Текст книги "Итальянское каприччио, или Странности любви"

Аня замотала головой, отгоняя самоедские мысли – так она называла про себя копания в своих ощущениях.

– Анька! Ты что? Спишь с открытыми глазами? – Лена со смехом тормошила подругу. – Я тут распинаюсь, рассуждаю, а ты – как выключенный телефон.

– Извини… просто устала, я еще дома не была, только забросила сумку после тренировки – и к тебе. Пойду…

Девочки распрощались.

Отец сидел за письменным столом и что-то печатал на машинке. Аня чмокнула его в щеку и пошла к себе.

– Будем ужинать вдвоем, – крикнул отец, – мама придет поздно!

– Годится! – крикнула в ответ Аня.

Потом они долго сидели за кухонным столом, самым любимым местом для задушевных бесед.

Отец давно уже заметил перемены в Ане, но полагал, что в ее возрасте матери лучше понимают своих дочерей, и потому решил ничего самостоятельно не предпринимать, а предоставить пока все жене. Но сегодня, взглянув в глаза дочери, не выдержал:

– Ну-ка, ребенок, выкладывай, что у тебя там стряслось или пока еще назревает.

– С чего ты взял? Так тетя Оля про фурункул говорит – назревает.

– До чего остроумная девица у меня растет… Я серьезно. Анечка, что-то в последнее время ты ничего не рассказываешь.

– О чем, папа?

– Ну… – Андрей Иванович неопределенно покрутил рукой, – хотя бы о школе, об увлечениях.

– В школе все нормально. А увлечений у меня нет никаких.

– А спорт?

– Что спорт? – Аня не хотела обижать или огорчать отца, который ревностно следил за успехами дочери, и потому осторожно добавила: – Спорт – это уже привычка.

– Афоризм или потеря интереса? – насторожился отец.

– Считай, что афоризм… Просто ничего нового не происходит – бегаю и бегаю, отжимаюсь, прыгаю, растягиваюсь и все такое… Рутина…

– Правильно, так и должно быть. В каждом деле, в каждой профессии есть несколько этапов для любого, кто решил ее избрать: сначала прелесть и новизна знакомства с предметом, каждый день открытие – что самое интересное и увлекательное, потом бесконечный этап накопления знаний, информации, освоение навыков…

Аня опустила глаза – даже отец не может иногда удержаться от повторения общеизвестного, от банальностей. Ох уж эти взрослые!

– Папочка, ну что ты мне объясняешь! – не выдержала Аня. – Одно дело теория, а в жизни… Понимаешь, у всех есть какое-то свое дело. У Дели – рисование. Вот рисует она одно и то же, и ей интересно.

– Как раз то, о чем я пытаюсь тебе сказать. Из Делиного «одно и то же» когда-нибудь вырисуется нечто великолепное.

– Нет, ты послушай! Вот Ленка счастлива со своим английским и своей аспиранткой. Даже у Наташки есть свое дело – ее пригласили в наш драмкружок, и скоро в школе объявится новая Сара Бернар… А я все бегаю, прыгаю – и ничего не меняется…

– Я полагаю, что до того, как стать Сарой Бернар, Наташа еще не раз произнесет «кушать подано», а перемены в спорте у тебя придут. Ты их почувствуешь, как только перестанешь ограничивать себя одним спортом…

– А чем заняться?

– Ты как-то говорила, что у вас в школе есть очень интересный исторический кружок или что-то в подобном роде.

– Есть. Только называется не кружок, а «Общество юных историков». Но, во-первых, там занимается элита, высшее общество…

– Какая еще элита? – усмехнулся отец.

– Ну-у… они все такие важные… Да не в том дело, просто у меня не остается времени ходить туда, к тому же там надо писать всякие рефераты, а я даже не знаю, с чем их едят.

– Ты свалила все в одну кучу. Давай-ка разберемся. Ну важные – и важные. Бог с ними. Ты и сама у нас важная – с твоими показателями в беге можно и возгордиться. Ходить в это общество тебе некогда – ну и опять же бог с ним. А вот твой интерес к истории я постараюсь чуть-чуть подогреть.

– Ой, папочка, как ты все лихо разложил по полочкам!

– На то я и папа, а не твой ребенок, чтобы в чем-то разобраться лучше тебя.

– Прямо сейчас начнешь подогревать? – засмеялась Аня, прижалась к отцу и затихла. Волна нежности захлестнула ее, и глаза неожиданно налились слезами. Ей показалось, что от ее растерянности не осталось и следа, наоборот, она была под защитой, в нее верили, ей помогали…

Отец с дочерью помолчали, наслаждаясь мгновением полного единения.

Наконец Андрей Иванович отстранил от себя Аню и спросил:

– Вот скажи мне, ребенок, коль скоро вы уже, так сказать, проштудировали «Слово о полку Игореве», что ты думаешь о нем?

– Понятно – пошел подогрев, да?

– Отцепись, Аня. Просто хочу побеседовать с тобой. Так что ты ответишь на мой вопрос?

– Ну-у… это поэтический призыв к единению Руси перед нашествием половцев…

– Ой, не надо, не надо, избавь! – замахал руками отец. – И кто же вас так просветил?

– Учебник и наш Александр Степанович, – развела руками Аня.

– М-да… Лихо. Значит, и автору учебника, вашему учителю все ясно. Удивительно! А я вот увлечен «Словом», более десяти лет занимаюсь им и пришел к убеждению, что оно одно из самых загадочных явлений в русской литературе, я бы сказал – одна сплошная тайна.

– Тайна? – спросила Аня, вспоминая все, что рассказывал отец в прежние времена о «Слове». – Потому что автор до сих пор не известен, да?

– Совершенно верно. Хотя это далеко не единственная тайна. Вот, представь себе автора поэмы – молодой, красивый.

– Постой, ты же сказал, что никто не знает, кто автор, с чего же ты взял, что он молодой? – спросила Аня.

– Видишь ли, достаточно хоть раз прочитать «Слово», чтобы понять: так мог написать не просто гениальный поэт, но молодой поэт. Знаешь, сколько было Пушкину лет, когда он начал своего «Онегина»?

– Сколько?

– Двадцать четыре года! А «Бориса Годунова» создал двадцатишестилетний поэт. Два самых блистательных поэтических творений. Помнишь строчки: «Печальный демон, дух изгнанья»?

– Из «Демона»?

– Да. Эти строчки Лермонтов написал в четырнадцать лет, а в двадцать лет он пишет «Маскарад». А теперь скажи, можно ли предположить, что «Слово» писал седой воин, вспоминающий на досуге былое?

– Ты говоришь так убедительно, папа…

– Так вот, молодой, красивый, смелый, талантливый, всеобщий любимец в дружине князя Игоря – и вдруг исчезает бесследно: ни следов его произведений, ни простого упоминания его имени. Княжеские летописцы отмечают в своих летописях всякую мелочь, вплоть до бытовых, а о гениальном поэте – гробовое молчание. Может, и правда – гробовое? Может, его убили?

– В бою с половцами?

– Подумай, как бы он тогда в «Слове» описал этот бой? Нет, он мог написать свою поэму только после возвращения домой из плена.

– Ты считаешь, что он попал вместе с князем Игорем в плен?

– Тогда, потерпев поражение, почти все оставшиеся в живых дружинники и воины князя попали в плен.

– Получается, что молодой, красивый, талантливый дружинник вернулся из плена, а его убили?

– Не знаю. И никто не знает, хотя и много написано о нем. Для меня тут кроется не только загадка, но и вопрос: не был ли он первым в длинном списке убиенных на Руси поэтов? Рядом с Пушкиным, Лермонтовым, Грибоедовым, Есениным, Маяковским, Мандельштамом, Цветаевой…

– Есенина, Маяковского, Цветаеву не убивали – они сами… – замотала головой Аня.

– Девочка моя, ты говоришь всего лишь о технике, механизме убийства. Грибоедова тоже ведь не своими руками убивали, но как ни крути – убийство…

В тот вечер они засиделись допоздна, и когда пришла мама, она присоединилась к ним.

Укладываясь спать, Аня прихватила маленький томик со «Словом» и еще долго перечитывала его, удивляясь собственным открытиям в, казалось бы, знакомом тексте…

Весь следующий день Аня крутила в голове вчерашний разговор с отцом, а вечером, едва дождавшись, когда он придет с работы, потащила его в свою комнату, усадила и забросала вопросами.

Отец был явно доволен и охотно отвечал, одновременно сам подкидывал новые идеи, словно специально интригуя, стимулируя и поощряя дочь.

– Папа, скажи, битва при реке Каяле, где разгромили дружину Игоря, как-то связана со словом «каяться»?

– Ты хочешь сказать, что от названия реки произошел глагол «каяться»?

– Ну да, ведь каялся же князь, что пошел в этот поход. Разве не так?

– По-моему, чисто формальное сходство слов, просто по созвучию, – ответил отец.

– Как жаль… А так красиво получается…

– Не расстраивайся, в истории много возможного…

– И невозможного, – перебила отца Аня.

– Совершенно верно, огромный простор для выбора. Вот, – указал он рукой, – сорок веков смотрят на тебя с наших книжных полок!

– Ой, папа, неужели ты прямо сейчас такое придумал?

– Нет, не я. Более полутора веков назад так сказал Наполеон, воодушевляя свою армию в Египетском походе: «Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид!»

– Красиво…

С того дня окружающий мир для Ани стал приобретать новые краски. Ей казалось, что у нее открылось второе дыхание, так знакомое по спорту. Даже в отношениях с подругами все возвращалось на прежние, привычные места.

Теперь каждую свободную минуту Аня читала, все больше увлекаясь. Ее мысли пробудились, а на этом пути нет движения вспять.

Девочки возвращались из школы втроем – Наташка, как уже повелось, шла немного в стороне со своим лопоухим поклонником. Лена и Аня постояли немного с Делей, потом, распрощавшись, поднялись на четвертый этаж пешком и тут заметили свернутую трубочкой бумажку, подсунутую под ручку двери квартиры Хотьковых.

– Ань, смотри, кто-то тебе послание оставил, – первая заметила Лена.

– Прямо-таки свиток из папируса, – улыбнулась Аня и вытащила бумажку.

– Точно, папирус. Ну читай же скорее, а то лопну от любопытства – вдруг тут объяснение в любви? – затараторила Лена.

Аня развернула записку. Там была странная фраза: «Аня! Поднимись к нам. О.Н.»

От внезапного и необъяснимого испуга у девочки сжалось сердце. Она протянула записку Лене. Та прочитала и мгновенно среагировала:

– Мамин почерк. Что-то случилось… Бежим! И они помчались на пятый этаж.

Дверь открыла Ольга Николаевна.

– Аня, все в порядке, – быстро сказала она. – Звонила твоя мама, все в порядке, – повторила она, пропуская девочек в квартиру.

– Что в порядке? Я не понимаю, тетя Оля…

– Ты не волнуйся… Андрей Иванович плохо себя почувствовал, и его отвезли в больницу. С ним Алла, она звонила, что все в порядке и что вернется поздно…

Повторяющееся «все в порядке» и непривычная суетливость тети Оли насторожили Аню.

– Как это – плохо себя почувствовал? – спросила Аня.

– Ну… просто ему стало плохо…

– Мам, да объясни ты все толком! – не выдержала Лена. – И почему ты дома, не на работе?

– Тетя Оля, что, мама вызвала вас с работы? – догадалась Аня. – Значит, папе очень плохо… Он жив? – еле пролепетала она и впилась глазами в соседку.

– Что ты такое говоришь, Аня! Конечно, жив! – воскликнула Ольга Николаевна.

– В какую больницу его отвезли?

– Я не успела спросить…

Зазвонил телефон. Лена метнулась к нему первая, схватила трубку:

– Да… Тетя Алла! Да, у нас. Как дядя Андрей? – повторила, глядя на Аню. – Он молодцом? Хорошо… поцелуйте его за нас. – Она протянула трубку Ане.

– Мама, что с ним? – крикнула Аня.

Ольга Николаевна и Лена замерли в ожидании.

– Мама, я приеду… Я приеду, – настойчиво повторила Аня. – Какая больница? Где? Говори, я запомню…

Аня поразилась, увидев в больнице мать: за несколько часов она осунулась, подурнела, под глазами пролегли темные круги. Она бросилась к дочери, прижала ее к себе, заплакала.

– Что-нибудь случилось за это время? – испуганным шепотом спросила Аня.

– Нет-нет, все по-прежнему, пока стабильно… не волнуйся. Просто я сорвалась… держалась, держалась – и вот… – Она замолчала, слезы душили ее.

Острая жалость к матери наполнила сердце Ани. Она вдруг женским чутьем поняла, как любит мать отца, что он значит в ее жизни. Поняла, вернее почувствовала, как нелепы, смешны и неуместны были ее детская ревность, настороженность и страхи.

Ни слова не говоря, она крепче обняла мать и стала целовать ее мокрое от слез лицо, потом усадила на потертый больничный диван и стала как маленькую гладить по голове, приговаривая:

– Все будет хорошо, все будет хорошо, мама, вот увидишь.

Отец принадлежал к поколению, которое вернулось с Отечественной войны прямо в институты, не снимая выцветших гимнастерок со следами от погон, нашивками за ранения и орденскими планками.

Демобилизовавшись, он подал в библиотечный институт. Во-первых, потому, что здесь принимали фронтовиков без экзаменов, чтобы хоть как-нибудь «разбавить» представителями мужского пола толпы девиц, ринувшихся туда после провала в других, более престижных вузах. Во-вторых, как он сам говорил, по склонности натуры был он с детства великий книгочей и считал самым гениальным изобретением человечества книгу.

Институт он окончил блестяще, однако от предложения поступить в аспирантуру отказался – перестарок! – и пошел на практическую работу.

Уже в начале пятидесятых годов заведовал небольшой библиотекой, расположенной в старинном двухэтажном особняке в тихом зеленом московском переулке.

Вскоре выяснилось, что, кроме глубоких знаний и любви к своему делу, он еще и хороший хозяин. Через несколько месяцев запущенный дореволюционный особняк чудесным образом превратился в прелестный уютный дом, который неожиданно оказался достаточно вместительным, чтобы и увеличить библиотечный фонд, и регулярно устраивать вечера встреч с писателями, артистами, учеными. Как уж отец договаривался и находил с ними общий язык, никто не знал, но приходили сюда знаменитости охотно и, что немаловажно для библиотеки, бескорыстно. Так и возник их знаменитый на всю Москву клуб «Встреча», куда потянулась студенческая молодежь. Их тут же пристроили к делу: историки раскопали «родословную» здания и его владельцев, строители помогали в его восстановлении и ремонте.

«Мои туальденоровые старушки библиотекарши воспряли духом и телом», – рассказывал отец. Оказалось, среди затрапезных дам есть молодые, привлекательные, а главное – умные женщины. Преобразившийся почти стопроцентный женский коллектив окружил своего директора заботой, вниманием и преданной любовью. Тот в свою очередь был со всеми внимателен, ровен и чуть игрив, так сказать, для увеличения адреналина в их библиотекарских жилах, что способствовало улучшению работы. А свои холостяцкие романы заводил на стороне, скрывая их от милых и любопытных биб-дам…

Из больницы отец вернулся слегка похудевший, но веселый: все время острил, рассказывал всякие истории о врачах, о своих однокамерниках, как он окрестил больных из своей палаты. Аня, хотя и навещала отца в больнице, только сейчас заметила некоторую вязкость его речи, особенно когда попадались слова со звонкими согласными.

Отец долго принимал ванну, брился, переодевался…

Вышел к торжественно накрытому столу в любимом домашнем свитере и ослепительной рубашке с повязанным под ней шейным платком.

Забежали Ольга Николаевна и Лена, поздравили с возвращением. Их тоже усадили за стол. Потом Аня мыла посуду, а отец с матерью долго о чем-то беседовали, сидя рядышком на тахте…

Вечером Аня заметила, что постель разбирала мама, а отец не протестовал…

Через несколько дней он вышел на работу, но уходил не так, как прежде, а к одиннадцати часам. Вечером ложился чуть раньше обычного. Словом, в жизни отца появились некоторые ограничения, которые настораживали Аню. И все-таки радостное счастливое чувство не покидало ее – отец снова дома!

Вскоре после возвращения отца из больницы в спортивной секции проходили отборочные соревнования – определялась группа юных спортсменов для выезда на сборы.

Аня бежала стометровку.

Чуть замешкавшись на старте, она через несколько шагов вдруг ощутила удивительное состояние полета, когда ноги несут тебя сами, едва касаясь земли, и вся твоя задача – не утерять божественный ритм бега.

Она пришла первой.

Потом начались интенсивные тренировки, и сразу же после окончания учебного года они уехали на спортивную базу.

Первые дни Аня очень тосковала по дому, особенно беспокоилась за отца. Но потом стали приходить частые письма, которые писали отец с матерью в четыре руки, – так это у них называлось «когда начинал письмо один, потом продолжал другой, после снова смена руки, а вокруг листа, на полях, сверху и снизу – шутки, смешные рожицы». И сразу же отлегло от сердца.

Аня полностью отдалась тренировкам. Самым неприятным на сборах стали для нее были нудные нотации тренера, но она готова была терпеть все ради того, чтобы еще раз испытать ощущение подъема, полета, которое пришло к ней на отборочных соревнованиях.

Привлекала и другая сторона трудных двухмесячных сборов – прикидочные соревнования, когда она выезжали в разные города. Подобные поездки оставляли самые яркие и восхитительные впечатления, и она не смогла бы точно ответить, что доставляло ей больше радости – соревнования, где почти всегда у нее оказывался лучший результат, или впечатления от знакомства с новым городом. Только за одно лето она повидала Ленинград, Ярославль, Владимир. В свой свободный день самостоятельно съездила в Боголюбское на экскурсию. Она уже читала об этом и знала, что еще до татарского нашествия Андрей Боголюбский построил здесь самый красивый на Руси княжеский дворец, уничтоженный впоследствии Ордой. Но сохранилась до наших дней церковь, где князь был убит заговорщиками. В его трагической судьбе проявилась страшная и загадочная историческая закономерность: сначала его отец, Юрий Долгорукий, убил за своеволие боярина Кучку, но пожалел его маленькую дочь. А когда она выросла, сын Юрия Андрей Боголюбский влюбился в нее и против воли своей родни женился…

Пройдут годы, и жена возглавит заговор против мужа.

Круг замкнется…

В восьмом классе время еще больше спрессовалось, теперь вне школы Аня гораздо реже могла встречаться с подругами – соревнования, тренировки, даже зимой, в закрытых помещениях, чтение, с каждым днем все серьезнее увлекавшее ее, и, наконец, помощь по дому, где они с матерью старались максимально освободить отца от лишних нагрузок.

Возможно, от занятий спортом, от вечном борьбы с соперниками за первенство в ней проснулась ранее не проявлявшаяся самостоятельность и даже некоторая резкость в поведении. Оказалось, что есть в ней даже авантюрная жилка. В следующем году, тоже будучи на сборах, она ухитрилась несколько раз тайком от тренера съездить в недалекие экскурсии по разным интересным местам и в каждой поездке, в каждом новом городе испытывала незнакомое прежде чувство: история – не прошлое, не воспоминания, а тот воздух, в котором мы живем сегодня…

На третий год лагерные сборы Аня уже воспринимала как привычное занятие. В самом конце сборов в конце лета намечались соревнования в Чернигове. Она решила, что после них отпросится на день и заедет в Новгород-Северский. Ей очень хотелось взглянуть собственными глазами на те места, о которых она так много читала в работах, посвященных князю Игорю Северскому, одному из своих любимых героев Древней Руси. Она купила карту, так и этак прикидывала маршрут из Чернигова, заранее предвкушая удовольствие от поездки. Можно ехать поездом до Гомеля, оттуда с пересадкой до Новозыбкова – и прямо в Новгород-Северский. А можно из Чернигова ехать до Нежина, там сойти, посмотреть город, где учился Гоголь, и оттуда в Конотоп, а затем местным поездом на Шостку. Из Шостки в Новгород-Северский придется добираться рейсовым автобусом…

Аня столько раз мысленно проделывала эти маршруты, что порой ей казалось, будто поедет она туда не в первый раз.

За два дня до отъезда тренер отозвал Аню в сторонку после прикидки и сказал:

– В Чернигов ты не едешь.

У Ани екнуло сердце, но она привычно взяла себя в руки и как можно спокойнее спросила:

– Почему?

– По результату. За все лето ты не только не прибавила, а потеряла где-то две сотых. Я хочу тебя прямо предупредить: буду ставить вопрос на тренерском совете об отчислении тебя из группы. Понимаешь… из возраста ты уже выходишь, а из своих секунд никак не выйдешь. Я считаю, перспектив у тебя нет…

Аня пошла в душ, долго стояла под теплой струей, вышла из кабинки, оделась и ушла на речку.

Она достаточно хорошо знала о жесткости полупрофессионального спорта, видела, как отчисляли при малейшем спаде других спортсменов, но никогда не задумывалась над тем, что такая система может коснуться и ее.

«Ну и пусть, – думала она, лежа на траве у реки. – Буду больше помогать маме, займусь историей с папой… Тем более впереди десятый класс, надо аттестат приличный получить, подумать об институте…»

Доводы казались логичными, но неутешительными, и потому хотелось взвыть, заплакать, но Аня умела сдерживаться и, преодолевая желание разнюниться, продолжала убеждать себя, что все складывается очень даже хорошо. И пора наконец заняться личной жизнью. Это выражение из книг вызывало у нее улыбку – какая, к шуту, личная жизнь! – у нее так и не было ни одного романа. Худая, костлявая, длинноногая, настоящий спринтер, Аня совершенно не пользовалась вниманием парней. Друзей и знакомых было много, но не более того. И в школе по-прежнему за ней никто не ухаживал. Она появлялась на уроках собранная, сосредоточенная, с большой спортивной сумкой, честно зарабатывала свои четверки и убегала в спортзал, на стадион или домой.

Однажды Ленка затащила ее на дискотеку. Какой-то парень попытался ее обнять, но Аня хлопнула его по спине так, что тот вскрикнул – рука у нее от занятий волейболом, малой штангой и турником была хоть и тонкая, но крепкая. Лена конечно же видела ее реакцию, она вообще все всегда замечала.

– При таких манерах можно и в старых девах остаться, – то ли в шутку, то ли всерьез сказала она.

– Ничего, – ответила Аня, – у меня спурт[1]1
  Спурт – резкое ускорение.


[Закрыть] впереди. – Однако в душе расстроилась, подумала, что, наверное, она ненормальная, не такая, как все. Позже, оставшись одна, подошла к зеркалу и в задумчивости уставилась на собственное отражение. Ничего утешительного в зеркале не увидела. Худое продолговатое лицо. Обычные прямые русые волосы. Ни груди, ни бедер… Аня вспомнила, как случайно услышала слова одного из тренеров, сказанные про ее подругу, прыгунью в длину: «Доска – два соска». «Так и обо мне за глаза говорят… Наверняка…» Ну вот разве что глаза – серые, в опушке темных ресниц… Она подумала, что и Деле тоже несладко – у той не то что поклонников – и друзей среди мальчиков не наблюдалось. Правда, по словам Наташи, Деля была тихо и безнадежно влюблена в своего мэтра, бородатого и неопрятного, но очень талантливого художника, последователя Сальвадора Дали. Он полагал себя гением и потому даже не пытался где-нибудь выставиться – все равно никто не поймет…

Зато у самой Наташи теперь вместо преданного портфеленосца с оттопыренными ушами появились какие-то студенты, с которыми Наташа не знакомила подруг. И еще «всякая шушера школьная», как называла их Наташа пренебрежительно. Вела себя она с девчонками покровительственно, как взрослая, умудренная жизнью женщина. После восьмого класса ездила пионервожатой в ведомственный привилегированный пионерский лагерь, про который Ленка, ухмыльнувшись, сказала, что там на ворота можно красный фонарь вешать.

В девятом классе у Ленки появился «постоянный мальчик», как окрестила его лифтерша, заметив, что он регулярно провожает девочку домой. Звали его Витя, учился он на первом курсе МГИМО, попросту говоря, в Институте международных отношений. Несколько лет жил вместе с родителями за границей, там и учился и теперь прекрасно знал два языка. С Леной они общались так часто, как только позволяло время, и всегда разговаривали по-английски. Аня умом понимала, что он великолепная пара для Ленки, но что-то ей в нем не нравилось, может быть, потому, что относился он к ней слегка иронически и называл не Аней, а Жанной – Жанна д'Арк, Орлеанская девственница.

…Аню совсем разморило на солнце. Она искупалась в речке, вернулась в свою комнату, быстро собрала вещи, сложила в спортивную сумку, написала тренеру записку, что уходит из спорта совсем и «не тогда, когда вы меня вышвырнете, а сейчас» и уезжает в Москву. Пойти и сказать все это ему в лицо у нее не хватило мужества.

В Москву Аня вернулась за две недели до начала учебного года. Ленка была дома одна, когда она, забросив вещи в пустую квартиру, поднялась на пятый этаж. Аня вывалила ей все, что произошло на сборах, радуясь, что теперь будет легче разговаривать с родителями.

– Dixi et animam levali, – произнесла Лена. – Ну и черт с ними – ты же все равно не собиралась стать профессиональной спортсменкой и до старости бегать. Забудь и не грусти.

– Ты привыкла с Витькой своим спикать, а мне перевод требуется, я ведь к языкам тупая, – съязвила Аня.

– Это, подружка, латынь: «Сказал и душу облегчил».

Они сидели, поджав под себя ноги, и долго обменивались летними впечатлениями.

– Пойду, – сказала Аня, – сейчас уже мама вернуться должна.

Лена проводила ее до дверей и уже на площадке тихо сказала:

– Знаешь, у нас с Витькой все было…

– Что все? – не поняла сразу Аня.

– То самое. Не понимаешь?

– А-а-а… Совсем все? – как-то глупо растерялась Аня.

– Ну да, я ведь люблю его…

У Ани почему-то заколотилось сердце, словно она только что пробежала дистанцию, ей хотелось расспросить Лену поподробнее, но язык не поворачивался. Она неловко потопталась и совсем уж некстати сказала:

– Пойдем вечером в кино?

– Не знаю, – пожала плечами Лена.

– Ну я пошла?

– Пока. Я постучу тебе.

Аня медленно спустилась к себе и, открывая дверь, подумала, что теперь Лена в кино будет ходить только с Витькой.

Стандартный, не очень обильный аэрофлотовский обед Аня съела с удовольствием. Утром дома она только выпила чашечку кофе – ничего не лезло в горло, а тут, в самолете, вдруг разыгрался аппетит. Может быть, влияние дружно жующих вокруг пассажиров? Она закончила одна из первых, откинулась, лениво подумала, не попросить ли вина, но решила, что не стоит, и закрыла глаза…

Мысли медленно побрели назад, туда, где, как ей казалось, можно найти ответы на многое из того, что с ней сейчас происходит. Но в ее самокопании уже не было прежнего раздражения – подсознательно хотелось вспомнить и что-нибудь приятное, хорошее. Черт возьми, неужели там, далеко позади, в Москве, так-таки ничего хорошего у нее не осталось?

Она рассеянно взглянула в иллюминатор. Далеко внизу тянулись взъерошенные, ослепительно белые облака, в стороне от самолета вздыбилась фантастическим айсбергом белопенная громада, и над всем сияло ослепительное солнце.

Подошла с тележкой стюардесса, собирая пустые подносы. Аня отдала свой, поблагодарив улыбкой, и закрыла глаза. Сразу же накатила полудрема…

Высокий плотный молодой человек в распахнутой поношенной телогрейке и выгоревших джинсах, заправленных в резиновые сапоги, держал шест с плакатом: «I курс гум. фак-ов» и, видимо, не очень доверяя плакату, выкрикивал зычным голосом:

– Первый курс гуманитарных факультетов! Первый курс гуманитарных факультетов!

На голове у него лихо сидела клетчатая не то шляпа, не то панама, из-под которой буйно выбивались русые вьющиеся волосы.

Лена с Аней, одетые в старые куртки, резиновые сапоги и лыжные шапочки, переглянулись.

– Кажется, наш, пошли, – сказала Аня.

– Живописный чувак, – заметила Лена. Они подошли к здоровяку.

– Здравствуйте, – поздоровалась Аня.

– Привет, – улыбнулся он. – Первокурсники?

– Конечно, – сказала Лена.

– Фамилия? – Парень достал из кармана телогрейки общую тетрадь.

– Вавилова и Хотькова, – ответила Лена и, заметив, что парень не может найти фамилии, уточнила:

– Вавилова – с филологического, Хотькова – с исторического.

– Так бы и говорила…

Стали подходить другие студентки, почти все одетые слегка кокетливо, и студенты, экипированные более практично – телогрейки, штормовки.

Конечно же, студентами их можно было назвать лишь условно – скорее вчерашние десятиклассники, успешно прошедшие горнило вступительных экзаменов, и теперь, прежде чем войти в институтские аудитории, им предстояло отбыть трудовую повинность на бескрайних картофельных просторах Подмосковья.

Ровно в девять здоровяк помахал фанерным щитом над головой и обратился ко всем:

– Коллеги! Будем знакомиться: меня зовут Николай, я аспирант и ваш руководитель на картофельном поле.

Вокруг Николая уже стояла изрядная толпа, которая шумно реагировала на каждую его реплику. Кто-то крикнул:

– Ого, и аспиранты копают картошку?

– Юноша, – заявил Николай, – нужно слушать внимательно, чтобы ничего не спутать. Копать картошку будете вы, а я буду руководить. Надеюсь, теперь все понятно?

– Не совсем. В чем будет заключаться ваше руководство? – выкрикнул женский голос.

– Это вы познаете на месте, причем на собственной шкуре.

Толпа захохотала.

– Еще вопросы есть? – спросил Николай.

– Есть вопрос, – раздался звонкий девчачий голос. – Вы женаты?

– На картошке все холостые, – ответил Николай. И снова веселый смех.

– Если вопросов больше нет, переходим к делу. Сейчас подойдут автобусы, поедем на вокзал. Там – два часа на электричке, затем выходим и на грузовиках до места. Сегодня день знакомства и размещения. Завтра с утра – в поле.

В электричке первокурсники расселись по трем вагонам, и Николай первое время переходил из вагона в вагон, приглядывая за ними, словно солидный дядька за малыми ребятками. То подходил к собравшимся вокруг гитариста, то к щебечущим девушкам. Несколько раз вскользь взглянул на Аню с Леной, которые сидели особняком и читали. Аня краем глаза против воли следила за ним. Наконец он подошел к ним.

– Что вы с таким интересом читаете, девушки? – Вопрос он задал обеим, но, как показалось Ане, адресовался в основном Лене, и потому она промолчала.

Лена подняла мягкую книжку в яркой обложке.

– Детектив, – коротко пояснила она.

– Мегера, – прочитал Николай заглавие.

– Не мегера, а «меджера». На итальянском.

– Будущие филологи читают детективы?

– Ваша ирония напрасна. Я считаю, что лучше всего современный язык учить по детективу. – Лена снова погрузилась в книжку, показывая, что разговор окончен.

Самолюбие Николая было задето, но Лена всем видом демонстрировала, что отвлекаться больше не намерена, и он заглянул в книгу Ани. У нее он увидел первый том двухтомника академика Рыбакова, посвященный автору «Слова о полку Игореве».

Николай только скользнул взглядом по раскрытой страничке и сразу же определил:

– Борис Рыбаков, первый том монографии «Слово о полку Игореве» и его современники».

– Да, как вы догадались?

– Проштудировал в свое время.

– По-моему, блестящая книга, – поспешила поделиться Аня, не уловив в слове «проштудировал» легкую иронию, а возможно, просто не допускала, что аспирант может позволить себе иронизировать по отношению к академику.

Николай еще раз взглянул на страницу – Аня приближалась к концу книги, и непонятно почему ему вдруг захотелось поговорить с этой суховатой девицей, распустить перед ней хвост, покрасоваться. Он спросил: