и шебуршение на койке внизу. Он решил еще одну-другую ночь провести у Рафы, позлить родителей и доказать Флавии, но что – он и сам не знал. Да, прежде чем вернуться домой, он, как минимум, еще одну ночь переночует здесь. Между тем дерево заскрипело, кровать затряслась. Он закрыл глаза, мысли его унеслись далеко. Друзья Пато ритмично и плавно раскачивали кровати, и вскоре он погрузился в сон.