Текст книги "Годы паники. Как принять верное решение, когда все говорят «пора рожать»"

5. Три десятка

Немая сцена в банкетном зальчике над пабом в Хакни: бывший бойфренд за моей спиной стоит за диджейской стойкой, мужчина, в которого я влюблена, стоит рядом со скоро-уже-бывшей женой моего отца, старые школьные и университетские друзья на заднем плане, с расплывающимися лицами, и я – пялюсь в изумлении на мать, которая идет ко мне с полным блюдом огня. Все начинают петь «С днем рожденья тебя», пламя превращается в свечи, и я гадаю – примерно в восемьдесят седьмой раз за вечер, – не врезались ли у меня брюки в лобок и не видит ли это кто-нибудь.

Тридцатый день рождения превратился, по сути, в свадьбу без жениха. Я пригласила подруг по университету, большинство сотрудников из редакции, сестер, крестных матерей, кузин, друзей из школы, бывших соседок по съемным квартирам, бывшего, его друзей, людей, с которыми познакомилась благодаря плаванию, знаменитостей, у которых брала интервью, людей, которые приглашали меня на свои свадьбы, бывших коллег, друзей семьи и – в приступе безумной храбрости – обоих родителей. Они почти двенадцать лет как не бывали вместе в одном помещении, а в последний раз их общение вылилось в язвительный диалог по электронной почте по поводу какого-то счета за газ и электроэнергию. Потребовалось меньше трех реплик с каждой стороны, чтобы он переродился из язвительного в апокалиптический. Еще пригласила четверых мужчин, с которыми надеялась переспать, пару приятелей, с которым не виделась почти десять лет, и горстку знакомых, которые, очень хотелось верить, со временем должны перейти в разряд друзей.

Приглашения изготовила сама: три мои фотографии в раннем детстве с тремя повторами тех же композиций теперь, в возрасте 29 лет. Там была я в розовом кардигане, бегущая к камере при сильном ветре (воссоздано на болотах у моего дома). Я, убирающая столик в поезде, одетая в какую-то превосходную вязаную штучку (воссоздано за обеденным столом дома). И первое школьное фото (воссозданное на чердаке в доме матери): я в розовом джемпере из полиэстера, купленном в супермаркете. На приглашениях написала большими белыми буквами: «Мне бы очень хотелось повидаться с тобой. Я считаю тебя прекрасным человеком». Ниже добавила: «Будет выпивка. И еда. И танцы. В смысле, вечеринка». Еще более мелкими буковками: «Приводи приятелей. Никаких подарков».

Забавно, искренне, непринужденно, думала я. Не слишком умоляюще? Нет. Не слишком много гордыни? Надеюсь, нет. Кто-нибудь вообще придет? Кто знает!

Настигшая меня парой месяцев раньше мысль, что я встречу этот день рождения в статусе одиночки, осознавалась спокойно и тихо, словно наблюдаешь, как мобильный телефон летит в воду и ложится на дно реки: все уже случилось, ничего нельзя сделать, чтобы это изменить. Всего два года назад я была уверена, что войду в четвертый десяток рука об руку с бойфрендом – с мужчиной, с которым впервые поцеловалась в день своего 22-летия, с мужчиной, который помог мне бросить его меньше двух лет назад и приехал в тот вечер, чтобы помочь (опять!), привезя часть музыкальных альбомов, которыми некогда были заставлены все стены нашей общей квартиры.

Но так уж случилось. И наверное, я была не против одиночества как такового. И, как часто случается во время «потока», знание, что что-то точно не случится, принесло такое же облегчение, как если бы оно точно случилось.

Почти весь год, пока мне было двадцать девять, меня спрашивали, чего я хочу достичь «к тому моменту, как исполнится тридцать». Вопрос-то мерзенький, и его следовало бы объявить вне закона. Однако я уверена: всех нас спрашивают о чем-то подобном – и мы грешим тем же самым. Этот вопрос плодит совершенно ужасные списки, манифесты и намерения в среде моих сверстниц, включая подругу, которая впала в такую панику, перечисляя «30 дел, которые я хочу успеть до 30», что вписала туда «научиться ездить верхом» аж целых три раза. И отметить дату – полных тридцать лет – значило положить конец не только дурацким планам, но и чувствам вины, стыда, паники или отвращения, вызванным неспособностью их реализовать.

Как и многим, мне попросту не довелось отпраздновать тридцатник в прибрежном коттедже у костра с бойфрендом. Не было возможности провести этот день в «доме на колесах» у подножия горы вместе с отцом моего ребенка. Не было шанса, что я встречу тридцатилетие беременная, помолвленная, в собственном доме или глядя в глаза человека, который захочет провести остаток дней, сплетаясь со мною в романтической любви.

Хотя у меня отсутствовали буквально все характерные признаки взрослого, эмоционального и материального успеха, до меня дошло: я все равно могу закатить достойную вечеринку.

Я пригласила бы всех, кто привносил в мою жизнь радость и воодушевление, и поблагодарила бы за то, что они любят меня. Платье надевать не стала. Вместо него откопала в залежах трусов блескучий черный комбинезон, который прикупила в магазине женского белья в переулке у Петтикоут-Лейн в Уайтчепеле двумя годами раньше. Предназначался он для похода на концерт Грейс Джонс, после того как я уверилась, что из имевшейся одежды для этого ничего не подойдет. Когда покупала, миниатюрная женщина в кардигане и сари, владелица магазина, совершенно спокойно поинтересовалась, не нужны ли мне чулки в сеточку. Я вежливо поблагодарила и отказалась – мол, спасибо, этого вполне достаточно.

Накануне вечеринки я расчистила место на полу в кухне и методично вырезала двадцать одну серебряную букву: слова «отличная работа, мам!» надо было пришить к передней части комбинезона, а к спинке – дату и вес при рождении. Потом часа три вручную пришивала. А к вороту пристрочила огромный кусок белой сетки на манер елизаветинских воротников. Поскольку это моя «свадьба с собой», я хотела одновременно выглядеть сексуально и вызывать восхищение; быть броской и праздничной; устрашающей и гламурной. В моем представлении должно было получиться нечто среднее между Дэвидом Боуи и боксером среднего веса. Во время мероприятия мама подходила к каждому, кто оказывался на расстоянии локтя, и шипела театрально:

– Она нашила слово «мам» прямо поверх своей сами-знаете-чего!

Намереваясь назначить какую-нибудь важную роль отцу – и тем самым напомнить, что ему как родителю полагается оказывать мне какую-никакую поддержку и помощь, – я попросила его украсить помещение. Он и его почти-уже-бывшая жена в тот момент находились в процессе одной из многочисленных и учащавшихся размолвок. Но тем не менее на праздник приехали все – в машине, набитой бархатом, золотом, блестками и драпировками, которые превратили банкетный зальчик в нечто похожее на уборную драг-квин. К тому моменту мне все было до лампочки, но теперь, задним числом, понимаю, какой это жест доброй воли в то время, когда они, должно быть, переживали жесткий стресс. Поскольку это «свадьба для одной невесты», я позаботилась, чтобы еды было вдоволь, в том числе четыре подноса бургеров, салаты и примерно 87 мисок с чипсами. Наверное, весь зал благоухал, как закусочная на колесах. А еще многострадальная и практически святая матушка испекла торт, которого хватило бы, чтобы накормить целую армию.

Кстати, в своей речи (да, разумеется, без речей не обошлось – ведь это, как я не устаю повторять, моя единоличная «свадьба») я не воздала своей матери должное. Даже не приблизилась к этому. Мама – неподвижная точка во вращающемся мире, главная союзница, великодушная, энергичная, отважная, неутомимая, умная, красивая, добрая и неподдельно веселая женщина, которой я обязана всей жизнью. Мне следовало встать перед всей честной компанией и рассказать каждому, кто пожелал бы слушать, что она – свет моей жизни, я люблю ее, как воду, и она необходима мне так же, как кости в собственном теле. Следовало поблагодарить ее за каждый мой успех и за неколебимую поддержку после каждой неудачи. Следовало упомянуть о том, сколько лет она бескорыстно кормила, учила, обнимала, воспитывала и развлекала меня ценой собственной свободы и комфорта. Стоило рассказать о том случае, когда, шестилетняя, я прибежала к ней, задыхаясь от паники из-за невыполненного домашнего задания по Тюдорам, а она без единого слова взяла мое лицо в ладони, вгляделась в глаза с выражением любви и сочувствия и глядела так долго, что я перестала плакать, успокоила сердечко и вновь собрала мир в фокус. Надо было рассказать, как во время одного пикника, когда я была чуть выше колена, мама стояла, как вкопанная, между мной и табуном лошадей, глядя на их бьющие в землю копыта и фыркающие горячим паром ноздри, пока они не ускакали прочь. Следовало заставить всех присутствующих поднять ее на руках к небу, точно королеву. Не только потому что она великая женщина, но и потому что (как я осознала с невероятной ясностью за год, начавшийся с рождения сына) дни рождения должны быть праздниками той, которая родила, а не того, кто стал на год старше.

Не может быть большей любви, чем любовь той, кто рискует жизнью, чтобы положить начало жизни другого человека. По последним приблизительным оценкам ООН, в мире за 2017 год 295 000 женщин умерли от осложнений, связанных с беременностью и деторождением, которые можно было предотвратить¹⁴. То есть по 810 женщин в день. Примерно по одной каждые две минуты. Если сложить все войны, первопроходческие экспедиции, восхождения на все горы, научные эксперименты, террористические акты и великие скачки человеческого рода, мужчины никогда не подвергали себя такому существенному и постоянному риску гибели, как женщины, просто пытаясь дать жизнь следующему поколению. Каждый человек, погибший смертью храбрых, рожден женщиной, рискнувшей собой, чтобы его родить. Так что – нет, я не воздала матери должных почестей на той вечеринке. Я никогда не выплачу долг перед ней, никогда не сумею адекватно ее поблагодарить. И это тоже, как я теперь понимаю, удел матерей.

Как и большинству невест, секса мне в тот вечер не досталось. Вместо того чтобы встретить новый год жизни, переплетаясь конечностями с высоким, темноволосым, темноглазым мужчиной с нежными губами и низким чувственным смехом, я проснулась утром после тридцатого дня рождения в постели с лучшей подругой, Элис. Она была беременна и в самый разгар токсикоза, хронической усталости и эмоциональной непредсказуемости, которые влечет за собой подобное состояние. Хотя невозможно отрицать физическую пропасть между нами в то утро – во всем, начиная с кольца на ее пальце и заканчивая выпуклостью живота, – мне на ум не приходит ни один человек, рядом с которым было бы приятнее проснуться. Столько ночей в «двадцать с хвостиком» мы с Элис проспали вместе! – свернувшись калачиком на полах бывших складов в Бирмингеме, пахнущих дешевым сидром и сырными тостами. В студенческой квартирке, где я до бессонницы запугивала себя каким-нибудь «ужастиком». В сарайчике, выстроенном в саду родителями после того, как нечаянно, выбирая дом поменьше, купили тот, где оказалось слишком мало жилых комнат. В маленьком домике у моря, где готовили ризотто, пили виски и воссоздавали музыкальные клипы на каменных стенах береговых оборонительных сооружений. Может, я и не была в тот момент влюблена, зато была любима, и это любовь, уже выдержавшая испытание временем, расстоянием, переменами, разочарованиями, беременностью, работой и психическим расстройством (с моей стороны: Элис категорически и порой раздражающе стабильна).

Первая мысль, которая посетила меня в то сухоглазое, похмельно-яркое утро: вот теперь как минимум можно перестать переживать из-за того, что мне скоро тридцать. Не могу доступно объяснить, насколько серьезным дедлайном стал тридцатник в моих мыслях – этаким конкретным судным днем, когда либо останешься жить, либо умрешь, в зависимости от степени материального успеха. Если удалось прийти к тридцатилетию с ипотекой, ребенком или, самое малое, с партнером – тебе позволено жить. Этап пройден. Заберите выигранные 200 фунтов. Не сумела достать планку вовремя – и, как несушку, встретившую очередное утро без яйца, тебя изымут из курятника и пустят в расход. Так что тем утром, когда выяснилось, что солнце встало, электричество не отключено, а тело по-прежнему дышит, я ощутила облегчение. Более того, почувствовала нечто вроде радости: мне тридцать! А я еще здесь.

Разумеется, у облегчения была и другая сторона. Как человека, в глубине души пессимистичного, меня порадовало, что к этому важному перевалочному пункту я пришла в состоянии «нечего терять». До меня дошло: основные вехи тридцатилетия – просто символы, и у меня ни одного не было. Но если не было на тот момент партнера и привязанностей, то и разочарование не грозило. Паника, которая была главной характеристикой «потока», на самом деле состояла из страха потери. Я паниковала, думая о возможности потерять любовь, теоретически возможное будущее, деньги, статус, друзей и – заглядывая дальше – партнера, ребенка и собственный рассудок. Так что тридцатый день рождения без бойфренда, без работы (из-за недавнего и не то чтобы совсем неожиданного сокращения, когда благотворительная организация, где я трудилась, наконец закрылась из-за отсутствия финансирования), без ипотеки и собственной семьи означал, что мне на самом деле почти нечего терять. Я лежала пластом на полу, и дальше падать некуда. Если это прозвучит несколько мелодраматично… да, пожалуй, так и есть. В конце концов, я здорова, у меня есть кое-какие сбережения, изумительные друзья, родители, которым я небезразлична, невероятная свобода, и я могла поджарить себе тосты в любое время дня и ночи несмотря на то, что почти ничего не знала о принципе работы электричества.

Мой отец, мужчина, который не славился ни мудростью, ни чувствительностью, во время дня рождения дал мне один из самых полезных советов. Повернувшись ко мне под мигающими розовыми огнями, весь в татуировках, серьгах и грязных штанах, сливавшихся с фоном, он сказал: «Да брось! Ты психуешь только потому, что у нас десятичная система исчисления. Если бы мы считали восьмерками, ты бы психовала, когда тебе должно было исполниться двадцать четыре… ну, или тридцать два». Как бы противно ни было признавать, он в какой-то степени прав.

«Тридцать» значит в нашей биологии или судьбе не больше, чем «тридцать один», или «двадцать восемь», или «тридцать три».

Иногда возраст – это действительно просто число. Тем не менее я точно знаю: дедлайны и ритуалы, точки отсчета и годовщины – один из способов придавать себе ускорение в жизни. Мы всем миром создаем некую общую терминологию и комплекс ожиданий, которые подталкивают нас в движении вперед. Порой оно затруднено, крайне неравномерно. Если же его нет, можно оказаться в шлепанцах и панамке на каком-нибудь фестивале, отплясывая в одиночку под незнакомую музыку, и даже некому помочь тебе вернуться в палатку. Стоит отметить, что многие встретят тридцатник в браке, в любви, с ипотекой, планируя ребенка, но лишатся этого в свои 33. Дедлайны могут казаться важными, необратимыми, вечными, но, по сути, они произвольны. Любая отдельно взятая жизнь будет катиться по датам и возрастам так же непредсказуемо, как погода – секрет в том, как ты к ним готовишься, прилаживаешься и адаптируешься.

Из всех главный – самый перевранный, часто упоминаемый и превращенный в оружие на погибель почти всем моим знакомым, – 35 лет. Боже, какая же у нас проблема с числом «35»! Совместными усилиями сентиментальных газетных заголовков, паникерского «сарафанного радио», медицинской терминологии и ранней менопаузы матери я чуть ли не с детства уверовала: в тот самый момент, когда задую тридцать пять свечек на торте, немногочисленные яйцеклетки, оставшиеся в темных и безлюдных уголках яичников, немедленно и спонтанно выкатятся наружу и издохнут, как пережравшая сухого корма золотая рыбка. Возможно, эти предостережения, касающиеся пресловутых 35 лет, не долетели до слуха немногочисленных счастливиц. А я была совершенно уверена, что моя фертильность бросится вниз головой с утеса, тело уйдет на пенсию, а если я каким-то чудом забеременею, то меня официально назовут «старородящей», обремененной трудностями со здоровьем и стратосферно высоким шансом выкидыша. Если хочу иметь ребенка – а я совершенно уверена в желании, – нужно начать попытки до наступления этого опасного и угнетающего дедлайна. И, как я теперь понимаю, если и было во всем этом рациональное зерно, твердых научных доказательств не существовало. В статье, опубликованной в Atlantic в 2013 году, исследователь психологии Джин М. Твендж указывала, что:

«Часто цитируемые статистические данные о том, что одна из каждых трех женщин в возрасте 3539 лет не сможет забеременеть после года попыток, например, взяты из статьи, опубликованной в 2004 году в журнале Human Reproduction. Намного реже упоминается источник данных: французские метрические записи с 1670 по 1830 год. Шанс остаться бездетной – 30 % – также вычислялся на основе исторических данных¹⁵. Иными словами, миллионам женщин указывают, когда беременеть, опираясь на статистику эпохи до появления электричества, антибиотиков и лечения бесплодия».

Это все равно что искать рекомендации по ремонту автомобиля в руководстве по эксплуатации викторианской паровой машины.

Разумеется, фертильность действительно снижается с возрастом, но, пожалуй, не с таким драматизмом и не с такой скоростью, как нам внушают. Исследование, результаты которого опубликованы в американском журнале «Акушерство и гинекология» (Obstetrics and Gynaecology) в 2004 году, выяснило: если опираться на данные 782 супружеских пар, привлеченных к исследованию в семи европейских центрах естественного планирования семьи, то «доля бесплодия оценивалась на уровне 8 % для женщин в возрасте 19–26 лет, 13–14 % – для женщин в возрасте 27–34 лет и 18 % – для женщин в возрасте 35–39 лет»¹⁶. Однако это снижение далеко не так драматично, как может показаться. Авторы отчета добавляют, что «многие бесплодные пары сумеют зачать ребенка, если продолжат попытки в течение еще одного года». При достаточном количестве секса и крепости здоровья некоторые способны беременеть в сорок и даже сорок пять. Стоит отметить, что мужская фертильность тоже снижается с возрастом – эту часть уравнения часто обходят вниманием статьи, которые с удовольствием указывают на ваши 35 лет как «край пропасти». Вот цитата из жизнеутверждающего маленького исследования под названием «Фертильность и стареющий мужчина», опубликованного журналом Reviews in Urology в 2011 году:

«Представление о том, что несгибаемая фертильность мужчины длится намного дольше, чем женская, неверно. Хотя запас яйцеклеток является, пожалуй, наиболее важным компонентом плодовитости пары, возраст партнера-мужчины также оказывает значительное воздействие на репродукцию. Помимо того факта, что пожилые мужчины обычно живут с партнершами того же возраста, мужское старение связано с увеличением времени, уходящего на зачатие. Это отражает рост приобретенных заболеваний, снижение качества спермы и рост скорости фрагментации ДНК в сперматозоидах. Вдобавок существует связь между возрастом мужчины-партнера и наличием врожденных дефектов и хромосомных аномалий у плода»¹⁷.

Истинная природа фертильности сложна и варьируется у разных индивидуумов шире, чем это можно описать в одной статье и даже в этой книге.

В то время как можно забеременеть в под сорок и даже за сорок, с возрастом растет риск выкидыша (в 20 лет около 10 % беременностей заканчиваются выкидышем; сравните это с 90 % и более в возрасте старше 45 лет¹⁸), как и шансы родить ребенка недоношенного или с дефицитом массы тела. ЭКО (экстракорпоральное оплодотворение) и другие методы лечения бесплодия с возрастом тоже становятся менее эффективными. По данным Национальной службы здравоохранения Великобритании, между 2014 и 2016 годами доля процедур ЭКО, которые привели к рождению живых детей, составляла 29 % для женщин моложе 35 лет; 23 % – для женщин 35–37 лет; 15 % – для 38—39-летних; 9 % – для 40—42-летних; 3 % – для 43—44-летних и 2 % – для женщин старше 44 лет¹⁹.

Поскольку мы появляемся на свет с конечным, но неопределимым числом яйцеклеток, в настоящее время невозможно предсказать, как, с какой скоростью и в какое время жизни будет снижаться фертильность конкретной представительницы. Даже анализ на уровень антимюллерова гормона (AMI I) в ваших яичниках – который делают платно многие женщины, обеспокоенные фертильностью или рассматривающие вариант ЭКО, – является единственным по-настоящему полезным показателем пригодности для вас данного метода зачатия, а не диагностическим инструментом для определения индивидуальной фертильности.

Мы, современные люди, настолько привыкли, что от биологических неприятностей можно отделаться, откупиться или увильнуть – с помощью антибиотиков, анестетиков, операций, медицинского оборудования, перемены среды и прочих чудес науки, медицины и капитализма, – что рискуем упустить из виду один факт. Определенные составляющие физиологии неподконтрольны нам, конечны и необратимы. В какой-то момент тело потеряет способность зачинать и вынашивать детей. Этот момент у каждой женщины свой, разумеется, но он есть у всех.

Держать у нас над головой число «35» как гильотину фертильности – значит провоцировать панику у большинства женщин. Панику, которая в некоторых случаях безосновательна, которая вполне может быть бессознательным толчком к «потоку». Но иметь представление о том, что фертильность конечна, так же как иметь некоторое представление о том, что конечно все существование, необходимо.

Мы – люди. Мы не бессмертны.

* * *

Пару лет назад, во время очередного приступа истерии по поводу фертильности – на сей раз мы сидели на деревянном настиле рядом с бунгало в Новой Зеландии и ели котлетки из мидий, – моя кузина Хана топнула ногой, задрала голову к небу и заорала:

– Да ради всего святого, Нелл! Я родила троих после того, как мне исполнилось тридцать пять! Прекрати психовать и пей вино, пока можешь!

Хана, должна заметить, не имеет специального медицинского образования. Но она, возможно, права. Заставлять женщину лезть на стену от страха, что тело может ее подвести, что ее будущее может быть потеряно безвозвратно и время для принятия решения скоро выйдет, уже почти вышло, причем как раз в тот момент, когда она способна достичь пика карьеры и личного потенциала, – это какая-то жестокая шутка. Я недостаточно цинична, чтобы утверждать, будто это очередной способ помыкать нами, принятый на вооружение патриархальностью. Хотя и обратного мнения не придерживалась. В определенный тип капиталистического, зиждущегося на страхе сексизма прекрасно вписывается распространение упрощенческой версии фертильности: либо жертвуй собой и рожай рано, либо вкладывай немерено денег, либо смирись с поражением. Если говорить только о женском теле, резерве яйцеклеток, гормонах яичников и менопаузе, почти не остается места для параллельной, но необходимой дискуссии о числе сперматозоидов, мужском гормональном дисбалансе, повреждениях и температуре яичек, качестве спермы, количестве секса в жизни, уровне стресса, потребления табака и спиртного – словом, несметного числа других вещей, влияющих на шанс женщины забеременеть. Не беря в расчет мужскую фертильность, возраст, здоровье, уровень медицинского обслуживания и сексуальной активности, слишком легко создать ситуацию, где тридцатилетняя женщина готова делать что угодно с кем угодно, только бы забеременеть, пока не стало слишком поздно. А мужчины тем временем могут валять дурака весь средний возраст, сбрасывая с себя ответственность, как плохо сидящую ветровку.

* * *

Когда я стояла в банкетном зальчике, задувая свечи на торте, переживая за врезавшийся в лобок шов и изо всех сил стараясь воспрепятствовать серьезному дипломатическому скандалу между родителями, серебряные циферки, которые я так тщательно нашивала на спину, указывали на факты о моем рождении: вес и дату. Вот о чем они умалчивали и чего я на самом деле не понимала тогда, зато понимаю сейчас: в момент рождения матери было 34 года. Она была на четыре года старше, чем я. Оставалось еще шесть лет до ее менопаузы. Так что, даже если бы я унаследовала ее довольно жесткое жизненное расписание, у меня в запасе десять лет. Это серьезный сдвиг в восприятии, на который я не была способна. Однако ощущение «мое время подходит к концу» было только моим. Реальность же заключалась в том, что я стояла в пабе, а не сидела внутри счетчика яйцеклеток.