Текст книги "Долг любви. Как быть христианином всегда?"

О внешней форме и сущности христианства

Мы знаем, что в нашей стране большинство её граждан – крещёные в Православие люди. Но можно ли сказать, что каждый из этих шестидесяти, семидесяти или восьмидесяти процентов россиян является христианином? Безусловно, нет, потому что если бы это было так, то жизнь нашей страны складывалась бы совершенно иначе.

Мы удивляемся, видя подчас в истории Церкви, да и в современной реальности, действия со стороны верующих людей, совершенно от христианства далёкие. Помню, когда я только начинал вести церковную жизнь и многое узнавал о христианстве, меня совершенно потрясли некоторые эпизоды из отечественной церковной истории. В Православной Церкви не было инквизиции, но даже если взять, например, произошедшую при Патриархе Никоне трагедию раскола, то станет очень больно: очевидно, что всё это было хоть и закономерным, но недоразумением, которое можно было уврачевать, – и, наверное, здесь не хватало христианской любви всё-таки не с одной стороны, а с обеих сторон.

Или такой сравнительно недавний – начала ХХ века – эпизод, как борьба с ересью имяславия. Это было течение среди монашествующих Святой Горы Афон, которые не совсем правильно понимали и свой, и чужой молитвенный опыт: для них имя Божие было как бы Самим Богом. Когда в России было принято решение с этим течением бороться, к Святой Горе подошел наш военный корабль и даже произвел залп в сторону полуострова. И многим тогда казалось, что это совершенно нормальные меры для борьбы за чистоту веры. Потом эти монахи были выдворены с Афона, – и, конечно, для них это стало страшной трагедией. А самое главное – в решении этого, безусловно, важного церковного вопроса опять-таки совершенно очевидно не хватало любви: о ней будто забыли, и совсем другое вышло на первый план.

Я говорю об этом не затем, чтобы судить историю. Но у нас должно быть достаточно мудрости, чтобы, имея в виду и этот опыт, смотреть на нашу сегодняшнюю жизнь.

Может ли человек, пришедший в Церковь и прочитавший Евангелие, поступать совершенно не по Евангелию? Может, и даже в том случае если он носит священный сан. Проблема нехватки любви касается и Церкви.

Но самое главное, с чем сталкивается человек, всерьез решивший жить по Евангелию, – это, конечно, точно такая же нехватка любви в нём самом. И здесь самое время не удивляться, не ужасаться прочитанному в учебнике по истории Церкви или увиденному в интернете, а разобраться во внутренних причинах.

Главная проблема, объединяющая всё сказанное выше, на мой взгляд, одна: многим людям свойственно в очень значительной степени тяготение ко внешнему укладу – будь то православный или же какой-то другой уклад. В результате – и это очень ярко, заметно сейчас – мы упираемся во внешнюю форму христианской жизни и упускаем главное, что в ней есть. Христианство – это, в первую очередь, личные отношения человека со Христом, это таинственные взаимоотношения личности и Личности. И если мы идентифицируем себя как христиан по каким-то другим причинам: мы родились в православной стране, верующими были наши родственники, для нас важны нравственность и традиции, то мы зиждем свое христианство на неверном основании. А верное основание – это приход ко Христу. И о том, как ко Христу прийти, говорит нам, по сути, всё Евангелие. Мы видим, как апостолы становятся апостолами, видим, как другие люди решаются пойти за Ним. И очевидно, что если бы у этих людей не возникло личного отношения ко Христу, не появилось бы основанного на этом глубокого доверия к Нему, то с ними бы не произошло того, что сделало их внутренне совершенно другими людьми. Сначала – сама личность Христа и вера в Него, и уже потом – Его учение. Хотя, конечно, до конца разделить это невозможно, здесь всё неразрывно связано между собой.

Есть очень важный момент – некий камень преткновения, разделяющий христиан по духу и христиан по форме. Наше отношение ко Христу должно быть бескорыстным. Не потому, что бескорыстие само по себе добродетель, а потому что только в этом случае оно может быть свободным – не зависящим от тех обстоятельств, в которые нас может поставить жизнь. И речь здесь даже не о чем-то материальном – корысть может заключаться и в том, что мы находим для себя предпочтительным жить в Церкви, потому что это даёт «мощную духовную защиту», приобщает нас «к двухтысячелетней истории христианства и его величию» и т. д.

Но в этом случае, нося имя христиан, мы можем неожиданно для себя оказаться чуждыми духу Христову. Вы помните наверняка этот момент: Господь проходит через самарянское селение, и его жители не дают Ему в нём остановиться. И это вызывает у апостолов такое возмущение, что они спрашивают: «Господи, хочешь, мы сейчас помолимся и низведем на них огонь с Небес?» (см.: Лк 9, 54). А Господь отвечает им: не знаете, какого вы духа (Лк 9, 55). И с одной стороны, Христос здесь указывает им на то, каков их дух в настоящий момент – дух гневный и чуждый любви, а с другой стороны – Он говорит им что-то вроде: «Не понимаете ещё, Чьи вы». Но мы-то уже понимаем, обязаны понимать, и если мы ученики Христа, то должны быть Его духа, иметь в себе этот дух Христов.

Нужно помнить, что как только мы отвергаем этот дух милосердия, кротости, сострадания, мы оказываемся в положении, в котором невозможно быть христианином.

Об этом хорошо говорит апостол Павел в своём известном «гимне любви», где он свидетельствует: что бы ни делал человек, вплоть до раздачи всего имущества нищим и отдания самого себя на сожжение, это не значит ровным счётом ничего, если в этом нет любви (см.: 1 Кор 13, 3). И безусловно, именно в этих случаях, преткнувшись о самого себя, человек переходит к каким-то внешним формам исповедания своей веры (а зачастую – и назидания других в том, как нужно веру исповедовать). И как явление нашей церковной жизни это, на мой взгляд, очень и очень опасно.

Конечно же, церковная жизнь имеет – и непременно должна иметь – вполне определённые внешние формы. Но при этом нужно понимать, что строй этой жизни на протяжении веков довольно сильно менялся и может ещё в чём-то измениться, если изменятся обстоятельства и условия нашей жизни – и нельзя себя к этому привязывать всецело, так чтобы без привычного внешнего не мыслить уже и внутреннего.

Как это пояснить? Есть у нас, допустим, замечательные прихожане, которые по всем воскресным дням ходят в храм, посещают приходские беседы, читают духовную литературу и даже в автомобиле в пробках слушают какие-нибудь песнопения и аудиокниги. В их церковной жизни есть масса вещей, которые определённым образом эту жизнь организуют. И вот человек на месяц или на полтора вдруг оказывается из всего этого выбит: ему пришлось срочно уехать по каким-то неотложным делам или он попал в больницу, или ещё что-то произошло. Всё это время он не мог ни в храм пойти, ни, может быть, даже правило нормально и в уединении прочитать, ни исполнить какие-то привычные дела благочестия. И вот приходит этот человек опять в храм, на исповедь. С чего он начинает? С того, что вся его церковная жизнь непонятно уже на что похожа и сам он непонятно на кого похож. Казалось бы, это естественно, это свидетельствует об огромном значении для человека посещения храма, но на самом деле это неправильно и очень плохо.

От нас никто не требовал отречься от веры, у нас был отнят только привычный строй жизни, и то на недолгое время – и что осталось? А ведь мы постоянно говорим: того, что мы христиане, никто и ничто не может отнять у нас.

Почему же на деле это не так?

Мне в этом случае всегда во множестве вспоминаются примеры из жизни новомучеников и исповедников Российских, но особенно один пример – Митрополита Алма-Атинского и Казахстанского Иосифа (Чернова). Вот он в ссылке – человек уже немолодых лет, архиерей Божий, моет плевательницы в туберкулезной больнице. А вот он подрабатывает по ночам в круглосуточном детском саду, и весь горизонт его обязанностей – и вчера, и сегодня, и завтра – это мытье полов и высаживание детей на ночные горшки. Всё разрушено: нет ни прихода, ни храма, ни книг, ни собратьев-пастырей рядом, нет понимания того, каким будет завтрашний день. И вместе с тем мы видим, что в этом человеке не изменилось ничего: когда-то эти руки держали Чашу с Телом и Кровью Христовыми, а теперь они держат плевательницу, но это всё тот же христианин и тот же архиерей. И вот это понимание, что у нас может быть многое отнято, но это никогда не отнимет у нас Христа, а значит, и жизни во Христе, настоящей и полноценной, на мой взгляд, бесконечно важно. А ещё важно, чтобы этой жизнью мы жили на самом деле!

Если мы хотим понять, живём ли мы по-христиански и не напрасно ли протекают наши годы в Церкви, нам нужно смотреть не на то, «чего нам удалось достичь» в плане воцерковления. Смотреть надо на другое: на то, что мы за это время успели собрать в своём сердце. Стали ли мы Христовыми – Его ли мы? И на самом деле не так уж сложно бывает разобраться и себе ответить, потому что жизнь испытывает нас в этом буквально каждый час, давая нам возможность либо утвердиться в нашей вере и в нашем христианском духе, либо, наоборот, поколебаться в них.

Мы знаем из Евангелия, что необходимо собирать для себя сокровища на Небесах (см.: Мф 6, 19–20). Но что оно такое – это небесное сокровище? Нередко отвечают: «Это добродетели», но можно сказать точнее: это и есть дух Христов. Обретём мы его – и никто не сможет его похитить; что бы с нами ни происходило, это только сделает нас более пригодными для Небесного Царствия. И только этот дух может сделать нас способными хотя бы в какой-то мере менять жизнь вокруг нас. Никакая борьба с «врагами веры», никакая полемика, никакие правильные идеи нам этого не дадут. И это крайне актуальный вопрос на сегодня. Иначе бы не звучало столь часто в сторону нас, христиан: «Смотри, вот они называют себя христианами, а к ним и подходить– то лишний раз не хочется…»

О христианском единстве

Зачастую, говоря о том, зачем нужно единство, употребляют такой образ: человек – как прутик, и прутики поодиночке легко сломать, а вот если они будут связаны между собой, их уже не переломишь. Хороший образ, но я бы не стал объяснять через него единство христианское. Во-первых, потому, что человек не «прутик» – он изначально связан с Тем, Кто его сотворил и Кто содержит в Своей деснице всю Вселенную. Во-вторых, потому, что сплоченность и сила перед лицом внешнего врага – «теперь нас не сломить» – не является абсолютным благом, к которому стремится православный верующий человек. Не всякое единство – во благо: мы помним, какой пример народного единства являла собой фашистская Германия и чем всё это закончилось. К слову, и говорить о том, что единство является чертой нашего народа, на мой взгляд, неправомерно: мы видим, что, как правило, это единство возникало у нас только тогда, когда стране в буквальном смысле грозило уничтожение, а в какие-то другие периоды мы единства явно достигнуть не могли и не можем. В любом случае, монолитность народного сознания – это не категория христианства, не категория веры, и об этом важно бывает помнить.

Основание учения о христианском единстве мы находим в словах Христа Спасителя, которые Он произносит во время так называемой первосвященнической молитвы, незадолго до Своего распятия: да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в тебе, так и они будут в нас едино (Ин 17, 21). И за этим следуют такие слова: да уверует мир, что Ты послал Меня (Ин 17, 21). И вот это есть то самое единство, к которому мы призваны и которое ничем не должно быть подменено.

А как указание на противоположность воле, выраженной в этой молитве, мы слышим слова, которые Господь говорит апостолу Петру в ответ на спор о первенстве, возникший между учениками: Симон! Симон! се, сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу (Лк 22, 31). Святые отцы, которые толкуют этот момент Священного Писания, объясняют, что «сеять как пшеницу» – значит разобщать, делать друг другу чужими.

Так перед нами совершенно очевидно открываются две воли: Божественная – чтобы мы были объединены в любви, и дьявольская – чтобы мы жили по принципу «каждый сам по себе». Что же мешает нам, христианам, исполнять в этом отношении волю Христа?

Думаю, что к тому бывают препятствия, коренящиеся в нашей внешней жизни, и бывают препятствия, относящиеся к жизни собственно христианской, внутренней.

Безусловно, мы живем в очень разобщенном мире, где человек человеку уже давно не волк, а человек, по слову классика, «человеку бревно». В нашем образе жизни этому способствуют и постоянная спешка, и сконцентрированность на своих интересах, и пресыщенность различного рода информацией. Как только человек начинает осознавать, что люди всегда в поте лица добывали свой хлеб, но при этом как-то находили время друг на друга, и приостанавливает свой бег, как только человек всерьёз приходит к мысли о том, что его собственные интересы, пусть даже базовые и необходимые, – это не всё, что может его в жизни занимать, как только человек начинает фильтровать информацию, которая на него обрушивается буквально отовсюду, и не влечётся за всем подряд, он уже встаёт на путь, который ведёт к близости, единству, неравнодушию к другим людям.

Но есть ещё такой внутренний фактор, как страх. Современный человек вообще многого боится, и в том числе очень часто боится открываться другому человеку, не говоря уже о том, чтобы впустить в свое сердце многих и многих других людей. Это боязнь душевной боли, разочарования, которая коренится в избегании боли как таковой, тогда как боль на самом деле – неизбежная часть нашей жизни, и человек, который отдает себе в этом отчет, гораздо меньше претыкается в жизни христианской.

«Ну и всё-таки как ощутить это самое христианское единство?». Задает человек такой вопрос, напрягает свой ум, словно это некая абстракция, которую нужно абстрактно же постичь. Но таким путем единство ощутить невозможно. Просто есть моменты в нашей жизни, когда мы помним о Христе каким-то формальным образом, – и тогда единство во Христе нам тоже представляется чем-то формальным: тем, к чему вроде бы надо стремиться, но совершенно непонятно как. Однако вот человек молится на службе, сердце его утеснено скорбями, слова богослужения глубоко проникают в него – и он вдруг ощущает, что это не просто священник на проповеди обратился к собравшимся «братья и сестры», а все мы действительно братья и сестры, в наших жилах течет одна и та же кровь, пусть и разной группы. Или живет человек, и вдруг умирает кто-то из его близких. И буквально в мгновение ока уходят, отступают куда-то все обиды и противоречия – ты молишься у его гроба, просишь Бога о милости и ощущаешь, насколько это всё было суетой и как неразрывно соединяет теперь вас то, перед чем вы оба предстоите сейчас: вера, вечность, Господь.

Как-то, уже давно, был у меня в жизни такой момент. Мы вышли то ли на полиелей, то ли на молебен всем клиром храма, где я тогда служил. Мы стояли друг напротив друга – несколько священников, между которыми бывали всякие противоречия и трения, – разные, непохожие люди. И вдруг моё сердце буквально пронзила мысль: насколько же то, что нас сейчас объединяет, больше всего того, что нас разделяет! И это воспоминание, это ощущение я стараюсь хранить в своей памяти и по сей день.

Как известно, священник в определённый момент литургии обращает к сослужащим ему собратьям слова «Христос посреди нас!», а те отвечают: «И есть, и будет». На самом деле это слова, которые, наверное, во благо было бы произносить не одним лишь священнослужителям – их очень полезно время от времени говорить и каждому христианину, причем обращая их не только к кому-то другому, но прежде всего к самому себе. Их стоит вспоминать, когда хочется рассердиться и обидеться, когда нарушается душевное равновесие, а о единстве уже и речи не идёт. Особенно это касается дискуссий в интернете, где люди, находящиеся внутри Церкви, умудряются разделяться на непримиримые лагеря. И здесь самое время бывает вспомнить, что этот другой человек – не какой-то иной, чужой, а он по сути такой же, как ты. Да, он живет немного другой жизнью, но он точно так же хочет, чтобы его любили, чтобы его понимали. И не всегда наше тепло и настрой на понимание будут им восприняты, но, по крайней мере, конфликта не будет, потому что для него нужны две конфликтующие стороны.

У кого-то из афонских подвижников есть такая мысль, что

все раздоры, которые происходят в мире, – это как бы некая единая цепь. И очень важно, чтобы на нас эта цепь каждый раз размыкалась, чтобы мы, протягивая руку тому человеку, с которым могли бы впасть во вражду, каждый раз полагали начало другой цепи – связующей любовью.

В нынешнее неспокойное, в том числе и в духовном отношении, время стоит с особой осторожностью относиться к тому, что может порождать разделения между православными христианами. Это могут быть какие-то полусектантские группы, это могут быть попытки размежевания по политическим мотивам, это могут быть противостояния, возникшие на почве, скажем так, явлений культуры, как мы это сейчас наблюдаем с небезызвестным фильмом, названия которого я даже не вижу смысла произносить (имеется в виду фильм режиссера А. Учителя «Матильда». – Прим. ред.). Намеренно воздержусь здесь от каких-либо оценок, поскольку суть не в этом – суть в другом. Суть в том, что даже фильм сегодня способен стать причиной разделения христиан и побудить верующих людей чуть ли не лезть на баррикады. Чуть нажать – и всё посыпалось. А что же будет, если мы преткнемся о что-то более важное и серьезное?

Для того чтобы каждое подобного рода искушение не трепало нас, как любой ветерок треплет осиновый лист, важно приобрести умение всё, не имеющее отношения к христианской жизни как таковой и не приносящее ни мира, ни пользы, выносить как бы за скобки своего сознания: да, это существует, но я не сосредотачиваюсь на этом. И подобное становится возможным только тогда, когда на первом месте в нашей жизни вера в Живого Бога, а не идеи, не взгляды, не принципы. Нужно помнить, что мы не можем подражать Богу во всемогуществе, в праведности, во всеведении – мы можем по-настоящему уподобиться Ему только в любви. И мне кажется, что для этого – помимо всего того, о чём я уже сказал, – очень важно хотя бы иногда в личной, домашней молитве просить милости у Бога не только для своих близких, не только для всех православных христиан, но и для всех людей, которые живут на земле. Нужно стараться, оставаясь верным Христу, преодолеть все виды разделения, которые между людьми существуют. И Господь нам в этом делании непременно будет помогать.

Глава 2
Потеря и осмысление себя

Об откладывании дел на потом

У святителя Феофана Затворника в книге «Путь ко спасению» разбирается вопрос о том, отчего человеку, который уже обратился к покаянию и осознал необходимость изменить свою жизнь, сделать это всё-таки не удается. И в частности, он говорит, что у врага рода человеческого есть такой принцип: до тех пор, пока возможно держать человека в состоянии усыпления, он это положение всевозможными уловками будет поддерживать. Он будет убеждать своего «подопечного» в том, что живет тот в общем-то нормально, «по-людски», а может быть, даже чуть ли не подвижнически. А если «объект» встрепенулся и уже готов сорваться с привязи, в ход идёт незамысловатый, но проверенный приём: диавол внушает христианину, что, конечно, поменять что-то в своей жизни нужно, и это будет хорошо, вот только не сподручно начинать прямо сейчас – гораздо лучше заняться всем этим завтра. И человек на этом успокаивается: с одной стороны, в своем воображении он уже поборол себя и вступил на путь исправления, а с другой – ему сладостно оттого, что есть, как минимум, ещё целые сутки, чтобы ничего не делать.

А что происходит по истечении этих суток? Пожалуй, лучше всего это можно проиллюстрировать одной из историй о Ходже Насреддине. Однажды, когда к этому находчивому герою пришли кредиторы, от которых он скрывался, он выслал к ним для переговоров своего юного сына. Мальчик вернулся и, довольный собой, сказал, что договорился с кредиторами об отсрочке на год. Однако Ходжа его за это не похвалил, а укорил: «Эх ты, надо было сказать: „Приходите завтра“. Понимаешь, сынок, год пройдет, а „завтра“ всегда будет оставаться „завтра“, сколько бы раз ты это ни говорил».

Точно так же это

«завтра» не наступает и для нас, если мы не решаемся начать изменения в себе сегодня.

И если представить себе, сколько важных, замечательных дел люди не сделали в своей жизни только потому, что из раза в раз их откладывали, то можно ужаснуться: не будь этого отлагательства, жизнь была бы совершенно иной. Человек попросил нас о помощи, но не экстренной, и нам всё недосуг, а потом уже и неловко перед ним – и вот мы заставляем себя наконец добраться до этой проблемы, а нам говорят: «Да нет, не надо уже». И мы понимаем, что для человека это было важно, а сейчас уже ничего не изменить, он сделал свои выводы. Или мы собирались позвонить и просто выслушать, поддержать кого-то – пожилого, больного, одинокого, а когда наконец собрались, услышали в трубке лишь длинные гудки, потому что человек уже отошел в жизнь иную. О таких моментах совесть может напоминать потом десятилетиями, и самым печальным будет то, что не какие– то трудные для нас обстоятельства послужили всему этому причиной, а просто наша привычка не делать вовремя того, что мы вполне могли бы сделать.

Есть такое модное сегодня слово: прокрастинация. Но мне больше нравится аналогичное русское слово «отлагательство» – так проясняется смысл и всё встает на свои места. Казалось бы, ну и что такого; есть даже люди, которые бравируют своей склонностью откладывать всё на последний момент. Но отлагательство имеет свойство ослаблять волю, и может ослабить её настолько, что человек уже неспособен будет в критической точке её собрать.

Элементарный житейский пример: студенты получают темы дипломных работ. Кто-то начинает писать сразу в сентябре, кто-то – в январе, кто-то раскачивается только к марту, а кто-то заставляет себя задуматься об этом только в апреле, и осознание того, что ещё ничего не сделано, воздвигает перед ним такую неприступную стену, что оставшиеся два месяца человек проводит в оцепенении каком-то и потом отчисляется из университета – с мыслью, что такая задача оказалась ему не по силам. А ведь ничего сверхъестественного не требовалось, и даже за оставшееся время, перестав откладывать, с этой задачей, может быть, не самым лучшим образом, но можно было справиться.

Есть масса людей, у которых дома всегда гора грязной посуды, потому что они не считают нужным её вымыть сразу после того, как поели. Ничто не мешает, но как-то лень и «потом». «Потом» раз, «потом» два, а потом уже в квартире чистой посуды не остается. Мне даже довелось как-то встретить человека, который в конце концов просто выкинул всю грязную посуду и перешел на одноразовую пластиковую. Это, конечно, крайний пример, но нужно понимать, до чего эти «невинные слабости» могут нас довести.

Однако все эти внешние примеры я счел нужным привести в первую очередь для того, чтобы проиллюстрировать болезнь духовную. Эта болезнь самым явным образом проявляется в нас тогда, когда речь заходит о тех изменениях, без которых для нас становится невозможным дальнейшее движение к Богу. Человек, придя в Церковь, это движение к Богу начинает, оно какое-то время длится, но рано или поздно мы сталкиваемся с препятствием – с чем-то, от чего-то нам крайне трудно отказаться. Это, как правило, уже не какие-то грубые грехи и пороки – от них, как ни парадоксально, по сравнению со всем прочим отказаться бывает легче, потому что они явным образом губят человека, и он этот вред чувствует. А вот более тонкие греховные привычки и пристрастия могут владеть душой как бы незаметно.

В Евангелии неслучайно дан образ тесных врат: чем дальше идёт за Христом человек, тем более сужается его путь. Сужается в том смысле, что он начинает чем-то в себе за эти узкие двери задевать. Но отсечь это от себя, кажется, невозможно – это воспринимается как «своё», как неотъемлемая часть собственной жизни, даже как часть собственного естества, и человек опять-таки в глубине своего сердца говорит себе: «Не сегодня». Но здесь всё сложнее, чем с прокрастинацией житейской:

христианин может не до конца осознавать, что он что-то откладывает – вернее, наглухо заслонить это осознание от себя.

И ему никто из ближних об этом не скажет, потому что содержание его сердца видят только он сам и Господь. И в его церковной жизни вроде бы тоже не происходит никаких перемен к худшему, но для него самого она становится какой-то будничной, скучной. Кто-то ищет этому внешнее объяснение, кто-то списывает это на свои субъективные ощущения, но на самом деле причина заключается в жизни самого человека – в его отношении к Богу.

И здесь полезно обратиться к такой аналогии из области медицины. Когда человек приходит по назначению врача к массажисту, тот достаточно быстро обнаруживает на его теле триггерные точки – такие места, к которым, когда прикасаешься, становится очень больно. И может быть, мы даже вскрикивать будем от боли, но он эти точки будет разминать. Такие «триггерные зоны» – области патологического напряжения – формируются и в человеческой душе. И нужно понять, что чем больнее и тяжелее нам бывает касаться чего-то, тем на самом деле важнее идти на эту боль, нести её Богу и делать то, что мы должны сделать, дабы от этого освободиться.

Почти то же самое можно сказать не только о боли, но и в целом о нашей христианской жизни – о том, что её наполняет. У каждого из нас есть что-то, что нам в жизни церковной даётся легко, а есть иные вещи, которые даются, напротив, очень и очень трудно. Это зависит от индивидуальных человеческих особенностей. Одному легко быть сдержанным в словах, потому что он молчун, но совершенно, допустим, не удается поститься, поскольку он очень любит вкусно поесть. Есть люди, которым нетрудно помогать другим, потому что они общительны и трудолюбивы, – но они уходят в эту деятельность с головой, так что и на молитву времени не остается. И человек готов ночи не спать, готов какие угодно поручения выполнять, лишь бы не молиться – «не успевать» читать правило, Священное Писание, Псалтирь. А нужно просто всё это остановить и признаться себе: я много всего делаю, но что-то со мной не так – настолько, что мне трудно пятнадцать, двадцать, тридцать минут побыть в тишине наедине с Богом. И сразу же, не откладывая, начать этим трудным в себе заниматься, себя преодолевать.

Или обратный пример:

человек не любит трудиться, и он готов промолиться сутки напролет, лишь бы палец о палец не ударить. И можно найти этому массу «благочестивых» оправданий, но суть останется прежней: в том, что даётся нам труднее всего, и заключается наша болезнь.

И если мы будем бежать от самой трудной работы, то никогда с мертвой точки не сдвинемся и, скорее всего, даже будем обращаться вспять.

Человеку тяжело даются большие шаги, а тем более прыжки, а тем более полеты. А вот малое находится в наших руках. И для того чтобы избавиться от постоянного мучительного откладывания на завтра чего-то большого, порой достаточно бывает не пренебрегать малым. Всё великое состоит из мелочей. Когда мы смотрим на людей, которые чего-то в жизни достигли, то ощущаем порой огромную дистанцию. Но она не каким-то мистическим путем образовалась – просто эти люди не проходили, внутри себя или во внешнем плане, мимо того, мимо чего проходим мы. И напротив, люди, у которых многое в жизни сложилось, по их убеждению, неудачно, – это люди, которые практически всегда не могут согласиться с тем, что некая мелочь, на которую они прямо сейчас не хотят обратить внимание или за которую, наоборот, всем существом своим, сопротивляясь Богу, держатся, мешает им ступить на мостик, который приведет их к желаемому результату. На самом деле это очень важная вещь – устранить даже незначительные, казалось бы, препятствия, которые мешают нам быть с Богом.

Впрочем, если человек в реализации этого доброго желания будет стоять на первом месте для себя сам, он вряд ли преуспеет. Нужно обратить свой взор от себя – ко Христу, упраздниться от своих планов на «завтра» и «послезавтра» и быть готовым впустить Его в свое сердце сейчас, сегодня. Тогда мы почувствуем, как действует благодать и как Господь начинает действовать в нас.