Текст книги "Свет гаснет"

– О! Доброе утро… э-м-м… Рэйни, – высокомерно сказал он.

– Внимание, все. Мы займемся сценами с ведьмами. Я попросил прийти осветителя и мастера сценических эффектов. Мне нужно, чтобы они сидели рядом со мной, делали записи и после репетиции составили для себя планы. Послание, которое я планирую донести до зрителя, во многом зависит от сценических эффектов, и я надеюсь, что вместе мы состряпаем что-нибудь такое, от чего зрители покроются мурашками.

Он подождал, пока ведьмы займут свои места на сцене, а остальные рассядутся в зале.

– Никакой увертюры в привычном смысле слова, – сказал он. – Свет в зале гаснет, слышен приглушенный барабанный бой. Бум, бум, бум – как биение сердца. Занавес поднимается, вспышка молнии. Мы мельком видим ведьм. Сухой лед.

Рэнги на перекладине виселицы тянется к голове трупа. Венди согнулась пополам, а Блонди, стоя у нее на спине, хватается за ноги висельника. Они копошатся так пять секунд. Свет гаснет. Раскат грома. Свет снова постепенно загорается, он тусклый и направлен на ведьм, которые теперь стоят на земле. Диалог.

– «Когда сойдемся мы втроем…»[31]31
  «Макбет», акт I, сцена 1.


[Закрыть]

Блонди говорила высоким дискантом, голос Венди был резким и прерывистым, а голос Рэнги – полнозвучным и дрожащим.

– «Там встретим мы…» – Пауза. Тишина. Потом все вместе они шепчут:

– «…Макбета».

– Вспышка молнии, – сказал Перегрин. – И два кошачьих вопля. Сухой лед, много.

– «Полетим в нечистой мгле».

– Свет полностью гаснет! Поймай их в воздухе, в прыжке. Эффект длится одно мгновение. Свет остается выключенным, пока не сменят декорации. Ведьмы! Кто-нибудь, попросите их подойти поближе.

– Мы слышали, – сказал голос Рэнги. – Идем.

Он и две девушки вышли из-за платформы.

– Нужно будет придумать, как быстро выйти из-за платформы, пока свет на сцене выключен. Чарли там?

– Да, – сказал помощник оформителя, выходя на сцену.

– Понятно, что нужно сделать?

– Понятно.

– Хорошо. Есть вопросы? Рэнги, как матрасы? Все хорошо?

– У меня да. А вы как?

– На этот раз удачно, – сказала Венди. – Но лодыжку растянуть можно.

– Падайте мягко, распластайтесь и уползайте, – сказал Перегрин.

– Да.

– Погодите минутку.

Он воспользовался временной лесенкой, поднялся на сцену и взбежал на платформу.

– Вот так, – сказал он и высоко подпрыгнул. Он исчез из виду, раздался мягкий стук.

– Надо будет чем-то это замаскировать, – сказал мастер сценических эффектов. – Может, снова приглушенный бой барабана?

Полная тишина. Венди перегнулась через край платформы. Перри лежал на спине и смотрел на нее.

– Все в порядке? – спросила она.

– Идеально, – сказал он странным голосом. – Я сейчас вернусь. Следующий эпизод. Освободите сцену.

Они ушли со сцены. Перегрин осторожно ощупал правый бок под ребрами и над бедром. Перелома не было, но бок чертовски болел. Он встал на четвереньки на покрытом брезентом матрасе и теперь увидел, что произошло. Под брезентом отчетливо вырисовывалась крестообразная выпуклая фигура: рукоять, переходящая в лезвие. Он ощупал ее: никаких сомнений, это был клеймор – деревянный меч, от которого они отказались, начав пользоваться стальными копиями оригинала.

Он поднялся на ноги и, держась за болезненный ушиб на боку, проковылял на пустую сцену.

– Чарли?

– Здесь, сэр.

– Чарли, иди сюда. Под брезентом лежит муляж меча. Никому ничего не говори об этом. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что он там. Отметь мелом место, где он лежит, достань его оттуда и поправь брезент. Понял?

– Понял.

– Если они узнают, что он там, они начнут болтать всякие глупости.

– С вами все в порядке, сэр?

– В полном, – сказал Перегрин. – Просто ударился.

Он выпрямился и с трудом сделал вдох.

– Ладно, – сказал он, вышел на сцену и спустился в зал к своему столу.

– Сцена третья, – скомандовал он и рухнул в кресло.

– Сцена третья, – повторил ассистент помрежа. – Ведьмы. Макбет. Банко.

III

Третью сцену они отрепетировали довольно тщательно. Ведьмы выходили с разных сторон и встречались на сцене. Рэнги произносил свои слова об уплывшем в Алеппо моряке и умудрялся при этом изобразить злобу и голосом, и лицом, поощряемый стонами удовольствия, который издавали его сестры. Появились Макбет и Банко. Проблема. Положение Банко. Он считал, что должен стоять повыше. Он не видел лица Макбета. Он говорил и говорил об этом своим прекрасным голосом. Перегрин, испытывая боль и довольно сильную тошноту, едва сдержался, чтобы не вспылить.

– Дамы исчезнут, как делали это раньше. Они становятся по местам на словах «Банко и Макбет, привет!»[32]32
  «Макбет», акт I, сцена 3.


[Закрыть].

– Можно, я перебью? – нежным голосом спросил Банко.

– Нет, – сказал Перегрин, преодолевая приступ сильнейшей боли. – Нельзя. Позже, старина. Продолжаем.

Сцена продолжилась с Банко, который был в замешательстве, говорил серебряным голосом и зловеще хорошо себя вел.

Макбет произнес половину своего монолога.

– «Страх явный – ничто пред ужасом воображенья», – сказал он, – и если джентльмен с таким очаровательным смехом наконец заткнется, «мысль, где убийство лишь одно мечтанье», возможно, лишь мыслью и останется.

От Банко его отделяла ширина и глубина сцены; Банко был тактично занят беседой с другими вельможами как можно дальше от произносящего монолог Макбета и только что весело рассмеялся и хлопнул ошеломленного Росса по плечу.

– Перестань смеяться, Брюс. Это отвлекает. Тише! Продолжаем.

Сцена окончилась задуманными автором словами и плохо скрываемым весельем Росса и Ангуса.

Дугал прошел в зал, чтобы извиниться перед Перегрином. Банко напустил на себя невинный вид.

– Сцена с котлом, – скомандовал Перегрин.

Позже он не мог понять, как сумел дотянуть до конца репетиции. К счастью, актеры хорошо знали, что делать, так что ему лишь нужно было объяснить осветителю и мастеру эффектов, чего именно он от них ждет.

Котел должен был стоять в проходе под лестницей к тому, что было комнатой Дункана. Дверь, незаметная в закрытом состоянии, должна была закрыться во время исчезновения котла и ведьм посреди шума, погасшего света, стука копыт и большого количества тумана из сухого льда. Потом загорался полный свет, и Леннокс стучал мечом в дверь.

– Вы посмотрели на это с нашей стороны, – сказал Перегрин мастеру эффектов. – Можете интерпретировать все на свой лад. Идите домой, подумайте. А потом придете и скажете, что придумали, хорошо?

– Хорошо, – сказал осветитель. – Слушайте, а этот парень хорош, а?

– Да, правда, – сказал Перегрин. – Извините, мне нужно переговорить с Чарли. Спасибо вам большое. Прощаемся до тех пор, пока снова не сойдемся мы втроем. Чем скорее, тем лучше.

– Да, именно так.

Раздался хор прощающихся голосов.

Мужчины ушли. Перегрин вытер пот со лба. Надо мне выбираться отсюда, подумал он. Интересно, смогу ли я вести машину.

Еще не было и половины пятого. Банко не было видно, машин на улице не стало больше. Его машина стояла во дворе. К черту все, подумал Перегрин. Он сказал ассистенту режиссера:

– Я хочу уйти, Чарли. Ты убрал меч?

– Да. Вы в порядке?

– Просто синяк. Переломов нет. Запрешь двери?

– Конечно!

Он вышел с Перегрином из театра, открыл дверь его машины и смотрел, как тот садится за руль.

– Все нормально? Вести сможете?

– Да.

– Завтра суббота, отлежитесь.

– Вот такая история, Чарли. Спасибо тебе. Не говори об этом, пожалуйста. Это все их дурацкие суеверия.

– Не буду, – сказал Чарли. – Вы точно в порядке?

Он был в порядке – ну, или почти, когда устроился за рулем. Чарли смотрел, как он выезжает из двора. Вдоль по набережной Виктории, через мост, направо и еще раз направо. Добравшись до дома, он был готов посигналить у дверей.

К его удивлению, из дома вышла Эмили и сбежала по ступенькам к машине.

– Я думала, ты никогда не приедешь! – воскликнула она. – Милый, что случилось?

– Помоги-ка мне. Я ушибся. Ничего серьезного.

– Хорошо. Давай, вот так. С какой стороны?

– С другой. Ну вот.

Уцепившись за нее, он выбрался из-за руля и теперь стоял, держась за машину. Она закрыла и заперла дверцу.

– Принести трость, или ты обопрешься на меня?

– Обопрусь на тебя, родная, если ты не против.

– Тогда пошли.

Они с трудом поднялись по ступенькам. Эмми захихикала.

– Если миссис Слей из соседнего дома нас увидит, она решит, что мы набрались.

– Тебе вовсе не обязательно мне помогать. Теперь, когда я распрямился, я чувствую себя нормально. Ноги у меня в полном порядке, так что отпусти.

– Ты уверен?

– Конечно, – сказал он. Он выпрямился и коротко взвыл. – Я в абсолютном порядке, – сказал он, довольно быстро поднялся по ступенькам, вошел в дом и рухнул в кресло. Эмили подошла к телефону.

– Что ты делаешь, Эм?

– Звоню врачу.

– Не думаю, что…

– А я думаю, – сказала Эмили. Она коротко сообщила врачу о произошедшем. – Как это случилось? – оторвавшись от телефона, спросила она.

– Я упал на меч. На деревянную рукоять.

Она повторила это в телефон и повесила трубку.

– Он заглянет к нам по пути домой, – сказала она.

– Я бы выпил.

– Тебе это не повредит?

– Конечно, нет.

Она принесла ему стакан.

– Не уверена, что тебе стоит пить, – сказала она.

– А я уверен, – сказал Перегрин и проглотил содержимое бокала. – Так-то лучше, – сказал он. – А почему ты выбежала из дома?

– Хотела кое-что тебе показать, но не уверена, что ты в подходящем состоянии, чтобы это увидеть.

– Плохие новости?

– Не совсем.

– Тогда показывай.

– Вот, взгляни на это.

Она взяла со стола конверт и вынула оттуда вырезку из воскресного таблоида, специализирующегося на особенно горячих сенсациях. Это была фотография женщины с маленьким мальчиком. Они шли по улице, и их явно застали врасплох. Она выглядела очень бледной и потрясенной, мальчик был напуган. «Миссис Джеффри Харкорт-Смит и Уильям, – гласила подпись. – После вынесения приговора».

– Вырезка трехлетней давности, – сказала Эмили. – Пришла по почте сегодня утром. Это было убийство. Обезглавливание. Последнее из шести, кажется. Мужа признали виновным, но невменяемым, и он получил пожизненное заключение.

Перегрин с минуту смотрел на вырезку, а потом протянул ее обратно жене.

– Сожжем? – спросил он.

– С радостью.

Она зажгла спичку, а он держал вырезку над пепельницей. Она почернела и рассыпалась.

– Это тоже? – спросила Эмили, подняв конверт, адрес на котором был написан заглавными буквами.

– Да. Нет. Нет, его не надо. Пока нет, – сказал Перегрин. – Положи его ко мне на стол.

Эмили так и сделала.

– Ты уверен, что это Уильям?

– На три года младше. Абсолютно уверен. И его мать. Черт.

– Перри, ты никогда этого не видел. Выбрось это из головы.

– Не могу. Но это не имеет значения. Отец был чудовищем с шизофренией. Пожизненное заключение в Бродморе[33]33
  Строго охраняемая психиатрическая больница в Беркшире, Англия.


[Закрыть]. Его называли Хэмпстедским Головорезом.

– Ты не думаешь, что… кто-то из театра послал тебе это?

– Нет!

Эмили молчала.

– У них нет на это причин. Никаких.

После паузы он сказал:

– Наверное, это что-то вроде предупреждения.

– Ты не рассказал мне, как вышло, что ты упал на клеймор.

– Я показывал девочкам и Рэнги, как мягко падать. Они не знают, что случилось. У каждого из них свое определенное место для прыжка. Меч лежал посередине между ними.

– Он был там, когда они упали? Под брезентом?

– Наверняка.

– А разве они бы его не увидели? Его очертания под брезентом?

– Нет. Я не увидел. Там внизу очень темно.

Они немного помолчали. В это молчание просочились звуки Лондона. С реки донесся одинокий гудок какого-то судна.

– Никто не знал, что ты собираешься прыгать? – рискнула спросить Эмили.

– Конечно нет. Я ведь и сам не знал.

– Значит, то, что именно ты ударился при падении, оказалось чистым невезением.

– Должно быть, так.

– Ну, спасибо и на том.

– Да.

– Где он был? Прежде, чем его спрятали?

– Не знаю. Погоди-ка, знаю. Два деревянных меча висели на гвоздях на задней стене. Они выглядели гораздо хуже от износа, хоть на лезвиях и были защитные чехлы из ткани. Один был расколот вдоль. Поскольку делал их Гастон, изготовлены они были очень тщательно, с правильным весом, балансом и рукоятями, но на самом деле это ведь всего лишь временный реквизит. Он годится только на то, чтобы играть в солдатики.

Он замолчал, а потом торопливо добавил:

– Я не буду вдаваться в подробности про меч в разговоре с врачом. Просто скажу, что его бросили там валяться, и никто его не убрал.

– Да, хорошо. В общем и целом это правда.

– А что касается Уильяма, то, не считая осторожности в разговорах, мы забудем обо всей этой истории.

– С учетом того, какую пьесу ты ставишь… – начала Эмили и замолчала.

– Все нормально. Мальчик крикнул «Он понес заслуженное наказание», как сделал бы любой маленький мальчик на его месте. Я имею в виду, на репетиции.

– Сколько лет ему было, когда это случилось?

– Шесть.

– Сейчас ему десять?

– Да, но выглядит он гораздо младше. Он хороший мальчишка.

– Да. Бок сильно болит?

– Шевелиться неприятно. Может быть, сказать актерам, что у меня какой-нибудь хронический недуг, приступы которого случаются внезапно? Результат чего-нибудь, что случилось задолго до «Макбета».

– Дивертикулит?

– Почему именно дивертикулит?

– Не знаю, – сказала Эмили, – но мне кажется, именно им болеют американские мужья. Их жены говорят таинственным голосом: «Боже! У него дивертикулит», и люди кивают с серьезным видом.

– Думаю, безопаснее будет сказать, что у меня раздраженный желчный пузырь. Где он вообще находится?

– Можем спросить у врача.

– Да, верно.

– Осмотреть тебя?

– Нет, лучше оставим бок в покое.

– Странные слова, – сказала Эмили. – Ведь бок болит, значит, в покое он никак быть не может. Тогда пойду приготовлю ужин. Будет луковый суп и омлет. Как тебе?

Эмили разожгла камин, дала Перегрину книгу и отправилась в кухню. Луковый суп был готов, его оставалось только разогреть. Она нарезала на мелкие кусочки хлеб и подогрела в сковороде сливочное масло, открыла бутылку бургундского и оставила ее подышать.

– Эмили! – позвал Перегрин.

Она поспешила к нему в кабинет.

– Что случилось?

– Со мной – ничего. Я тут подумал. Нина. Ее не удовлетворит объяснение про хронические камни в желчном пузыре или что-то подобное. Она подумает, что обострение моей хронической болезни – это еще один дурной знак.

Они ужинали, поставив еду на подносы. Потом Эмили убрала их, и они сели у камина, каждый со скромным бокалом бургундского.

Перегрин сказал:

– Меч и фотография. Они связаны между собой?

– Почему они должны быть связаны.

– Не знаю.

Пришел врач. Он тщательно осмотрел бок и сказал, что переломов нет, но ушиб очень сильный. Он заставил Перегрина выполнить несколько болезненных движений.

– Жить будете, – шутливо сказал он. – Оставлю вам кое-что для улучшения сна.

– Хорошо.

– Не скачите больше по сцене, показывая актерам, что делать.

– Я даже на месте подпрыгнуть не могу.

– Вот и прекрасно. Я загляну снова завтра вечером.

Эмили проводила врача до двери.

– Он явится в театр в понедельник, чего бы это ему ни стоило, – сказала она. – Он не хочет, чтобы актеры знали, что он упал на меч. Какую болезнь можно придумать? Что-нибудь хроническое.

– Даже не знаю. Желудочные колики? Вряд ли. – Он задумался. – Дивертикулит? – предложил он. – Почему же вы смеетесь?

– Потому что это слово из анекдота.

Эмили напустила на себя мрачный вид, подняла брови и замогильным голосом со значением сказала: «Дивертикулит».

– Не понимаю, о чем вы таком говорите, – сказал врач. – Это как-то связано с суевериями?

– Вы очень догадливы. Да, связано. В некотором роде.

– Спокойной ночи, дорогая, – сказал врач и ушел.

IV

В первые четыре дня следующей недели репетиции шли хорошо. Они разобрали всю пьесу, и теперь Перегрин принялся шлифовать отдельные куски, углубляться в некоторые эпизоды и делать открытия. Его ушиб болел уже не так сильно. Он решительно сообщил о «замучившем его животе», сделав это коротко, туманно и надменно; насколько он мог судить, актеры не обратили на это особого внимания – возможно, были слишком заняты подготовкой к спектаклю.

Макбет делал большие успехи. Он очень вырос. Его кошмарное падение в ужас и слепое, глупое убийство было именно тем, что Перегрин от него хотел. Мэгги после работы над их сценами как-то сказала ему:

– Дугал, ты играешь словно одержимый дьяволом. Я не знала, что в тебе это есть.

Он ненадолго задумался, а потом сказал:

– Честно говоря, я и сам не знал. – И рассмеялся. – Не везет в любви – повезет на войне, – сказал он. – Как-то так, да, Мэгги?

– Как-то так, – легко согласилась она.

– Скажите, – сказал он, повернувшись к Перегрину, – а Призрак Марли[34]34
  Персонаж «Рождественской истории» Ч. Диккенса.


[Закрыть] непременно должен меня преследовать? Что он должен собой символизировать?

– Призрак Марли?

– Ну, или кто он там. Сейтон. Гастон Сирс. Кем он должен быть, этот старый дурак?

– Судьбой.

– Да брось. Это уж слишком.

– Честно говоря, я так не думаю. Я считаю, что его присутствие обоснованно. Он ведь не вторгается в твое пространство, Дугал. Он просто… присутствует.

Сэр Дугал сказал:

– Именно об этом я и говорю. – Он выпрямился, держа перед собой поднятый меч. – У него так урчит в животе, что оглохнуть можно. Рр-ррр. Бульк-бульк. Гр-ррр. Человек-оркестр. Своих собственных слов не слышишь.

– Чушь, – сказала Перегрин и рассмеялся.

Мэгги засмеялась вместе с ним.

– Какой ты злой, – сказала она Дугалу.

– Ты ведь слышала его, Мэгги. В сцене пира. Он стоял у твоего трона, и в животе у него бурчало. Ты ведь знаешь, что он немного фальшивит в верхнем регистре, Перри? – Дугал постучал себя по голове.

– Ты просто повторяешь театральные сплетни. Прекрати.

– Мне Баррабелл сказал.

– А ему кто сказал? И как же ваш поединок? – Перегрин взмахнул рукой, и его заметки разлетелись по полу. – Черт, – сказал он. – Ведь в поединке нет ничего странного, так?

– Он был бы ничуть не хуже, если бы мы притворялись, – пробурчал Дугал.

– Нет, он был бы хуже, и тебе это известно.

– Ну ладно. Но в животе у него бурчит. Признай это.

– Никогда не слышал.

– Пойдем, Мэгги, я напрасно теряю время с этим парнем, – весело сказал Дугал.

Перегрин услышал, как за ними закрылась служебная дверь. Он принялся мучительно собирать страницы с пола, и тут услышал, как кто-то вышел на сцену и прошел по ней. Он попытался встать, но ушибленный бок помешал ему сделать это быстро. К тому времени, как он с трудом поднялся, дверь открылась и закрылась, и он так и не увидел, кто только что пересек сцену и вышел из театра.

Чарли снова повесил деревянный клеймор на заднюю стену рядом со вторым мечом. Перегрин привел в порядок свои записи, с трудом поднялся на сцену и пробрался между декорациями и ширмами, которые временно заменяли собой задник. На сцене горел лишь рабочий свет, так что на этой ничейной территории было достаточно темно, чтобы идти осторожно. Он испугался, увидев перед собой фигуру маленького мальчика, стоявшую к нему спиной. Мальчик смотрел на клеймор.

– Уильям! – окликнул его Перегрин.

Уильям обернулся. Лицо у него было очень бледное, но он громко ответил:

– Здравствуйте, сэр.

– Что ты здесь делаешь? Тебя ведь не приглашали на репетицию.

– Я хотел встретиться с вами, сэр.

– Правда? Что ж, вот он я.

– Вы ушиблись о деревянный клеймор, – произнес высокий дискант.

– С чего ты так решил?

– Я там был. За сценой. Когда вы прыгнули, я вас видел.

– Нечего тебе там было делать, Уильям. Ты должен приходить только тогда, когда тебя вызывают, и сидеть в зале, когда не работаешь. Что ты делал за сценой?

– Смотрел на свой клеймор. Мистер Сирс сказал, что я могу взять один из них, когда постановка откроется. Я хотел выбрать тот, что меньше помят.

– Понятно. Иди сюда, чтобы я мог как следует тебя видеть.

Уильям сразу подошел к нему. Он выпрямился по стойке смирно и сжал руки.

– Продолжай, – сказал Перегрин.

– Я снял его со стены. Было очень темно, и я понес его туда, где было светлее. Там тоже было не очень светло, но я его рассмотрел. Не успел я его отнести обратно и повесить на место, как пришли ведьмы и начали репетировать. Внизу, на главной сцене. Я спрятал его под брезентом. Я очень старался положить его там, где на него никто не упадет – так я думал. И сам тоже спрятался. Я видел, как вы упали. И слышал, как вы сказали, что с вами все в порядке.

– Правда?

– Да.

После довольно долгой паузы Уильям продолжил:

– Я знал, что на самом деле вы не в порядке, потому что услышал, как вы выругались. Но вы встали. Поэтому я тихонько ушел и подождал, пока тут не остался только Чарли. Он начал свистеть, и я сбежал.

– И зачем же ты хотел увидеть меня сегодня?

– Чтобы вам рассказать.

– Что-нибудь еще случилось?

– В каком-то смысле.

– Выкладывай.

– Мисс Гэйторн. Она все время говорит о проклятии.

– О проклятии?

– Которое лежит на пьесе. Теперь она все время твердит о всяких происшествиях. Она считает, что меч под брезентом – одна из тех плохих вещей, которые происходят с «Макбетом», то есть, – поправился он, – с пьесой про шотландцев. Она говорит, что тут нужно побрызгать святой водой и что-то сказать. Не знаю. Как по мне, все это чепуха, но она все время про это говорит. А клеймор – это же все я сделал, так ведь? Все остальное тут ни при чем.

– Совершенно ни при чем.

– В общем, мне очень жаль, что вам досталось, сэр. Правда.

– И правильно жаль. Но мне уже гораздо лучше. Послушай, Уильям, а ты с кем-нибудь еще говорил об этом?

– Нет, сэр.

– Слово джентльмена? – спросил Перегрин и подумал, не слишком ли комично и снобистски это звучит.

– Нет, не говорил, ни единого словечка.

– Вот и не говори. Кроме как со мной, если захочешь. Если они узнают, что бок у меня болит из-за клеймора, они начнут выдумывать всякую суеверную чушь про пьесу, эти слухи расползутся по театру, и это повредит постановке. Ни слова никому! Ладно? Но я, возможно, кое-что им скажу. Пока не уверен.

– Ладно.

– Ты получишь свой клеймор, но чтобы никаких глупостей с ним.

Уильям озадаченно посмотрел на него.

– Не размахивай им где попало. Только для церемониального использования. Понятно?

– Еще как понятно, сэр.

– Договорились?

– Наверное, – пробормотал Уильям.

Перегрин напомнил себе, что Уильям уж точно не сможет поднять оружие выше пояса, и решил не настаивать. Они пожали друг другу руки и без четверти шесть заглянули в «Малый Дельфин», где Уильям съел невероятное количество сдобных лепешек и выпил лимонада. Кажется, он снова обрел самообладание.

Перегрин отвез его домой – в крошечный домик на опрятной улочке в Ламбете. Шторы на окне еще не были опущены, но свет в комнате уже горел, и его взору предстала приятная картина: набитый книгами шкаф и удобное кресло. Миссис Смит подошла к окну и выглянула на улицу, прежде чем задернуть шторы.

Уильям пригласил его зайти.

– Я отведу тебя, но сам заходить не буду, спасибо. Меня ждут дома. Вообще-то, я уже опаздываю.

После короткого стука в дверь появилась мать Уильяма – очень худая женщина в хорошем, но не новом пиджаке и юбке и с резкой манерой речи.

– У меня встреча в этом районе города, так что я решил довезти Уильяма до дома, – сказал Перегрин. – Ему ведь девять лет?

– Да, недавно исполнилось.

– В таком случае, боюсь, нам придется найти еще одного мальчика, чтобы они могли сменять друг друга через день. Это будет нелегко, но таковы правила. Я постараюсь это устроить. У вас нет кого-нибудь на примете?

– Боюсь, что нет. Наверное, в его школе вам кого-нибудь порекомендуют.

– Да, наверное. У меня есть адрес. Придется прибегнуть к обычным источникам, – сказал Перегрин. Он приподнял шляпу. – До свидания, миссис Смит. У мальчика отлично все получается.

– Я рада. До свидания.

– Пока, Уильям.

– До свидания, сэр.

Перегрин ехал домой в некотором замешательстве. Он, конечно, был рад, что тайна спрятанного меча разъяснилась, но не был уверен, стоило ли рассказывать об этом актерам. В конце концов он решил прилюдно сказать что-нибудь Гастону про то, что он пообещал отдать Уильяму деревянный меч, и про то, что Уильям его спрятал. Но по словам Уильяма Нина Гэйторн знала о мече. Как, черт побери, эта старая калоша узнала? Чарли? Может быть, это он проболтался? Или скорее Банко. Он был там. Он мог все видеть. И почти удовлетворившись тем, что так оно и есть, он приехал домой.

Эмили выслушала историю про Уильяма.

– Думаешь, он сдержит слово? – спросила она.

– Да. Я вполне убежден, что сдержит.

– А какой у них дом? А его мать?

– Все нормально. Я не входил. Дом крошечный. Мебель у них своя. Она худа как щепка и определенно культурная женщина. Не помню, всплывала ли на суде информация о ее материальном положении, но я думаю, после выплаты судебных издержек у нее осталось достаточно средств, чтобы купить или снять дом, и обставить его тем, что осталось у них после распродажи имущества. Он был обеспеченным биржевым маклером. И совершенно спятившим.

– А Уильям ходит в школу актерского мастерства?

– В Королевскую театральную школу в Саутуарке. Хорошая школа. Им там преподают все школьные предметы. Она зарегистрирована как частная. Должно быть, денег на оплату учебы им хватает. А она, наверное, работает где-нибудь секретаршей.

– Пытаюсь вспомнить себя шестилетней. Что ему рассказали и как много он помнит?

– Могу предположить, ему рассказали, что его отец – душевнобольной и должен находиться в психиатрической клинике. Возможно, его отправляли за границу, пока шло дело.

– Бедный малыш, – сказала Эмили.

– Он будет хорошим актером. Увидишь.

– Да. Как твой ушибленный бок?

– Лучше с каждым днем.

– Хорошо.

– Вообще-то всё… – Он резко замолчал, и Эмили увидела, как он скрестил указательный и средний пальцы. – Нет, не буду нарываться на неприятности.

Следующий день выдался ярким и солнечным. Перегрин и Эмили весело ехали в машине по набережной, потом пересекли мост Блэкфрайерс, повернули направо на Уорфингерс Лейн и подъехали к театру. На репетицию вызвали всю труппу; почти все уже пришли и собрались в зрительном зале.

Они должны были прогнать пьесу от начала до конца с реквизитом. Эта неделя была последней, целиком посвященной только актерам. Со следующей недели должны были начаться репетиции со спецэффектами и светом – с бесконечными остановками, поправками и перемещениями. А в конце их ждали две генеральные репетиции.

Эмили была знакома со многими актерами. Сэр Дугал пришел в восторг от того, что она решила прийти на репетицию. Почему они так редко ее видят теперь? Сыновья? Сколько? Три? И все в школе? Чудесно!

Ей бросилось в глаза его волнение. Он был взвинчен и не слушал ее, когда она отвечала на его вопросы. Когда он отошел, она испытала облегчение.

К ней подошла Мэгги и обняла ее.

– Я хочу знать, что ты думаешь, – сказала она. – Правда. Твои мысли и чувства.

– Перри говорит, что ты играешь чудесно.

– Да? В самом деле?

– Честное слово. Безо всяких оговорок.

– Он слишком добр. Еще слишком рано. Не знаю, – пробормотала она.

– Все хорошо.

– Надеюсь, что так. Ох, эта пьеса! Эта пьеса, Эмили, боже мой!

– Знаю.

Она рассеянно отошла и села в сторонке, закрыв глаза и шевеля губами. Вошла Нина Гэйторн, как всегда закутанная во множество вязаных шарфов. Она увидела Эмили и помахала ей концом одного из шарфов, состроив при этом странную гримасу и глядя бледными глазами в потолок. Невозможно было понять, что она пыталась изобразить; может быть, некую разновидность отчаяния, подумала Эмили. Она сдержанно помахала ей в ответ.

Мужчина рядом с мисс Гэйторн был ей незнаком. Соломенного цвета волосы, плотно сжатые губы, светлые глаза. Она догадалась, что это Банко – Брюс Баррабелл. Они сели рядом поодаль от остальных. У Эмили возникло неприятное чувство, что Нина рассказывает ему, кто она такая. В какой-то момент она посмотрела ему в глаза, и ее напугала их проницательность и то, как воровато он отвел взгляд.

Макдуфа – Саймона Мортена – она узнала по описанию Перегрина. Физически он отлично подходил на роль: темноволосый, красивый и безрассудный. Сейчас он нервничал и был замкнут, но все равно сохранял залихватский вид.

Пришли три ведьмы – две нервно болтающие девушки и Рэнги, замкнутый, сдержанный и встревоженный. Потом королевское семейство: величественный и напыщенный король Дункан и его два сына, которых он снисходительно выслушивал. Двое убийц. Придворная дама и лекарь. Леннокс и Росс. Ментит. Ангус. Кетнес. И маленький мальчик рядом с Ниной Гэйторн. Так вот он, Уильям, подумала она. Последним пришел меченосец Гастон – торжественный, погруженный в раздумья, с мечом, висящим на ремне у пояса.

Я думаю о них согласно тем ролям, которые они играют в пьесе, подумала Эмили. И ведут они себя так, как в пьесе. Нет. Это не поведение. Как глупо с моей стороны так думать. Но они держатся группками.

Занавес перед сценой раздвинулся, и появился Перегрин.

– Сегодня, – сказал он, – будет полный прогон пьесы с реквизитом и спецэффектами. Я засеку время и выскажу свои замечания после первой половины. Мы в последнее время немного затягивали по времени. Пожалуйста, следите за этим. Итак, акт I, сцена 1. Ведьмы.

Они прошли наверх через ложу.

Перегрин спустился по временной лестнице в зал и сел за импровизированный стол в партере. Его секретарь сидел рядом, а технический персонал позади.

Он дал Эмили отпечатанную на машинке последовательность сцен с пометками о том, что в них происходит.

– Тебе она не нужна, – сказал он. – Я просто подумал, что ты, возможно, захочешь вспомнить последовательность событий.

– Да, спасибо.

Акт I

Сцена                  1 Ведьмы

                          2 Лагерь близ Форреса. Окровавленный солдат.

                          3 Ведьмы. Степь. Виселица. Новости для Макбета. Росс. Леннокс. Банко.

                          4 Лагерь близ Форреса. Король Дункан представляет Малькольма.

                          5 Инвернесс. Замок Макбета. Письмо. Замок внутри.

                          6 Инвернесс снаружи. Прибытие короля.

                          7 Инвернесс внутри. Решение.

Акт II

Сцена

                          1 Инвернесс. Двор Макбета. Банко. Флинс. Монолог о клинке. Убийство.

                          2 Инвернесс. Убийство обнаружено. Последствия.

– Начинаем! – скомандовал Перегрин.

Сердце у Эмили сильно забилось: тук, тук, тук. Едва слышный, скорбный крик, порыв плачущего ветра, и занавес поднялся.

В театре бывают моменты – редкие, но их ни с чем не спутаешь – когда во время репетиции пьеса начинает жить своей жизнью и достигает такой яркой правдоподобности, что все остальное на ее фоне блекнет и кажется нелогичным. Подобные неожиданные и пугающие перемены происходят тогда, когда пьеса находится на полпути к премьере: актеры не одеты в костюмы, на сцене лишь самые необходимые декорации. Ничто не стоит между героями и их проекцией в пустоту. Сегодня был именно такой день.

У Эмили было такое чувство, словно она смотрит «Макбета» впервые. Она постоянно чему-то удивлялась. Она думала: это идеально; это чудесно; это ужасно.