Текст книги "Итальянское каприччио, или Странности любви"

– Придется отдать в чистку.

– Предметы семнадцатого века в химчистку не принимают.

– Что же делать?

– Спать! – сладко потянулась Аня.

…Теперь каждый вечер Аня возвращалась поздно и, едва перекусив на ходу, плюхалась в постель и камнем засыпала. Лена перестала иронизировать, а наоборот, стала очень трогательно опекать ее – старалась к ее приходу вскипятить чайник, приготовить бутерброды.

В одно из таких полуночных бдений Лена внимательно посмотрела на счастливое, будто хмельное лицо подруги, и ее охватило беспокойство.

– Анька, только не смей торопиться, слышишь! Лучше о Филарете рассуждайте.

– Мы так и делаем – от заката до рассвета обсуждаем Филарета, – не то в шутку, не то всерьез отозвалась Аня. – Спать хочу, умираю…

– Не отмахивайся от моих слов, я серьезно. Ты хоть понимаешь, о чем я говорю?

– Отвяжись, Ленка. Когда ты с Витькой в десятом классе…

– Мы сейчас говорим о тебе. С Витей у нас все было по-другому, а теперь мы любим друг друга. Я так соскучилась, что порой готова выть, особенно когда ты приходишь вся такая разомлевшая. Мне кажется, что вот завтра возьму и сбегу к нему в Москву.

– Вот видишь, подружка, а мне что – нельзя? – улыбнулась Аня.

– Можно, только мне казалось, что влюбленные пишут лирические стихи, а не плохие частушки. Помнишь, какие стихи писал мне Витька?

– У каждого свой жанр. Николай пишет диссертацию, и мне тоже интересно.

…На следующий день Аня притащила целую стопку тетрадных листочков, исписанных неразборчивым почерком, пронумерованных красным карандашом и с кучей правок. Даже не попив чаю, села переписывать их в чистую клеенчатую тетрадь своим четким, ясным почерком.

– Это еще что такое? – взвилась Лена. – И так не высыпаешься, днем чуть не валишься на мешки с картошкой…

– Не шуми, Ленка, сейчас лягу, – виноватым тоном сказала Аня. – Коле нужно срочно по приезде сдать автореферат по диссертации, и он просил переписать некоторые страницы, потому что его почерк ни одна машинистка не разберет.

– Прекрасно! Писарь-надомник! Тогда уж освой машинопись и строчи хоть всю ночь, только без меня – я тоже человек, спать хочу! Почему бы тебе не перебраться к нему в избу, там и разбирайтесь со всеми кардиналами, патриархами и авторефератами!

Аня опешила – никогда прежде Лена не говорила с ней таким тоном, да и ссор у них практически не бывало, так, по мелочам, на одну минуту. Сейчас за ее словами скрывалось что-то более серьезное, нежели простое желание выспаться.

– Ты можешь мне объяснить, что случилось? – как можно спокойнее спросила Аня.

Лена не приняла примирительного тона Ани:

– В конце концов, он твой возлюбленный начальник – вот пусть и освободит тебя от картофельных работ. Сиди тогда и пиши сколько душе угодно!

– Почему ты так о нем говоришь?

– Я не о нем, я о тебе.

– Нет, о нем! О нас!

– Пропади оно все пропадом с этой картошкой! – со злостью, грубо выкрикнула Лена.

Аня вздрогнула, подняла глаза на Лену и тихо сказала:

– Лен, а Лен, ну скажи, пожалуйста, что случилось, почему ты так груба со мной? Я не хочу ссориться… я не могу так… – И она неожиданно заплакала.

Ленкино раздражение как рукой сняло. Она поняла, что творится сейчас с подругой, и дала ей выплакаться, потом потащила ее к кровати, усадила, села сама рядом и обняла за плечи.

– Дурочка ты моя, мне просто больно за тебя, когда я вижу, как ты за две недели полностью растворилась в Николае, в его проблемах и делах…

– Что же я могу поделать, если влюбилась в него? Ты ведь сама твердила мне, что пока я равнодушна к мужчинам, я – неполноценная женщина. Разве ты не радовалась, что мне понравился Николай? Ты же говорила…

– Ну что ты все: «говорила», «твердила»! Да ради бога! Я и сейчас рада, что тебе с ним хорошо… Но он-то, он, что он думает, как относится к тебе?

– Он тоже…

– Что тоже? Он тебе что-нибудь говорил о своих чувствах?

– Разве об этом нужно говорить? Я и так все понимаю… Он нежный, ласковый, заботливый…

– Заботливый? – перебила ее Ленка. – Потому что укрывает тебя своим ватником? Он что, не чувствует, что от его заботы ты скоро совсем в тень превратишься! Даже зарядку утром перестала делать. Он же видит, когда заходит за нами. Где же тут забота? А нежный – только когда вы целуетесь и тискаетесь, вот и вся нежность!

– Не говори так, Ленка, мне больно слышать такие слова от тебя.

– А кроме меня, тебе никто и не скажет. Да пойми ты, Анька, ты же личность, умница! И вдруг – словно нет тебя, а один только аспирант Николай с довесочком. Ты бы посмотрела на себя со стороны, когда он идет по полю, как подсолнух за солнцем поворачиваешься за ним, и когда он подходит к нам, смотришь такими преданными собачьими глазами, что даже я чувствую себя униженной.

– Разве в любви может быть что-либо унизительное?

– В любви – нет, а в ваших отношениях пока еще ничего не известно. Я прошу тебя, ну просто умоляю: ты же сильная, волевая – будь самой собой, люби, делай что хочешь, но не теряй себя! И не о девичьем пояске я говорю – да развяжи ты его, если уж так невтерпеж, не в нем дело. Дело в твоей личности.

– А может, я чеховская душечка? – слабо улыбнулась Аня.

– Да уж, душечка ниже средней упитанности, с кругами под глазами…

Они посмотрели друг другу в глаза, уперлись зрачками, как когда-то в детстве, когда играли в гляделки, выдержали несколько секунд и расхохотались.

– До чего же я тебя люблю, – бросилась на шею Ленке Аня.

Утром Николай не зашел за девушками, чтобы сопровождать их, как уже завелось, в столовую.

Он появился там, когда все уже сидели за дощатыми столами. С ним был худощавый, неприметный молодой человек.

– Коллеги! – зычным голосом привлек к себе внимание Николай. – С болью в сердце и невыразимой грустью должен сообщить, что вынужден попрощаться с вами.

Столовка буквально взорвалась свистом и криками – Николая успели полюбить за ровный характер, умение без грубости добиться хороших показателей на поле и чувство юмора.

Он поднял руку, требуя тишины, и продолжал:

– Осталось всего десять дней, после чего мы снова встретимся с вами в стенах альма-матер. Давайте расстанемся без рыданий, а главное, – отнесемся с уважением к Владимиру Николаевичу, ассистенту нашей кафедры, который, не побоюсь этого слова, приехал прикрыть амбразуру своим телом. Спасибо за сотрудничество.

– Ишь как шпарит, хитрец, – не удержалась Лена. – Что там у него произошло, интересно?

Аня ничего не ответила – сидела, словно окаменевшая. Николай усадил за свой столик новое начальство, а сам подошел к девушкам, поздоровался, извинился, что не успел заскочить утром – приехал сменщик, надо было устроить его. Аня с Леной молча слушали его, не задавая вопросов.

– Если можно, я зайду вечером, после ужина, и все подробно расскажу, – пообещал он и обратился к Ане: – Ты успела все переписать?

– Да, – упавшим голосом ответила Аня.

– Замечательно, – обрадовался Николай. – Завтра утром я уезжаю, смогу все забрать с собой…

Вечером он пришел к ним в избу. Аня принялась разогревать чай. Лена поднялась и со словами «Пойду к хозяйке» хотела выйти, но Николай попросил ее остаться: разговор по делу, никаких секретов. Ленка взяла английский детектив, предусмотрительно привезенный из дома, уселась в уголочке и уткнулась в книгу.

Николай молча пил чай.

– Ты можешь наконец рассказать, что случилось? – не выдержала Аня. Она с самого появления его в столовой не могла прийти в себя и к вечеру передумала и напридумала не менее шести версий.

– Как тебе сказать… Вечные подводные камни в нашем историческом болоте. Шеф сделал невозможное: пробил мне сменщика, утвердил на парткоме его кандидатуру и срочно велел мне ехать в Москву.

– Но что же все-таки случилось? – не могла понять Аня.

– Помнишь, я говорил тебе, что апробация моя прошла перед самым отъездом на картошку. Тогда накидали мне замечаний, по которым я, собственно, и переделывал здесь автореферат, чтобы успеть с типографией. Вроде все путем. Но тут прорезался у нас на кафедре один стукач, член парткома. Он усмотрел в моей работе криминал и не преминул тут же заварить кашу и у нас, на кафедре, и в парткоме, и в ректорате…

– Что за бред, что там можно усмотреть? Я ведь читала, переписывала – ни разу ничего не царапнуло…

– Тебя не царапнуло, а профессиональный стукач засек очень опасные аллюзии. Нынче у всех стукачей ассоциативный невроз – все ищут ассоциации, аллюзии, подтексты и параллели с диссидентами. Самое забавное в том, что на апробации ничего похожего никто не высказывал. Видимо, попался профессиональный сексот, побоялся раскрыться…

Лена оторвалась от своего детектива:

– Да что ты мочалу тянешь! Можешь толком все объяснить?

– Ну, диссертация посвящена выходу России на международную политическую арену в начале XVII века. В этом событии огромную роль сыграл известный Ане Филарет…

– Ну, положим, я с ним тоже уже познакомилась, – заметила Лена.

– Дай же ему сказать! – не выдержала Аня.

– Да ради бога! У меня здесь поинтереснее вашего, – ответила Ленка и вернулась в туманный Лондон, где элегантный сэр Майкл и очаровательная леди Джейн вяло предавались любовным утехам в огромной викторианской спальне, по ходу дела убеждаясь в том, что он – гомосексуалист, а она – лесбиянка.

– Главное – обвинение в том, что у меня Филарет не просто беспринципный, безнравственный человек, поставивший в жизни одну цель – воцариться на престоле, а государственный деятель, которому трон нужен, чтобы вытащить Россию из той политической и экономической пропасти, в которой она оказалась. Он свято верил в то, что только он способен сделать это, следовательно, все хитросплетения и изгибы пути, ведущие на трон, оправданы, во имя будущего общенародного блага допустимы предательство, измены, нарушения норм морали и нравственности.

– Ну и что? Ты ведь не делаешь его высоконравственным человеком.

– А то, что здесь они углядели прямую параллель с Лениным. Он тоже был одержим одной идеей, свято верил, что только он несет благо для России. И во имя этой идеи шел на все, даже добивался поражения своей страны в войне. Предательство вчерашних друзей и товарищей по партии, уничтожение духовенства, кулаков, развязывание гражданской войны… Чем не Филарет? Один только тайный приезд Ленина из Германии в запломбированном вагоне…

– Ты этому веришь? – воскликнула Аня.

– Я сам читал некоторые документы.

– Но почему о таких фактах не знают?

– Просвещенные у вас на кафедре стукачи, – оторвалась от книги Лена. – Если они так боятся аллюзий, то, выходит, знают и верят сами в деяния нашего вождя.

– Ты совершенно права, – сказал Николай. – Эх, если бы можно было привести твой аргумент в споре! Но все материалы закрытые – и ничего не докажешь.

– У меня в голове не укладывается, – никак не могла успокоиться Аня.

– Перестань, ты взрослый человек, а говоришь, как на пионерском сборе.

– Нет, Коля… но ведь Ленин… он же гений!

– Гений – вовсе не нравственная категория. Сталин тоже был гений в своем роде. Давай не будем обсуждать такие вопросы. Поверь, сейчас в стране все настолько дошло до высшей, вернее, низшей точки маразма, что довольно скоро все должно измениться. Я тебе говорю как историк.

– Ты сказал – это главное обвинение. А что еще они откопали?

– Ну, остальное и откапывать не пришлось – лежит на поверхности: Филарет был Романовым, родоначальником тех самых ненавистных Романовых, которых свергли в семнадцатом году большевики. А тот же Ульянов со товарищи расстрелял все семейство последнего царя Николая Романова, не пощадив ни женщин, ни малолетних детей. А я, выходит, воспеваю Романова.

Лена опять оторвалась от сэра Майкла и злобно выдала:

– Ежу ясно, что все притянуто за уши. Видимо, кто-то имеет зуб или на тебя, или на твоего шефа.

– Все именно так, как ты говоришь. Я-то мелкая сошка, аспирант, а шеф – мастодонт. Он в тридцать седьмом и в другие времена ни на шаг не отступал от того, что считал истиной, не менял своих убеждений. Как он уцелел в такой мясорубке, он и сам не знает. Он меня сразу предупредил, что тема обоюдоострая, а когда я сгреб все в кучу, прямо сказал, что материал тянет на докторскую. Ну вот, а теперь это тянет на отчисление из аспирантуры…

– Давайте пить чай, он проясняет мозги, – предложила Лена и отнесла на плиту чайник.

Они сидели долго. За разговором вновь и вновь возникал вопрос о судьбе работы.

– Коля, но ты ведь не собирался сразу защищать докторскую, – предположила Аня.

– Какая докторская? Кто позволит? Шеф говорил о количестве и качестве материала. А вот если убрать все, что вызывает у них чесотку, то останутся рожки да ножки – и на курсовую работу для студента третьего курса не наскребется. Шеф провернул мое возвращение в Москву, чтобы поговорить – может, что-нибудь придумаем. Мне Владимир Николаевич передал, он в курсе.

От неожиданных новостей, свалившихся вдруг на нее, Аня ощущала какую-то собранность, как перед стартом, когда все мысли и чувства сконцентрированы, сжаты в пружину, которая только и ждет, чтобы распрямиться. Она начала говорить спокойно, как бы издалека подбираясь к цели, но все больше и больше загоралась идеей, которая представлялась ей плодотворной и способной в большой степени решить проблему.

– Я уверена, что ничего из того, что ты сделал, не пропадет, тем более ты сам сказал, что грядут перемены. Это раз.

– Ну, допустим, – согласился Николай.

– Теперь два: что, если сейчас тебе сосредоточиться на Габсбургах?

– Я думала, что Ришелье и Филарет – единственные ваши любимцы, – улыбнулась Лена.

Аня не обратила внимания на ее слова и продолжала:

– Возьми за основу Габсбургов и греби все под них, ведь союз Ришелье и Филарета был направлен против них, ведь так?

– Нуда…

– А теперь смотри что получается: в Австрии начиная с тринадцатого века и до девятнадцатого – Габсбурги, в шестнадцатом у них уже и Чехия, и Венгрия вплоть до 1918 года, ну а в Священной Римской империи они были императорами с пятнадцатого века и с шестнадцатого захватили и испанскую корону. Получается – немецкая экспансия в Европе.

– Конечно, экспансия, – отмахнулся Николай. – Даже в их полном титуле звучало так: «Иимператор Священной Римской империи германской нации». Азбучная истина на уровне восьмого класса.

Аня опустила глаза и уставилась в свою чашку – ну вот, вылезла, на уровне восьмого класса… И тут неожиданно Николай вскочил, сгреб Аню в охапку, закружил по комнате, расцеловал и радостно заорал:

– Эврика! Ты нашла выход! Можно от Филарета и Ришелье оставить только то, что связано с противостоянием немецкой экспансии в лице Габсбургов! Ты гений!

– Так гений или восьмиклассница? – съязвила Лена. Но Николай не обратил на ее слова внимания. Он весь уже погрузился в мысли и планы по переработке диссертации.

– И тему чуть-чуть поверну под другим ракурсом, – говорил он, расхаживая по комнате, – не выход России, а борьба России… Боже мой, устами младенца глаголет истина! – Он опять подхватил Аню, приподнял, расцеловал, опустил бережно на стул. – Где все, что ты переписала?

Аня отдала ему тетрадь и аккуратно сложенные черновые листки. Он чмокнул Ленку, еще раз поцеловал Аню и пошел в сени.

– До завтра, – услышали они вместе со стуком двери.

– Побежал перерабатывать, – вздохнула Аня.

– Настоящий ученый, что-что, а этого у него не отнимешь, – согласилась Лена. – Скажи, а что такое сексот?

– Секретный сотрудник, – ответила Аня.

– Надо же, а я всегда думала, что это неприличное слово.

– Слово как слово, а вот занятие – неприличное. Точно.

После отъезда Николая Аня собрала себя в кулак, снова принялась за утреннюю зарядку, в поле работала так, словно собиралась завоевать звание Героя Социалистического Труда, а вечерами в календаре, который в день приезда они с Ленкой соорудили, перечеркивала жирным крестом каждый прожитый без Николая день.

На традиционный прощальный костер с картошкой, который, как объяснили старшекурсники, стал непременным финалом сельскохозяйственных работ, Аня отказалась идти.

– Ты, мать, с ума сошла от любви. Это же наша первая картошка. Потом – на втором, третьем курсе – можешь не ходить, твое право, но сегодня…

– Что я там буду делать?

– Хворост подбрасывать.

– Да ну, лучше я почитаю.

В глубине души Ане хотелось посмотреть, что за прощальный костер устраивается. Вот если бы Николай был здесь…

И все-таки Ленка настояла.

Уже через полчаса Аня пожалела, что дала себя уговорить. Мальчишки принесли слишком много водки. – Пили из жестяных кружек, утратив чувство меры, заедали сыроватой, не успевшей пропечься картошкой. Потом тут же у костра началось прямо-таки массовое обжимание. Вначале с хохотом, вроде в шутку, потом объятия стали все более серьезными, одна парочка поднялась и побрела в темноту, за ней другие.

Ленку осаждали трое поклонников, уговаривали пить на брудершафт, а она со смехом отбивалась, говорила, что и так со всеми на «ты».

К Ане подсел знакомый парень, с которым она пару раз перекинулась шутками в столовой. И тоже не нашел ничего умнее: стал предлагать выпить на брудершафт. Но когда Аня отказалась, выпил сам и вдруг молча обнял ее и принялся целовать, запустив руку под куртку в вырез ковбойки. Она дернулась, но рука вдруг стала ласковой, горячие пальцы нащупали сосок, и Аня почувствовала, как что-то темное горячей волной стало подниматься от самого низа живота – вверх по всему телу. Потом он резко повалил ее и попытался коленом раздвинуть ноги.

В одно мгновение наваждение рассеялось – Аня оттолкнула его, запахнула куртку и вскочила на ноги.

– Не надо, – сказала она жестко.

– Ты чего? – Вид у парня был совершенно ошалелый, глаза дурные. Аня усмехнулась. Он обхватил ее за ноги и попытался повалить на землю. – Сядь, слышишь, не дури, – бормотал он заплетающимся языком.

Аня уперлась одной рукой ему в плечо, второй спокойно, словно не раз уже так делала, защемила двумя пальцами нос и крепко сжала.

Он вскрикнул, отпустил ее ноги, вскочил.

– Дура! Идиотка! – Из глаз его потекли слезы.

– Я же сказала – не надо.

Парень грязно обругал ее и пошел в темноту.

У костра почти никого не осталось, только Ленка сидела напротив с тремя поклонниками. Они мешали друг другу, а Ленка их подначивала и стравливала.

Аня обогнула затухающее пламя, подошла к ним и, не присаживаясь, постояла немного.

Мальчишки несли такую откровенную жеребятину, что слушать было противно.

– Лен, я домой, – сказала Аня.

– Я тоже, – ответила Лена.

Утром они быстро собрались и вышли к машинам. Обратный путь студенты проделали без того энтузиазма, с которым они направлялись в колхоз. Может, устали за месяц работы, а может – от вчерашней попойки… Все были притихшие, помятые, сонные…

– Это и есть традиция? – спросила Аня.

– Наверное, – пожала плечами Лена.

Начался учебный год.

На третий день занятий после первой пары лекций, когда Аня с гурьбой студентов выходила из аудитории, неожиданно появился Николай. Сияя улыбкой, он пробился сквозь толпу, взял ее за руку и потащил в сторону.

Все прошедшие дни Аня ждала его. Сначала она надеялась, что он встретит ее на вокзале – ведь он не мог не знать, когда возвращается отряд. Все глаза проглядела, выискивая его в вокзальной толпе. Обиделась на Ленку, когда та сказала, что все нормально, обычное дело: картошка – одно, Москва – другое. И дома родителям что-то вяло рассказывала о колхозе, пересиливая желание убежать в ванную и зареветь в голос…

И вот теперь он появился и молча, буквально по-хозяйски хватает ее, словно свою собственность.

– Погоди, куда ты меня тащишь?

– Идем со мной, все узнаешь после.

– Куда? – спросила Аня, покорно следуя за ним.

– Отмечать.

– Что отмечать?

– Шеф одобрил все переработки, теперь – ни сучка, ни задоринки!

– Поздравляю, – сухо произнесла Аня.

– Не сердись, тебе не идет. Я только вчера вечером приехал в Москву, сидел пять дней у шефа на даче. Поехали отмечать!

– Ты с ума сошел – еще только одиннадцать!

– Одиннадцать – час волка. Самим правительством разрешено.

– Но у меня лекции…

– Перебьются без тебя. Никуда твои лекции не убегут. Еще пять лет лекций, все не высидишь.

Только сейчас Аня поняла, что он уже начал отмечать – до одиннадцати.

– А где ты отмечаешь?

– У меня в келье. Там уже народ ждет, я за тобой приехал.

Кельей он называл крохотную комнату в коммунальной квартире, которую снимал за небольшую плату. Сейчас войти в нее было почти немыслимо – набилось человек десять. На письменном столе неорганизованной кучкой стояли бутылки с пивом и водкой, дым висел пластами, открытое окно не помогало. Все говорили одновременно, не заботясь, слушают их или нет.

Николай вошел, выставил вперед Аню и гаркнул:

– Тихо! Знакомьтесь, Аня с первого курса исторического.

– Будущий Карамзин, – изрек бородатый парень, налил в рюмку водки и провозгласил: – За Аню с первого курса! – и заставил ее выпить.

Николай растолкал своих гостей, освободив для нее место на кровати, рядом с бородачом.

Аня села, чуть откинувшись на подушку в пестрой наволочке, и растерянно слушала обрывки разговоров и споров. Господи, какая же она темная, можно сказать, даже малограмотная.

– Кьеркегор, конечно, великий мыслитель, но зануда, и читать его тошно.

– А я отдам всего твоего Кьеркегора за одну работу Бахтина.

– Бахтин неоригинален!

– Бросьте вы Кьеркегора, Бахтина. Мы живем в одно время с гениальным ученым Гумилевым и даже толком не знаем всех его работ.

Аня читала Гумилева «Мое открытие Хазарии». Запомнила совершенно неожиданную для себя гипотезу о связи влажных и сухих циклов в степи с цивилизацией кочевников.

– Между прочим, доподлинно установлено, что отца его, поэта Гумилева, расстреляли напрасно. Он не был замешан ни в каких заговорах белых офицеров, просто его офицерская честь не позволила называть имена.

– Чушь! – завопил бородатый, сидевший рядом с Аней. – Сплошная чушь, придуманная с лучшими намерениями теми, кто пытается пробить публикацию его стихов. Только не нужно из мелких конъюнктурных соображений умалять значение гибели замечательного поэта! – Бородатый вскочил на ноги.

«И все-таки – подумала Аня, – у них в головах каша, либо они уже наотмечались с утра пораньше…»

– Настоящих поэтов всегда убивают! Это истина, – заявил высокий блондин.

– А кого не убивают, тот не поэт?

– Не поэт. Вон Евтух процветает, и Вознесенский, и иже с ними. А Высоцкий…

– Высоцкий – бард.

Аня не успевала переводить взгляд с одного выкрикивающего свое категорическое суждение на другого. Рядом с ней снова плюхнулся бородатый и нормальным голосом, словно не он только что вопил как глашатай на площади, сказал:

– Наверное, смотрите на нас глазами нормального человека?

– Почему вы решили, что я нормальный человек?

– У вас лицо такое – спокойное, ясное, чистое и доброе. У нас ведь институт, можно сказать, благородных девиц, где мужиков на каждом курсе можно по пальцам перечесть. Вот в аспирантуре уже фифти-фифти. Большинство девиц бегают по аудиториям с какими-то заполошными лицами, сексуально-озабоченные, интеллектуально взвихренные, но ни черта ни в том, ни в другом не понимающие. Секс – это искусство, а интеллектуальность девиц – как брачное оперение у птиц. Я вас не шокирую?

Аня покачала отрицательно головой, и бородатый, оживившись, положил руку ей на колено.

– И еще у нас путают интеллектуальность с мозговой сумятицей и переводом таковой сумятицы в вязкие слова.

Аня глазами указала бородатому на руку, лежащую на ее колене, но он не заметил или сделал вид, что не заметил. Тогда она двумя пальцами с брезгливостью, как что-то гадкое, взяла за обшлаг куртки и убрала руку с колена.

– Даже так? – изобразил удивление бородатый.

– Даже так.

– Эх, если бы не Николай, влюбился бы я в тебя, как первокурсник.

– Ну, если мы уже на ты, то прими мои поздравления: впервые вижу человека, который может влюбиться по здравому размышлению.

– Один – ноль, – снисходительно одобрил бородатый.

К ним подошел Николай.

– Ты извини, – обратился он к Ане, – мальчишки расшумелись, и каждый о своем.

– Мне очень интересно.

– Да, да, – бородач, – я не даю ей скучать.

– Ну тогда я спокоен, пойду разнимать спорщиков, пока не полетели пух и перья – я как-никак хозяин дома, – весело парировал Николай и отошел.

– Вот так манеры! Не то что у меня, я до сих пор не представился. Меня зовут Филипп, можно просто Филя.

– Простофиля? – засмеялась Аня.

– Совершенно верно. Я всегда первый говорю это, чтобы у собеседника не возникло спонтанное желание сострить, ибо слушать одну и ту же остроту, начиная с детского садика, согласитесь, пошло, – с нарочитой небрежностью бросил бородач.

Аня засмеялась и, протянув ему руку, представилась:

– Ну а я – Аня.

– Мы знаем. И, между прочим, не только потому, что твое имя назвал хозяин, – он нам о тебе все уши прожужжал.

Аня почувствовала, что краснеет, и промолчала. Филипп склонился к ней и шепнул:

– Завидую Кольке. – Потом, ерничая, добавил: – И чего в нем такие хорошие девочки находят?

Аня рассердилась и чуть было не ляпнула: что ж ты друга-то продаешь! – но сдержалась и заставила себя улыбнуться.

– Каждая свое.

– Два – ноль!

Снова подошел Николай, турнул с места Филиппа и сел рядом с Аней.

– Ты сегодня очень красивая. Я так рад, что вытащил тебя.

– Притащил – так будет точнее. Дома ничего не знают.

– Ты можешь позвонить, телефон в прихожей. Пойдем, я покажу.

Они вышли в прихожую, и, когда Аня набирала номер, он поцеловал ее и быстро шепнул:

– Предупреди, что придешь поздно. Я провожу тебя…

Николай вернулся в комнату, Аня поговорила с отцом и тоже пошла в «келью». Народ уже собирался уходить, как-то дружно и словно по команде. Николай открыл дверь настежь, чтобы сквозняком вытянуло дым. Проводив последнего гостя, он быстро собрал бутылки, вынес на кухню, потом стряхнул весь пепел и окурки в газету, унес и долго не возвращался, а когда вернулся, в руках он держал бутылку шампанского.

– Это еще зачем? – удивилась Аня.

– Затем, что мы с тобой так и не выпили.

Он откупорил бутылку, налил в два стакана, подал один Ане, встал перед ней на колено и, заглядывая в глаза, сказал:

– За тебя.

«За нас», – мысленно поправила его Аня.

Они выпили.

Николай снова наполнил стаканы.

– За нас! – провозгласил он, словно подслушал ее мысли.

Он обнял ее и стал покрывать летучими поцелуями уголки губ, глаза, шею, шепча все время:

– Я так соскучился по тебе…

Аня ничего не отвечала – она вся как-то обмякла и витала, как ей казалось, в нереальном мире. Она откинулась на подушку. Николай встал с колена и, осторожно прижав ее к себе, взял ее губы в свои, раздвинул языком зубы и стал проникать глубже и глубже. Потом рука его нащупала под одеждой сосок. Аня крепко прижала Николая к себе, и мгновенная мысль словно озарила ее затуманенное страстью сознание: «Я хочу этого. Пусть будет, что будет…»

Он быстро и ловко раздел ее, потом скинул с себя одежду и, прильнув к ней всем телом, жадно целовал и покусывал ее соски, ласкал языком живот, потом все ниже и наконец погрузился лицом в курчавившиеся русые волосы. Стыд вдруг сковал ее, и она хотела поджать ноги, но тут возникла перед глазами, казалось, уже забытая картина обнаженной матери с распущенными волосами, и Аня почувствовала, что нет никакого стыда, неловкости, оглядки, есть только одно желание – продлить радость, наслаждение, восторг. Она раздвинула ноги, и когда он коснулся языком самого сокровенного, что-то потянуло, заболело внизу живота, легкая судорога пробежала по телу. Николай приподнял голову, посмотрел на распластавшуюся с закрытыми глазами Аню и вошел в нее…

Она вскрикнула – боль была мгновенной и совершенно неожиданной после тех упоительных ощущений, которые она испытала. Потом она почувствовала, как он содрогается всем своим мощным телом, и услышала его хриплый голос:

– Что же ты мне не сказала, глупенькая дурочка? – Он приподнялся и посмотрел на нее.

Аня молчала, не открывая глаз. Он стал медленно, нежно целовать ее лицо, глаза. Потом достал из тумбочки чистое полотенце, протянул ей… Она с удивлением увидела, что на простыне темнеет пятно крови, и не сразу осознала его происхождение. Позже вяло подумала: «Так вот как это бывает», и прижалась к Николаю.

Он спал, погрузившись головой в подушку. Ладонь его, только что такая сильная и нетерпеливая, теперь покоилась на Анином животе.

Она лежала с открытыми глазами и думала: если мужчина после всего, что было, может так спокойно провалиться в сон, то, видимо, это атавизм, дошедший до наших дней, чтобы женщина могла любоваться своим владыкой и охранять его…

Он отвез ее домой на такси. Был час ночи.

Усталая, счастливая и немного напуганная своей решимостью и тем, что произошло, она на цыпочках прошла к себе, отметив, что родители не спали, ждали ее возвращения, потому что свет в их комнате горел и сразу же погас, как только она заперла входную дверь. Утром за ней заскочила Ленка.

– Ты где вчера пропадала? Я стучала тебе, стучала.

Еще ночью Аня решила, что не станет ничего обсуждать с Леной, но сейчас не выдержала и улыбнулась.

– Николай отмечал одобрение своего шефа по новому варианту диссертации. Собрались друзья, аспиранты.

Лена мгновенно учуяла особую интонацию в ответе.

– Ну-ка посмотри на меня. Та-ак, наконец-то разговелась. – Лена обняла Аню и расцеловала. – Ну и как?

– Ну тебя, отстань, – счастливо засмеялась Аня, смутившись от Ленкиной бесцеремонности.

Через два месяца Аня с некоторой растерянностью заметила, что их отношения с Николаем вошли в какую-то рутинную колею, стали привычными и даже обрели свое расписание: она приходила к нему по средам и воскресеньям, он читал ей вновь написанный кусок диссертации, потом они занимались любовью, потом она складывала листы рукописи в сумку, чтобы перепечатать дома, и он шел провожать ее до метро.

За прошедшее время они пару раз сходили в театр и еще на день рождения Филиппа. На неоднократные предложения Ани зайти к ним, познакомиться с родителями он отвечал отказом, однако каждый раз он его достаточно правдиво аргументировал. И действительно, работал он как проклятый: кроме диссертации, он давал частные уроки десятиклассникам, готовящимся к вступительным экзаменам в институты, – нужно было жить и платить за комнату, а стипендия аспиранта не могла покрыть и половины расходов.

Родители конечно же хотели, чтобы он бывал у них, но настаивать не стали, а между собой прозвали его Коля-невидимка.

– Вот скину с себя диссертационный груз, тогда и приду – нельзя же забежать на полчасика, как к себе домой, неудобно, – говорил он, успокаивая Аню.

Началась первая в жизни Ани и Лены экзаменационная сессия. Николай на время освободил ее от дополнительной нагрузки, и Аня полностью отдалась своим собственным занятиям. Сдавала она легко почти все зачеты и экзамены. Зачетка заполнялась «пятерками». За несколько дней до последнего экзамена, когда в голове уже мелькали планы на предстоящие каникулы, она вдруг обнаружила, что у нее задержка.