Текст книги "Свет гаснет"

– Конечно, если его боятся… – ухмыльнулся Баррабелл, и его услышали.

– Я в самом деле боюсь. Я боюсь, что он уйдет, и я могу в этом признаться. Его невозможно заменить, – сказал Перегрин.

– Я согласен с вами, старина, – сказал сэр Дугал.

– И я, – сказала Мэгги. – Он слишком ценен.

– Так тому и быть, – сказал Перегрин. – А теперь, Уильям, давай поглядим на то, как у тебя получается твоя роль. Пойдем, Нина. И Леннокс. И убийцы.

Все получилось хорошо. Уильям быстро соображал, и его игра не вызывала возражений. Юный Макдуф был дерзок и демонстрировал силу духа и воспитание. Пришла его мама – скромно одетая женщина, у которой он явно научился правильно произносить гласные. Они решили финансовые вопросы и ушли. Ушла и Нина, которую мальчик привел в полный восторг. Перегрин сказал Дугалу и Мэгги:

– А теперь, дорогие мои, весь оставшийся день наш. Давайте закрепим пройденное.

Этим они и занялись. Все прошло хорошо, даже очень хорошо. И все же было в этой репетиции что-то такое, что почти заставило Перегрина желать ссоры. Какого-нибудь спора. Он настоял на том, что леди Макбет должна использовать сексуальность, которую она жестоко отняла у самой себя. Мэгги согласилась. Дугал отреагировал. Он и в самом деле дрожал от ее прикосновений. Когда они прервались для обсуждения, она сразу переключилась и превратилась в профессиональную актрису, разбирающую детали работы. Он же переключался медленно, почти обиженно. Через несколько мгновений он тоже стал очень внимательным. Слишком уж внимательным – словно играл роль перед публикой; в каком-то смысле он будто хвастался перед Мэгги, как бы говоря: «Я играю для тебя».

Перегрин сказал себе, что у него разыгралось воображение. Все дело в этой пьесе, подумал он. Она как вулкан, в котором лава густеет и переливается через край. А потом пришла еще одна мысль: может быть, именно поэтому вокруг нее возникло столько суеверий?

– Есть вопросы? – спросил он их.

– Есть. О ее чувствах к Макбету, – сказала Мэгги. – Насколько я понимаю, с самого начала никаких чувств нет. Она просто использует свое тело в качестве стимула.

– Совершенно верно. Она включает его, словно кран с водой, и выключает, когда получает реакцию на свои действия. С самого начала она видит его слабость. Он хочет получить все и сразу.

– Да. С другой стороны, она посвящает себя злу. Она не бесчувственное создание, но она полностью закрывается от любых мыслей о раскаянии. Перед убийством она выпивает достаточно вина, чтобы довести дело до конца, и с удовлетворением отмечает, что оно придает ей храбрости, – сказала Мэгги.

– Она требует от себя слишком многого и расплачивается за это. После ужасного пиршества она почти сдается, – сказал Перегрин. – Макбет бессвязно говорит о других преступлениях. Она едва его слушает. Всегда будучи реалисткой, она говорит, что им нужен сон. Когда мы в следующий раз видим ее, она действительно спит и говорит такие вещи, которых не сказала бы бодрствуя. Она слишком сурово обходится сама с собой, и теперь ужас находит выход в ее снах.

– А что же ее муж все это время? – громко спросил Дугал. – Бога ради, она вообще о нем думает?

– Нам этого не говорят, но… нет. Полагаю, она какое-то время продолжает залатывать страшные дыры, которые появляются на его внешней личине, но она не притворяется, что любит его или даже испытывает к нему хоть какой-то интерес. Она не любит его и не сочувствует ему. Когда мы в следующий раз его видим, Дугал, он наполовину безумен.

– Вот спасибо!

– Ну, растерян. Но какие слова! Они просто льются из него потоком. Само отчаяние. «До слов последних в книге нашей жизни»[21]21
  «Макбет», акт V, сцена 5.


[Закрыть]. Знаете, я всегда поражаюсь тому, что пьеса не становится скучной. Главный герой безнадежен с точки зрения героических образов. Волшебство творят его монологи, Дугал.

– Наверно, так и есть.

– Это правда, и ты это знаешь, – с готовностью сказала Мэгги. – Ты точно знаешь, что делаешь. Правда ведь, Перри?

– Конечно, знает, – сердечно сказал Перегрин.

Они стояли на сцене. В зале не было света, но оттуда донесся голос, сказавший:

– О да, можешь быть уверена, Мэгги: он знает, что делает.

И рассмеялся. Это был Мортен – Макдуф.

– Саймон! – воскликнула Мэгги. – Что ты там делаешь? Ты смотрел репетицию?

– Я только что пришел. Простите, что перебил вас, Перри. Мне нужно было зайти в администрацию по делу.

Дверь в задней части партера открылась, впустив продолговатый луч дневного света, и снова закрылась.

– А с ним что такое? – спросил Дугал, ни к кому не обращаясь.

– Бог его знает, – сказал Перегрин. – Не обращайте внимания.

– Ничего, – сказала Мэгги. – Он просто ведет себя глупо.

– Не очень-то глупо он выглядит, когда я вижу напротив его мрачное лицо с нахмуренными бровями и когда он размахивает своим мечом в нескольких дюймах от моего лица, – с нажимом сказал Дугал. – И если я правильно понял, что ты имеешь в виду, дорогая Мэгги, то делает он это совершенно напрасно. Я невинен как младенец. Хотя могу добавить, что не по собственному выбору.

– Я с ним поговорю.

– Осторожнее со словами, дорогая. Ты можешь его воспламенить.

– Мэгги, дорогая, – взмолился Перегрин, – успокой его, если сможешь. Мы репетируем английскую сцену на этой неделе, и мне очень хотелось бы, чтобы он был в нормальном состоянии.

– Сделаю что смогу. Он такой глупый, – сердито произнесла Мэгги. – А у меня столько дел.

Возможность представилась ей на следующий день. Она осталась в театре после работы над сценой с хождением во сне, пока Перегрин работал с Саймоном над английской сценой. Когда они закончили, и Мортен уже собирался уходить, она скрестила пальцы и остановила его.

– Саймон, отличное начало! Не хочешь пойти со мной и обсудить эту сцену? Выпьем чего-нибудь и немного поедим. Не отказывайся, пожалуйста.

Он был ошарашен. Он пристально посмотрел на нее, угрюмо пробормотал что-то, а потом сказал:

– Спасибо, с удовольствием.

– Хорошо. Надевай пальто, на улице холодно. Роль у тебя с собой? Тогда пошли. Перри, дорогой, доброй ночи.

– Доброй ночи, прекрасная леди.

Они вышли на улицу через служебную дверь. Услышав, как она захлопнулась, Перегрин перекрестился и сказал:

– Благослови ее господь.

Он погасил рабочее освещение, запер двери и с фонариком прошел к выходу через зрительный зал.

Они доехали до квартиры Мэгги на такси. Она позвонила, и дверь открыла пожилая дама.

– Нэнни, – сказала Мэгги, – сможешь накормить нас двоих ужином? Мы не спешим. У нас есть два часа.

– Суп и котлеты-гриль.

– Великолепно.

– Добрый вечер, мистер Мортен.

– Добрый вечер, Нэнни.

Они вошли внутрь, где ярко горел камин и стояли удобные кресла. Мэгги взяла у него пальто и повесила его в прихожей. Она приготовила ему довольно крепкий коктейль и усадила его в кресло.

– Нарушаю свои собственные правила, – сказала она, налив немного и себе. – Пока идут репетиции – никакого алкоголя, никаких вечеринок и никаких глупостей с приятными мужчинами. Но ты, конечно, и сам заметил.

– Разве?

– Конечно. Даже если предположить, что Дугал – чемпион мира по части секса (а я так не думаю), то было бы полной катастрофой увлечься им, когда мы играем шотландских горцев. Некоторые могли бы это сделать. Полагаю, даже большинство, но не эта леди. К счастью, у меня нет такого искушения.

– Мэгги.

– Нет.

– Честно?

– Конечно.

– Но он ведь не разделяет твоих взглядов?

– Я не знаю, что он чувствует по этому поводу. Ничего серьезного, – беспечно сказала Мэгги и добавила:

– Мой дорогой Сай, ты же видишь, какой он. Он ко всему относится очень легко.

– А вы… – он отпил из бокала, – обсуждали эту тему?

– Разумеется, нет. В этом не было необходимости.

– Ты с ним ужинала. В тот вечер, когда была репетиция.

– Я могу поужинать с мужчиной, не падая ему в руки, словно перезревшее яблоко.

– Ну а он?

– Саймон! Ты ведешь себя как ребенок. Он не пытался за мной приударить, а если бы и попытался, то я вполне в состоянии с этим справиться. Я ведь тебе говорила: я не завязываю отношений во время репетиций. Ты патологически ревнив на пустом месте. Совершенно на пустом.

– Мэгги, прости. Мне ужасно жаль. Прости меня, Мэгги, дорогая.

– Ладно. Но никаких спальных сцен. Говорю тебе, я чиста, как первый снег, когда репетирую роль. Честное слово.

– Я тебе верю. Конечно.

– Ну тогда перестань рыскать вокруг, словно небесное воинство, или как там оно называлось в сборнике церковных гимнов. «Господи, чего тут стесняться!», как говорила миссис Боффин[22]22
  Персонаж романа Ч. Диккенса «Наш общий друг» (пер. с англ. В. Топер).


[Закрыть].

– Ладно, – сказал он, и его лицо осветила красивая улыбка. – Нечего.

– И мы все прояснили?

– Да.

– Тогда выпей еще и расскажи мне, что ты думаешь о юном Малькольме.

– Юный Малькольм? Это трудный вопрос. Я думаю, у него все получится, но придется как следует поработать.

Они радостно и взволновано принялись обсуждать английскую сцену и занимались этим до самого ужина. Мэгги достала бутылку вина, суп был отличный, котлеты превосходные.

– Как хорошо, – сказала Мэгги, когда они поели.

– Идеально.

– Каким же ты был глупым, желая себе навредить, чтоб другим досадить, разве нет? Посидим полчаса у камина, а потом ты должен будешь уйти.

– Как скажешь.

– Да, я на этом настаиваю. Я собираюсь поработать над сценой с хождением во сне. Я хочу потренироваться говорить голосом лунатика. Мертвым, без модуляций, металлическим. Как думаешь, это произведет эффект?

– Да.

Она посмотрела на него и подумала: каким приятным и романтичным он кажется, и какая жалость, что он так по-глупому ревнив. Это было видно по его рту. Ничто не могло справиться с этой ревностью.

Когда он собрался уходить, она сказала:

– Спокойной ночи, дорогой. Ты ведь не станешь срываться на Дугале? Это было бы так глупо. Отыгрываться на нем совершенно не за что.

– Как скажешь.

Он держал ее за руки. Она быстро поцеловала его и отстранилась.

– Спокойной ночи, Саймон.

– Спокойной ночи.

Когда она закрыла за ним дверь и он остался один, он сказал:

– И все равно: к дьяволу Дугала Макдугала.

IV

Утром в понедельник перемены в атмосфере театра были еще заметнее. Она не была мрачной. Она была гнетущей и нервной. Похоже на приближение грозы, подумал Перегрин. Все будто замерло в душном ожидании.

Перегрин закончил расстановку мизансцен. К среде они прошли всю пьесу и сыграли ее целиком.

В поведении труппы тоже произошли заметные изменения. Как правило, актеры, закончив репетировать свою сцену, уходили с ощущением тревоги или освобождения. Они мысленно возвращались к своим диалогам, отмечали в них трудные места и в уме репетировали их заново, или ставили воображаемую галочку напротив удачных кусков. После этого они уходили за кулисы или с профессиональным интересом наблюдали за другими актерами, или читали газеты и книги – в соответствии со своим темпераментом и склонностями.

Этим утром все было иначе. Все без исключения актеры сидели вместе и наблюдали за происходящим с какой-то новой напряженностью. Словно каждый из них продолжал играть свою роль, и другой реальности для них не существовало. Даже в тех сценах, которые уже были размечены, но еще не проработаны, присутствовало нервное напряжение: правда выйдет наружу, и герои придут к назначенному им концу.

Сегодня труппа должна была впервые увидеть поединок. Вокруг Макдуфа образовалось нечто похожее на ореол темного ангела, шагающего сквозь битву в поисках Макбета. Он встречал людей в одежде Макбета и принимал их за него, но он должен был найти самого Макбета, и никого другого. Наконец Макдуф увидел его – вооруженного, в шлеме и маске, и закричал: «Стой, адский пес!»[23]23
  «Макбет», акт V, сцена 8.


[Закрыть]

Макбет обернулся.

Ладони у Перегрина вспотели. Таны, стоявшие за кулисами, были ошеломлены. Сталь билась о сталь со звоном и визгом, когда лезвия мечей скользили друг по другу. Кроме этих звуков было слышно лишь тяжелое дыхание мужчин.

Макдуф взмахнул мечом и резко опустил его вниз. Макбет закрылся от удара щитом и, пошатнувшись, шагнул вперед.

Сидевшая в зрительном зале Нина вскрикнула.

Пока они оба переводили дух, прозвучала хвастливая фраза Макбета о том, что ему не может причинить вреда рожденный женщиной, и ответ Макдуфа о том, что он «до срока из чрева матери был вырван»[24]24
  «Макбет», акт V, сцена 8.


[Закрыть]. Затем финальная часть поединка, когда Макдуф гонит его вглубь сцены и за кулисы. Прервавшийся за кулисами крик Макбета. Сцена на несколько секунд опустела. Затем послышались звуки труб и барабанов, на сцене появились Малькольм, старый Сивард и ликующие таны. Большая сцена. Старый Сивард говорит о смерти сына. Появляются Макдуф и Сейтон с головой Макбета на острие меча. «Проклятого тирана голова вот здесь, смотри»[25]25
  Там же.


[Закрыть], кричит Макдуф.

Малькольма провозглашают королем Шотландии, пьеса заканчивается.

– Спасибо всем, – сказал Перегрин. – Большое всем спасибо.

Ответом ему были вздохи облегчения, на фоне которых ясно прозвучал дискант Уильяма Смита, сказавшего:

– Он понес заслуженное наказание, правда ведь, мисс Гэйторн?

V

Когда Перегрин сделал актерам замечания и исправил их ошибки, труппа осталась в театре еще ненадолго, словно им не хотелось разрывать соединившую их связь.

Дугал спросил:

– Доволен, Перри?

– Да. Очень доволен. Настолько доволен, что мне страшно.

– Не слишком мелодраматично?

– Было, наверное, три момента, когда меня посетили кое-какие сомнения. Тебя, Дугал, не было ни в одном из них, да я и сам не уверен в своих ощущениях. Не будет ли публика смеяться, когда вынесут голову на копье? Ее лицо видно всего несколько секунд. Сейтон находится на авансцене, и голова повернута к зрителям затылком.

– Конечно, это рискованно. Сейтон стал чем-то вроде Судьбы, так? Или альтер эго Макбета?

– Да, – благодарно сказал Перегрин. – Или его тенью. Кстати, Гастон делает голову.

– Хорошо. Мэгги, дорогая! – воскликнул Дугал, когда она присоединилась к ним. – Ты восхитительна. Дьявольски прекрасная и грозная. У меня нет слов. Спасибо тебе, спасибо!

Он принялся целовать ей руки и лицо, и казалось, не мог остановиться.

– Могу я вставить словечко? – спросил Саймон. Он стоял рядом с ними, мокрые волосы прилипли ко лбу, над верхней губой блестела полоска пота. Мэгги оттолкнула Дугала и схватила Саймона за шерстяную куртку.

– Сай! – сказала она и поцеловала его. – Ты играл потрясающе!

У них скоро закончатся эпитеты, подумал Перегрин, и мы все пойдем обедать.

Саймон посмотрел через голову Мэгги на Дугала.

– Кажется, я победил, – сказал он. – Или нет?

– Мы все победили; по крайней мере, я надеюсь, что победим через три недели. Слишком рано выражать такой восторг, – сказал Перегрин.

Мэгги сказала:

– Меня ждут в машине, и я опаздываю. – Она погладила Саймона по щеке и высвободилась. – Я не нужна тебе днем, Перри?

– Нет. Спасибо, красавица.

– Всем пока! – крикнула она и направилась к служебному выходу. Уильям Смит подбежал к двери первым и распахнул ее перед ней.

– Десять баллов за прекрасные манеры, Уильям, – сказала она.

Ее никто не ждал, она просто вызвала такси. Это их проучит, подумала она, называя шоферу свой адрес. А металлический голос творит настоящие чудеса, если правильно им пользоваться. Она настроила голосовые связки и заговорила.

– «Но все же, кто мог бы подумать, что в старике столько крови?»[26]26
  «Макбет», акт V, сцена 1.


[Закрыть]

– Что такое, леди? – испуганно спросил шофер.

– Ничего, ничего. Я актриса. Повторяю роль.

– А, вы из этих. Что ж, всякие люди бывают, – ответил он.

– Это точно.

Росс, Леннокс, Ментит, Кетнес и Ангус должны были начать репетировать в три часа, так что у них было достаточно времени, чтобы плотно поесть в «Лебеде». Они шли по набережной Виктории в лучах солнца: четыре молодых человека и один – Росс – постарше. Они выделялись из толпы. Они шли красивой походкой, говорили свободно и четко, и громко смеялись. Лица у них были бледные и гладкие, как у тех, кто редко бывает на солнце. Когда между ними проходили другие пешеходы, они возвышали голос и без смущения продолжали беседу. Леннокс, когда не участвовал в разговоре, фальшиво напевал:

 
Пусть не будет брошен на черный гроб
Ни один, ни один цветок.[27]27
  У. Шекспир «Двенадцатая ночь», акт II, сцена 4 (пер. с англ. Д. Самойлова).


[Закрыть]
 

– Это не та пьеса, дорогой мой, – сказал Росс. – Это же из «Двенадцатой ночи».

– Чертовски странный выбор для комедии.

– Да, странно, правда?

Леннокс сказал:

– Кому-нибудь из вас эта пьеса кажется… не знаю… гнетущей? Ее словно слишком много, и мы никуда не можем от нее деться. Как вам кажется?

– Я согласен, – признался Росс. – Я уже играл в ней раньше, ту же роль. Она словно навязчиво преследует тебя, правда?

– Ну так ведь она о чем? – рассудительно сказал Ментит. – Пять убийств. Три ведьмы. Злодейка-жена. Муж-убийца. Призрак. И смерть главного героя, после которой его отрубленную голову насаживают на острие меча. Слишком много всего, чтобы просто стряхнуть с себя и пойти дальше, не так ли?

– Мелодрама в чистом виде, – сказал Ангус. – Просто написал ее человек, который отлично умел пользоваться словами.

– Да еще как умел! – сказал Леннокс. – Нет. Это не совсем объясняет то, что я имел в виду. У нас ведь не возникает этого ощущения от других трагедий. От «Гамлета», например, или «Антония и Клеопатры».

– Может быть, в этом причина всех этих суеверий.

– Интересно, – сказал Росс. – Может быть, так и есть. Они ведь все говорят об одном и том же: не называй его имени; не цитируй из пьесы; не называй ее заглавия. Поберегись.

Они свернули в узкую боковую улочку.

– Я вам вот что скажу, – произнес Кетнес. – Готов поспорить с кем угодно, что Перри – единственный человек из всех нас, кто действительно не верит ни одному слову из всех этих суеверий. Я имею в виду, вообще не верит. Он ничего не предпринимает, но это только для того, чтобы не мешать нам.

– Звучит чертовски самоуверенно, молодой человек, но откуда тебе это знать? – спросил Ментит.

– Это видно, – высокомерно ответил Кетнес.

– Нет, не видно. Ты просто обманываешь себя, думая, что это так.

– Ой, замолчи.

– Ладно, ладно. Смотрите, вон Рэнги. А что он обо всем этом думает?

– Спроси его.

– Привет, Рэнги!

Тот обернулся, махнул рукой в сторону «Лебедя» и указал на себя.

– Мы тоже, – крикнул Ангус. – Пошли вместе.

Они догнали Рэнги и все вместе вошли в бар.

– Смотрите, есть столик на шестерых. Пошли.

Они расселись за столом.

– Я закажу пиво, – предложил Росс. – Все будут?

– Я нет, – сказал Рэнги.

– Да? А почему?

– Потому что без него мне лучше. Томатный сок. Двойную порцию, и ничего крепкого к нему.

Ментит сказал:

– И мне то же самое.

– Два двойных томатных и четыре пива, – повторил Росс и пошел к стойке.

– Рэнги, – сказал Леннокс, – мы тут поспорили.

– О чем?

Леннокс посмотрел на своих приятелей.

– Не могу сказать точно. О пьесе.

– И?

Ментит сказал:

– Мы пытались понять ее власть над людьми. При поверхностном взгляде кажется, что это лишь то, что может сделать волшебная рука поэта из набора мелодраматических событий. Но это не объясняет ту атмосферу, которую она вокруг себя создает. Или объясняет?

– Предположим… – начал Кетнес. – Ты ведь не против, Рэнги?

– Я понятия не имею, о чем ты собираешься спрашивать, но я не против.

– Ну, предположим, что мы выступили бы с этой постановкой в вашем… как это называется?…

– В мараи?[28]28
  М а р а и – священное место или храм у народов, населяющих острова Океании.


[Закрыть]

– Да. Как бы вы отреагировали?

– На приглашение или на спектакль?

– Ну… Наверное, на спектакль. Или и на то, и на другое.

– Это зависело бы от старейшин. Если бы они были ярыми приверженцами традиций, то вас бы официально поприветствовали, предложили бы пройти испытание и продемонстрировали бы вам оружие. Возможно… – он умолк.

– Что?

– Я думаю, возможно, тохунга – мудреца по-вашему – попросили бы наложить табу на представление из-за его природы. Он бы это сделал. А потом вы бы ушли, переоделись в костюмы, и спектакль бы состоялся.

– А ты не возражаешь против того, чтобы использовать… ну, ты понимаешь… глаза, язык и все остальное?

– Я не совсем ортодоксален. И мы относимся к игре серьезно. Мой прадед был каннибалом, – сказал Рэнги своим прекрасным голосом. – Он считал, что поглощает качества своих жертв.

За столом воцарилось полное молчание. Возможно, из-за того, что перед тем они вели себя довольно шумно, их молчание подействовало на остальных посетителей, и последнюю фразу, сказанную Рэнги довольно громко, услышали все. Молчание длилось всего несколько секунд.

– Четыре пива и два томатных сока, – сказал Росс, вернувшись с напитками, и поставил поднос на стол.

Глава 3
Третья неделя

В течение третьей недели пьеса начала превращаться в единое целое. Разумеется, из нее убрали совсем уж случайные роли, и ее структура полностью проявилась. Она была написана экономно: жестокая судьба четы Макбетов, появляющаяся с самого начала уверенность в том, что они безвозвратно прокляты, их развитие – вначале цепляющихся друг за друга, потом разделенных и унесенных потоком судьбы к своему проклятию; все эти элементы проявлялись на каждом этапе этой разрушительной пьесы.

Так почему она не была скучной? Почему она скорее волновала, чем подавляла?

– Не знаю, – сказал Перегрин жене. – Нет, вообще-то знаю. Это потому, что она так чудесно написана. Все очень просто. Дело в атмосфере, которую она создает.

– А когда ты ставил ее в прошлом, ты относился к ней точно так же?

– Думаю, да. Но это было не так выражено. Сейчас, конечно, у меня гораздо более удачно подобраны актеры. Слышала бы ты Саймона в английской сцене, Эмили. Как он говорит: «Жену мою?..»[29]29
  «Макбет», акт IV, сцена 3.


[Закрыть] А когда Малькольм предлагает свой банальный и глупый совет, Саймон смотрит на Росса и говорит: «Бездетен он!»

– Знаю.

– Приходи как-нибудь на днях на репетицию, увидишь.

– Правда?

– Да, приходи. В конце следующей недели.

– Ладно. А что с суевериями? Нина Гэйторн хорошо себя ведет?

– По крайней мере, пытается. Готов поспорить, что она тайком принимает всяческие меры предосторожности, но пока она не говорит об этом… Баррабелл – он играет Банко – кормит ее всякими историями, я совершенно в этом уверен. Я поймал его за этим занятием на прошлой неделе. В старый навес у реки на прошлой неделе попала молния.

– Да что ты! Ты ничего мне об этом не говорил.

– Разве? Наверное, я наложил мысленный запрет на все, что выглядит как дурная примета, и не снимаю его даже ради тебя. Я мило поговорил с Баррабеллом и ужасно напугал старушку Нину.

– А о чем они говорили?

– Он рассказывал о том, как одна из ведьм, Блонди, устроила сцену из-за того, что нервничала во время грозы. Знаешь, на некоторых людей и правда действует это… электричество. Они всегда извиняются и говорят, что ничего не могут с этим поделать.

– С Блонди все в порядке?

– Она совершенно успокоилась, как только молнии прекратились.

– Какая неудача.

– Что?

– Что случилась гроза.

– Ты ведь не…

– Нет, я-то не верю во всю эту чушь. Конечно, не верю. Я просто подумала, как неудачно вышло в отношении тех, кто верит.

– Эти олухи вполне нормально все перенесли. Молния ведь ударила не в театр. Но даже если бы это случилось, никто бы ничего не почувствовал, потому что в здании есть громоотвод.

– Да.

Помолчав, Эмили спросила:

– А как мальчик?

– Уильям Смит? Прекрасно. Он хорошо играет. Интересно, что будет с ним, когда он подрастет. Возможно, он бросит театр, но я надеюсь, что он продолжит играть. Он играет две роли.

– Окровавленного ребенка?

– И ребенка в короне. Они ведь суть одно. Слышала бы ты, как он стенает: «Не раньше может быть Макбет сражен, чем двинется на Дунсинанский склон Бирнамский лес»[30]30
  «Макбет», акт IV, сцена 1.


[Закрыть].

– Ну и ну!

– Да, моя девочка. Именно так.

– А как ты работаешь над этой сценой с призраками?

– Как обычно. Сухой лед. Люк в сцене. Подъемник. Фон из многочисленных шепчущих голосов. Сильный ритм. Появление королей – потомков Банко. Сцена заканчивается словами «Смеется надо мной кровавый Банко, детей своих показывает. – Так ли?» Следующий кусок – это чья-то невероятно глупая вставка; наверное, это сделал помощник режиссера в затрапезном театре в каком-нибудь захолустье. Удивительно, как он еще не выдал ведьмам красные носы и хлопушки.

– И что же идет дальше?

– Свет полностью гаснет, начинается общая суматоха. Крещендо. Шум. Голос Макбета. Возможно, бой барабанов – я пока не уверен. Снова голос Макбета, громко зовущий Леннокса. Звук шагов. Загорается тусклый свет, и Леннокс стучит в дверь. Макбет выходит, а дальше сцена идет так, как написано.

– Потрясающе.

– Ну, надеюсь, что так. С этим придется поработать.

– Да, конечно.

– С постановочной точки зрения это последний сложный эпизод.

– А Гастон может помочь со всем этим колдовством?

– Я не рискну его об этом просить. Он, конечно, помог бы, но он так увлекается… Знаешь, он по-своему немного сумасшедший. У него божий дар во всем, что касается клейдеаморов. Интересно, что ты скажешь о поединке. Меня он по-настоящему пугает.

– А это действительно опасно, Перри?

Он минуту помолчал.

– Нет, если верить Гастону, который всегда проверяет сцену. Он будет каждый вечер следить за ней. Эти двое достигли абсолютного совершенства в движениях. И по-человечески они тоже ладят друг с другом лучше, чем раньше. Мэгги, спасибо ей, поговорила с Саймоном, и он уже не такой ворчун, когда они не сражаются. И слава богу.

– Что ж, – сказала Эмили, – никто не может обвинить тебя в суеверности, это уж точно.

– Правда? И ты придешь на следующей неделе, когда мы будем играть от начала до конца и с реквизитом?

– Еще как приду, – сказала Эмили.

– Не знаю, что ты подумаешь о Гастоне. Вернее, о том, что я с ним делаю. Он носит большой церемониальный меч клейдеамор, и мы изготовим для него перевязь, чтобы он мог его удержать. Это настоящий меч, и он ужасно тяжелый. Гастон крепкий как бык. Он всюду следует за Макбетом, являясь кем-то вроде судьи. И в конце он понесет на острие меча его голову. Он как ястреб следит за тем, какие наброски Джереми делает для его костюма.

– А что за костюм?

– Как у всех его домочадцев. Прототип тартана, черное шерстяное трико, куртка и штаны из овечьих шкур. Массивный пояс, чтобы носить меч. Шлем с забралом для битв. Для своего последнего появления – с головой на мече – он предложил… э-э… алый плащ.

– Ой, бога ради, Перри!

– Знаю. Где бы он в него переоделся, и зачем? Вокруг него будет толпа сражающихся танов. Я указал ему на это, и в кои-то веки он не нашелся с ответом. Он напустил на себя обиженную величавость, сказал, что это была просто идея, и пустился в долгие рассуждения о символизме цвета.

– Кажется, я должна с ним познакомиться.

– Пригласить его на чай?

– Он тебе нравится? – недоверчиво спросила она.

– Ну, это было бы невозможно. Не думаю, что он может нравиться. Скорее, его можно назвать редким экземпляром. Нет, он может оказаться занудой и не уйдет домой.

– В таком случае не станем приглашать его к нам.

– Или принесет с собой голову Макбета, чтобы показать тебе. Мне он ее уже показывал, когда мы закончили дневную репетицию. Он сделал это в сумраке гардеробной. Я чуть сознание не потерял.

– Страшная?

– Кошмарная. Белая как простыня и так похожа на Дугала! С окровавленной раной на шее. Он хотел узнать, не будет ли у меня каких-нибудь предложений.

– А они у тебя были?

– Только одно: чтобы он ее поскорее прикрыл. К счастью, зрители увидят ее лишь на короткое мгновение. Он поворачивает ее лицом к Малькольму, который стоит на ступенях в глубине сцены. Она будет повернута к зрителям затылком.

– Они будут смеяться.

– Если это их насмешит, значит, они готовы смеяться над чем угодно.

– А ты что думаешь?

– Ну, конечно же, в прошлом над головой всегда смеялись, и администратор всегда говорит, что это нервная реакция. Может быть, и так, но я так не думаю. Я думаю, дело в том, что они знают: это не может быть голова Макбета, да и никого другого, и потому смеются. Они словно говорят: «Ну, это уж чересчур, ладно вам». И все же я собираюсь рискнуть.

– Рискни, желаю тебе удачи!

– Финальные реплики я убрал. В конце все таны кричат: «Да здравствует Шотландии король!» и указывают мечами на Малькольма. На него направлены все прожекторы. Надеюсь, зрители уйдут из зала с чувством облегчения и воодушевления, словно Шотландия освободилась от кошмара.

– Я тоже надеюсь. Думаю, так и будет.

– Пусть эта мысль посетит тебя, когда ты посмотришь пьесу.

– Уверена, так и будет.

– Я пошел. Пока, Эм; пожелай мне удачи.

– Желаю всем сердцем, – сказала она, поцеловала его и сунула ему в руки пакет и термос. – Твой обед, – сказала она.

– Спасибо, любимая. Не знаю, когда я вернусь домой.

– Ладно. Всегда пожалуйста.

Она проводила его взглядом, пока он шел до машины. Он погудел ей на прощание и уехал.

II

Он репетировал сцену с ведьмами. На сцене позади платформы с виселицей постелили матрасы. Бутафорский труп на виселице тихонько поворачивался в петле, приведенный в движение таинственным сквозняком, который часто возникает за кулисами. Когда Перегрин вошел, Рэнги стоял рядом с виселицей и всматривался в пустоту под ней.

– Видишь что-нибудь? – спросил он.

Приглушенный голос из пустоты ответил что-то неразборчивое.

– Если ты не видишь задние ряды галерки, значит, они не видят тебя.

– Слишком темно.

– Тебе включат свет. Есть там кто-нибудь? – позвал Рэнги и получил утвердительный ответ.

– Посвети на себя.

– Погоди. – Пауза. Огонек зажигалки осветил покрытое щетиной лицо. – Видно? – спросил Рэнги.

– Я ничего не вижу.

– Ясное дело. Ладно, – прокричал Рэнги, – можешь спускаться.

– Доброе утро, Рэнги, – сказал Перегрин. – Присоединился к профсоюзу рабочих сцены?

Рэнги ухмыльнулся.

– Мы хотели убедиться, что нас оттуда не видно.

– Нужно быть осмотрительнее. Правильнее было бы попросить меня, а я бы выяснил это у оформителя сцены. – Он положил руку на плечи Рэнги. – Вы ведь не в стране «Сделай сам», – сказал он.

– Извините. Я ничего не делал. Просто покричал.

– Ладно. Нужно быть осторожнее, а то как бы все рабочие сцены не устроили забастовку. Брюс Баррабелл здесь?

– По-моему, нет.

– Хорошо. Твоя роль отлично развивается. Тебе она нравится?

– О, да, конечно.

– Мы выдадим тебе юбку для репетиций.

– Буду кем-то вроде тохунга женского пола? Только тохунга всегда мужчины.

– Вы будете похожи на трех подозрительного вида старух, пока Макбет не увидит ваши лица – ужасные и всезнающие. В первой сцене мы видим ведьм такими, какими они кажутся – похожими на птиц, почти воронов. Они заняты тем, что собирают с трупа на виселице «убийцы пот». Во второй сцене, когда Макбет впервые встречает их, они выглядят словно карикатура на респектабельность: шляпы, замызганные передники, грязные чепцы, подвязанные под подбородком, словно у покойников. Блонди – сексуальная ведьма. У нее свисает одна грудь – темная и морщинистая. Они совершенно не похожи на тохунга женского пола.

– Да, в самом деле, – весело сказал Рэнги.

Прибыл Дугал Макдугал. Он никогда не входил, как обычный человек – в его появлении всегда был намек на то, что это целое событие. Было слышно, как он громко приветствует актеров, занятых в более важных ролях, и не забывает пожелать доброго утра тем, кто занят во второстепенных. Он появился на сцене, поприветствовал Перегрина так, словно они не виделись по меньшей мере месяц, увидел девушек-ведьм («Доброе утро, дорогая. Доброе утро дорогая») и оказался лицом к лицу с Рэнги.