Текст книги "Свет гаснет"

Глава 2
Вторая неделя

Перегрин распланировал мизансцены вплоть до последствий убийства короля Дункана. В этом месте должен был быть единственный антракт.

Репетиции шли хорошо. Короткая сцена в начале, с роющимися на виселице ведьмами, удалась. Рэнги, опершись на перекладину виселицы, старательно возился с головой трупа. Блонди, вскарабкавшись на спину Венди, ковырялась в ногах. Вспышка молнии. Пауза. Раскат грома. Они спрыгнули вниз, словно хищные птицы. Диалог. Затем их прыжок вверх. Вспышка освещает их висящими в воздухе. Свет гаснет.

– Что ж, – сказал Перегрин, – действуете вы абсолютно точно. Благодарю вас. Теперь все зависит от света: все должно быть идеально. Поймай их вспышкой света, прежде чем они упадут. А вы, ведьмы, должны не забыть распластаться на полу и быстро скрыться в темноте. Хорошо?

– Можно нам держаться на расстоянии друг от друга? – спросил Рэнги. – До того, как мы взлетаем? Иначе мы можем попадать друг на друга.

– Да. Займите свои места, когда вы отвечаете на кошачьи вопли. Блонди, ты становишься дальше всех, когда слышишь их. Венди, ты остаешься на месте. А Рэнги ответит им из-под виселицы. Вы должны быть похожи на птиц… на ворон. Да, вот так. Великолепно. Следующая сцена.

Это была их первая почти непрерывная репетиция. Будет очень тяжело, но Перри предпочитал, чтобы труппа как можно раньше прочувствовала всю пьесу. На сцене появился король. Великолепная выправка. Прекрасный выход. Пауза на ступенях. Ниже двигались лорды. Раненый солдат на уровне земли, спиной к залу. Король великолепен.

Снова он со своими фокусами, подумал Перегрин и остановил сцену.

– Извини, старина, – сказал он. – Тут у тебя лишнее движение. Помнишь? Спускаешься. Лорды у тебя за спиной. Раненый солдат тянется вверх, и все сосредоточиваются на нем и его речи. Хорошо?

Король поднял руку и слегка тряхнул головой.

– Извини. Конечно. – Он любезно подчинился указаниям. Раненый солдат, глядя на первые ряды с решимостью выжать все до последнего из своей роли, в которой только и было, что эта речь, заговорил, часто делая паузы и переводя дыхание.

Когда он закончил, Перегрин сказал:

– Дорогой мой, ты полон решимости не потерять сознание и не задыхаться. Ты не можешь с этим справиться, но ты стараешься изо всех сил. Ты продолжаешь говорить. Твой голос слабеет, но ты овладеваешь им. Тебе даже удается немного пошутить: «Боятся так орлы воробушков и зайцев львы»[14]14
  «Макбет», акт I, сцена 2.


[Закрыть], и мы доходим до слов «Но раны просят помощи… Слабею»[15]15
  Там же.


[Закрыть]. Ты делаешь последнее усилие. Ты отдаешь честь. Твоя рука падает, и мы видим на ней кровь. Тебя уводят. Не делай так много, дорогой мой. Существуй! Я пройдусь с тобой по этой сцене позже. Продолжаем!

Король величественно вернулся на свое выигрышное место. Росс эффектно появился с вестью о поражении вероломного Кавдора. Король постановил казнить его и даровал новый титул Макбету. Перегрин сократил сцену до минимума. Он сделал несколько замечаний и снова перешел к ведьмам.

Теперь настал момент для первой ведьмы и длинной речи об уехавшем в Алеппо моряке. Потом танец. Согнутые ноги. Искаженные лица. Глаза. Языки. Работает, думал Перегрин. Барабаны и фанфары. Отступающие солдаты за кулисами. Очень зловеще. Входят Макбет и Банко. Ведьмы сбились в кучу на уровне пола и замерли.

Макбет был великолепен. Блистательный ликующий солдат: румяный, самоуверенный, сияющий от своих побед. Теперь он оказывается лицом к лицу с самим злом, и к нему обращаются по новому званию. Тайная мечта внезапно начинает существовать, нездоровое притворство становится осязаемой реальностью. Он написал своей жене и отправил письмо, чтобы оно пришло до его приезда.

Входит леди Макбет. Мэгги еще нащупывала способы играть свою роль, но сомнений по поводу ее намерений не было. Леди Макбет намеренно посмотрела в лицо фактам и сделала выбор, отвергла правильное и яростно приняла зло. Теперь она приготовилась к исполнению чудовищной задачи: довести мужа до крайней точки, прекрасно зная, что в их предыдущих разговорах не было ничего существенного, хотя его болезненно живое воображение придало им реальность ночного кошмара.

Пьеса полетела дальше: дух праздника, фанфары, слуги, суетящиеся с блюдами и бутылками, и все это время личность Макбета разрушалась. Великий вождь клана варваров, которому следовало всех затмить, совершал зловещие ошибки. Он не явился поприветствовать короля, его не было на месте и сейчас. Его жене пришлось покинуть пир, найти его, сказать ему, что король его зовет, и все это для того, чтобы услышать, что он не пойдет дальше и какие у него есть на то банальные причины.

Нельзя терять времени. В качестве последней атаки она изложила мужу (и публике) план – быстро, четко и настойчиво. Он загорелся, сказал, что «решился» и осудил себя на проклятие.

Из-за кулис появился Сейтон с клеймором. Он проводил их со сцены.

Слуга погасил огни, оставив лишь факел на стене у двери в покои короля. Пауза, во время которой воцарились тайные звуки ночи. Сверчок и сова. Внезапный треск бревна. Призрачная фигура, едва видная в правильно настроенном свете, появилась на верхнем уровне, вошла в покои короля, подождала там пару мгновений, и снова ускользнула в тень. Леди Макбет.

Внутренняя дверь на нижнем уровне открылась, и вошли Банко и Флинс; последовала изящная ночная сцена.

У Брюса Баррабелла был чудесный голос, которым он умел пользоваться и делал это естественно. Это был природный дар, сочетание голосовых связок и резонаторов, которые будоражили кровь слушателей. Он поднял глаза вверх, и стало понятно, что над головой у него – ночное небо, где бережливо все свечи погасили. Он ощущал нервное истощение глухих ночных часов и вздрогнул, когда появился Макбет, за которым следовала высокая тень Сейтона.

Он говорит, что ему приснился сон о трех сестрах. Макбет отвечает, что не думает о них, и затем, вопреки каждому нерву в теле слушателя, он предлагает Банко продолжить разговор о сестрах в любое время, когда тот пожелает. Разговор? О чем? Он с отвратительной неумелостью продолжает свою речь и говорит, что Банко «честь получит», а тот сразу же отвечает, что если эту честь не придется добывать потерей чести, то он «будет с ним», и они прощаются.

Перегрин подумал: Хорошо. Это было хорошо. А когда Банко и Флинс удалились, он тихонько похлопал в ладоши – но не настолько тихо, чтобы Банко его не услышал.

Теперь Макбет был один. Восхождение к убийству началось. Все выше и выше по ступеням, вслед за клинком, который, как он знал, был галлюцинацией. Звонит колокол. «Дункан, не слушай погребальный звон»[16]16
  «Макбет», акт II, сцена 1.


[Закрыть].

Дугал не совсем уверенно произносил свои реплики. Он начал говорить без текста, но чем дальше – тем больше суфлеру приходилось ему подсказывать, и в конце концов он, не уловив его слов, крикнул «Что?!», вспылил и начал сначала, держа текст в руках.

– Я не готов, – крикнул он Перегрину.

– Ничего. Успокойся и читай.

– Я не готов.

– Ладно, Дугал. Прочти конец своего монолога и не выходи из себя. Произнеси финальную реплику, и закончим.

– «В рай или ад тебя проводит он»[17]17
  Там же.


[Закрыть], – отрывисто проговорил Дугал и протопал через выход в декорациях наверху лестницы.

На сцене появилась леди Макбет.

Мэгги идеально знала текст. Она разрумянилась от вина, была напряжена, готовая начать по малейшему сигналу, но с железной волей по отношению к себе и к Макбету. Когда прозвучала реплика, сигнализировавшая его появление, он снова вошел в роль. Его возвращение на сцену прошло так, как надеялся Перегрин.

– Я дело сделал. Шума не слыхала?

– Я слышала, сыч выл, трещал сверчок. Не говорили вы?

– Когда?

– Теперь.

– Когда спускался?

– Да.

– Послушай, кто там спит, в комнате соседней?

– Дональбайн.

– Вид жалкий – это.

– Как вздорна мысль, что это жалкий вид[18]18
  «Макбет», акт II, сцена 2.


[Закрыть].

Она смотрит на него. Он стоит, забрызганный кровью, и говорит о спящих слугах. Она видит кинжалы двух слуг в его руках и приходит в ужас. Он отказывается нести их обратно. Она забирает у него кинжалы и поднимается наверх.

Макбет один. Космические страхи пьесы накатывают словно волны прибоя. От прикосновения его рук многочисленные моря становятся кроваво-красными, их зеленые воды краснеют.

Леди Макбет возвращается.

Мэгги и Дугал вместе работали над этой сценой, и она начала приобретать форму. Герои были полной противоположностью друг другу: он – комок нервов, потерянный для всего, кроме кошмарной реальности убийства, в ужасе от того, что он сделал. Она – подчиняющаяся внутренней дисциплине, держащая себя в руках, логичная, осознающая страшную опасность его необузданного воображения. «Не надо думать. Мысль сведет с ума».

Она говорит, что вода очистит их от этого поступка, и уводит его, чтобы он вымылся.

– Остановимся здесь, – сказал Перегрин. – У меня много замечаний, но сцена вырисовывается хорошо. Пожалуйста, сядьте все.

Они были в зале, так как текущую постановку повезли на гастроли. Было включено лишь рабочее освещение, а накрытые чехлами кресла в пустом зрительном зале ждали, что польется туда со сцены.

Ассистент режиссера и его помощник поставили на сцене стулья для исполнителей главных ролей, остальные расселись на ступеньках. Перегрин положил свои заметки на стол суфлера, включил лампу и сел.

Он несколько минут просматривал записи, чтобы проверить, по порядку ли они разложены.

– Здесь ужасно душно, – вдруг сказала Мэгги. – Как будто нечем дышать. Кто-нибудь еще это чувствует?

– Погода изменилась, – сказал Дугал. – Стало гораздо теплее.

Блонди сказала:

– Надеюсь, не будет какой-нибудь ужасной грозы.

– А что такое?

– У меня от грозы разыгрываются нервы.

– И это говорит ведьма!

– Это же электричество. У меня все тело начинает покалывать. Ничего не могу с этим поделать.

Послышался нарастающий раскат грома: пугающий, близкий, вездесущий, он закончился резким отчетливым треском. Блонди пронзительно вскрикнула.

– Простите, – сказала она и заткнула пальцами уши. – Ничего не могу с собой поделать. Правда. Простите.

– Ничего, детка. Иди сюда, – сказала Мэгги. Она протянула руку. Блонди, отреагировав скорее на жест, чем на слова, подбежала к ней и присела рядом с ее стулом.

Рэнги сказал:

– Это правда, она ничего не может с этим поделать. На некоторых людей гроза действует именно так.

Перегрин поднял глаза от своих заметок.

– Что такое? – спросил он, и увидел Блонди. – А, понятно. Ничего, Блонди. Мы ведь не видим молнии отсюда, да и гроза скоро закончится. Приободрись, будь умницей.

– Да. Хорошо.

Она выпрямилась. Мэгги похлопала ее по плечу. Ее рука замерла и сжалась. Она посмотрела на других актеров, сделала недовольное лицо и коротко помахала им свободной рукой.

– Тебе холодно, Блонди? – спросила она.

– Вроде бы нет. Нет, я в порядке. Спасибо. А-а! – снова вскрикнула она.

Послышался новый раскат грома – на этот раз не так близко, и очень короткий.

– Гроза уходит, – сказала Мэгги.

Послышались еще несколько смутных глухих раскатов, и все стихло; а потом внезапно хлынул дождь.

– Увертюра и начало, пожалуйста, – процитировал Дугал и рассмеялся.

Примерно через час, к тому времени, как Перегрин покончил с замечаниями и они еще раз прошлись по тем местам пьесы, которые он забраковал, дождь прекратился – почти так же внезапно, как и начался. Когда актеры вышли из театра, вечер был тихим, ярко светили звезды, а воздух был чистым после дождя. Лондон сверкал. Среди актеров царило чувство радостного волнения, и когда Перегрин начал насвистывать первую строчку Бранденбургского концерта, они присоединились к нему с такой готовностью, что получился целый оркестр.

– Зайдем ко мне на часок, Мэгги, – сказал Дугал. – Слишком прекрасный вечер сегодня, чтобы расходиться по домам.

– Нет, спасибо, Дугал. Я устала и голодна, и я вызвала машину – вот и она. Доброй ночи.

Перегрин смотрел, как все расходятся – каждый в свою сторону. Продолжая насвистывать, он пошел вниз, к реке, и лишь тогда заметил, что маленький бесхозный сарай на берегу лежит в руинах.

Я и не знал, что его снесли, подумал он.

На следующее утро рабочий на экскаваторе указал на глубокую черную царапину на одном из камней.

– Видите? – весело сказал он Перегрину. – Это метка, оставленная пальцем Сатаны. Нечасто такое увидишь. В наши дни это редкость.

– Палец Сатаны?

– Верно, сэр. След молнии.

II

Саймон Мортен взял роль Макдуфа штурмом. Его мрачная красота, удалая и легкая насмешливость привратника при его первом появлении с Ленноксом, его притязание на наследственное право будить своего короля, то, как весело он взбежал по ступенькам и, насвистывая, вошел в окровавленные покои, пока Леннокс грелся у огня и уютно говорил о невоздержанности, проявленной той ночью, – все это дало ему легкую власть.

Макбет слушал, но не его.

Дверь открылась. Макдуф споткнулся на ступеньке, бессвязно бормоча, с посеревшим лицом; прежний Макдуф исчез, словно стертый рукой убийцы. Поднявшийся шум, тревожный звон колокола, замок, внезапно оживший от ужаса перед убийством. Двор заполнили разбуженные люди, наспех натянувшие на себя одежду, растрепанные и всклокоченные. Колокол звенел как безумный.

Сцена заканчивается бегством сыновей короля. После, в короткой финальной сцене, Макдуф, уже охваченный подозрениями, решает не ходить на коронацию Макбета, и удалиться вместо этого в свою ставку в Файфе. Именно здесь он примет роковое решение повернуть на юг, в Англию, где узнает об убийстве своей жены и детей. С этого момента он станет человеком с единственной целью: вернуться в Шотландию, найти Макбета и убить его.

Как только убивают Банко, Макдуф выдвигается, и конец теперь неизбежен.

Мортен теперь был влюблен в поединок, который они с Дугалом продолжали репетировать. Гастон предложил, чтобы они оба начали энергично тренироваться помимо самого поединка, и они приобрели опыт в обращении со своим оружием, которым теперь пользовались с внушающей тревогу ловкостью. Были изготовлены стальные копии мечей, и они начали пользоваться ими.

Однажды рано утром Перегрин пришел в театр, чтобы обсудить костюмы, и обнаружил их ожесточенно сражающимися. Летели голубые искры, мечи со свистом рассекали воздух. Актеры проворно перескакивали с места на место. Время от времени они что-то ворчали себе под нос. У обоих щиты были крепко пристегнуты ремнями к левому предплечью, а кисть оставалась свободной, чтобы пользоваться двуручным мечом. Перегрин с большой тревогой наблюдал за ними.

– Какие проворные, а? – сказал Гастон, появившись у него за спиной.

– Весьма, – нервно согласился Перегрин. – Я не видел их больше двух недель. Я… полагаю, они в безопасности? В общем и целом? В безопасности, – повторил он более резким и высоким голосом, когда Макдуф обрушил на Макбета удар сверху вниз, который тот едва отбил, с трудом увернувшись.

– В абсолютной, – уверил его Гастон. – Я готов поставить на это свою репутацию. А! Простите. Очень хорошо, джентльмены, на сегодня все. Благодарю вас. Не уходите, мистер Джей. Ваше замечание касательно безопасности кое о чем мне напомнило. Размеры и расположение помостов ведь не будут меняться? Они останутся в точности такими же и на время спектаклей?

– Да.

– Хорошо. Надеюсь, до десятых долей дюйма? Понимаете, работу ног мы репетировали с величайшей тщательностью. Это как танец. Позвольте, я вам покажу.

Он вынул детальный план сцены, разбитый на бесчисленные квадраты.

– Сцена размечена – полагаю, вы это заметили – точно таким же образом. К примеру, я прошу Макдуфа выполнить верхний удар справа налево, а Макбет должен отразить его и перепрыгнуть на нижний уровень. Я скажу, – тут он возвысил голос и пронзительно крикнул – «Мак-ди. Правая нога на 13б. Поднимите клейдеамор, повернитесь на 90 градусов. Взмах на 12. И раз. И два. И три. Тем временем…»

Он несколько секунд продолжал выкрикивать эти загадочные указания, а потом сказал своим обычным басом:

– Так что вы понимаете, мистер Джей, малейшая неточность в расположении квадратов вполне может привести к… ну, скажем, к рассечению пополам ступни противника. Нет. Я преувеличиваю. Точнее будет сказать – к раздроблению ступни. А мы ведь не хотим, чтобы это случилось?

– Разумеется, нет. Но, мой дорогой Гастон, пожалуйста, не поймите меня неправильно. Я считаю, что план весьма изобретателен, и результат… м-м… потрясающий, но не будет ли все это выглядеть столь же эффектно, если, к примеру…

Он не закончил предложение, увидев, как краснеет лицо Гастона.

– Вы собираетесь предложить использовать муляжи? – спросил Гастон и, прежде чем Перегрин успел ответить, продолжил:

– В таком случае я ухожу из этого театра. Навсегда. Заберу мечи и напишу в «Таймс», чтобы обратить внимание публики на то, какой нелепый фарс ей будут навязывать. Ну? Да или нет?

– Да. Нет. Не знаю, да или нет, но я умоляю вас не покидать нас, Гастон. Вы говорите мне, что это безопасно, и я полагаюсь на ваш авторитет. Я попрошу страховщиков заняться этим, – торопливо добавил он. – Надеюсь, вы не будете возражать?

Гастон важно и двусмысленно махнул рукой. Он поднялся на сцену и поднял мечи, которые актеры сунули в фетровые чехлы.

– Желаю вам доброго утра, – сказал он. И, словно спохватившись, добавил:

– Я возьму с собой клейдеаморы и верну их завтра.

– И вам доброго утра, Гастон, – с благодарностью ответил Перегрин.

III

Перегрину пришлось признаться (но только самому себе), что атмосфера в театре изменилась. Не то чтобы репетиции проходили плохо. В целом они проходили очень хорошо; не происходило ничего более серьезного, чем ожидаемые ссоры, вспыхивавшие между актерами. В этом отношении больше других выделялся Баррабелл, игравший роль Банко. Ему достаточно было лишь появиться на сцене, чтобы возник какой-нибудь спор. Но Перегрин по большей части был терпеливым и прозорливым режиссером и никогда не давал воли серьезным проявлениям гнева, не сочтя предварительно, что для них настало время и что они окажут благотворное влияние на актеров. Он не был знаком с Баррабеллом раньше, но довольно быстро заподозрил, что тот – смутьян, и этим утром его подозрения подтвердились. Баррабелл и Нина Гэйторн пришли вместе. Он сильно понизил голос, которым прекрасно владел, взял ее под руку, и на ее поблекшем добродушном лице появилось выражение, которое напомнило Перегрину выражение лица школьницы, которой рассказывают что-то сомнительное, но крайне интересное на некую запретную тему.

– Совершенно неожиданно, – доверительно сообщил ей Голос. – Меня там не было, конечно, но я случайно выглянул… – Дальше его слова невозможно было расслышать. – …сосредоточенно… крайне необычно…

– В самом деле?

– Блонди… дрожь…

– Нет!

– Честное слово.

В этот момент они прошли через арку в декорациях на сцене и увидели Перегрина. Воцарилось очень неловкое молчание.

– Доброе утро, – бодро сказал Перегрин.

– Доброе утро, Перри. Э-м-м… Доброе утро. М-м.

– Вы говорили о вчерашней грозе.

– А? Да. Да, о ней. Я говорил, что гроза выдалась сильная.

– В самом деле? Но вас же здесь не было.

– Нет. Я видел ее в окно. В Вестминстере – ну, в Пимлико.

– А я не видела, – сказала Нина. – Вообще-то нет.

– А вы заметили, что старый навес на берегу рухнул? – спросил Перегрин.

– А! – сказал Баррабелл обычным голосом. – Так вот что изменилось!

– В него попала молния.

– Надо же!

– В разгар грозы.

– Не в театр.

– Нет, – с жаром согласились оба. – Не в наш театр.

– Вы слышали о том, что произошло с Блонди?

Они что-то промычали в ответ.

– Она была здесь, – сказал Перегрин. – Как и я. У Блонди пунктик касательно молний и электричества в воздухе. У моей матери то же самое. Ей семьдесят лет, и она очень бойкая дама.

– Правда? – сказала Нина. – Как здорово.

– Она в отличной форме, но электричество во время грозы доставляет ей беспокойство.

– Понятно, – сказал Баррабелл.

– Это вполне распространенный случай. Как искрящаяся кошачья шерсть. Нина, дорогая, – сказал Перегрин, обхватив ее за плечи, – сегодня утром придут три мальчика – прослушиваться на роль ребенка Макдуфов. Будь ангелом, пройди с ними эту сцену, пожалуйста. Вот их фотографии, взгляни.

Он открыл номер театрального журнала на странице с детьми-актерами. Там были фотографии трех маленьких гениев. Двое были до нелепости разряжены, вид у них был невинный, но за ним вполне угадывалось скрытое самодовольство. Третий был одет в нормальную одежду и имел дерзкий вид.

– Вот в этом что-то есть, – сказала Нина. – Мне кажется, его я смогла бы обнять. Интересно, когда сделали это фото.

– Кто знает? Его зовут Уильям Смит, это привлекает. Двух других, как видишь, зовут Уэйн и Седрик.

– Маленькие чудовища.

– Может быть. Но никогда нельзя сказать наверняка.

– Придется проверить, – сказала Нина, вернув себе самообладание и твердо решив не связываться больше с Баррабеллом-Банко.

Пришла девушка из кабинета управляющего и сказала, что юные актеры прибыли – каждый в сопровождении родителя.

– Я приму их по одному в репетиционном зале. Нина, дорогая, ты пойдешь?

– Да, конечно.

Они ушли вместе.

Некоторое время Баррабелл оставался в одиночестве. Он предложил для этой постановки свои услуги обязательного представителя профсоюза актеров. Большинству актеров не особо нравится эта работа. Не очень-то приятно говорить коллеге-актеру о том, что он просрочил внесение членских взносов, или обжаловать воображаемые или реальные нарушения со стороны администрации, хотя «Дельфин», с его репутацией справедливого «семейного» театра вряд ли мог нарваться на подобные неприятности.

Баррабелл входил в маленькую организацию чрезвычайно левого толка под названием «Красное Братство». Кажется, никто толком не знал, чего эта организация добивается; известно было лишь, что она не желает ничего признанного и ничего из того, что приносит театру деньги. Дугал Макдугал был столь же крайне правым и хотел (по крайней мере, так считалось) привести на трон претендента-якобита и вернуть смертную казнь.

Баррабелл не афишировал свое мировоззрение. Перегрину кое-что было известно о его крайне левых взглядах, но поскольку сам он был безнадежно предан лишь театру, он не особо над этим задумывался.

Остальные участники труппы имели об этом примерно такое же неопределенное представление, поэтому, когда встал вопрос о назначении представителя от профсоюза и Баррабелл сказал, что уже выполнял эти функции раньше и готов заняться этим снова, они с радостью предоставили ему эту работу. Профсоюз актеров – аполитичная организация, включающая в себя людей самых разных взглядов.

Но если они были к нему равнодушны, то он относился к ним совершенно иначе. У него был список актеров труппы, и напротив многих фамилий стояли пометки. На репетициях, которые он посещал, он надеялся расширить список таких фамилий. Имя Дугала Макдугала было заключено в рамку. Баррабелл некоторое время смотрел на него, склонив голову набок, а потом поставил напротив вопросительный знак.

Прибыли остальные актеры, участвовавшие в утренней репетиции. Перегрин и Нина вернулись в сопровождении мальчика с энергичным лицом.

– Самый быстрый отбор на роль на моей памяти, – сказал Перегрин. – Познакомьтесь все, это Уильям Смит – юный Макдуф.

Мальчик улыбнулся очаровательной и восторженной улыбкой, полностью изменившей его лицо.

– Привет, Уильям, – сказал Дугал.

– Здравствуйте, сэр, – сказал Уильям. Ни одной неверной гласной и никакой натуги в голосе.

– Его мама вернется за ним через час, – сказал Перегрин. – Садись сюда, Уильям, и наблюдай за репетицией.

Мальчик сел рядом с Ниной.

– Сегодня утром мы начинаем кое-что новое, – сказал Перегрин. Сцена пира с призраком Банко. Я объясню то, что касается призрака. Банко будет в маске. В ужасной маске: с открытым ртом, из которого льется кровь. У тебя будет время переодеться, и у тебя будут дублеры. Стол будет очень убедительно выглядеть сбоку: пространство между резными ножками будет закрашено черным. Ты и твой дублер будете прятаться за ним. Твой стул стоит во главе стола.

Теперь костюмы Макбетов. У леди Макбет будут объемные рукава, пришитые по всей длине к платью. Когда она говорит: «Гостеприимство украшает стол, а то он пресен»[19]19
  «Макбет», акт III, сцена 4.


[Закрыть], она протягивает руки вперед. Она стоит перед стулом и закрывает его собой. Макбет подходит к ней и на словах «Милый мой указчик!» берет ее руки в свои и целует их. На какой-то момент они вдвоем полностью маскируют стул. Банко выскальзывает из-под стола и садится на стул. Важнее всего скорость, с которой ты это проделаешь. Банко сидит на стуле спиной к Макбету, склонив голову. Макбеты отходят вправо. Когда Макбет говорит: «Где?», Банко поворачивается. Узнавание. Кульминация. Он выглядит страшно: окровавленные волосы, перерезанное горло, пронзенная грудь, залитая кровью. После слов «Пируйте без него» лорды повинуются леди Макбет, но с некоторым стеснением. Они едят и тихо беседуют. Макбет отшатывается назад и вправо. Она идет за ним.

При словах Макбета «При чем тут я?» Банко откидывает голову и резко опускает ее вниз. Он встает и уходит влево. Это потребует большой работы. Вы все не видите его. Повторяю, вы не можете его видеть. Он почти касается вас, но для вас его не существует. Вы наблюдаете за Макбетом. Всем понятно? Остановите меня, если я объясняю слишком быстро.

– Минутку, – сказал Банко.

Ну, началось, подумал Перегрин.

– Да, Брюс? – сказал он.

– Сколько места будет под этим макетом стола?

– Надеюсь, что достаточно.

– А как я буду видеть?

Перегрин удержался от того, чтобы ответить: «Глазами», и объяснил:

– Маска очень хорошо продумана. Она крепится к шлему. Отверстия для глаз в ней большие. Твои глаза будут в гриме. Гастон сделал нам отличный рисунок. С твоего лица снимут слепок.

– О боже.

– Окровавленная и порванная в нескольких местах накидка будет крепко держаться на шее.

– Мне нужно будет все это увидеть, Перри. Мне нужно будет порепетировать во всем этом.

– Так и будет. Репетировать придется очень долго.

– Большое спасибо, – вкрадчиво сказал прекрасный голос.

– Есть еще вопросы? Нет? Что ж, тогда давайте попробуем.

Они попробовали – сначала медленно, потом быстрее, много-много раз.

– Думаю, все получится, – наконец сказал Перегрин, обращаясь к сидевшей с ним рядом Нине.

– О да, Перри. Да, да.

– Переходим к следующему появлению призрака. Дугал, ты произносишь свой безумный, путаный и обличающий тебя монолог. Потом ты берешь себя в руки и предлагаешь выпить за здоровье. Ты стоишь перед стулом, закрыв его собой, и держишь кубок в левой руке. Росс наполняет кубок. Дублер наготове под столом. Он там? Да, Тоби. Ты подбираешься к краю стола. Оттуда ты увидишь, когда рука Макбета с кубком окажется на месте, и ты незаметно садишься на стул. Макбет предлагает тост. Он отходит, глядя в зрительный зал. Он делает то, чего мы все страшимся: называет имя Банко. Лорды пьют. Он поворачивается и снова видит призрака. На словах «Прочь, чучело!» призрак встает. Он подходит к ступеням, пройдя между Ментитом и Гастоном и мимо охранников, и поднимается в покои, где произошло убийство. Все смотрят на Макбета, который продолжает бредить. Теперь мы пройдем эту сцену дюйм за дюймом.

Они принялись за дело, отмечая свои действия в сценарии, проработали всю сцену, делая пометки в своих ролях, прошли все движения, собрали воедино все детали.

– Если и существует сцена, которую может полностью уничтожить актер на эпизодической роли, то это именно она. Можно сколько угодно говорить о том, что вы должны совершенно игнорировать призрак, который для вас не существует; однако для этого требуется чертовски серьезное актерское умение. Нам нужно заставить публику принять реальность призрака и испугаться ее. Самый умный из вас, Леннокс, говорит: «Королю поправиться желаем». Когда мы в следующий раз видим Леннокса, он говорит о своих подозрениях Россу. Актер почти незаметно дает нам это понять. Возможно, это будет крошечная пауза перед пожеланием доброй ночи. Теперь вы знаете, кто как двигается. Давайте пройдем все это еще раз для верности, а потом вы уйдете и шаг за шагом продумаете всю сцену, а потом точно определитесь с тем, что именно вы чувствуете и делаете в каждый ее момент.

Когда они ушли, Перегрин занялся сценой с Макбетом и убийцами. Затем сценой с убийством Банко.

– Слушайте! – сказал Перегрин. – Просто прислушайтесь к дару, который предлагает вам эта золотая рука. Последний отблеск заката, приближающееся несчастье.

 
«На западе едва мерцает свет,
И путник запоздалый шпорит лошадь.
Чтоб до дому добраться. Близок тот.
Кого мы стережем».[20]20
  «Макбет», акт III, сцена 3.


[Закрыть]
 

А теперь мы слышим стук копыт. Он становится все громче. Потом он смолкает. Пауза. Потом лошади скачут прочь. Появляется Банко с фонарем. Мне нужен очень глубокий голос для этих слов. Прости, – обратился он к Первому убийце, – я отдам их Гастону. Тут вопрос голоса, а не таланта, дорогой мой. Поверь, лишь вопрос голоса.

– Да. Хорошо, – ответил потрясенный убийца.

Они прочли текст сцены.

– Именно то, что мне нужно. Вы увидите, что Сейтон присутствует в обеих этих сценах и с этого момента никогда не отдаляется от Макбета и его дел. Нам очень повезло, что мистер Сирс взялся за эту роль. Он меченосец. Он довлеет над пьесой, как и его громадный меч.

– Это символ грядущей смерти, – раскатистым басом объяснил Гастон. – Его тень становится все более угрожающей по мере того, как пьеса неумолимо приближается к концу. Это напоминает мне…

– Именно так, – перебил его Перегрин. – Пьеса становится все более мрачной. Облегчение наступает в английской сцене. А теперь, – торопливо продолжил он, в то время как Гастон тоже продолжал вещать. Какое-то время они говорили одновременно, а потом Гастон достиг какой-то невидимой кульминации в своей речи, внезапно умолк, пожелал им доброго утра и покинул театр.

Перегрин развел руками.

– Невероятно, с чем мне приходится мириться, – сказал он. – Он актер. Он официальный член актерского профсоюза. Он произнес эту небольшую речь так, что по спине у меня побежали мурашки, и он заставил сэра Дугала и Саймона Мортена биться друг с другом с таким пылом, что меня прошибает пот от этого зрелища. Полагаю, мне придется мириться и с другими проявлениями его эксцентричности.

– Может, у него не все в порядке с головой? – спросила Мэгги.

– Возможно.

– Я не стал бы с этим мириться, – сказал Брюс Баррабелл. – Верните его.

– И что я скажу, когда он придет? Он идеально подходит на эту роль. Идеально.

Нина сказала:

– Может, спокойно поговорить с ним один на один? Попросить его не делать этого?

– Не делать чего?

– Не продолжать говорить, когда говорите вы, – с сомнением сказала она.

– Он делал это только в первый день и сегодня. На этот раз я не стану обращать на это внимания.