Текст книги "Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая"

– Папочка, я внизу! Папочка, мне страшно… – расселина, по которой Меир попал в сырую пещеру, обрывалась каменистым склоном:

– Ирена просила меня не ходить вниз… – пронеслось в голове, – но теперь она в беде. Я отец, я обязан спасти мою девочку… – краем уха он услышал звуки выстрелов:

– Что за пальба, – Меир нахмурился, – или явились товарищи обглоданного медведем бедняги, с Лубянки? Кстати, это был не медведь, зубы слишком маленькие. Похоже на… – он больше ничего не успел подумать. Луч фонарика выхватил из темноты трогательную, одинокую фигурку дочери. Ирена стояла на краю расселины:

– Я сейчас, милая… – девочка протянула к нему руки, Меир почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Склон зашатался, повеяло теплым ветром. Трепетали белые цветы гранатового дерева, стучали приборы:

– Папа, мама, тетя Амалия, сядьте, пожалуйста, – донесся до Меира строгий голос сестры, – мы с Аароном сами справимся. Девочки, – крикнула она, – что с тортом… – низкий голос Ирены отозвался:

– Несем. Тесса говорит, что ему нравится кокосовая начинка, а я такой никогда не делала. Но все в порядке, торт получился отличный… – вокруг грохотали камни. Меир очнулся от резкой боли в голове:

– Затылок, – понял он, – вот и все. Но я дома, рядом с моими любимыми. Только Дебору жалко, жалко детей… – белые голуби вспархивали над черепичной крышей дома в Старом Городе. На Меира повеяло знакомым запахом табака и леденцов от кашля. Калитка стояла открытой, он оказался в объятьях отца. Меир прижался щекой к небритой щеке доктора Горовица. Он сглотнул слезы, ласковая рука погладила его по голове:

– Я пришел, папа… – отец покачал его, – прости меня, что я тогда опоздал… – Хаим повел сына домой.

Под прозрачным, голубым глазом набухал свежий синяк. Набрав снега, Волк приложил комок к щеке кузена:

– Подержи немного. От фонаря тебе не избавиться, – он помолчал, – но кости вроде целы… – Джон шмыгнул разбитым носом:

– Прости. Сам не знаю, что на меня нашло, но я видел Эмму, а тебя принял за покойника Максимилиана… – Волк подумал о тихом голосе жены:

– Что бы вам не показывали, помни, это не от Бога… – он коснулся стального крестика, под грязным свитером:

– Верно сказано, даже если я иду долиной смертной тени, я не убоюсь зла. Меир пошел этой долиной, и не вернулся… – вокруг завывал буран, снег налипал на влажные ресницы:

– В лагерях в такую погоду даже зэка не гоняют на работу, – вздохнул Волк, – но нам нельзя останавливаться, надо идти дальше… – нечего было и думать о том, чтобы найти тело полковника Горовица. Спустившись в расселину, обдирая руки о камни, Волк наткнулся на глухой завал. Он поводил фонариком по своду пещеры:

– Джона я обезоружил, слава Богу. У него были галлюцинации. Кажется, у Меира случилось то же самое, иначе зачем бы он сюда полез? Он сломал лыжи, так он торопился… – кроме пятен крови и разбитого пенсне, Волк больше ничего не нашел.

Рука осенила крестным знамением непроходимую груду камней:

– Он был еврей, но это все равно. Упокой его в Своей сени, Господи, дай ему жизнь вечную, в пристанище Твоем… – Волк понял, что по кузену некому будет прочесть кадиш:

– Его мальчик еще мал, а Аарон его пасынок. Хотя он возьмет на себя бремя заповеди, как говорят евреи. Бедная Дебора, у нее двое детей осталось на руках. Малышке всего четыре года… – Волк аккуратно уложил пенсне в карман куртки:

– Тела не достать, нечего даже и пытаться… – у него отчаянно болела голова, – надо убираться восвояси. Магнитная аномалия, – вспомнил он, – как бы и здесь не оказалось уранового месторождения. Если геологи нашли залежи, понятно, что вокруг болтаются комитетчики… – выбравшись на плато, он обнаружил герцога в здравом уме. Услышав о гибели Меира, Джон опустил голову в руки:

– Погоди… – плечи дернулись, – погоди, Максим. Мы с ним больше двадцати лет назад… – лицо обжег жаркий ветер, запахло апельсинами. Пули взрывали фонтанчики пыли на нейтральной полосе:

– Тогда в бомбежке погибла невеста Стивена. Мы думали, что Тони тоже больше нет. Я был мистером Брэдли, а Меир мистером О’Малли. Мы впервые встретили Кепку и Красавчика, фон Рабе стрелял в Мишеля, Меир останавливал поезд с шедеврами, отчим Марты спас Стивена, пойдя на таран… – горячие слезы капали в снег. Джон плакал, раскачиваясь:

– В Бирме он отправился меня спасать, и попал в руки Исии. Мы вместе были в Нормандии, Меир сдержал немецкие танки под Ставело, но потерял отца. Он первым наткнулся на Дору-Миттельбау, спас Питера, то есть, сначала его спас Волк…

Вытерев рукавом куртки мокрое лицо, Джон поднял голову:

– Волк, мы должны остаться, должны отыскать тело… – кузен хмуро отозвался:

– Нет. Если я хоть что-то понимаю, то магнитная аномалия, случилась из-за уранового месторождения. Марта рассказывала, что в Антарктиде у вас тоже плясала стрелка компаса… – Волк почесал в обледенелой бороде:

– Поэтому здесь болтаются комитетчики, а вовсе не из-за нас. Комитетчики, беглые зэка, с медведями-шатунами… – его все равно что-то беспокоило:

– Марта говорила о галлюцинациях. Откуда она все узнала? Никто из семьи здесь не бывал, кроме Степана, а его самолет не пустили к столбам… – темные громады тонули в вихрях снега:

– Констанцу держали в ста километрах отсюда, под Ивделем. Она бы тоже не могла ничего понять, не увидев этого места… – Волка ласково погладили по щеке. Бронзовые волосы упали ему на плечо, запахло жасмином:

– Осенью мы ночевали на острове, в речном доме… – тоскливо вспомнил он, – мы ездили ужинать в «Гнездо Ворона», на катере. Мы вернулись поздно, решили не ходить в особняк… – октябрь был мягким, над Темзой мерцали звезды:

– Дети оставили гитару на палубе, – Волка охватило блаженное тепло, – я Марте пел песню, ту, что пел Анне Александровне, двадцать лет назад. Берри дал нам с собой бутылку домашнего сидра, из его плимутского сада. Я шептал Марте, что люблю ее, буду любить всегда. Она распустила локоны, как сейчас… – ухо защекотало нежное дыхание:

– Я тоже тебя люблю, мой милый. Оставайся, со мной, никуда не ходи. Сначала избавься от Джона, он всегда тебя ненавидел. Он овдовел, он хочет тебя убить, чтобы жениться на мне. Пристрели его, и нам никто не помешает… – Волк затейливо выматерился. Герцог встрепенулся:

– Что такое… – Максим встряхнул его:

– Поднимайся, нечего здесь торчать. Надо выполнить свой долг, спасти Рауля, а я обязан найти дочь… – в голове зазвучал слабый, хорошо знакомый голос:

– Господь не велел, чтобы ты пожалел, милый. Делай, что должно тебе… – горячие руки шарили по его телу, смыкались на шее. Он подогнал кузена:

– Поворачивайся. Чем меньше времени мы здесь проведем, тем лучше… – он подхватил лыжи:

– Так я и знал, – гневно подумал Волк, – теперь и мне что-то чудится. То есть не что-то, а Марта… – он оттолкнул призрачную руку, тянувшуюся к нему из метели:

– Враг Сатана, отойди от меня… – громко сказал Волк, – тебе не сбить меня с пути… – морок прижался к нему. Помотав головой, он опять выругался:

– Пошла к черту, проклятая сука. Ты мразь, отродье дьявола, скоро ты исчезнешь, чтобы никогда не вернуться… – идя вслед за кузеном на восток, он услышал удаляющийся голос:

– Те, кто живы, мертвы, мой милый. Помни это, не забывай. Меир мертв, а скоро настанет и ваш черед… – она рассмеялась:

– Двое негритят в зверинце оказалось. Одного схватил медведь, и вот один остался… – заткнув уши, Волк упрямо двинулся вперед.

Ржаная коврижка осталась нетронутой, кофе остывал в фарфоровой чашке. Подхватив со спинки кресла шаль, Ханеле прошла к плотно закрытым ставням. Она прислушалась к свисту ветра за окном:

– Она умна, она не попадется на приманку. Но нельзя, чтобы она здесь появлялась, непрошеной гостьей. Она моей крови, она упряма, от нее получатся… – Ханеле поискала слово, – одни неприятности. Если муж к ней не вернется, она тем более не успокоится. Значит, пусть возвращается… – тонкие губы тронула улыбка, – но она должна страдать, должна потерять детей. Тогда она забудет обо мне… – Ханеле немного опасалась внучки:

– Я не случайно ее показывала Наполеону, – поняла она, – из девочек она самая сильная, ее не сбить с пути… – она вспомнила резкий очерк упрямого подбородка, холодный голос второй внучки:

– Первое. Смерть конечна. Я мертва, и оживить меня невозможно… – Ханеле открыла рот. Глаза цвета жженого сахара неприязненно взглянули на нее:

– Невозможно, – повторила Констанца, – это противоречит законам природы… – Ханеле хмыкнула:

– У тебя родились дети. По всем законам, это тоже было невозможно… – она качнула коротко стриженой головой:

– Не так. У меня оставался очень маленький шанс, он мне и выпал… – Ханеле заставила себя говорить безмятежно:

– Но кто сделал так, что он выпал… – внучка пожала худыми плечами:

– Природа. Случай. Называйте, как хотите, но вы к этому никакого отношения не имеете… – Ханеле подумала о старинном корабле, вмерзшем в лед у побережья Антарктики:

– Она тоже, наверняка, была твердолобой. И умерли они похоже, на дне морском, тела их не нашли, и не найдут… – внучка помолчала:

– Второе. Не надо тратить время… – Ханеле едва не рассмеялась, – и предлагать мне сделки. Я обещала, что никогда не притронусь к сомнительным проектам… – Ханеле всего лишь хотела, чтобы мать помогла белому королю:

– Он гений, как и она, но рядом с ней он будет работать еще лучше… – обойдя стол, она наклонилась над ухом женщины:

– Ты не знаешь, что случилось с твоими детьми, с мужем… – вкрадчиво зашелестел голос Ханеле, – ты не спрашиваешь о них, но, может быть, они живы. Вернувшись, ты увидишь малышей и Степана. Вы состаритесь вместе, у тебя родятся внуки. Разве ты не хочешь знать, что делает твоя семья, где они сейчас? Все посчитают, что ты опять попала в руки русских. Я все устрою, – пообещала Ханеле, – никто ничего не заподозрит… – как бы она ни хотела поступить по-своему, ей надо было заручиться согласием внучки:

– Иначе ничего не получится, – недовольно подумала Ханеле, – я могу избавиться от кого угодно, но вернуть жизнь можно только тому, кто просит о возвращении в тот мир… – внучка поболтала ложкой в чашке:

– Я закрыла своим телом детей, – наконец сказала она, – я видела, как погиб мой муж, я это помню. Что бы вы мне ни предлагали, вы хуже самого… – она повела рукой, – в общем, державших меня в заключении. Они тоже убивали невинных людей, ради торжества своих идей… – внучка поднялась:

– Я не знаю, чего вы от меня хотите, но мой ответ не изменится. Я не помогу вам, незачем меня уговаривать… – стоя у окна, Ханеле покачала головой:

– Жестоковыйная. Она не мать. Какая мать не захотела бы воссоединиться с детьми, то есть с ребенком… – Ханеле могла помочь белому королю, но при матери мальчик справился бы быстрее:

– Он ждет ее, надеется, что она выжила. Ладно, когда на ее глазах умрет дочь, она станет сговорчивей… – до этого было еще далеко. Закрыв глаза, Ханеле шепнула:

– Просыпайся, поднимайся. Ты еще не избавилась от всех врагов. Люди опасны, они охотятся за тобой. Я укажу тебе, где они спрятались…

Метель заносила следы волчьих лап на сугробах. Сбившись в кучу, стая улеглась под низкими ветвями елей. Звери зашевелились, забеспокоились. Из серого комка шерсти поднялась светловолосая голова. Она не носила шапку, вокруг рта запеклись следы крови. Исцарапанные руки покрывали темные пятна. Она едва слышно завыла, ощерив белые зубы. Глаза забегали из стороны в сторону, она выбралась из стаи на мягкий снег. Встав на четвереньки, девочка принюхалась. Пальцы заскребли по насту, она приподнялась:

– Опасность, опасность, – застучало в голове, – надо бежать дальше, избавиться от всех… – зарычав, она одним прыжком скрылась в лесу.

София смутно помнила, что раньше на ногах у нее были лыжи. Забравшись в гущу заснеженных кустов, девочка перевела дух. Наклонившись, она припала ртом к ледяной воде реки:

– Только я их где-то сняла, или потеряла… – она не знала, что случилось в последние дни. Перед выходом на дистанцию в Ивделе, товарищ Золотарев выдал ей незнакомые таблетки:

– Держи витамины, – инструктор потрепал Софию по плечу, – для выносливости. Все спортсмены их принимают. Вот карта, компас, дробовик… – дробовик София давно выпустила из вида. В карманах куртки остались изорванные, выпачканные темным клочки бумаги. Вытерев разгоряченное лицо, девочка нахмурилась:

– Компас. Стрелка плясала, он был бесполезен. Товарищ Золотарев дал мне нож… – похлопав по брюкам, она вытряхнула на свет измазанный пятнами клинок:

– Я охотилась, – поняла девочка, – кровь, наверное, зайца, или тетерева… – инструктор велел ей принять все таблетки разом:

– Десять, или двадцать… – София лежала на снегу, но ей не было холодно, – я высыпала в рот пузырек, побежала по маршруту… – сквозь журчание ручейка до нее донеслись щелчки. София засучила рукав куртки:

– Часы я не потеряла, и сумочка со свитком на месте… – она встрепенулась:

– Я с кем-то дралась, кто-то хотел меня задушить… – сняв хронометр, она поднесла блестящую крышку к шее. На белой коже виднелись желтоватые синяки. Играя с мальчишками в футбол, София не обходилась без ушибов:

– Им дня три… – девочка задумалась, – но шея у меня не болит… – в голове загудело, она услышала тяжелое дыхание. Чье-то тело навалилось на нее, сильные руки рвали куртку, сжимали ее горло:

– Тихо, тихо… – шепнул мужской голос, – иначе я тебя пристрелю, сука… – пальцы сжали клинок:

– Я не знала, где мой дробовик, а у него был пистолет. Он приставил мне дуло к виску, я нащупала нож в кармане… – дальше все сливалось в слепящую глаза метель. На языке появился соленый привкус крови, София сплюнула:

– Я почти ничего не ела, но я не голодна. Интересно, почему? Наверное, я все-таки застрелила зайца, или птицу. Человек мог быть видением, от усталости… – она принюхалась. Свитер и куртка тоже пахли кровью, София уловила псиный душок:

– Откуда здесь собаки, вокруг лес… – хмыкнула девочка. В голове зазвучал низкий вой. Светила луна, босые ноги обжигало что-то горячее:

– Рядом журчала вода, – подумала девочка, – это, наверное, было на юге, в санатории. Может быть, там жили собаки, я с ними играла… – она ощутила тяжелую усталость:

– Действие таблеток закончилось, – вздохнула девочка, – но надо подниматься, идти вперед. Когда в интернате узнают, что меня отобрали в юношескую сборную, то все обрадуются. Жаль только, что придется уезжать от друзей. Но, как говорит Павел, теперь мы всегда отыщем друг друга по свиткам… – на крышке хронометра вились выгравированные буквы:

– Пионерке Ивановой, за успехи в учебе, спорте и отличное поведение… – София гордилась часами. Подарок ей вручили прошлым летом, по окончании пятого класса:

– У Светланы тоже такой хронометр, а Павлу часов не досталось, – девочка хихикнула, – у него тройка по математике, с натяжкой… – мальчик предпочитал заниматься языками и рисованием. София сверилась с датой в окошечке часов:

– Первое февраля. Мне надо выйти в указанную точку, в ночь с первого на второе февраля… – инструктор, с членами молодежной команды по биатлону и ориентированию, ждал ее на склоне горы Холатчахль:

– В полночь, – вспомнила София, – они разобьют лагерь на перевале. Я их сразу замечу, я не пропущу стоянки… – она перебирала изорванные остатки карты:

– Надеюсь, меня не будут ругать за утерянный дробовик и компас. От карты кое-что сохранилось… – в первый день София отмечала путь химическим карандашом:

– Потом я все забросила, – пожалела девочка, – но, судя по всему, я недалеко от перевала. Интересно, куда я подевала лыжи? Они были заграничными, дорогими. За их потерю меня точно не похвалят… – она помнила, что предыдущую ночь провела в тепле:

– Я спала под елями, пахло псиной… – девочка вскочила на ноги:

– Опять появились силы. Как говорит товарищ Золотарев, открылось второе дыхание. Это, скорее всего, Ауспия… – девочка замерла:

– Словно меня кто-то подталкивает, помогает. Надо идти дальше, доказать, что я достойна места в команде… – она зашлепала по мелкой воде, оскальзываясь на камнях. В сумрачном небе София увидела очертания гор:

– Я недалеко от конечной точки, перевала… – выбравшись на берег, не обращая внимания на промокшие ботинки, она побежала на восток.

На слежавшемся насте расстелили ватники и телогрейки, оставив свободным угол для походной печки. Запахло чем-то парфюмерным. Люда Дубинина весело сказала:

– Вафли замерзли. Ничего, сейчас мальчики приготовят чай, пока так погрызем… – Саша бросил взгляд на белокурую голову Маши, склонившуюся над тетрадным листом. На розовых губах синели разводы от химического карандаша. Девушка послюнявила огрызок:

– Экстренный выпуск, – хихикнула она, – «Вечерний Ортотен». Наш корреспондент берет интервью у товарища Дятлова… – хорошо рисовавшая Зина Колмогорова изобразила руководителя группы стоящим на лыжах у палатки. Чурочки в печке разгорались. Саша услышал снаружи недовольный голос самого Дятлова:

– Ребята, палку надо переставить. Если ночью сойдет лавина, нам не поздоровится… – раздернув полог, юноша высунулся наружу. Весь день они пробивались на лыжах сквозь буран, но к вечеру небо над горами прояснилось. Палатку возвели по наставлениям Дятлова, в самом безопасном месте. Саша, с другими парнями, орудовал короткой лопатой в снежной траншее:

– Игорь утверждает, что даже в случае сильного ветра палатка не сдвинется с места. Склон горы защищает нас от обвала, ночевка безопасна… – посмотрев на хронометр, Саша замер:

– Осталось шесть часов, до расчетного начала операции… – отсюда он не мог увидеть пушку, или палатки, поставленные на высоте 880, но Саша знал, что коллеги не подведут:

– В полночь они сделают несколько залпов, по нашей стороне перевала. Начнется сход лавины, ребята к этому времени окажутся под действием чая… – котелок с водой грелся на печурке, – возникнет паника…

Оглянувшись на девочек, Саша незаметно коснулся пистолета, в кармане ватных брюк. Оружие они с Золотаревым нашли без труда. Прошлой ночью, из-за штормового ветра, Дятлов распорядился устроить ночлег в долине Ауспии. Днем, перед подъемом на перевал, закладывая лабаз для припасов, Саша и Золотарев отлучились в лес, якобы по нужде. Схрон они обнаружили точно в указанном на карте месте. Пистолеты, бельгийские браунинги, полностью зарядили.

Саша посмотрел на крепкую спину Золотарева, в подбитой мехом куртке:

– На совещании нам запретили стрелять. Нельзя вызывать подозрение, ребята должны погибнуть от переохлаждения и травм. Пистолеты нам выдали на всякий случай… – ему не нравилось, что Золотарев болтается вокруг Маши. Капитан пытался предложить девушке помощь с рюкзаком. Маша помотала головой:

– Я такой же турист, как остальные. Если облегчать ношу, товарищ Золотарев, то всем девушкам… – Зина Колмогорова бойко встряла:

– Ты права. Отлично, – она сбросила рюкзак на снег, – забирайте у каждой по пять килограммов груза… – недовольно бурча, капитан подчинился. Устанавливая палатку, Саша и Золотарев аккуратно меняли расположение лыжных палок и колышков:

– Так, чтобы она оказалась прямо на пути лавины, однако Игорь мог что-то заметить… – Саша успокоил себя тем, что одна палка большой роли в деле не играет. Парни орудовали лопатами, сзади раздавался смешливый голос Маши:

– Люда, пиши, у тебя лучше почерк. Надо закончить стенгазету до чая, ребята обрадуются. Товарищ Дятлов, какие вершины, кроме Ортотена, вы хотели бы покорить… – Люда хмыкнула:

– Высшую математику. У меня трояк, на экзамене, а неуспевающим не платят стипендию… – ему в рот сунули что-то заледеневшее, Саша вздрогнул:

– Вода кипит, – сообщила Зина Колмогорова, – а ты торчишь, разглядывая звезды, мечтатель. Зови товарища Золотарева… – она кивнула на парней, – не отлынивайте от дежурства по кухне. Пожуй пока вафлю, первокурсник… – Зина, старше его годами, относилась к Саше немного покровительственно. Рот юноши замерз, от стылой вафли веяло дешевыми духами.

Над перевалом простиралось ясное небо. В зеленоватом просторе мерцали слабые звезды. Над высотой 880 висел прозрачный леденец новой луны. Палатка немного зашаталась, до Саши донесся удовлетворенный голос Дятлова:

– Теперь все отлично. Парни, не тащите внутрь сапоги, снимайте обувь и верхнюю одежду при входе… – на ватниках и одеялах разбросали пустые рюкзаки:

– Золотарев сказал, что так ноги спящих останутся в тепле, – вспомнил Саша, – надо потом сунуть туда свитера… – в случае нештатной ситуации рюкзаки замедлили бы выход из палатки:

– Впрочем, они сами побегут наружу. Поднимется паника, они не сообразят, что делают… – пахнуло холодом, Дятлов велел:

– Товарищ Золотарев, займитесь чаем. Ваш коллега по дежурству, сейчас, кажется, завоет, как волк на луну… – девочки прыснули. Саша обернулся:

– Мой Вася, он первым будет даже на луне… – просвистев строчку, капитан подмигнул юноше:

– Пока ты прохлаждался, я заварил чай. Но сначала порции получат девушки… – Золотарев взялся за половник: «Подставляйте кружку, товарищ Журавлева».

Волк издалека заметил слабый огонек, бьющийся в звездной ночи.

К вечеру метель угомонилась, они с Джоном быстро шли по слежавшемуся насту. Остановившись на перекур, Максим при свете фонарика сверился с картой:

– Осталось миновать высоту 880, – указал он на отметку, – потом спуск в долину, поворот на юг, и завтра-послезавтра мы увидим вышки бывшего Ивдельлага… – Джон дернул заросшей свалявшейся щетиной щекой:

– Настоящего Ивдельлага, ты хочешь сказать. Вы с Мартой правы. Берия, Серов, Шелепин… – Джон обвел глазами снежный простор, – не имеют значения. В империи зла, – он махнул на восток, – ничего не меняется…

Проверив боеприпасы в рюкзаках они решили, как выразился Волк, подумать об атаке на колонию позже:

– Мария сейчас должна быть здесь… – светящаяся точка окурка полетела в сугроб, – Иван Григорьевич утверждает, что она в горах, со студенческим лыжным походом. Я найду ее, и мы отправимся дальше… – по словам Волка, девочка знала об отце:

– Только она не долго не верила Князеву, – хмуро сказал Максим, – что немудрено. Ее воспитывали Журавлевы, пионеркой, комсомолкой. Чудо, что она захотела креститься, что пришла к Иисусу… – Волк взглянул в прозрачные глаза герцога:

– У Марии есть кольцо, – терпеливо добавил Максим, – она показывала драгоценность Ивану Григорьевичу. Кольцо мой дед подарил бабушке, Любови Григорьевне, в год убийства императора Александра Второго. Змейка из золота с платиной, с бриллиантовой осыпью…. – Джон вздохнул:

– Ты говорил, что отдал кольцо Тони… – он помолчал, – значит, она оставила вещицу в Куйбышеве, с Виллемом… – Волк потер ладони. Мороз, по его прикидкам, стоял градусов в тридцать. Холод пробирался даже в подбитые мехом перчатки:

– Оставила, – кивнул Максим, – пойми, Джон, нельзя отрывать девочку от семьи. Мария моя дочь, у нее есть братья… – Джон отозвался:

– Я все понимаю. Но девочка может и тебе не поверить… – он увидел упрямое выражение в голубых глазах:

– Я ее отец, – просто сказал Максим, – матушка не ушла, не позаботившись о нашей встрече. Она поручила Ивану Григорьевичу найти Машу, она сделала так, что я оказался здесь…

Джон иногда завидовал спокойной вере кузена:

– Он знает, что от него требует Бог, и делает это. Хотел бы и я не испытывать никаких сомнений… – он так и сказал Волку, когда они двинулись вперед. Закрыв лицо от ветра шарфом, Максим неразборчиво пробурчал:

– У Марты спроси насчет моих сомнений. Я в Москве, в сорок пятом году, тянул зачем-то, дурак. Я решил, что я ее недостоин. Она съездила к матушке, и сама мне во всем призналась. Она, как евангельская Марта, никогда бы не стала дожидаться благой вести… – из-за шарфа послышался короткий смешок, – она бы пошла навстречу Иисусу… – Джон обещал себе, вернувшись домой, поговорить с детьми:

– Марта права, нельзя лгать. Если с Маргарет все сложится… – он тихонько вздохнул, – ей я тоже во всем признаюсь. Полине будет тяжело понять, что мать ее бросила. Девочке всего восемь лет… – Джон покачал головой:

– Тяжело, но надо. Я ей помогу, буду рядом. Но камень с кладбища убирать нельзя, все к нему привыкли. Если Циону не расстреляли, она не полезет в Европу, не такая она дура. Но если она переметнулась к русским только ради поисков фон Рабе… – на привале, забравшись в очередную расселину, они сварили кофе в котелке. Аккуратно затоптав угли, Волк собрал обертки от пакетов сухого топлива:

– Малой авиации мы пока не видели, – угрюмо сказал он, – однако вряд ли парень с рацией, подвешенный зэка на дереве, пришел сюда на лыжах. Лучше не оставлять следов нашего присутствия, хотя псы могли найти место, где сгорел самолет… – о том, как выбраться из России, им тоже предстояло подумать позже. О гибели Меира они говорить избегали:

– Что говорить, когда он оставил троих детей, то есть четверых, если считать Аарона, – горько подумал Джон, – надо по возвращении слетать в Америку, поддержать Дебору. Правительство, наверняка, поставит камень, в честь Меира, на Арлингтонском кладбище. Надо побыть на церемонии, удостовериться, что Деборе начислят пенсию. Начислят, куда они денутся. Наша миссия считается разведывательной, хотя она строго засекречена… – Джон старательно отгонял от себя мысли о Филби:

– Может быть, Меир был прав, не доверяя ему с испанских времен, но с той поры много воды утекло. У Марты семейная паранойя, ей везде мерещится предательство. Но даже хорошо иметь такого работника. По крайней мере можно не беспокоиться о внутренней безопасности… – вопреки большим тиражам романов мистера Флеминга, на этаже Х, под началом кузины, не работало никого похожего на мистера Бонда или Веспер Линд:

– Шифровальщицу Катю к ее сотрудникам подсылать бесполезно, – Джон вспомнил предпоследнюю книгу, проглоченную парнями Марты и собственным сыном, – на этаже Х больше соблазняются вязанием и партиями в бридж… – совещания аналитиков напоминали заседания епархиального благотворительного совета. Женщины носили скучные юбки и строгие кардиганы. Кузина появлялась на работе в мышиного цвета твиде и белой блузе школьной учительницы:

– Меир заметил, что в ФБР все происходит похоже, – пришло в голову герцогу, – мужчины сидят чуть ли не в сатиновых нарукавниках. Персонал Марты больше озабочен разведением роз, чем игрой в рулетку… – сын настаивал, что Джеймса Бонда напоминает именно Джон:

– Только тем, что у меня есть спортивный автомобиль, – смеялся герцог, – но я люблю быструю езду. Какой из меня Бонд? По воскресеньям я обедаю в пабе, и бросаю дротики с фермерами… – ему захотелось оказаться на заднем дворе: «Черного принца», на мягком солнце, среди расцветающих гиацинтов:

– Маленький Джон отправился бы гонять в футбол, Полина бы побежала играть с подружками… – девочки растягивали резинки, взметывались юбки и косички, кто-то хлопал в ладоши, отсчитывая такт:

– Я бы посидел с пинтой темного пива, – подумал Джон, – так хочется побыть дома, хотя бы недолго… – шаги впереди замедлились, он тронул Волка за плечо:

– Насчет фон Рабе… – они обсуждали Максимилиана за кофе, – я не удивлюсь, если он выжил. Он, наверняка, сделал операции и не одну, а несколько… – герцог замер:

– Палатка, внутри горит походная печь. Старик был прав. Наверное, здесь дочь Волка… – на уходящем наверх склоне что-то загудело:

– Кажется, пушечные залпы, – успел понять Джон, – но откуда в горах взяться пушке… Я слышал похожий звук в Альпах… – отбросив лыжи, они с Волком рванулись к седловине перевала, где стояла палатка:

– Лавина, – заорал Максим, – идет лавина… – белая волна грохотала, таща за собой обломки камней. Что-то темное прыгнуло на свод палатки:

– Волк, что ли, – Джон прищурился, – нет, это не животное… – засверкало лезвие ножа, затрещал брезент, изнутри раздался истошный крик:

– Нет, оставь меня, не трогай… – полураздетая девушка выскочила на снег, палатка словно взорвалась. Люди бежали по склону, оскальзываясь, падая на скалы. Метнувшись к девушке, сбив ее с ног, темная тень вцепилась зубами ей в лицо.

Маша помнила, как все началось.

За чаем ребята шутили, хрустели вафлями и сушками, по рукам пошел «Вечерний Ортотен». Все хохотали, выразительно зачитывая придуманное Машей интервью Дятлова. Она ловила озабоченные взгляды Саши Гурвича. Девушке было не по себе:

– Почему он на меня так смотрит… – рука легла на высокий ворот свитера, – неужели он о чем-то догадался? Но я сама вытаскивала крестик и кольцо из рюкзака, никто меня не видел… – услышав распоряжение руководителя опорожнить рюкзаки, Маша решила вскрыть тайник:

– Мало ли что, – вздохнула девушка, – рюкзаки бросают на полу, мой может попасться другому человеку… – сделав вид, что ей надо выйти по нужде, добравшись до ближайшей скалы, Маша застегнула на шее стальную цепочку:

– Крестик от Ивана Григорьевича, совсем простой… – девушке стало грустно, – он, скорее всего, умер, я его больше не увижу. Пусть Иисус призрит его, он был хороший человек… – отец Алексий, в Куйбышеве, научил Машу главным молитвам. Быстро перекрестившись, она зашевелила губами:

– За наставника и воспитателя. Боже, помяни во Царствии Твоем душу усопшего раба Твоего, наставника моего инока Иоанна, вселившего в сердце мое дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и правды, истины и добродетели… – над горами повисла чернильная темнота, ярко сияли звезды. Мороз перехватывал дух. Маша потоптала обутыми в валенки ногами:

– Крестик никто не заметит, на ночь мы только снимаем обувь и ватники… – на оборотной стороне «Вечернего Ортотена», Дятлов нарисовал, как он выразился, схему сна:

– Мы уляжемся так, чтобы сохранять тепло… – Маша побежала к палатке, – я с девочками, в своем углу… – Саша и товарищ Золотарев, согласно схеме, оставались у входа:

– Он просто так на меня смотрит, – твердо сказала себе Маша, – это Саша, мы знаем друг друга с детства… – ее больше беспокоили взгляды Золотарева. После чая Саша взялся за гитару. Инструктор пробрался в угол, где копошились девушки:

– Хотите, я поговорю с Игорем, – он кивнул на Дятлова, – мы поменяемся местами, я перекочую к вам поближе… – Маше не нравились спокойные глаза Золотарева:

– Он не студент, не выпускник, зачем он отправился в поход? Туристам из институтов обычно не придают местных инструкторов, они справляются сами… – об этом Маше рассказали девушки, – может быть, товарищ Золотарев, как Саша, сопровождает группу из соображений безопасности… – Саша спел пару студенческих песен, но ребята приуныли. Кто-то из парней пожаловался на головную боль. Игорь Дятлов резко, непохоже на себя, ответил:

– Мамочек здесь не заведено. Впереди тяжелое восхождение, слабаки нам не нужны… – в палатке повисло тяжелое молчание. Звякнула крышка котелка, Дятлов взорвался: