Текст книги "Психоаналитическая супервизия"

Рабочий альянс в супервизии

Одна из трудностей концептуализации супервизии заключается в том, что все мы несем относительно бессознательные метафорические прототипы грядущих событий жизни, основанные на нашем более раннем опыте. По хорошо известному наблюдению Людвига Витгенштейна, язык, на котором мы мыслим, определяет то, что мы можем вообразить. Современные тенденции в клинической психологии и психиатрии (в социальной работе и консультировании дела обстоят несколько иначе) стремятся определять супервизию как последовательное обучение набору навыков и неявно сравнивают профессионализм терапевта с художественным или спортивным наставником. В этих сферах эксперт дает систематические рекомендации или советы по качеству техники. Психоаналитическая супервизия, особенно по мере того, как она становится все более эгалитарной и эмпирической в последние десятилетия, также выполняет эту функцию, но помимо нее, отражает глубинную модель, которая является развивающей и взаимопроникающей: более опытный коллега как родитель или воспитатель борется за адаптацию к потребностям взросления каждого ребенка; члены каждой супервизорской пары хотят «подходить друг другу» (Escalona, 1968) и пытаются расти вместе как команда (Rosbrow, 1997).

В ходе эволюции психотерапии, и не только психодинамической психотерапии, росло признание терапевтического альянса как главного условия успешного лечения (об этом писали Fltickiger et al., 2012; Norcross & Wampold, 2011; Safran & Muran, 2003). В нашем веке исследователи продемонстрировали важность взаимоотношений даже в сфере психофармакологии. Пациентам, получавшим в качестве средства для лечения психического здоровья плацебо, становилось ощутимо лучше, если им нравился доктор. Те же, чьи отношения с психиатром можно охарактеризовать как прохладные, показывали худшие результаты лечения, при том что принимали настоящие препараты (Krupnik et al., 2006).

Параллельно в литературе по супервизии развивалось и крепло признание значения «обучающего альянса» и «рабочего альянса в супервизии» для эффективности последней (Fleming & Benedek, 1966; Frijling-Schreuder, 1970; Gill, 2001; Teitelman, 1995; Watkins, 2011). В случае как терапевтического, так и супервизорского альянса источники, основанные на эмпирических данных, свидетельствуют о первостепенной роли именно межличностных факторов и эмоциональной сферы, при том что, конечно, научные исследования терапевтического альянса более многочисленны. Такое смещение акцента, скорее всего, объясняется осознанием, как на примере личных историй, так и в исследованиях (Jaffe, 2001; Stromme, 2012), насколько уязвимыми чувствуют себя супервизанты, когда их работа рассматривается в рамках супервизии (Slavin, 1998; Zicht, 2019). Я говорю об этой уязвимости в следующей главе.

Заключительные комментарии

В этой главе я попыталась поместить психоаналитическую супервизию в исторический контекст, начав с Зигмунда Фрейда и двигаясь дальше через различные фазы ее клинической и эмпирической эволюции.

Я затронула вопросы о границах между психотерапией и супервизией, первоначально выдвинутые сторонниками берлинской и будапештской школ психоанализа. Затем связала эту тему с вопросами, касающимися ролевых обязанностей, изложила и прокомментировала два противоречия («учить или лечить» и обучение навыкам или поощрение развития профессиональной зрелости), которые периодически всплывают в клинической литературе. Наконец, я описала эволюционирующую конструкцию рабочего альянса в супервизии, важнейшую концептуализацию, которую я использую, обсуждая многие вопросы в следующих главах.

Глава 3
Показатели психологического здоровья: оценка прогресса в терапии

Главная цель супервизии – благополучие клиентов супервизируемого. Следовательно, клиницисты, изучающие психодинамическую терапию, должны знать, как в аналитической традиции оценивается серьезный прогресс в улучшении психологического здоровья. Эта глава освещает десять основных областей, в которых могут появиться жизненно важные признаки психологических изменений и роста клиента. Супервизоры, как правило, естественным образом держат эти области в поле зрения, а супервизантам нужно учиться следить за ними самостоятельно. Эти показатели существенно отличаются от динамики уменьшения симптомов, которые большинство исследователей используют для оценки результатов краткосрочной терапии. Хотя аналитическая терапия всегда была нацелена на уменьшение симптомов (например, таких состояний, как тревога и депрессия), даже кратковременные динамические модели лечения преследуют более общие цели. Недавние эмпирические исследования (например, De Smet et al., 2020) свидетельствуют о том, что и сами пациенты считают уменьшение проявления симптомов вторичным результатом по отношению к более масштабным задачам, таким как ощущение большей силы и обретение баланса.

Здесь уместно провести различия между клиническими целями и целями исследования. В исследованиях, направленных на сравнение результатов, ученые должны оговаривать изменения, которые и будут считаться доказательством прогресса. Критерии более практического плана связаны с уменьшением симптомов, зафиксированных в DSM, которые могут быть измерены с помощью надежного инструментария. В клинической практике, напротив, пациент и терапевт совместно определяют цели, над которыми собираются работать. Многие клиенты обращаются в терапию, чтобы справиться с трудностями, не имеющими отношения к категориям, описанным в DSM. Эти люди хотят повысить общую удовлетворенность жизнью, принять важные личные решения, вырваться из проблемных моделей взаимоотношений, укрепить чувство внутренней уверенности, изменить отношение к употреблению психоактивных веществ, оплакать болезненную утрату, заявить о своей нетрадиционной ориентации или трансгендерстве, преодолеть кризис развития, стать лучшим родителем и т. д.

Большая часть диагностических показателей и категорий DSM является не «болезнями», а симптомами какой-то скрытой проблемы. Сознательно или неосознанно мы чувствуем тревогу или депрессию из-за чего-то. Во время курса эффективной терапии симптомы могут усиливаться или ослабевать по мере того, как пациенты работают над фундаментальными целями, такими как повышение удовлетворенности от жизни или предотвращение психопатологии в будущем. Внимание к уменьшению симптомов всегда полезно, но иногда может отвлекать от общих терапевтических целей. Супервизанты должны быть готовы принять тот факт, что симптомы иногда могут временно усиливаться, а не ослабевать.

Например, люди, рискнувшие вести себя более адаптивным, но непривычным для себя образом, скорее всего, будут испытывать повышенную тревогу. Тот, кто после долгого периода отрицания и соматизации начинает погружаться в горевание, может временно набрать больше баллов по шкале депрессии Бека несмотря на то, что его траур будет в конечном итоге терапевтичен. Иногда пациенты жалуются на слишком медленный прогресс, при этом мы наблюдаем признаки их бессознательного страха перед слишком стремительными изменениями, которые им трудно принять. Порой после того, как клиенты сделали несколько качественных шагов в сторону улучшения здоровья, они на некоторое время возвращаются к старым шаблонам. Супервизант должен знать, что такое отступление не говорит об иллюзорности достигнутого прогресса.

Джонатан Шедлер привел убедительные аргументы в пользу того, что большинство «расстройств» по классификации DSM скорее похожи на кожную сыпь, лихорадку или хромоту, чем на медицинское заболевание (Shedler, 2019). Они сигнализируют о нарушении функционирования психологической системы. В то время как в медицине не принято классифицировать соматические проблемы по категориям симптомов (например, «сыпь на коже», «лихорадочное расстройство», «хромота»), в психиатрии по каким-то причинам решили сделать именно так. Не обошлось и без участия влиятельных сторон, заинтересованных в подобной системе. Фармацевтические корпорации обожают классификации, основанные на симптомах, поскольку продавать препараты, нацеленные на симптом, гораздо легче. Классификация устраивает и организации, оплачивающие лечение, потому что снять симптоматику гораздо быстрее и дешевле, чем вылечить то, что ее вызвало. Кроме того, многие деятели науки любят оперировать такими категориями, поскольку симптом измерить легче, чем психологическое состояние, что ускоряет проведение исследований, упрощает регистрацию данных, накопление материала и следующие за этим публикации. Некоторым пациентам и их семьям нравится симптомо-детерминированная классификация, им кажется, что страдать от «расстройства» из DSM менее постыдно и оскорбительно в глазах других людей и в своих собственных, чем искать причины трудностей, проходя долгосрочную психотерапию.

То обстоятельство, что диагностика на основе симптоматики привлекательна для определенных заинтересованных сторон, не делает ее разумной и не превращает в научную концептуализацию психологических страданий человека. И тем более не дает ей преимущественного права в разработке плана лечения. Клиницисты психодинамического направления, всегда обращающие пристальное внимание на значение и функцию симптома, склонны считать два предыдущих утверждения само собой разумеющимися. Кроме того, они подтверждены исследованиями. Том Инсел, бывший директор Национального института психического здоровья, не опираясь ни на чье мнение, пришел к тем же выводам (Insel & Gogtay, 2014), что и многие исследователи в области психопатологии (например, Sharp et al., 2015; Weinberger & Stoycheva, 2020).

Тем не менее категории DSM по-прежнему преобладают в нынешней терминологии, и начинающие специалисты, как правило, приучены говорить на этом языке. По этой причине я хочу указать на некоторые психологические эталоны, которые являются более важной задачей для психодинамической терапии, чем внимание к критериям, определяющим расстройства по классификации DSM. Терапевты не психоаналитического направления не игнорируют эти области, но они менее последовательно выдвигают их на передний план в своих клинических работах. Исключением является обширная литература по позитивной психологии, основанная на эмпирических данных (например, Lopez, Pedrotti, & Snyder, 2018), но это движение тяготеет к приоритету достижения личного счастья (например, Seligman, 2004). Психоаналитики, естественно, ценят состояние счастья и хотят, чтобы их пациенты были счастливы, но мы осторожны и следим за тем, чтобы не поддерживать гипоманиакальные решения жизненных проблем. Более того, мы стремимся подчеркнуть значимость для психического здоровья способности переносить горе, стыд, вину и другие негативные эмоциональные состояния.

То, что я говорю ниже, предназначается в основном для начинающих терапевтов, так как более опытные клиницисты уже понимают необходимость наблюдения за этими жизненно важными показателями. Там, где я знаю параллельные термины, применяемые в когнитивноповеденческой, гуманистической и позитивной психологии, я буду упоминать о них. Более полный и подробный список жизненно важных показателей, но чуть иначе организованный, с нормативами для каждого возраста, можно найти в «Профиле психического функционирования», во втором издании «Руководства по психодинамической диагностике PDM-2» (Lingiardi & McWilliams, 2017). Там я довольно произвольно сгруппировала общие критерии психического здоровья по десяти разделам, ориентируясь на значение каждого из них.

Безопасная привязанность

Обширные исследования на тему привязанности подтверждают центральную роль надежных безопасных отношений для состояния общего психического здоровья (Cassidy & Shaver, 2016). Дети с безопасной привязанностью чувствуют себя лучше по всем измеримым показателям, также верно и обратное – прочная взаимосвязь между отсутствием безопасной эмоциональной привязанности и тяжестью психопатологии (например, Luyten, Vliegen, Van Houdenhove, & Blatt, 2008). Первая задача терапевта в работе с любым пациентом – создать отношения, безопасные, насколько это возможно. Интернализация таких отношений является ключевым элементом, возможно, самым решающим для исцеления в большинстве психотерапевтических подходов (Американская психологическая ассоциация, American Psychological Association, 2012; Norcross & Wampold, 2019).

Супервизантам, скорее всего, знакомы термины, касающиеся психологической безопасности. Вероятно, им хорошо известно исследование Эриксона, постулирующее «базовое доверие» как главное условие развития (Erikson, 1950). В иерархии потребностей Маслоу (1943) безопасность расположена прямо над физиологическими потребностями для выживания. Современные студенты-психологи хорошо знают концепции «надежной привязанности» и «безопасной гавани», введенные Джоном Боулби (John Bowlby, 1969, 1973) и впоследствии разработанные его учениками (например, Ainsworth & Bell, 1970; см. Beebe & Lachmann, 2014; Eagle, 2013). В аналитической литературе по этому вопросу также существуют концепции «онтологической безопасности» Салливана (Sullivan, 1953), «области доверия» Эйгена (Eigen, 1981) и более современной, основанной на исследованиях, теории Фонаги с акцентом на «эпистемологическое доверие» (Allison & Fonagy, 2016; Bateman & Fonagy, 2013). Когнитивно-поведенческие психологи занимаются подобными вопросами, когда они выявляют и рассматривают «безопасное поведение» (например, Helbig-Lang & Petermann, 2010). Психотерапия может создать «устойчивую привязанность» (Solye & Strathearn, 2017); при долгосрочном лечении клиницисты способствуют движению от менее безопасного к более безопасному стилю привязанности (Mikulincer & Shaver, 2016). Но даже в краткосрочной терапии важно не упускать из виду вопрос базовой безопасности в отношениях.

Супервизору следует напомнить супервизантам, что, несмотря на то что они безусловно заслуживают доверия и имеют благие намерения, пациенты не всегда будут воспринимать их таким образом. Если ранний опыт общения с авторитетными фигурами изобилует игнорированием, пренебрежением и предательством, у человека отсутствует эмоциональный фундамент для того, чтобы слепо верить в благожелательность другого человека. Мы все интуитивно догадываемся, искренен ли призыв «Доверься мне!», когда нет убедительных доказательств, что на этого человека можно положиться. Но стажеру иногда трудно понять, что когда он приглашает клиента к доверию, его реальной надежности совершенно недостаточно, чтобы успокоить скептически настроенного пациента. Начинающих специалистов чаще всего удивляет и расстраивает, что установление доверительных отношений иногда занимает довольно продолжительное время. Возможно, их утешит, что даже опытные клиницисты иной раз бывают шокированы, когда после долгих лет преданной заботы пациент вдруг цепляется за какое-то, на его взгляд, недопонимание и трактует его как «доказательство» фундаментальной ненадежности терапевта.

Прежде чем начинать «проводить терапию», клиницисту нужно найти способ, как повысить чувство безопасности пациента. Молодых специалистов в процессе учебы призывают относиться к субъективному опыту клиентов с уважением и эмпатией, но вряд ли они проходят практическую подготовку по работе с пациентами, которые видят в них угрозу Ощущение безопасности складывается из многих составляющих, начиная с обстановки (например, терапевт спрашивает, не желает ли параноидальный пациент сесть ближе к двери кабинета) и заканчивая открытостью клинициста и его готовностью слушать пациента без защит от опасений последнего, что терапевт представляет угрозу. Опытные практики знают, что подобные тревоги принимают многочисленные и порой причудливые формы. Например, однажды я работала с искушенным в психоанализе мужчиной, заявившим, что моя теплота для него невыносима, так как она вызывает у него эмоциональный отклик и он боится, что это разорвет его на части. «Вы ведь не собираетесь выливать на меня все это дерьмо Карла Роджера, не так ли?» – вопрошал он. Некоторые пациенты, особенно с выраженными расстройствами, не желают, чтобы терапевт проникал в их мысли и воздействовал на сознание, и они чувствуют себя совсем не в безопасности, если подозревают, что такое вмешательство произошло.

Иногда супервизантам, особенно тем, кто прошел обучение по академическим программам, где в приоритете критерии, поддающиеся измерению и проверке, бывает в новинку, что о значительных изменениях у клиента свидетельствуют комментарии или случайные ремарки, а не результаты, выявленные с помощью инструментов оценки. Например, мужчина с сильной тревогой по поводу одиночества вскользь упоминает, что недавно он наслаждался выходными наедине с собой. Одна пациентка Майкла Гарретта была одержима бредовой идеей, что от нее плохо пахнет. Женщина слышала из соседней квартиры голоса «наркоманов, употребляющих крэк», регулярно жалующихся на ее запах. Однажды, после нескольких недель лечения, пациентка сказала Майклу, что в здании появился новый наркоман и он сказал, что от нее не пахнет. У нее все еще были галлюцинации, но в них стали появляться позитивные мотивы. Иногда клиенты, кажется, не осознают глубоких последствий собственных мимолетных комментариев; в других случаях они четко понимают, что произошло нечто важное.

В этом контексте мне вспоминается женщина с параноидальной тревогой. После полутора лет совместной работы она вдруг пришла в мой кабинет с видом легкого потрясения. Садясь на привычное место, она сказала: «Странная вещь произошла со мной по пути сюда». Я решила, что она стала свидетелем какого-то случая по дороге на консультацию, и спросила, что она имеет в виду Она ответила: «Я поймала себя на мысли: “Тебе станет лучше после того, как ты поговоришь об этом с Нэнси”. Я никогда в жизни не испытывала ни к кому таких чувств!» Через некоторое время после этого, как обычно бывает при выздоровлении, ее поведение стало еще более параноидальным, потому что ее пугало, что она ожидает помощи от другого человеческого существа Но этот эпизод оказался временной регрессией на фоне движения в сторону чувства безопасности.

Излишне говорить, что терапевт, проходящий супервизию в доброжелательной атмосфере, сможет эффективнее помогать пациенту чувствовать себя в безопасности, чем тот, кто испытывает постоянное беспокойство, или, если уж на то пошло, тот, кто интуитивно ощущает чрезмерную тревогу супервизора (Sherman, 2015). Итак, чрезвычайно важно культивировать чувство безопасности в супервизорских отношениях (Slavin, 1998; Zicht, 2019), при этом супервизору необходимо донести до подопечного, что в деле укрепления безопасности в отношениях главной задачей является преобразование собственной реакции на недоверие клиента, заключающейся в стремлении продемонстрировать ему свою надежность. Вместо этого нужно научиться создавать комфорт даже при отсутствии доверия пациента. Помощь супервизанту будет заключаться в том, чтобы научить его помогать своим клиентам выражать опасения и подозрительность, научить их выдерживать болезненные переживания. Это гораздо более надежный путь к достижению безопасности, чем попытки продемонстрировать свою доброту. Супервизанты, которые не могут переносить враждебность и настороженность пациента, рискуют занять оборонительную позицию, в то время когда они должны приветствовать все аспекты субъективности клиента в отношениях.

Постоянство себя и объекта

Вторым важнейшим направлением психодинамической работы является формирование чувства постоянства себя и объекта. Ключевая составляющая психологического здоровья – способность воспринимать себя и других как сложных и в целом последовательных индивидуумов с набором положительных и отрицательных качеств, которые не подвержены внезапным и катастрофическим изменениям. Попытки преодолеть «расщепление» (Kernberg, 1975; Klein, 1946) в психоаналитическом представлении всегда являлись важным признаком терапевтического прогресса. Супервизанты, знакомые с диалектической поведенческой терапией (DBT), наверняка заметят ее сходство с идеями Марши Линехан (Marsha Linehan, 1993) о пользе развития диалектического мышления в противовес дихотомическому.

Фрейд был очарован психологическим смыслом восторга, которое маленькие дети получают от игры. Он наблюдал за своим внуком, попеременно перемещавшим какой-то небольшой предмет то в поле зрения, то за его пределы и восклицавшего: “Fort!” (“Здесь!») – и затем: “Da!” («Там!»). Так мальчик учился понимать то, что объект продолжает существовать, даже когда его не видно. Ученые назвали это явление «постоянством объекта» в знак признательности Жану Пиаже (1923–2011), выдающемуся когнитивному психологу. Мелани Кляйн впервые рассмотрела «постоянство объекта» в ракурсе межличностных отношений (Melanie Klein, 1946). Кляйн писала, что эмоциональная связь с объектом человеческой любви продолжает сохраняться даже при его физическом отсутствии. И хотя работы Кляйн трудны для изучения, я обнаружила, что супервизанты ценят краткое изложение ее идей, особенно концепции параноидально-шизоидной и депрессивной позиций.

Супервизанты должны понимать собственные естественные колебания между параноидально-шизоидным состоянием, находясь в котором мы видим себя и других либо в черном, либо в белом цвете, и депрессивной позицией, которая дает ощущение непрерывности и позволяет другим быть эмоционально трехмерными. В депрессивной позиции мы признаем отдельную субъектность другого и ценим сосуществование плохого и хорошего как в себе, так и в других. Более поздние термины для обозначения психологического постоянства включают «интегрированную идентичность» (Erikson, 1968), ее противоположность – «диффузную идентичность» (Kernberg, 1984), а также «целостное селф» против фрагментированного (Kohut, 1971). Концепция Салливана о «зловещем превращении» хорошего человека в подлого вероломного антагониста отражает тот же феномен: отсутствие целостности, которое Винникотт называл «движением в существовании» (Winnicott, 1963).

Супервизантам следует научиться отличать пациентов, имеющих надежное чувство непрерывности себя и тех, кто может переходить от параноидально-шизоидной позиции к депрессивному состоянию, от людей, постоянно живущих в пугающем параноидально-шизоидном мире, где в любую минуту может случиться все что угодно, где чуждое состояние сознания может внезапно взять верх, а наша самость, так же, как и личность другого человека, подвержена опасности зловещей трансформации. Начинающие специалисты должны различать изменения эмоциональной валентности и изменения самосознания, то есть они должны быть осведомлены о диссоциативных переживаниях, в которых исчезает непрерывность памяти, чувств, тела, знаний и базового самоощущения (Howell, 2020).

Молодые терапевты часто предполагают, что, поскольку они сами чувствуют непрерывность во времени и пространстве, их пациенты испытывают то же самое. Они могут неправильно истолковывать внезапные изменения состояния клиента как перепады настроения И в этом случае задача опытного наставника помочь подопечному развить ощущение того, что Бромберг называл «находиться в пространстве» между различными состояниями ума (Bromberg, 1998). Развитие этой способности гораздо важнее, чем временное облегчение болезненных аффектов. И именно супервизор может заботливо обратить внимание молодого коллеги на отсутствие чувства непрерывности у клиента.

Позвольте мне рассмотреть особенности проблемы непрерывности у пациентов, переживших травму В наши дни, когда предпочтение отдается кратковременной терапии, супервизору особенно важно донести мысль, что для клиентов с ПТСР утверждение «чем медленнее двигаешься, тем быстрее дойдешь до цели», верно на 100 %. Молодые специалисты получают и будут получать информацию, основанную на исследованиях, в которых принимали участие люди, в общей массе значительно более здоровые, чем те, кто обращается к ним за помощью. Если у клиента со сложной травматизацией и опытом сексуального насилия возникнет ощущение, что кто-то пытается его торопить, оно почти наверняка вызовет болезненные чувства из прошлого, когда его принуждали подчиняться чужой воле. В лучшем случае слишком быстрое движение загонит такого пациента в тупик, в худшем – повторно травмирует его. Эксперты в области травмы и диссоциативного расстройства постоянно подчеркивают это (Chefetz, 2015).

Начинающему терапевту иногда самому нужно замедлиться, особенно когда переживший сложную травму пациент выражает нетерпение по поводу терапии и, вероятно, хочет чаще встречаться с терапевтом или открыто просит о более интенсивном лечении. Естественной реакцией клинициста, скорее всего, будет согласие на дополнительные сессии, поскольку многие из нас, приверженцев психоаналитического направления, ценят глубину, которую дают частые встречи. Но посттравматические пациенты, учитывая их прошлый опыт, когда люди, обладающие авторитетом и властью, использовали их и причиняли боль, могут испытывать сильнейший бессознательный страх перед установлением близкой привязанности. Поэтому увеличение частоты встреч может спровоцировать регрессивное страдание, а не безопасность и комфорт. Супервизору придется объяснить, что хотя частые встречи в целом – хорошая вещь, они могут привести к нарушению регуляции у клиентов с травмой. Чувство постоянства едва ли возникнет, если у человека один кризис будет следовать за другим.

Иногда в такой ситуации я предлагаю супервизантам для начала интерпретировать бессознательный страх близости, имеющийся у пациента. Например: «Я ценю, что вы хотели бы встречаться чаще, но предполагаю, что у вас одновременно есть и мощный бессознательный страх близких отношений, который мы должны уважать». Далее можно сказать: «Я буду готов работать с вами три раза в неделю, когда увижу, что вы справляетесь с двумя. Если вы сможете два месяца прожить без (диссоциаций, попыток суицида, злоупотребления алкоголем, сексуальных провокаций или еще чего-то в этом духе в зависимости от наклонностей пациента), то мы подумаем об этом». Такая тактика помогает образовать более глубокую связь, обусловленную тем, что пациенту становится лучше, а не хуже; позволяет избежать провоцирования и не поощряет регрессию; убеждает клиента в том, что терапевт не собирается погружаться в его самые болезненные состояния в невыносимом темпе. Я могла бы сформулировать роль терапевта (и супервизора) в этой ситуации в терминах Винникотта – «холдинг» или Биона – «контейнирование» (Bion, 1962).

Это только один пример того, как супервизор следит за усилиями клинициста по воспитанию у клиента постоянства себя и объекта. Кроме этого, супервизор, желающий достичь положительной динамики в данном вопросе, должен привлекать внимание терапевта к любым проявлениям расщепления. Например, для молодых клиницистов вполне естественно видеть своих пациентов в положительном свете и рассматривать их бывших опекунов как зло. Придется взять под контроль непроизвольное сочувствие, чтобы устоять перед стремлением выставлять пациента хорошим, а родителя исчадием ада, а также воздерживаться от вмешательств, ведущих к расщеплению. Супервизор должен поощрить комментарии терапевта наподобие: «Да, ваша мать совершила ужасную ошибку. Как вы думаете, она руководствовалась заблуждением, что так будет лучше для вас? Знаете ли вы что-то из ее прошлого, что могло бы объяснить столь разрушительное поведение?»

Аналогичным образом, когда супервизант делает одну авторитетную личность хорошей, а другую – плохой или вслед за пациентом попадает в ловушку расщепления, сам процесс расщепления может быть идентифицирован и вынесен на рассмотрение. Иногда стоит пригласить на консультацию другую сторону (с соответствующего разрешения) для того, чтобы развеять и разрешить все разногласия по поводу содержания и направления терапии. Независимо от того, прав ли студент в своем представлении о том, кто лучше, а кто хуже, ситуацию необходимо рассматривать в контексте и понимать ее в более сложных терминах. Я нахожу уместным и полезным признаваться супервизантам в собственных реакциях расщепления, одновременно пытаясь быть примером менее полярного отношения. Я могу сказать: «Я почувствовала, что ненавижу этого отца! Но нам следует помнить, что мы слышим историю с точки зрения клиентки, через ее одностороннее восприятие отцовской фигуры, и одной из наших задач будет предложить ей более полное понимание этого человека, его истории и возможных динамик».