Текст книги "Легенды и мифы Невского проспекта"

Кроме следов голландского присутствия, сохранившихся в современном Петербурге в виде топонимов «Голландский дом», как называют дом Голландской церкви на Невском проспекте, 20, и «Голландский квартал» – квартала вокруг него, голландцы постоянно напоминают о себе широко известным фразеологизмом, окрашенным на российской почве в откровенно вульгарные тона. Давняя дефиниция моряка, прибывшего из Голландии: «Herr aus Holland» (напомним еще раз, что это всего лишь «человек из Голландии»), попав в русский язык, прижился, но расцвел уже в новом качестве. Первая часть этой лексической конструкции, созвучная с названием двадцать третьей буквы славянской кириллицы «х», утратила мягкость своего голландского произношения и стала произноситься по-русски твердо: «хер», а вся лексема в русской транскрипции превратилась в расхожее ругательство. Впрочем, голландцы здесь ни при чем.

В 1830-х годах в доме Голландской церкви жил голландский посланник, печально известный барон Геккерн. Его полное имя – Якоб Теодор Борхардт Анна ван Геккерн да Беверваард. В 1826 году он был назначен голландским посланником при императорском дворе в Петербурге. Войдя сразу в высший петербургский свет, Геккерн стал скандально известен своими давними беспорядочными гомосексуальными привязанностями, наклонность к которым он приобрел еще в юности, когда служил юнгой на кораблях дальнего плавания. Похоже, порочной страсти к особям своего пола он и не думал скрывать, а «коллекционирование» мальчиков едва ли не открыто продолжал и в Петербурге. Товарищ Дантеса по службе в Кавалергардском полку А.В. Трубецкой впоследствии рассказывал, что «Геккерн был педераст, ревновал Дантеса и потому хотел поссорить его с семейством Пушкина. Отсюда письма анонимные и его сводничество». Затем Трубецкой переходит к воспоминаниям о Дантесе: «Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном, или Геккерн жил с ним. В то время в высшем обществе было развито бугрство. Судя по тому, что Дантес постоянно ухаживал за дамами, надо полагать, что в сношениях с Геккерном он играл только пассивную роль».

В 1833 году, находясь проездом в Германии, на каком-то постоялом дворе Геккерн случайно познакомился с «мечущимся в горячке от простуды» Дантесом. Юноша был вдвое младше барона. Геккерн буквально вылечил его, днем и ночью ухаживая за несчастным больным, а затем привез в Петербург и усыновил. Их интимная близость была известна всему Петербургу.

В истории с роковой дуэлью Пушкина и Дантеса Геккерн сыграл самую отвратительную роль. Судя по всему, он был инициатором и главным исполнителем интриги, приведшей к гибели поэта. Это подтверждается и вердиктом военного суда, где разбиралось дело о дуэли между Пушкиным и Дантесом. Там сказано, что «министр барон Геккерн, будучи вхож в дом Пушкина, старался склонить жену его к любовным интригам с своим сыном» и «поселял в публике дурное о Пушкине и его жене мнение насчет их поведения». Если верить петербургскому городскому фольклору тех преддуэльных дней, таким образом старый Геккерн решил отомстить Пушкину за то, что тот якобы самым решительным образом отклонил оскорбительные домогания Геккерна и отказался стать его любовником.

В 1837 году Геккерн был вынужден уехать из России.

4

За Домом Голландской церкви от Невского проспекта отходит Большая Конюшенная улица, возникшая в 1730-х годах как проезд с Невского проспекта к придворным конюшням. Строились здесь в основном зажиточные и очень богатые домовладельцы. Сказывалась близость к центральной улице города. Одним из таких застройщиков оказался булочный мастер, швейцарский подданный Ф.К. Вебер. Большой четырехэтажный, с магазином на первом этаже доходный дом № 13, известный в Петербурге как «Дом Вебера», построен для него в 1852–1853 годах по проекту академика архитектуры Карла-Густава Альштрема. В арсенале городского фольклора сохранился анекдот. Император Александр II, проезжая однажды по Большой Конюшенной, обратил внимание на новый дом и спросил: «Чей это дом?». Ему ответили: «Булочника Вебера». – «Видно, у него хорошие дрожжи», – отметил государь.

В 1909 году на Большой Конюшенной улице, 21–23, по проекту архитектора Э.Ф. Вирриха было построено здание для магазина Гвардейского экономического общества. В дореволюционном Петербурге его хорошо знали по обиходным названиям «Гвардейка», или «Гвардейская экономка». Выпускники военных училищ и офицеры гвардейских полков пользовались здесь некоторыми преимуществами.

В 1927 году в этом здании открывается универмаг ДЛК, или Дом ленинградской кооперации. Затем преобразуется в торговую фирму «Дом ленинградской торговли». С тех пор аббревиатура ДЛТ стала завоевывать заслуженную славу среди ленинградцев и многочисленных гостей города.

Между тем интригующая аббревиатура, почти совпадающая с инициалами известного политического революционного деятеля Льва Давидовича Троцкого, породила множество ассоциаций. Появилась легенда о том, что в середине 1920-х годов строгие ревнители русского языка вряд ли могли допустить такую лингвистическую небрежность. Если и называть таким образом торговое заведение, то уж никак не Дом ленинградской торговли (ДЛТ), а Ленинградский дом торговли (ЛДТ). Но, как на зло, в это время Лев Давидович Троцкий объявляется врагом народа и изгоняется из священных рядов большевистской партии. И если оставить безупречно правильную аббревиатуру ЛДТ, то не станет ли это невольным памятником опальному члену ЦК ВКП(б), да еще в недавнем прошлом председателю Петросовета? За это можно и поплатиться. И тогда в тех непростых условиях идеологической борьбы якобы и пошли на дешевый трюк, поступившись общепринятой логикой и обыкновенными правилами письма.

Универмаг Гвардейского экономического общества. Фото 1913 г.

На противоположной стороне Конюшенной улицы в 1733 году именным указом императрицы Анны Иоанновны был выделен участок № 8 для финско-шведского церковного прихода. Уже через год здесь была построена деревянная церковь Святой Анны, которая первоначально предназначалась для обслуживания обитателей «Финских шхер». К концу века деревянная церковь пришла в ветхость, и в 1803–1805 годах вместо нее возвели каменную по проекту архитектора Х.Г. Паульсена. Храм освятили в честь Святой Марии, небесной покровительницы матери императора Александра I, вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Финны называли церковь по-своему: Мариенкиркко.

«Финскими шхерами» в начале XVIII века называли район от Мойки в сторону современной Дворцовой площади. Финны старательно подчеркивали свою самостоятельность и автономность и даже Петербург называли по-своему – «Финополис», или «Пиетари», а район Большой Конюшенной улицы вокруг Финской церкви в самом цент ре Петербурга – «Финским уголком», или «Маленькой Финляндией».

Авторитет трудолюбивых и добросовестных финских крестьян в Петербурге был высоким. Среди русских молочниц сложилась языковая традиция произносить «молоко», «масло», «сливки» с акцентом, на финский манер. Так демонстрировалось высокое качество товара. Местные финны утверждают, что пословица «Почем фунт лиха?» этимологически восходит к финскому слову «liha», что означает обыкновенное «мясо», которое окрестные финны из так называемого «Финского пояса Петербурга» в избытке завозили на питерские рынки и фунтами продавали горожанам. Видимо, фунт мяса стоил не так дешево, если в фольклоре «liho» могло трансформироваться в «беду» или «несчастье».

Финская церковь Св. Марии. Фото 2016 г.

Финские крестьяне были постоянными и непременными участниками всех, особенно зимних, петербургских народных гуляний. Тысячи извозчиков наезжали в Петербург на две короткие масленичные недели со своими легкими расписными, празднично украшенными санками, которые, как и их возниц, петербургские обыватели называли «вейками» – от финского слова veikko, что в переводе означает «друг», «товарищ», «брат». Считалось, что не прокатиться на Масленице, как тогда говорили, «на чухне», все равно, что и самой Масленицы не видеть. Это было красиво и весело. А главное – дешево. Дешевле, чем у русских ямщиков. Плата за проезд в любой конец города составляла тридцать копеек. Широкой известностью пользовалась в Петербурге поговорка финских легковых извозчиков, которую, коверкая язык, любили повторять горожане: «Хоть Шпалерная, хоть Галерная – все равно рицать копеек». В доказательство сравнительной доступности финских извозчиков приводился анекдот о своих, доморощенных «ваньках»: нанимает одна дамочка извозчика, чтобы доехать от Николаевского вокзала до Николаевского моста. «Ванька» за такой пробег требует полтинник. «Помилуй, Господь с тобой! – восклицает барыня. – Полтинник? Двугривенный! Тут два шага». А «ванька» ей в ответ: «Широко шагаешь, барыня, штаны порвешь». А тут тридцать копеек. И в любой конец города.

«Вейки» в Петербурге были любимыми персонажами городского фольклора. До сих пор от старых людей можно услышать: «Расфуфырился, как вейка», «Вырядился, как вейка». Их называли «желтоглазыми», или «желтоглазыми гужеедами», чаще всего не понимая этого насмешливого, а порой и бранного прозвища. На самом деле оно появилось еще в первой половине XVIII века. В 1735 году был издан указ, обязывающий всех петербургских извозчиков красить свои экипажи в желтый цвет.

О финнах ходили добродушные анекдоты. Приехал чухна на Пасху в Петербург и по совету русских приятелей пошел в церковь. «Ну как, – спросили его приятели, когда тот вернулся, – понравилось?» – «Понравилось-то, понравилось, только вот ничего не понял». – «?!» – «Выходит поп и, обращаясь к толпе, кричит: „Крестовский остров“, а толпа ему хором отвечает: „Васильевский остров“». Русские хохочут над простодушным финном, которому в обыкновенном «Христос воскрес – воистину воскрес» слышатся названия островов. Финн не понимает, но тоже смеется.

До сих пор в Петербурге бытует ругательство «чухна парголовская». Впрочем, скорее всего, оно имеет не национальный, а территориальный характер, по типу «шпана лиговская». Хотя не исключено, что этимология ругательства иная. В арсенале городского фольклора имеются самые неожиданные варианты ругани: от пренебрежительного «чухна» и раздражительного «сатана-пергана» до оскорбительного «вейки – от х… шейки».

В советское время Финская церковь была закрыта. С 1940 года она использовалась как общежитие, а с 1970 года в здании Финской церкви располагался «Дом природы». Только в 1990 году церковь была возвращена верующим прихожанам.

В 1776 году параллельно Большой Конюшенной улице была проложена еще одна дорога, названная Малой Конюшенной улицей. Если не считать боковых Шведского и Чебоксарского переулков, пешеходная Малая Конюшенная улица, как известно, никуда не ведет. Она тупиковая. Известна она и тем, что здесь особенно остро чувствуется шведское присутствие. На участке дома № 1 располагается Шведская церковь Святой Екатерины. Первый храм шведской кирхи был заложен по проекту Ю.М. Фельтена в 1767 году. Строительство длилось около двух лет, и 29 мая 1769 года церковь была освящена во имя Святой Екатерины, покровительницы Екатерины II, пожертвовавшей на строительство крупную сумму. Храм вмещал около 300 человек. Но к середине XIX века приходу стало тесно в старом храме, и на его месте появился новый, рассчитанный уже на 1200 человек. Автором проекта был академик К.К. Андерсон. Строительство началось 28 июля 1863 года, а освящение храма состоялось 28 ноября 1865 года. По некоторым данным, в 1905 году архитектор Ф.И. Лидваль несколько перестроил фасад и создал Екатерининский зал. 27 мая 2006 года во дворе дома, 1/3 по Малой Конюшенной улице была открыта памятная доска, посвященная Ф.И. Лидвалю и К.К. Андерсону. В 1904–1905 годах на участке дома № 3 появился возведённый по проекту Ф.И. Лидваля доходный дом при церкви.

Все это вместе взятое дало основание петербургскому городскому фольклору назвать последний участок Малой Конюшенной улицы целым каскадом микротопонимов: «Шведский тупик», «Шведское место», «Шведский уголок», «Скандинавский закуток».

В октябре 1918 года обе улицы были переименованы. Большая Конюшенная стала называться улицей Желябова, а Малая – улицей Софьи Перовской.

В истории революционного движения России и Софья Перовская, и Андрей Желябов широко известны. Оба они были активными деятелями подпольной политической организации «Народная воля». И тот, и другая неоднократно участвовали в подготовке и реализации террористических актов, оба были повешены 3 апреля 1881 года за подготовку убийства императора Александра II. Бренные тела их давно уже истлели, но с тенью Софьи Перовской, как утверждает фольклор, до сих пор можно столкнуться на улице, некогда носившей ее имя. Может быть, это плата за то, что долгие 70 лет советской власти образы этих террористов по воле партии большевиков ставились в пример для подражания юных поколений.

С.Л. Перовская

А.И. Желябов

Софья Перовская была правнучкой графа К.Г. Разумовского. Она родилась в семье петербургского гражданского губернатора Льва Николаевича Перовского. По легендам, которые любили распространять большевики, характер Льва Николаевича был тяжелым. Он «издевался над женой, заставлял сына Василия бить свою мать и не любил дочь». Будто бы это и толкнуло Софью на путь террора. Ее несколько раз арестовывали, заключали в тюрьму, отправляли в ссылку. После последнего побега из ссылки она перешла на нелегальное положение. Участвовала в подготовке нескольких покушений на Александра II, руководила последним, совершенным 1 марта 1881 года. 10 марта того же года была приговорена к смертной казни и через несколько дней повешена на плацу Семеновского полка вместе с другими участниками убийства императора. Однако в народе долгое время жила легенда, что вовсе не повешена Софья Перовская на Семеновском плацу, что «жива она не жива, но только призрак ее появляется» в Петербурге.

И действительно, если верить городскому фольклору, каждый год в марте, когда Петербург темен, а на улицах пусто, и ветер и мокрый снег глаза слепит, на крутом мостике Екатерининского канала появляется Софья Перовская. Как тогда, 1 марта, когда она, взмахнув белым платком, «сигнал подала, чтобы бомбу бросали под черные сани императора». А еще в Петербурге живет мрачное поверье: «Если кто увидит призрак повешенной Софьи Перовской, которая все машет и машет своим платком, непременно грозит большая беда».

 
Осторожно, как по бровке,
Вдоль по невской мостовой
Тень повешенной Перовской
Снова следует за мной.
Губернаторская дочка,
Превозмочь пытаясь страх,
С обусловленным платочком
И с отчаяньем в глазах.
Не хватает только взмаха,
Чтоб платок сигналом стал
И чтоб жертвенная плаха
Превратилась в пьедестал.
Тень то влево, то направо,
Словно маятник судьбы.
То в лучах посмертной славы,
То в объятьях нелюбви.
В честь её слагали строфы
Все, кому слагать не лень.
Нет на свете бедной Софьи.
От неё осталась тень.
В прошлом ужас, мрак и темень.
Настоящее во лжи.
Да и будущее время
Обещает миражи.
Неужели мы так низко
Пали в дьявольскую сеть,
Если бабы – террористки,
Если: женщины и смерть.
Может, нам уже не близок
Мир, живущий на износ.
Потому и бродит призрак,
Целясь в каждого из нас. ***
 

Между тем, несмотря на свое «почетное имя», улица жила обычной жизнью пролетарского города. Пожилые петербуржцы должны помнить, что в 1960-е годы на улице Софьи Перовской, вблизи Невского проспекта, стояли пивные лари, вокруг которых громоздились столы на высоких металлических ножках, покрытые мраморными столешницами. Здесь в любое время года и в любую погоду стояли, облокотившись на холодный мрамор, любители янтарного пенного напитка с характерными гранеными полулитровыми кружками в руках. Ни моросящий ленинградский дождь, ни пронизывающий ледяной ветер не могли нарушить складывавшуюся годами традицию: выпить после трудового дня кружку прозрачного пива. Улицу Софьи Перовской в те времена прозвали «Сквозняк». Постоять полчаса «На сквозняке» в виду Невского проспекта и в окружении себе подобных считалось ни с чем не сравнимым удовольствием.

 
Это дивное диво
Пережило века.
Кружка пенного пива
У пивного ларька.
Как морозом по коже
На крутом вираже,
На виду у прохожих
Тот подарок душе.
И чтоб этот подарок
Не разъела тоска,
Стукнем дном о прилавок
В завершенье глотка.
Ни любовь, ни измена,
Ни признания страх,
Лишь кипящая пена
На солёных губах.
И себе не в убыток,
И доход для страны
Благородный напиток
Цвета старой сосны.
Пусть потерпит подружка.
Хорошо нам вдвоём.
Я и полная кружка
С разливным янтарём. ***
 

В 1991 году улице Софьи Перовской возвращено ее историческое название – Малая Конюшенная. Одновременно старое название вернулось и к улице Желябова. Она вновь стала Большой Конюшенной. А еще через несколько лет, в самом конце XX века, на Малой Конюшенной улице установили два монумента. Один из них – памятник Гоголю – воздвигнут в 1997 году.

В Петербурге насчитывается восемь прижизненных адресов, по которым в разное время жил Николай Васильевич Гоголь, и два посмертных памятника писателю. Один из них (бюст) находится в Александровском саду, и другой – на Малой Конюшенной улице.

Идея установки в нашем городе полноценного памятника Гоголю появилась давно. Здесь, в Петербурге, вырос и расцвел талант писателя, здесь были написаны его лучшие произведения. Однако если не считать маловыразительного и почти незаметного бюста в Адмиралтейском саду, в Петербурге не было ни одного памятника писателю. Впервые о нем заговорили в канун 150-летия со дня рождения Гоголя, выбрали даже место на Манежной площади. Тогда же установили закладной камень будущего монумента. По мнению ленинградцев, место было более или менее удачным. Площадь возникла в начале XIX века по окончании строительства Михайловского манежа. В 1870-х годах в центре площади был разбит сквер, который постоянно привлекал внимание градостроителей. Профессиональным чутьем они понимали, что в нем недоставало какого-то скульптурного акцента. Однако и от этого места отказались, предпочтя Малую Конюшенную улицу, откуда бронзовому Гоголю будет виден Невский проспект, прославленный писателем в одноименной повести: «Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере, в Петербурге; для него он составляет все. Чем не блестит эта улица – красавица нашей столицы! Я знаю, что ни один из бледных и чиновных ее жителей не променяет на все блага Невского проспекта. Не только кто имеет двадцать пять лет от роду, прекрасные усы и удивительно сшитый сюртук, но даже тот, у кого на подбородке выскакивают белые волоса и голова гладка, как серебряное блюдо, и тот в восторге от Невского проспекта. А дамы! О, дамам еще больше приятен Невский проспект. Да и кому же он не приятен?»… и так далее.

Памятник Н.В. Гоголю

Памятник Гоголю на Малой Конюшенной улице, выполненный по проекту скульптора М.В. Белова и архитектора В.С. Васильковского, представляет собой чуть согбенную, грустную фигуру писателя, заключенного в тесную клетку ограды среди фонарей и деревьев, сквозь которые он исподлобья наблюдает за суетой на Невском проспекте. Невольно вспоминается, что еще в детстве Гоголя прозвали «Таинственным Карлом», вероятно, в равной степени благодаря и карликовому росту, и невероятно длинному носу. Напомним, что «Карлик Нос» – одна из самых известных сказок немецкого писателя Вильгельма Гауфа о мальчике, превращенном злой колдуньей в безобразного длинноносого карлика. И действительно, в Петербурге многие запомнили Гоголя как маленького, сутуловатого «забавного худого человека с лицом, подергивающимся нервной судорогой».

Едва ли не сразу после открытия памятника в Петербурге родилась легенда, будто бы это законспирированный памятник известному в свое время питерскому авторитету Владимиру Кумарину, «ночному губернатору Петербурга», как его называли в городе. И он смотрит в сторону Казанского собора с намеком на то, что он, криминальный авторитет и лидер так называемой Тамбовской организованной преступной группировки в Петербурге, бросил вызов другой группировке, известной как Казанская. И одной руки у Гоголя не видно, а Кумарин и в самом деле во время одной из бандитских разборок потерял руку.

На этом не заканчивается мифология монумента. Памятник Гоголю установлен напротив одного из главных христианских храмов Петербурга – Казанского собора, и деятели Русской Православной Церкви считают этот факт глубоко символичным. Таким образом, утверждают они, Гоголь всем своим видом, смиренной позой и покаянно опущенной головой пытается искупить вину за то, что своими произведениями, особенно языческим «Вием» и вызывающим отвращение вопиющей безнравственностью «Носом», «герой» которого, бесстыдно разгуливая по городу, посмел войти в православный Казанский собор, развратил не одно поколение читающей молодежи. Кстати, лингвисты вот уже многие десятилетия бьются над смыслом, вложенным Гоголем в имя восточнославянского мифологического повелителя ада Вия. С одной стороны, его этимология восходит к общеславянским понятиям «веки», «ресницы», под которыми скрывается смертоносный взгляд этого чудища. Но с другой – некоторые из ученых всерьез полагают, что писатель, воспользовавшись этой загадочной лексической конструкцией из трех литер, еще раз, как и в случае с носом майора Ковалева, зашифровал в нем известное русское трехбуквенное матерное слово с тем же окончанием.

Бронзовую фигуру печального писателя в городе прозвали «Тугодумом», а место встречи на Малой Конюшенной улице у памятника – соответственно, «У Тугодума».

На следующий год на противоположном конце Малой Конюшенной улицы, на ее пересечении со Шведским переулком, был поставлен памятник Городовому. Как утверждали средства массовой информации, это произошло по личной инициативе начальника Петербургского управления МВД генерала А.В. Пониделко. Почему необходимо было поставить памятник именно ему и, главное, в самом центре Петербурга, остается загадкой. Говорят, даже губернатор В.А. Яковлев был смущен видом бронзового красавца в натуральную величину с «выпирающими из лосин лядвами, вызывающими прямой интерес у парочек, припозднившихся после встреч в Екатерининском садике». – «Поставь его себе на свой… садовый участок», – будто бы в сердцах прошептал Яковлев в лицо генералу. Тайной для обывателей остается и натурщик, который позировал скульптору А.С. Чаркину при работе над памятником. Городской фольклор выдвинул версию, что им мог быть только Никита Михалков, столь очевидно сходство скульптуры со знакомым образом известного кинорежиссера. В народе бронзового блюстителя порядка так и называют: «Памятник Никите Михалкову».

Земля на участке Невского проспекта, № 22–24, на которой сегодня находится Лютеранская церковь Святого Петра, принадлежала лютеранской евангелической общине Петербурга с начала 1730-х годов. Тогда же здесь была выстроена первоначальная церковь Святого Петра, или, как ее называли, «кирха на перспективе». Через сто лет, в 1832 году, был объявлен конкурс на строительство новой церкви. Конкурс выиграл архитектор А.П. Брюллов, брат знаменитого живописца Карла Брюллова. Тогда же начали возведение храма. Он строился в глубине участка, со значительным отступлением от Невского проспекта. Перед входом в церковь были установлены скульптуры апостолов Петра и Павла, отчего церковь в народе одновременно с немецким «Петеркирхен» стали называть по-русски: «Петропавловская».

В 1937 году церковь закрыли, превратив ее в концертный зал Госэстрады, а через 20 лет переоборудовали в плавательный бассейн. Этот издевательский шаг напомнил знатокам истории факт, имевший место еще в 1730 году. В то время участок Невского проспекта, на котором возводилась немецкая кирха, представлял собой в полном смысле слова безжизненную пустыню. Первый пастор лютеранской общины Крейц в связи с этим в письме к императрице Анне Иоанновне выражал серьезные опасения в «недостатке воды». Императрица пыталась его успокоить. Подлинный смысл этого диалога стал понятен только через 230 лет, в 1960-х годах, когда воды оказалось слишком много. Так много, что при возвращении церкви верующим в 1992 году справедливость восторжествовала далеко не сразу. Богослужения и тренировки пловцов в первое время проходили поочередно, и в Петербурге поговаривали, что водные дорожки поделили между верующими и атеистами.

Вход в Лютеранскую церковь фланкируют два дома за номерами 22 и 24, принадлежавшие церкви.

Дом № 22 известен тем, что в его первом и втором этажах находилась знаменитая книжная лавка издателя и книгопродавца Александра Филипповича Смирдина. Это единственный книжный магазин в Петербурге, который удостоился мемориальной доски, укрепленной на фасаде дома.

Книготорговую карьеру Смирдин начал с более чем скромной должности «мальчика» в книжной лавке сначала в Москве у П.А. Ильина, затем у А.С. Ширяева и, наконец, после переезда в Петербург стал приказчиком у известного в Северной столице типографа, издателя и книгопродавца Василия Александровича Плавильщикова. После смерти последнего в 1823 году Смирдин, по завещанию покойного, стал владельцем его библиотеки, типографии и книжного магазина. В 1832 году Смирдин перевел теперь уже бывший книжный магазин Плавильщикова из дома Гавриловой на Мойке, 70, что у Синего моста, в центр города, на Невский, 22.

Торжественный обед у А.Ф. Смирдина. А.П. Брюллов. 1832 г.

По случаю переезда Смирдин устроил торжественный обед, на который пригласил всех наиболее известных петербургских писателей. На обеде присутствовали: И.А. Крылов, А.С. Пушкин, В.А. Жуковский, П.А. Вяземский и многие другие литераторы, в том числе и представители реакционного крыла русской культуры: Булгарин, Греч, Сенковский. С ними у Смирдина к тому времени сложились деловые отношения. Надо признать, что коммерческий успех книжной торговли Смирдина во многом зависел от творчества и этих писателей. Их книги пользовались неизменным спросом у невзыскательной части петербургских читателей.

Кроме того, Смирдин старался со всеми ладить и всех примирить, не считаясь с убеждениями, литературными и политическими взглядами и предпочтениями тех или иных писателей. Это обстоятельство вызывало раздражение многих либеральных авторов. Известна убийственная эпиграмма на Булгарина, которая, походя, задевала и хозяина магазина. Считается, что эпиграмма принадлежит Пушкину. Ее со смаком повторял весь читающий Петербург:

 
К Смирдину как ни зайдешь,
Ничего не купишь:
Иль Сенковского найдешь,
Иль в Булгарина наступишь.
 

Владимир Соллогуб в своих воспоминаниях рассказывает, как появился этот блестящий шедевр. Однажды они вместе с Пушкиным зашли в лавку Смирдина. Соллогуб стоял у дверей и импровизировал:

 
Коль ты к Смирдину войдешь,
Ничего там не найдешь,
Ничего ты там не купишь.
Лишь Сенковского найдешь.
 

Эти четыре строчки он прочитал выходящему Александру Сергеевичу, который с необыкновенной живостью закончил стихотворение, добавив пятую строку:

 
Иль в Булгарина наступишь.
 

Особая заслуга Смирдина перед русской литературой состоит в том, что он был первым в России книгоиздателем, который ввел в практику взаимоотношений с писателями твердые авторские гонорары. По тому времени гонорары были немалые. Так, например, Пушкину он платил по десять рублей за стихотворную строку. Благодаря Смирдину, труд писателей стал профессиональным. Кроме того, Смирдин положил начало изданию в России так называемых толстых журналов.

«Смирдин основал новый книжный магазин, какого еще не было в России», – писала «Северная пчела» по случаю его открытия. И это действительно так. Оказавшись наследником Плавильщикова, Смирдин стал еще и владельцем его богатой библиотеки, которая к 1820 году насчитывала более семи тысяч томов. К 1832 году Смирдин увеличил ее до двенадцати тысяч. Библиотека разместилась в большом светлом зале второго этажа книжной лавки. Она была доступна не только для писателей, но и для всех желающих. Таким образом, магазин книг был превращен Смирдиным в своеобразный литературный клуб, располагавший к работе и общению. Завсегдатаем библиотеки был Пушкин. В его личной библиотеке на Мойке, 12, сохранилось семь книг с экслибрисами Смирдина, которые он не успел вернуть в его библиотеку.

На углу дома № 24 находился кондитерский магазин «Золотой улей», известный в городском фольклоре как «Пчелка».

Дом № 26 на противоположном углу Малой Конюшенной улицы свой современный вид приобрел в 1874 году после серьезной перестройки, предпринятой архитектором В.А. Кенелем. В первом этаже этого дома с давних пор существует нотный магазин «Композитор». В советское время индивидуального названия он не имел, и в городском фольклоре, по аналогии с «Пчелкой», получил прозвище «Птичка».

В 1919 году в Петрограде было открыто петроградское отделение Госиздата, которому было отдано здание на Невском проспекте, 28, построенное в 1902–1904 годах по проекту архитектора П.Ю. Сюзора для американской Мануфактурной компании «Зингер», специализировавшейся на продаже в России швейных машин. С 1948 года – это универсальный книжный магазин «Дом книги», или «Книжкин дом», как его иногда называют в городе. «Дом книги» занимается не только продажей литературы, но и ее пропагандой. На седьмом этаже, или, как выражаются питерские книжники, на «Седьмом небе», регулярно собираются на свои заседания истые знатоки и любители печатного слова. Поговорка питерских книжников «Кто в Доме книги не бывает, тот не живет, а прозябает» вполне соответствует подлинному статусу одного из важнейших в городе центров культуры.

Кроме современного фольклора, над «Домом книги» постоянно ощущается дыхание старых легенд и преданий. Компания «Зингер» внесла значительный вклад в пропаганду новых методов торговли. Так, она одна из первых ввела продажу швейных машин в кредит. Благодаря этому нововведению в Петербурге сложилась оригинальная фразеологическая конструкция: «От Зингера бегать», что означало приобрести товар в рассрочку и затем скрываться от платежей. Этой же компании, если верить фольклору, принадлежит идея первой так называемой парадоксальной рекламы. Угол дома над крышей последнего седьмого этажа со стороны канала Грибоедова акцентирован огромным стеклянным глобусом. Так вот, говорят, вдоль экваториальной линии этого глобуса в начале XX века крупными буквами было выведено: «Не покупайте изделий фирмы…» и далее следовало: «…не узнав заранее, что они лучшие в мире». В сочетании с экзотическим светящимся глобусом эта реклама, легко читаемая с тротуара Невского проспекта, производила необыкновенное впечатление. Сам глобус символизировал размах деятельности фирмы и ее всемирное значение.