Текст книги "Ходячие библиотеки"

Хотя, казалось бы, и так…

Взросление чем-то напоминает прибывающий на станцию поезд. В одном вагоне едут вытянувшиеся за одно лето ноги, в другом – окончательный цвет глаз и так далее. Мои мозги ехали в самом последнем вагоне и дотащились уже тогда, когда, казалось, они вообще отцепились от состава. Это случилось на каторге.

Вообще, как уже говорила, на каторгу я залетала в жизни дважды. О первом разе уже рассказывала – меня забрали потому, что кто-то не умел достойно проигрывать. Там я прибивалась к абсолютно любой компании, проявлявшей хоть каплю дружелюбия, и когда меня бросали одну, сваливая всю вину за нарушенную дисциплину, ничему жизнь меня не учила, и я очень скоро прибивалась к следующей.

Когда же я отработала долг, меня отпустили домой. Совсем домой-домой, где меня еще более-менее помнили, я не сунулась, осев в одном из соседних поселений округа. И там я очень скоро попала под очередное дурное влияние.

Ну, точнее, мне это влияние на тот момент не показалось дурным, более того – в лице бегуна по кличке Кривой я нашла первого в своей жизни мужчину, не только не принявшегося меня использовать, но и еще чему-то попутно учившего.

Вообще, обычно бегуны имеют кличку, состоящую из прозвища и имени. Красный Тай, например, при жизни имел названого брата Зеленого Трува, и вместе они часто с переменным успехом сталкивались с Хищным Чонтаром. Но вот Кривой имени как будто бы не имел. И почему такого отличного стрелка называли Кривым, тоже никто не знал. Единственное понятное мне объяснение – чтобы не сталкиваться с ним и не вступать в конфликт, что мирные, что бегуны его обходили по большой кривой дуге.

Он научил меня метко стрелять. И ловко бросать ножи. Он научил меня бегать в ботинках, чинить их и выживать в пустошах несколько суток подряд. А потом мы совершили ошибку – банда стала слишком заметной, и ее ликвидировала оперативная группа Каменного Ветра, когда город еще думал расширяться по нашему направлению.

Кто-то ушел, кого-то убили. Меня ранили, и Кривой в числе прочих бросил меня умирать, спасая собственную шкуру. Я знала, что так будет, и обиды на него не держала, хотя помню ту странную, небывало сильную надежду, что вдруг чудо свершится и мне подставят плечо, я успею на отходящий поезд… но нет.

Мы с призраком университетского преподавателя можем всласть орать друг на друга, выясняя, где чей фронтир, но правда в том, что мы почти одинаковые уже исходя из того, что оба этот фронтир чувствуем. Для нас работа на будущее других механоидов – это бесконечное жестокое сражение. А вот воспитатели на каторге слыхом не слыхивали ни о каком таком фронтире.

Для них наши души если и походили на поле боя, то уже давно и окончательно проигранного. Мы казались им уже законченными преступниками. Даже те, кто попался на мелочи или в первый раз. Даже те, кому не стукнуло и десяти лет. Обращались с нами соответственно. Все наставники как один считали, что учить нас чему-то – значит учить воров лучше воровать.

Все, кроме одного.

Итак, свой второй срок на каторге я начала с лазарета. И там, на соседней койке, я встретила умирающего от войрового заражения мастера-воспитателя. Его Центр списал с городского назначения догнивать к нам. Болезнь съела ему почти все лицо и оставила без пальцев, но мозг тронуть не посмела, и глаза лучились добротой. А я раньше никогда ее не знала.

За эту доброту я его и возненавидела, мастера Сдойре. Аж до зуда под кожей. Возненавидела с самого первого взгляда.

Сколько яда и злорадства я на него вылила, сколько злых шуток испытала на нем, пока в один момент в самом последнем вагоне растянувшегося поезда не приехали наконец мои мозги и я не поняла, как мщу ему за то, что он показывает своим примером: в мире бывает доброта. Бывает, а я ее никогда по отношению к себе не видела.

С этого момента и жизнь моя, и отношения наши изменились. Он показал мне каторжную библиотеку и научил учету и обращению с книгами. Добился моего перевода с опасных работ туда, взамен потребовав усердное самообучение и обучение других. Всех, кто захочет. Постепенно ребята начали захаживать к нам, но это не понравилось надзирателям, и мастера Сдойре уволили.

На каторге все вернулось на свои часы, но я уже изменилась, и меня никто не смог бы перековать назад. После отработки я вернулась, отойдя еще дальше от родных краев, и поступила в библиотеку в Каменном Ветре. Хотя город меня душил, я старалась прилежно жить и хорошо делать свое дело.

А потом меня снова нашел Кривой. Он много мне сказал в ту ночь, когда уговаривал пойти к нему в разваливающуюся банду, и кроме всего прочего напомнил и то, что мое место здесь, в этом краю перегонщиков цистерн и охотников на удачу. Что моя жизнь – такая, какую я получила при рождении, и никому ее не под силу изменить. С Кривым я не пошла, но, говоря по чести, он ни в чем не ошибся: в Каменном Ветре я так и осталась чужой. Мне следовало двигать домой. Домой-домой на этот раз. Чтобы все знали, кем я была и кем стала.

Так я нашла в салоне подержанных самоходов запущенный, но крепкий ходячий дом вечной конструкции, подкрасила его, починила и основала вместе с Аиттли первую в наших краях странствующую библиотеку. А потом, как раз мне на руку, подтянулось изобретение самопишущих устройств в суперобложках, махинаций с ними и, как ответ общества, награда за их поимку. Наконец мне нашлось и дело по душе, и применение всем умениям. Я стала идентичной себе.

Так что… у меня накопилось, что сказать призраку перед собой.

Я выдохнула дым и подняла глаза. Он выглядел сейчас даже моложе, чем в последний раз, когда мы виделись. Исчезла какая-то надломленность из взгляда, какая-то затравленность из движений. Очень похож на героя, бьющего без промаха, каким предстал передо мной в первый раз. Я спросила, с ленцой растягивая слова:

– Что, так и не оставил ты беговство?

– Как видишь, даже преуспел! Ну а ты что, бросила свои пописульки наконец, а? Давай займемся делом! Положи их мордами в пол, свяжи и иди за мной, я покажу тебе самый жирный драгоценный камень в твоей дрянной жизни.

– Все мордами в пол, – настороженно повторила я, уже догадываясь, как все обернулось. – Майрот, тащи свою задницу за мной. Будешь держать сумку, куда положим все барыши. Вот эту, что у тебя в руках, понял?

Майрот ровным счетом ничего не понял, но поскольку уже закончил с моей жертвой и принял как данность, что безопаснее всего ему держаться меня, то безропотно пошел, двигаясь на пару шагов позади. Сумку со снадобьями он прижимал к себе. Мы направились вглубь поезда.

Призрак Кривого что-то постоянно мне рассказывал, но сам его голос, сам факт того, что я слышу его голос, сбивал меня, и я не могла уловить мысль. Внутри головы у меня толпились воспоминания и яркие, словно замершие во внезапной вспышке света, картинки: вот он учит меня держать пистолет, вот рассказывает, где у нас в теле артерии, а где – самые крупные вены, чтобы я знала, куда метить, а вот мы чиним ботинки.

А вот он, растрепанный, пьяный, брызжа слюной, кричит, что я еще приползу к нему, что я еще буду умолять принять себя назад. И эта, последняя, пульсировала под всеми остальными. Обесценивая их и наполняя приторной горечью.

Мы прошли вагон за вагоном весь поезд, пока не остановились перед головным. Призрак указал мне на саркофаг, заключавший сердце поезда, пережившее войну и терраформирование. Неистощимое самоцветное сердце.

– Вот тут оно! Вынимай и пошли!

Я опустила глаза. Перед саркофагом лежал труп. Не обугленный, не изуродованный. Труп как труп. Просто тело старика в поношенной одежде. Если у Кривого и осталась банда, то ничего удивительного, что она сбежала чуть что, так как состояла, по-видимому, из оборванцев, прельстившихся мелькавшим когда-то между ушами именем.

– Вот как вы умерли, – произнесла я вслух, хотя совсем не собиралась, и услышала, как призрак взвел призрачный курок.

– Ты не играй со мной, Лю. Игры кончились. Бери камень, или ляжешь тут.

– Он не знает, что мертв, – прошептал мне на ухо Майрот, хотя я и так это вполне поняла.

Смерть из-за остановки сердца, «от страха», нужно думать, наступила так быстро, что душа не успела это осознать, и неприятие себя как убогого беспомощного старика вышло на совсем новый уровень – Кривой не узнал себя в собственном трупе. Он видел себя таким, каким передо мной предстал: молодым, ловким, уверенным в себе. Таким, каким запомнил себя в зените беговской славы.

– Нужно убить его, – сказала я, обращаясь к Майроту, но глядя в глаза призраку.

– Хочешь убить меня? – криво усмехнулся Кривой. – Ну давай, Лю. Посмотрим, чему я тебя научил.

– Убить призрака невозможно! Вы, госпожа, сильно ошибаетесь, если… – затараторил Майрот, видимо думая, что Кривой не услышит нас, если разговаривать театральным шепотом.

– Что из этого яд? – спросила я тихо.

Майрот с надменным видом прижал сумку ближе к себе, и мне силой пришлось отобрать. Я оттолкнула его к дальней стене, он ударился сильно спиной и посмотрел на меня почти с ненавистью. С какой-то странной ненавистью, как ненавидят тех, кого не успевают спасти.

Полупрозрачный палец указал мне на склянку, и призрак аптекаря с извиняющимся видом улыбнулся:

– Если вам для остановки дыхания, то вот это, будьте добры.

Я повернула голову. В нашу сторону двигался призрачный поезд. Я стану призраком, чтобы убить призрака, который захватил поезд-призрак полный призраков, и для этого сяду в призрачный поезд. Вперед!

– Этот поезд того не стоит! – крикнул мне Майрот, уже понимая, что не успеет помешать.

– Нет. Но того стоит мой мастер.

Я выпила залпом, и меня подхватил бесплотный состав. Аутопризрак поезда-призрака. Я сразу же увидела Кривого. Он стоял на его крыше, прямо напротив меня.

– Ты предала меня, Лю, – хрипло сказал он, держа руку над револьвером. – Я верил тебе, а ты решила меня завалить.

– Для твоего же собственного блага, Кривой, – холодно сказала я, тоже приготовившись стрелять. – Но тебе ли говорить о предательстве? Ты же бросил меня, не вернулся за мной. Что, скажешь, тоже ради моего собственного блага отправил меня на каторгу?

– Да, – хрипло ухмыльнулся он. – Может, это смешно, но – да. Я решил, чем не шутит жизнь, может, тебе будет от этого лучше. Может, ты узнаешь какую-то новую жизнь, Лю.

«Я узнала. Я обрела дом, и друзей, и работу, дающую мне силы жить. У меня есть кот, даже восемь, хотя и призрачных. И еще много книг. Я научилась смеяться, мастер. Я наконец научилась смеяться. Только я потеряла. Я потеряла всех, с кем могу поделиться этим».

– Но я ошибся. И все равно. Ты нравилась мне, девчонка, так что, – он сделал широкий жест левой рукой, – если нужно уйти – уходи. Останешься жива.

– Не могу, – горько сказала я. – Мне нужно вас убить.

– Ну… – сказал он и выстрелил.

Только он выстрелил позже меня. И когда он еще нажимал на свой призрачный курок, моя призрачная пуля уже сидела у него в груди. Он схватился за наливающуюся бесцветной кровью рубашку и молча повалился вперед. Поезд теперь снова мог ехать. Сердце его больше ничто не сдерживало. Оставалось убрать колодки.

А я не могла двигаться, я только проваливалась сквозь несущийся вперед аутопризрак поезда вниз, навстречу собственному телу, у которого Майрот пытался вызвать всеми силами рвоту при содействии нескольких консультантов.

У меня книги, и дом, и кот. И ни одного учителя, чтобы показать им все это богатство.

Взросление чем-то напоминает поезд. И самый-самый последний вагон в путь отправляем мы сами. Этим вагоном мы отпускаем страх остаться одними на станции, наедине с пустыми рельсами и шумным городом впереди. Самым последним вагоном мы отправляем боязнь стать взрослыми. Потому что понимаем, что, если у нас были хорошие учителя, мы уже не одни. Мы уже никогда не одни. И нам ничего не страшно.

Если ты латаешь трубы

Дайри дождалась, пока спасенная нами девочка заснет на моей кровати, укрыла ее одеялом до шеи, приласкала растянувшегося на подушке призрака годовалого кота Переплета – в этот раз он стал призраком, попав под ногу Толстой Дрю, – и вышла из комнаты. Она спустилась в аудиторию, где наши студентки увлеченно делились рецептами консерваций, и, помедлив немного, чтобы взять на заметку последний из них, объявила:

– Я разложила всех детей. У нас достаточно одеял и простыней, но…

– Кровати кончились? – поинтересовалась пожилая Майранн и, увидев по замешательству Дай, что правильно угадала, по-доброму улыбнулась: – Не беспокойся, мы как-нибудь определим себе по уголку. Давай сюда одеяла.

Дай дошла до кладовой, вытащила стопку постельных принадлежностей и вернулась, положив ее на стол. Почтенная Майранн принялась раздавать всё своим товаркам. Те как раз перешли с консерваций на типы топлива для подвижных платформ и живо включились в подготовку мест для сна. Почтенная Тейверр тем временем разложила для всех таблетки и сейчас разносила их на большом красивом подносе.

– И ни о чем не беспокойтесь, – велела девушке старушка, ласково коснувшись ее руки, – большинство из нас, вне зависимости от основной профессии, работали на стройках домов и спали там же, подложив под голову кирпич. Мы, конечно, уже давно не молоды, но и у вас тут не кирпичи.

– Спасибо, мастерица, – тепло улыбнулась Дай, и с этим старушка присоединилась к товаркам.

Наши курсистки любили чаевничать со вкусом, и мы их в этом поддерживали, прикупив на бродячей барахолке по случаю не только огромный медный сервиз, но и изящнейший набор настоящих стеклянных таблетных блюдец – это такая специальная штука, чтобы красиво выложить перед собой лекарства, требующие приема до/во время/после еды на званом ужине. Дайри, как и я, просто влюбилась в эти блюдечки, не говоря уже о наших студентках.

Улыбнувшись тому, с каким тщанием старые женщины накрывают для чая и обсуждают аламбики, Дайри поднялась на крышу и какое-то время провела, просто подставив лицо рассеянному звездному свету и знакомому ей с самого детства колкому ветру пустошей. Потом она прошла немного вперед и села, скрестив ноги, рядом с Аиттли. Он растянулся на крыше, подложив руки под голову и глядя в смурное небо.

– Я проверила обгоревший край. Завещание обрамлялось томом «Маски Механического Мытаря» современного издания. Вот системный номер. – Она протянула Аиттли листок с записью. – У нас есть такая же книга?

Наш каталогизатор глянул на номер и отдал знак отрицания.

– К чему ты больше склоняешься: завещание выбрало обрамление исходя из материала книги или из смысла содержащегося в ней произведения?

Дайри задумалась и медленно легла рядом с молодым механоидом, тоже закинув руки за голову:

– Может, ни то и ни другое? Может, выбора и не было, просто случай? Хотя… такая дорогая оснастка, два сердца… Скорее всего, и обрамление подбирали со смыслом.

– Если судить по номеру, то издание не коллекционное, бумага тонкая и горит хорошо, – набросал из головы Аиттли, но Дайри отдала знак сомнения:

– Я думаю, сперва нужно обсудить философию книги. Как минимум потому, что такой тип бумаги и переплета встречается повсеместно и выбор очень богат.

– Хорошо. А как ты полагаешь, важна сама история книги или ее культурное значение?

– Интересный вопрос. – Дайри пожевала губу. – «Маска Механического Мытаря» – это уже отрефлексированная профессиональным романистом история. Сюжет о полностью механическом мужчине, превращающем других механоидов в запасные детали для воскрешения своей возлюбленной, – часто встречающийся во многих частях мира сюжет, он возник во многих городах независимо. Думаю, это какая-то часть общемировой скорби. Мысль об одновременной преодолимости смерти и о цене, что придется заплатить.

– Но не только.

– Да… В «Маске Механического Мытаря» очень сильна фигура хозяина города, заключившего с ним договор и отдававшего по одному жителю из каждого поколения в обмен на защиту. Эту проблему в истории никто до этого романа не видел, но… почему тогда именно современная книга?

– Тираж? Чем он больше, тем меньше вероятность отследить, кто и когда покупал конкретный экземпляр.

– Да, но…

– Слушай, – отвлек ее от напряженных размышлений Аиттли, приглашая положить голову к себе на плечо, – не хочешь продолжить с того места, где мы остановились?

– Давай! – вспыхнула румянцем Дай и, поерзав, чтобы устроиться удобней, указала в непроглядную тьму небосвода. – Вон там, вот тут. И… вот это. Там даже сейчас можно увидеть красный мигающий огонек.

– Так это небесный поезд?

– Да, это небесный поезд из звезд: Эйрри, Кайрри, Вуолан и Нейрабб. Они составляют Поезд Северных небес. Собирают сигналы о движении Железного Неба с низких звезд этого участка и передают их Луне.

Аиттли прицокнул языком, умудрившись передать этим звуком свое одновременно восхищение необъятностью и сложностью небес над ним и то, как много он видит там, наверху, неустроенного. Дай только ему, нашему великому и всегда правильному каталогизатору Толстой Дрю, силы и время – уж он бы навел там порядок.

– Дайраанн, бери-ка ствол и иди на улицу, – деловито попросил высунувшийся из Толстой Дрю Оутнер, – у нас пробита труба, а может, и несколько.

– Иди, – поцеловав в макушку, отпустил ее Аиттли, – я подожду, пока все не улягутся, и начну нормальную уборку. Запрос в другие библиотеки по книге я сформирую, не беспокойся. Скорее всего, это просто книга для дешифровки кодовых посланий. Если ты изучишь переплет, то узнаешь, на каких страницах ее открывали чаще всего.

Дайри возмущенно глянула на него с верхней ступени лестницы, но Аиттли уже снова вглядывался в темноту, пытаясь представить, как там, высоко-высоко, спешат одна за другой белые высокие звезды и как там не хватает его метлы. Дайри глотнула душой этого легкого и вдумчивого настроения, словно перед погружением в темную воду, и спустилась, чтобы пойти в оружейную.

Для обороны от любых незваных в гостей в пустошах Дайри предпочитала оружие с дробью, его и выбрала; кроме того, ей потребовалось специально разработанное Оутнером для таких случаев ружье. Оно очень, очень экономило время на диагностику.

Пока девушка проверяла оружие и наполняла патронташ, Толстая Дрю замедлялась и к тому времени, как Дайри закончила, встала. Прежде чем выйти в ночь, реставраторша спокойно вздохнула. Простая и знакомая рукам работа здорово очищала ее голову. Мы все успокаиваемся, когда чувствуем, что действуем в полном согласии с нашим домом.

О ноги Дай ласкался призрак четырехлетнего Переплета. В этом возрасте кот не пережил ликровую чумку, принесенную кем-то из пустошей на подошвах обуви. Все-таки здесь, на фронтире, патологической войры встречается еще много, увы, и животных-умертвий тут мало в основном именно поэтому. Я слышала и читала, что к ним плохо относятся в больших городах. Еще один повод выбраться на открытое пространство.

Дайри опустилась на корточки, приласкала нашего любимца и отправилась латать Дрю. Оутнер вышел вперед, надев осторожно шляпу, чтобы не растрепать туго стянутые лентой волосы. Кто-то может подумать, что мы надеваем шляпы, чтобы защищать глаза от солнца, на самом деле мы защищали головы от песка. Но лично Оут еще защищал и себя от обвинений в дурновкусии.

– Госпожа Дайраанн, – окликнул девушку у выхода Рид, – я не могу уснуть. Может, вам нужна помощь?

– Пошли, – улыбнулась, подав ему знак следования, Дай и протянула снятую с крючка теплую куртку. – Мы сейчас выберемся и зайдем со стороны, где трубы с перегретым паром выходят наружу. Дрю даст давление, мы посмотрим, где пробивает, и пометим цветом. И когда трубы остынут – залатаем. Ты тоже смотри в оба, и, если я не замечу какие-то прорехи, покажешь мне. Ладно?

Когда она закончила говорить, они как раз оказались снаружи и отошли подальше от дома. Оутнер расставил масляные лампы, хорошо освещающие обнаженные под поднятым защитным коробом трубы с перегретым паром, сгрузил с плеча обвязку и направился в машинное отделение.

Дай немного поправила свет и крикнула, что готова, Дрю поддала пару, и девушка, приложив приклад к плечу, несколько раз выстрелила цветной краской, помечая пробои. Присмотрелась придирчиво, перезаряжая.

– Вот еще и там, – указал пальцем на пропущенные ею тонкие струйки мальчик.

Дай пометила и их, похвалив парня, но тот на похвалу не отозвался, даже не так – и вовсе ее не заметил, повернулся лицом к пустошам и вжался в Дайри спиной. Она почувствовала его дрожь и подбодрила:

– Не так и много на этот раз. Помню, нам пришлось чуть ли не весь котел менять, а встали мы прямо посередине пустошей. Ох и набегались же мы тогда по миру, прося у погонщиков, кто чем выручит. Но справились!

– Вон там, – шепнул паренек, указывая на груду камней, – что-то шевелится.

Дай сменила ружье на дробовик и, велев мальчику возвращаться в дом, осторожно пошла в указанном направлении, тщательно выбирая место, куда поставить ногу. Оказавшись совсем рядом с темнеющей на границе расставленных фонарей небольшой грудой притащенных ледником валунов, она одним прыжком взлетела на них, прицелилась и, выругавшись, упала на спину. Прямо у нее из-под ног выскочили книги. Они плотно покрывались темнеющими в ночи типовыми черными и темно-синими обложками. Эти тома, щелкая хищно наращенными острыми окладами, устремились к пятящемуся парню.

Дайри вскочила на ноги, сделала предупредительный выстрел в воздух, но тот нападавших не испугал, и черно-синяя волна, обогнув реставраторшу, бросилась к дому. От двери прозвучало несколько выстрелов, и ближайшие книги беспомощно остались лежать на земле, остальные бросились врассыпную. Оутнер поспешил к мальчику и спрятал его у себя за спиной, продолжая целиться из револьвера в темноту.

– Все хорошо, – успокоила Рида Дайри, заставляя себя выйти из ступора. – Это просто дикие книги. Тут неподалеку как раз располагался архив Университета Лунного и Горного дела, где много невостребованных томов диссертаций и мастерских работ. Знаешь, те, одинаковые, они хранились раньше согласно правилам заведения, но никем не читались, даже при защите.

– Зайди в дом, если ты себя чувствуешь неуютно. Я закончу здесь сам, – предложил Оутнер, обращаясь к Дайри, но она, поймав на себе взгляд мальчика, отмахнулась:

– Я в порядке! Я уже пять лет работаю в библиотеке, и этого вполне достаточно, чтобы справиться с боязнью нечитанных книг! – Она направилась ко входу в Толстую Дрю и, обернувшись, возвестила: – Пробоин всего шесть, ремонт можем начать хоть прямо сейчас. Единственная, о которой я беспокоюсь, это…

Она потянулась, чтобы показать на пятно краски, но трубы пришли в движение. Дикие книги облепили их, ловко прячась в отбрасываемых лампами тенях. Дай отпрыгнула и выстрелила несколько раз, не целясь. Книги исчезли из вида.

В наступившей ночной тишине Толстая Дрю выдохнула паром, и в небо поднялись сотни тонких белых паровых струек. Оутнер заложил большой палец в карман своего белого наутюженного жилета и, старательно удерживая красноречивый вздох, заключил:

– Не боишься их. Да. Это все глупости.

Дай выругалась, опустила ружье и упавшим голосом сообщила:

– Пойду наварю каши.

Она решительно закинула оружие за спину, еще более решительно крикнула нашим студенткам, что все спокойно, и направилась к Дрю. На этот раз – давая своей походкой новое определение решительности. Мальчик спросил механика:

– Зачем каша?

– Так мы называем специальный ликровый состав, нужный как раз на такой случай, – сливаем воду из котлов, заливаем состав, накрываем трубы герметичным колпаком, откачиваем воздух, создавая разность давлений, и кашу припечатывает к трещинам. Потом нам остается дать каше застыть – так мы получим пробки, затыкающие пробоины. Специальный проходной голем зашкурит кашу изнутри, и вот – мы готовы двигаться!

– Здорово, можно я помогу вам? А почему Дайри боится нечитанных книг?

Оутнер отдал знак неопределенности, посмотрел на звезды, редко проблескивающие сквозь каменное небо, и протянул:

– Наверное, потому, что она боится, что и ее никто не прочтет. И она останется одна.

– Но она же не одна. У вас огромный дом!

– Это всего лишь предположение, – улыбнулся рулевой, положив мальчику руку на плечо и потрепав его дружески. – Не у всех страхов есть предыстория. Иногда они просто существуют.

Толстая Дрю повернула к ним свежеокрашенный бок и открыла дверь, пуская внутрь.

– Так, – вздохнул Оутнер, осторожно положив на специальную полку шляпу, – пока Дай не наварит кашу, мы ничего сделать не сможем, придется ждать. Ты иди поспи, а я тебя разбужу ближе к делу.

– Я лучше почитаю книгу, – сказал мальчик весьма бодрым голосом для проведшего такой бурный день ребенка. Он повесил потрепанную куртку на крючок с той же аккуратной к вещам манерой, с какой обращался со шляпой Оутнер. – Можно побыть рядом с вами, если я буду вести себя тихо?

– Даже если ты будешь вести себя громко, я не против, – улыбнулся механик, – только над книжкой ничего не жевать.

Улыбнувшись, мальчик смело направился в читальный зал.

А за ним, внимательно вслушиваясь во все шорохи и скрипы дома, медленно и вкрадчиво поползло, держа крепко сцепленными наращенные железные зубы, чтобы те случайно не лязгнули, самое настоящее Нечто!

Нечто это, следует отметить, было приземистым и темным, в типовой темно-синей обложке университета Лунного и Горного дела. И текст этого Нечта представлял из себя безумно скучную, почти бессмысленную курсовую диссертацию. Настолько тривиальную, что ее никто никогда не читал.

Оутнер тем временем зашел на кухню, приготовил, не замечая, как прошмыгнуло, низко стелясь к полу, такое же, только черное Нечто, и принялся делать на всех свои славные бутерброды. Дайри старательно замешивала состав для каши в нашей Большой Кастрюле. Называлась она Большой потому, что нам с Оутнером пришлось устроить специальный кран над плитой, чтобы наполнять ее доверху, так как иначе бы ее никак не подсунуть. Самое то для инженерной каши.

Дайри нейтральным тоном попросила Оутнера вскипятить полный чайник, потому что, когда она поставит Большую Кастрюлю на плиту, больше туда уже ничего не поместится. Механик слил холодный кипяток в графин и разжег на плите огонь. Передал Дай зажигалку.

Чайник делал вид, что сейчас в кухне между Дайри и Оутнером ничего, кроме готовки, не происходит. У него не слишком получалось, и в воздухе висело ощущение какой-то неправильности.

Оутнер тем временем достал хлеб (этот хлеб, к слову, мы покупали со значительной скидкой в обмен на уроки чтения для персонала, большей частью выходцев с той же каторги, что и я, поэтому некоторые непонятные места я сразу переводила в ясные им понятия) и намазал подогретые до румяной корочки кусочки нашим особенным чайным сиропом.

На кухню подтянулись сразу четыре призрака Переплета, считая того, что умер от жадности, подавившись слишком большим куском настоящего вяленого мяса. За тот мясной кусок мы продали экземпляр четвертого издания «Погони за прошлым».

После пережитой коллективной травмы я запретила любые подкормки кота со стола. Но кот есть кот, и Переплет уже запомнил, что подкормки бывают, а почему они опасны – забыл.

Оутнер налил еще чайного сиропа в термос, добавил несколько вкусовых приправ, долил туда же холодный кипяток из графина, взболтал и поднялся вместе с ним и тарелкой бутербродов в кабину, вставив всё в специальные держатели. Внутри его уже ждал мальчик.

– Это еда на всех, – услышала его голос осторожно пробирающаяся по темному коридору пара стелящихся по теням Нечт, – перекусывать только тут, руки после перекуса вытирать. Пьем и едим из одной кружки и тарелки, потому что никто не любит мыть посуду.

– А я люблю. Это хороший способ сделаться на кухне невидимым и все слушать, – улыбнулся мальчик, восхищенно оглядываясь. – А сколько лет этому дому?

– Если честно, – крякнул, устраиваясь поудобнее, рулевой, – никто не знает. Как я понял, Лю добыла его на каком-то салоне старьевщиков. Там, знаешь, всякие найденные в земле чайники довоенных времен, печки, пуговицы…

– … и дом?

– И дом. Конструкция его очень древняя, применяется чуть ли не с начала мира, но и в надежности ей не откажешь. Следи за старушкой, и она будет топтать черную и белую землю до прихода Хаоса. И притом, – Оутнер ласково погладил стену, – Толстую Дрю изначально строили как хранилище для книг. Это легко понять из того, что здесь ходовая часть и пол укреплены дополнительно, исходя из огромного веса книг, а еще тут две кухни.

– Две кухни?

– Да! Знаешь, откуда пошло выражение «собраться на кухне и молчать»? В древние времена, это шло еще от хрустального раскола, самым защищенным помещением в доме являлась кухня. В первом мире войра вела себя агрессивно, могла напасть на дом и даже его сожрать. На этот случай каждый дом имел комнату, способную становиться совершенно герметичной. Такой делали кухню. Потому что именно в ней хранились запасы еды и воды, а позже – и карманное воспроизводство воздуха. Там же держали осады.

– А здесь таких помещений два?

– Да, кухня и книгохранилище. При этом в книгохранилище тоже замкнутый ликровый контур, собственный воздушный заводик и водяной фильтр. По сути, это огромный сейф.

– Хороший дом перепал Люре, – согласился мальчик. – Дорого стоил?

– Никто не знает, но в комплекте к ней шел Аиттли. Ну а ты, малец, что взял почитать?

– «Приключения ниже ватерлинии». Я иногда думаю, какое оно – море?

– Большое и бестолковое, – пригвоздил Оутнер, сняв ноги с приборной панели. – Пустоши гораздо красивее моря. Ты видел когда-нибудь, как они сияют в лучах фонарей Толстой Дрю?

Рид улыбнулся, и, подбодренный этой улыбкой, Оут включил фонари. Мужчина и мальчик уставились на открывшееся зрелище, моргнули несколько раз старательно, чтобы поверить собственным глазам, а потом Оутнер, опомнившись, выключил свет и отвернулся от окна, приказав Толстой Дрю немедленно смыкать ставни.

– Буди всех. Закрой все межкомнатные двери и буди всех. Мы что-нибудь придумаем.

Мальчик отдал знак согласия и побежал.

А там, за окном, в рассеянном белом свете высоких звезд действительно непередаваемо красивым сиянием переливалось целое море типовых обложек, покрывших собой пустошь полностью.