Текст книги "Повелитель теней"

14

Опиум ослабил мучившую Бадра боль, и теперь он стал прислушиваться к собственному дыханию. Он лежал на боку в полумраке какой-то пещеры. Прямо перед ним полоска солнечного света разрывала этот полумрак и освещала кусочек пола. Бадр приподнял руку и тут же почувствовал острую боль, которая заставила его глухо застонать. Тем не менее он превозмог боль и решительно протянул руку вперед, стараясь, чтобы она попала в полоску света.

– Лежи спокойно, Бадр, – сказал Джон Грант.

Он только что вернулся от входа в пещеру, где он постоял минуту-другую, чтобы убедиться, что они здесь одни и что никто из крестоносцев не пошел вслед за ними. На поле боя уже вовсю копошились и сновали туда-сюда животные и птицы, питающиеся падалью.

Джону Гранту пришлось немало потрудиться, чтобы доставить Бадра сюда с того места, где он рухнул наземь. Помогло то, что, несмотря на стрелу, торчащую у него из живота, мавр усилием воли заставил себя встать и пойти, пусть очень медленно и опираясь едва ли не всем весом на плечо спутника. Джон Грант за свою пока еще недолгую жизнь видел много ран, нанесенных всеми видами метательного, колющего и рубящего оружия. Ему доводилось видеть рассеченные надвое – от лба до подбородка – лица, отрубленные головы, продырявленные груди, вспоротые животы с вывалившимися на землю внутренностями, рваные раны на руках и ногах с торчащими из них острыми обломками костей…

Он и сам нанес немало таких ран за прошедшие годы, и не только таких. Однако при виде стрелы, насквозь пронзившей тело Бадра Хасана, его охватил такой ужас, какого он не испытывал с того далекого дня, когда увидел лежащие возле его дома тела убитых воинов. Те мертвецы показались ему тогда какими-то ненастоящими, похожими на сломанные игрушки, однако их тела, обагренные кровью – и уже засохшей, и пока еще свежей, – то и дело возникали перед его мысленным взором на протяжении многих последующих недель. Эти окровавленные мертвецы иногда появлялись в его снах, и он просыпался в холодном поту, с трудом подавляя приступ тошноты.

Впрочем, все это осталось в далеком прошлом, а род их с Бадром занятий закалил его и сделал более черствым. Однако сейчас, при виде страданий Бадра, от его закалки и черствости не осталось и следа.

Покидая поле боя, которое представляло собой большую равнину, они направились к скале, находившейся на ее краю. Враг появился на вершине этой скалы незадолго до сражения, и Джон Грант, наблюдая за ним, заметил в скале несколько довольно больших и совсем маленьких пещер. Яркий солнечный свет усиливал страдания Бадра, и поэтому Джон Грант первым делом попытался найти для него какое-нибудь тенистое и прохладное место. Пройдя несколько десятков ярдов с черепашьей скоростью, то и дело спотыкаясь при этом на неровной и усеянной камнями местности, отделяющей их от скалы, Бадр вдруг опустился на колени, как будто его ноги превратились в веревки. Его тело при этом так сильно тряхнуло, что стрела завибрировала и он невольно вскрикнул от боли. Страдание, которое слышалось в этом крике, казалось, проникло и в Джона Гранта – юноше стало так плохо, что его едва не стошнило.

Стрела пронзила тело Бадра таким образом, что он теперь мог лежать только на боку, и Джон Грант увидел, как его спутник медленно сгибается к земле, чтобы прилечь.

– Нет, Бадр, – сказал Джон Грант, подхватив мавра под мышки и изо всех сил пытаясь снова поставить его на ноги. – Мы не можем останавливаться здесь.

Если раньше они продвигались вперед медленно, то теперь вообще почти топтались на месте. Джон Грант из последних сил тащил мавра, но через каждые несколько ярдов ему приходилось останавливаться. Каждый раз, когда он это делал, ему не оставалось ничего другого, кроме как принимать вес тела уже почти потерявшего сознание Бадра на себя и при этом стараться не задеть оперенный конец стрелы. Позади них, на камнях и в пыли, словно мокрый след улитки, оставалась темная неровная полоска крови, свидетельствующая о тяжести раны и очень медленной скорости движения.

Солнце стояло в небе уже высоко, когда они наконец-то добрались до желанной тени, падающей от скалы. Вход в ближайшую пещеру был узким, как слегка приоткрытый рот, однако за ним находилось довольно большое свободное пространство. Откуда-то из высокой точки в потолке пещеры лениво стекала струйка воды, которая собиралась в небольшом углублении, а затем устремлялась к входу в пещеру и вытекала через него наружу. Когда Джон Грант затаскивал Бадра вовнутрь, кровь мавра стала смешиваться с текущей водой и окрасила ее в розовый цвет, бросающийся в глаза на фоне светлого пола пещеры.

Нужно было получше спрятаться от любопытных и недружелюбных взглядов, но когда Джон Грант остановился и, задумавшись, опустил Бадра возле текущей по полу струйки воды, мавр впервые заговорил за тот час, который потребовался им, чтобы добраться до этого убежища.

– Нет, не в темноте, – сказал он. – Не заставляй меня лежать в темноте. Я хочу видеть тебя, когда мы разговариваем.

В верхней части пещеры виднелась узкая полоска солнечного света, которая образовывала на полу золотистое пятно. Этот свет проникал в пещеру через трещину, проходившую, видимо, через вершину скалы. Именно через нее в пещеру попадала и вода, собирающаяся в небольшом углублении и затем вытекающая из нее по узкому желобку, который тянулся к входу в пещеру.

Джон Грант затащил Бадра в глубину пещеры, где благодаря полумраку было прохладно, но в то же время имелось место, куда падал дневной свет. Наличие воды делало убежище почти идеальным, но Джон Грант надеялся, что оно послужит им только для того, чтобы перекусить и переночевать.

Бадру хотелось лечь на правый бок, чтобы быть лицом поближе к солнечному свету. Когда он занял такое положение, юноша постарался создать ему хотя бы минимум комфорта: он приподнял голову раненого друга и подсунул под нее свернутый плащ, а руки и ноги мавра расположил так, чтобы ему было удобнее лежать.

Больше всего ему хотелось как-то разобраться со стрелой, однако опыт обращения с подобными ранами подсказывал ему, что они очень опасные. Если вытащить стрелу, то это может усилить кровотечение и нанести еще больший вред. Мысль о том, что рана окажется смертельной, не давала ему покоя, и Джону Гранту никак не удавалось отогнать ее прочь. Мысль эта настойчиво билась в его мозгу, как гриф, который кружит над потенциальной добычей. Как бы там ни было, до тех пор, пока он не придумает, каким образом можно помочь Медведю (если это вообще возможно), придется лежать здесь, в пещере.

Страдания исходили от мавра, будто жар от костра, и взор Джона Гранта затуманивался от слез, подступавших к его глазам, когда он смотрел, как мучается его друг.

Из сумки, висящей у него на бедре, он достал стеклянную бутылочку, облаченную в кожу, на которой виднелись потертые и кое-где порванные стежки. Здесь, в пещере, она была дороже золота и бриллиантов, и Джон Грант вытащил из нее пробку с осторожностью, граничащей с благоговением. Тихий звук извлекаемой из бутылки пробки заставил Бадра вздохнуть.

– Afyon[8]8
  Опиум (тур.).


[Закрыть], – сказал он, переходя в своей агонии на язык мусульман.

Джон Грант подполз к Бадру на коленях и, наклонившись, приподнял одной рукой его большую темную голову. Держа в другой руке бутылочку с настойкой опиума, он влил немного темной жидкости в рот мавра. Довольный тем, что влил ровно столько, сколько следовало, он снова положил голову Бадра на свернутый плащ и пристроился рядом – так близко от него, что можно было слышать дыхание раненого и время от времени ласково поглаживать его плечо.

Ему вдруг пришло в голову, что он впервые в жизни видит своего друга беспомощным и что ему, возможно, уже ничем нельзя помочь. Джона Гранта охватил такой ужас, который едва не сломил его волю. Перед мысленным взором юноши внезапно предстали события, происшедшие давным-давно в стране, в которой он родился. Бадр куда-то исчез из его поля зрения, и он увидел перед собой Джесси, свою мать. Ее лицо было освещено не полоской солнечного света, а серебристо-голубоватым сиянием луны.

Он вскочил на ноги и быстро пошел к входу в пещеру, чтобы вдохнуть свежего воздуха.

Несколько минут он смотрел на голубое небо затуманенными от слез глазами, а потом перевел взгляд на птиц и собак, копошащихся на поле боя среди мертвых и почти мертвых людей.

«Сколько еще воинов погибнет до конца сегодняшнего дня?» – подумал он.

Джон Грант окинул взглядом простирающуюся перед ним местность, пытаясь сконцентрировать свое внимание. Вспомнив о совсем недавних событиях, он уже в который раз мысленно упрекнул себя в том, что не вступил в схватку с Ангусом Армстронгом. Его ненавистный враг еще никогда не был таким досягаемым и уязвимым. Наконец-то наступил момент поквитаться с ним, но… крик Бадра, в котором слышались тревога и боль, заставил юношу отвернуться и убежать, не тронув Ангуса Армстронга.

Необходимость помочь своему другу лишила его возможности прикончить человека, который причинил ему так много боли. Где же теперь находится этот подонок? Возможно, он уже далеко – зализывает свои раны и строит новые коварные планы. А может, он сейчас наблюдает за ним, Джоном Грантом, из какого-нибудь укромного места и взвешивает свои шансы.

Джон Грант сомневался, что без своего лука Армстронг решится подобраться близко к ним – и уж тем более попытаться на них напасть. В ближнем бою Армстронг хотя и был, наверное, довольно опасным противником, но он вряд ли мог сравниться с ним, учеником Бадра. Оставшись без своего лука, Армстронг, скорее всего, принял благоразумное решение – дал деру с поля боя, а потому даже понятия не имеет, где они с Бадром сейчас прячутся.

На протяжении прошедших лет Джон Грант начал подозревать, что Армстронг желал чего-то большего, чем их смерти: возможно, он стремился к тому, чтобы обстоятельства позволили кому-то из них остаться в живых, но при этом оказаться в его руках… Джон Грант с такой силой сжал кулаки, что побелели костяшки пальцев, и пошел назад, в пещеру.

Дыхание Бадра стало более глубоким и легким. Хрипота и вызывающая ее боль были ослаблены наркотиком, а потому состояние раненого казалось не таким угрожающим. Джон Грант заметил, что мавр, протянув руку в полоску солнечного света, внимательно рассматривает ладонь. Увидев, что его молодой друг вернулся, он поднял на него взгляд и спросил:

– Я когда-нибудь рассказывал тебе о том, каким образом afyon попал в руки людей?

Джон Грант покачал головой и сел, скрестив ноги, так близко к Бадру, что его спина почти касалась груди мавра. Юноше было легче слушать его – и вообще находиться рядом с ним, – если он не видел его перекосившееся от страданий лицо. Облегчение, которое почувствовал Бадр – пусть даже оно будет недолгим, – уничтожило барьер между ними, воссоздав прежнюю невидимую связь. Джону Гранту уже не требовалось нащупывать пульс мавра, потому что он мог чувствовать неровное биение сердца великана через вибрацию, передающуюся по воздуху и воздействующую на его собственную кожу.

– Когда-то давным-давно, когда мир был намного моложе, далеко на востоке жил на берегах большой священной реки один святой человек, – начал свой рассказ Бадр.

Джон Грант предпочел бы, чтобы Бадр просто лежал и молча отдыхал, а не тратил свои силы на какие-то там рассказы, однако останавливать мавра не стал.

– Святой человек жил в своей маленькой хижине, сделанной из камыша и травы, вместе с маленькой коричневой мышью. Мышь была проворной, очень быстрой и озорной. Она всегда бегала туда-сюда и искала крошки. Как это обычно бывает, мышь очень сильно боялась более крупных животных, которые хотели съесть ее, и как-то раз она попросила святого человека превратить ее в кошку. Святой человек улыбнулся и, поразмыслив, сделал то, о чем его попросила мышь. И вот вместо мыши, стоящей перед ним на задних лапках, появилась холеная белая кошка, которая, как и мышь, облизывала свои усы… Все было хорошо в течение нескольких дней, пока кошка не осознала, что теперь она привлекает внимание собак, которые время от время рыскали вокруг дома святого человека, пытаясь чем-нибудь поживиться. Поскольку святой человек ел очень мало, остатков пищи возле его хижины почти не было, но собаки тем не менее прибегали к ней. Не находя никаких объедков, они начали подумывать о том, а не убить ли им и не съесть ли эту белую кошку.

Бадр сделал паузу и улыбнулся своему молодому другу. Джон Грант в этот момент смотрел на свои ладони, лежащие на коленях. Вслушиваясь в произносимые им слова, Бадр задавался вопросом, а не рассказывал ли он эту историю Джону Гранту раньше, причем не единожды. Однако ритм этого повествования действовал на него успокаивающе, и он продолжил свой рассказ – не только ради Джона Гранта, но и ради самого себя.

– Поэтому вскоре кошка попросила хозяина превратить ее в собаку, чтобы она могла дать отпор ее новоявленным врагам. Святой человек выполнил и эту просьбу. Когда новизна ощущений от пребывания в шкуре собаки прошла, она сначала уговорила святого человека превратить ее в большую дикую свинью, а затем – в могучую слониху. Немного времени спустя, не удовлетворившись судьбой слонихи, которой приходилось выполнять тяжелую работу, она попросила превратить ее в обезьяну. В общем, каждый раз, когда святой человек выполнял ее просьбу, она находила причины для следующего превращения. В конце концов она попросила превратить ее в красивую девушку, чтобы она могла найти какого-нибудь богача и выйти за него замуж. Святой человек снова выполнил ее просьбу, и эта девушка, получившая имя Постомони, очень быстро нашла себе царя, который сразу же влюбился в нее и женился на ней, сделав ее своей царицей. И все вроде было хорошо, но как-то раз Постомони, которая никогда не пребывала ни в одном из своих обликов достаточно долго для того, чтобы научиться выживать, споткнулась, идя по внутреннему двору дворца, упала в колодец и утонула. Царь пришел в отчаяние и призвал к себе святого человека. «Не горюй, – сказал тот, когда царь, рыдая, рассказал ему о случившемся. – Постомони начала свою жизнь мышью. Я превратил ее в кошку, затем в собаку, затем в большую дикую свинью, затем в слониху, а затем в обезьяну и, наконец, в красивую девушку, которая стала твоей женой и царицей. Теперь я сделаю ее бессмертной. Пусть ее тело остается там, где оно сейчас лежит. Заполни колодец до самого верха землей, и через некоторое время из этой земли появится растение, выросшее из ее плоти и костей. Это растение будут называть “посто”, то есть мак, и из него ты будешь получать густой сок». Царь утер слезы рукавом своего одеяния и спросил, какая польза для него может быть от этого сока. Святой человек объяснил, что все люди будут приходить, чтобы попробовать сок. Попробовав его один раз, они станут желать его так сильно, как царь желал Постомони. «Каждый, кто будет пить сок, который называется «afyon», обнаружит в себе характеры всех тех животных. Он будет проворным и озорным, как мышь; он станет лакать молоко, как кошка; он будет бросаться на других животных, как собака; он будет диким, как кабан; он станет могучим, как слон; он будет непристойным в своем поведении, как обезьяна. Наконец, он будет надменным и властолюбивым, как царица».

Это повествование утомило Бадра: оно забирало у него силы подобно тому, как извлекается опиум из недозрелых коробочек мака.

– Afyon, – сказал мавр, и Джон Грант поднес к его губам бутылочку.

– Почему именно сейчас, Бадр? – спросил он. – Почему ты рассказал мне это именно сейчас, в этом месте?

Мавр некоторое время молчал, давая возможность темной горькой жидкости стечь по его горлу.

– Я думал о женщинах, которых знал.

Джон Грант заерзал, разминая мышцы и суставы, которые затекли, пока он сидел неподвижно и слушал рассказ мавра.

– Ну и что? – спросил он.

– У меня когда-то был ребенок, – сказал Бадр. – Дочь.

Джон Грант широко раскрыл от удивления глаза. Он первым делом подумал, что этот великан, наверное, бредит.

– И где она теперь? – спросил он.

Бадр ответил не сразу. Его взгляд был устремлен к полоске солнечного света, и он улыбался чему-то, что видел там.

– Твой отец сделал меня твоим опекуном, – сказал он. – И я считаю себя счастливейшим из людей. Я хотел бы попросить тебя позаботиться о моей дочери, если в этом возникнет необходимость. Позаботиться о том, чтобы она была в безопасности.

– Но где я найду ее? – спросил Джон Грант.

Ему показалось, что он играет сейчас в детскую игру, в которой дети воображают себя какими-то другими людьми.

– В центре мира, – сказал Бадр. Его голос был сухим, как опавшие осенью листья. – В Великом Городе Константинополе. Да простит меня Господь… Я даже не знаю ее имени, но ее мать звали Изабелла… Изабелла Критовул… Иззи.

Когда Бадр умолк, Джон Грант стал внимательно рассматривать своего старшего друга, стараясь запомнить мельчайшие черточки его внешнего облика.

Дочь? Утраченная любовь? Еще одна жизнь – или жизни? Ему показалось, что время ускользает от него, как ускользает песок через узенькое отверстие в песочных часах, – и вместе с ним от него ускользнет правда.

– Почему ты провел эти годы со мной? – спросил он. – Почему ты здесь, на войне, а не дома?

Последовала еще одна пауза. Бадр поморщился от боли, меняя положение тела для того, чтобы побольше капелек живительной жидкости попали к нему в желудок. Наркотик уже достиг его мозга, словно нахлынувшая теплая волна.

– Константинополь никогда не был моим домом, – наконец сказал он. – Он был мне домом не больше, чем эта пещера.

Он хотел было засмеяться, однако звуки, которые сорвались с его губ, скорее были похожи на рычание.

– Что стало с твоим ребенком? – продолжал расспрашивать Джон Грант. – И что стало с Изабеллой?

Бадр медленно и глубоко вздохнул.

– Она тоже не была моей, – после довольно продолжительного молчания ответил он. – Я нуждался в ней… Я нуждался в них…

– Тогда почему ты жил без них? – не скрывая своего удивления, произнес Джон Грант. – Как… как ты мог жить без… без своей плоти и крови?

– Как бы долго и сильно мы ни любили человека, нам никогда не узнать его по-настоящему, не узнать в полной мере, – сказал Бадр.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Джон Грант.

Сознание Бадра уже плыло, словно судно, дрейфующее в океане.

– Я думал о твоей матери, – наконец сказал он.

– Почему?

Джону Гранту не терпелось узнать что-нибудь еще об Иззи и дочери мавра, но ответы Бадра, не всегда понятные, уводили обоих то в одну, то в другую сторону. Мысли раненого мавра мерцали, как северное сияние, и поэтому не оставалось ничего другого, кроме как следовать за ними, куда бы они ни вели.

– Я имею в виду, что Джесси Грант представляла собой нечто большее, чем могло показаться с первого взгляда… – глухо произнес Бадр.

Он почувствовал, как еще одна теплая волна, поднявшись из груди и проследовав мимо подбородка, накрыла его голову. Эта волна смыла следующую мысль еще до того, как та была озвучена. Затем, потеряв свою силу, волна отступила, возвращая ясность сознания. Это все произошло за несколько секунд, но ему показалось, что прошел целый час.

Джон Грант снова обратил внимание на биение, которое отдавалось на его скулах и кончиках пальцев. Оно было более быстрым и сильным, чем раньше. Охватившее юношу беспокойство помешало ему осознать, что это было вовсе не неровное биение одного удрученного сердца, – это смешивались биения двух сердец.

15

– Джесси Грант была твоей матерью, но не только ею, – сказал Бадр Хасан. – Она была женщиной, которую любил твой отец. Она была женщиной, которая любила тебя и которая вырастила тебя.

– Я все это знаю, – вздохнул Джон Грант.

Он заметил, что от охватившего его неясного чувства тревоги у него по коже забегали мурашки. А спустя мгновение юноше показалось, что на него надвигается какая-то серьезная опасность и что земля под ним вибрирует. Впервые за долгое время он ощутил вращение Земли и почти полностью переключил свое внимание на него.

– Она любила и растила тебя, – сказал Бадр. – Но родила тебя не она.

Джон Грант молчал, по-прежнему ощущая вращение мира и свое место в нем.

– Жизнь тебе дала не Джесси Грант, – выдавил из себя Бадр. – Это сделала дру…

Ангус Армстронг лежал на вершине скалы возле трещины, через которую в пещеру попадали солнечный свет и вода. Он подполз к этой трещине настолько близко, насколько у него хватило смелости. Он старался вести себя очень тихо и даже задерживал дыхание, чтобы слышать голоса Джона Гранта и Бадра Хасана, звучание которых причудливо изменялось из-за того, что они доносились через эту трещину.

Рассказ Медведя о каких-то там мышах и девушках вызвал у него недоумение и навеял скуку, однако он мгновенно сосредоточился и весь обратился в слух, когда услышал про давным-давно потерянную дочь мавра. Армстронг тут же мысленно выделил эту ценную, словно поблескивающий самородок, подробность и присоединил ее в своей памяти к тем сведениям, которые позволяли ему не сбиваться со следа. Если бы он разоткровенничался с самим собой, то ему пришлось бы признать, что его привлекала, доставляя удовольствие, эта своеобразная охота – преследование, длившееся уже многие годы.

Убить – это дело одного мгновения, а вот преследование может продолжаться хоть всю жизнь.

Еще больше интереса вызвал у него рассказ про Джесси Грант. Он уже не в первый раз вспомнил ту далекую ночь, когда его стрела, предназначенная для мавра, угодила в женщину. Стрела эта была последней в его колчане, и, если бы она попала, как было задумано, в Бадра Хасана, он затем смог бы поразвлечься с той женщиной и ее сыном.

Однако случилось иначе, потому что мавр сумел определить траекторию полета стрелы и догадался, что он, Ангус Армстронг, находится позади круга из камней. Великан побежал по направлению к нему с такой скоростью, которую трудно было ожидать от столь большого и грузного человека (и это едва не привело Армстронга в полное замешательство).

В такой ситуации ему оставалось только одно – повернуться и броситься наутек, что он и сделал. Разыскав своего коня, которого он оставил привязанным к одинокому дереву и силуэт которого был довольно отчетливо виден на фоне ночного неба, Армстронг проворно вскочил на него одним большим прыжком и поскакал туда, где должны были находиться его товарищи.

Вспоминая сейчас об этом, он улыбнулся. Армстронга позабавила мысль о той панике, которая охватила его при виде бегущего к нему Медведя. Теперь же этот старый монстр, смертельно раненный, лежал в пещере и даже не подозревал, что находится как раз под Армстронгом.

Когда Армстронг и прочие участники охоты на беглецов вернулись в ту ночь к кругу из камней, они не нашли никого и ничего – даже тела убитой им женщины. Было ясно, что Медведь и мальчик унесли Джесси Грант с собой, и Армстронг уже в который раз сильно удивился – удивился тому, как это им удалось исчезнуть так быстро и бесследно.

Его вывел из задумчивости голос Джона Гранта.

– Нет, моей матерью была Джесси, Медведь, – сказал он. – Это все опиум… Ты от него бредишь.

Много футов ниже того места, где лежал Армстронг, Джон Грант положил ладони на гладкую каменную поверхность пола пещеры слева и справа от себя. Вибрация была слабой, но очевидной – подрагивание мира, вращающегося вокруг своей оси. Джон Грант, как ему казалось, набирался сил от этого вращения, дожидаясь, когда Бадр заговорит снова.

Мавр постепенно слабел, и его сознание то затуманивалось, то прояснялось, покачиваясь туда-сюда, как тростник на реке, но только река эта была из опиума.

– Ну да, она была твоей матерью, – сказал он. – Конечно, была. Материнство – это занятие, длящееся многие годы. И конца ему не бывает.

– Что ты такое говоришь, а? – спросил Джон Грант.

Он не смотрел на Бадра – его взгляд был направлен в темноту. Планета под ним мчалась в пространстве с невообразимой скоростью.

– Ты родился на белый свет не из утробы Джесси Грант, – сказал Бадр. – Тебя родила другая женщина. Но она отказалась от своего ребенка еще до того, как его отняли от груди.

Джон Грант молчал.

– По сравнению с целой жизнью, посвященной любви к ребенку, родить ребенка – задача более легкая, – настойчиво продолжал Бадр. – Очень важная, соглашусь я с тобой, но все же более легкая.

Он плыл по своей реке из опиума, то приподнимаясь, то опускаясь. Джон Грант по-прежнему слушал молча.

– Разве ты не помнишь? – спросил Бадр. – Разве ты не помнишь, что она сказала тебе в ту ночь, когда умерла?

– «Я не могла бы любить тебя сильнее», – ответил Джон Грант. За прошедшие годы он вспоминал эти слова, наверное, тысячу раз.

– «Я не могла бы любить тебя сильнее…» – повторил Бадр Хасан.

Смысл этих слов вдруг показался Джону Гранту уже иным, и он почувствовал, как к его лицу прихлынула кровь. Не хотела ли сказать Джесси: «Я не могла бы любить тебя сильнее… даже если бы ты был моим собственным ребенком?»

Мысль о том, что это вполне может быть правдой, промчалась по закоулкам его рассудка, как проворная крыса, и он ощутил в своей душе пустоту.

– Кто же тогда? – спросил он. – Кто дал мне жизнь?

– Женщина, которая дала тебе жизнь, была… великой любовью твоего отца, – ответил Бадр. – Мне очень жаль, что приходится рассказывать тебе это, но ты должен знать. Эту женщину он спас от смерти – так, как он когда-то спас от смерти и меня.

– Но кем она была? – спросил Джон Грант. – И где она сейчас?

– Моя сумка… – Еле заметным жестом Бадр показал на свои вещи, лежащие рядом с ним: кривая сабля в ножнах, плащ и кожаная сумка.

Джон Грант, встав на четвереньки, потянулся рукой к сумке.

– Загляни в нее.

За все годы пребывания рядом с Бадром Хасаном Джону Гранту никогда не доводилось рыться в его немногочисленных пожитках. Когда он развязывал сейчас тесемки и открывал сумку, ему показалось, что он прикасается к чему-то сокровенному.

– Завернуто в голубое, – сказал Бадр.

Джон Грант заглянул внутрь сумки. Рядом с несколькими маленькими книгами в обложках из темной кожи и свертками различной формы из темной хлопковой ткани, в которых лежали позвякивающие монеты и пузырьки с какими-то жидкостями, он увидел квадратный сверток светло-голубого цвета.

– Только аккуратно, – предупредил Бадр. – Было бы жалко разбить ее сейчас.

Ткань была очень тонкой. «Наверное, шелк», – подумал Джон Грант. Начав развязывать сверток, он понял, что это изящный женский платок. Заинтригованный, он мельком посмотрел на Бадра и стал разворачивать платок. Внутри он обнаружил морскую раковину размером с его ладонь.

– Знаешь, что это? – спросил Бадр.

Джон Грант осторожно, как какую-нибудь священную реликвию, стал крутить раковину, рассматривая ее.

– Это раковина гребешка[9]9
  Гребешок – двустворчатый моллюск.


[Закрыть], – сказал он громче, чем хотел. Странность и неожиданность происходящего сейчас едва ли не вызвали у него разочарование.

– Она принадлежала твоей матери, – пояснил Бадр. – Не Джесси, а той женщине, которая тебя родила.

Джон Грант внезапно почувствовал пустоту – как будто он смотрел в пустое пространство и пространство это находилось внутри него.

– Почему она находится у тебя? – спросил он.

– Твой отец хотел, чтобы я сохранил ее для тебя, – ответил Бадр. – Что я и сделал. Он не сказал мне, в какой именно момент мне следует отдать ее тебе, но, похоже, этот момент наступил.

Мавр кашлянул и поморщился от боли, которую вызвал у него кашель.

Высоко над ними, там, откуда светило солнце и текла вода, Ангус Армстронг подполз еще ближе к трещине. Он с большим трудом различал слова мавра и Джона Гранта, доносившиеся из пещеры, а потому то и дело задерживал дыхание, стараясь запоминать самое важное, отбирая его из потока слов, как отбирают рыбешку покрупнее из мелюзги, пойманной сетью на мелководье.

Однако при упоминании раковины гребешка, столь необычного предмета, когда-то хранившегося у Патрика Гранта и имевшего какое-то особенное значение, Армстронг совсем забыл об осторожности.

Сейчас, наверное, великан собирался сообщить что-то важное о ней, о той женщине…

В своем отчаянном стремлении услышать продолжение рассказа поотчетливее и не упустить уже ни одной рыбешки, Армстронг переместился вперед и на мгновение закрыл трещину верхней частью туловища.

От этого движения эффект в пещере был моментальным. Пока Бадр, медленно дыша, лежал и молчал, а Джон Грант пытался понять только что услышанное, полоска солнечного света между ними внезапно исчезла. Она исчезла на какую-то долю секунды, не больше, но этого оказалось достаточно, чтобы Джон Грант понял кое-что очень важное: они с Бадром были здесь не одни.

Хмыкнув от гнева и разочарования, юноша резко вскочил. Промелькнувшая в голове мысль о том, что это Армстронг, почти не вызывала сомнений. А кто же еще? Осознав, что их преследователь снова пошел по их следам и находится сейчас где-то над ними, Джон Грант наконец-таки понял причину аритмичных ударов сердца, которые он чувствовал раньше и чувствует до сих пор.

Это были удары сердца Бадра – медленные и сильные, как всегда. Но были ведь и еще какие-то удары. Он понял, что это за удары, и мысленно обругал себя за то, что догадался об этом лишь сейчас. То, что он принял за биение одного удрученного сердца, сердца раненого человека, в действительности было биением сердец двух людей.

Несмотря на ранение, Бадр машинально привстал и попытался подняться, чтобы пойти вместе со своим подопечным, как он частенько делал это раньше. Однако мышцы изменили ему, и он, громко охнув, шлепнулся наземь. Джон Грант встревоженно посмотрел на него, но тут же решил, что сидеть рядом со своим другом – это для него сейчас не самое срочное занятие.

Отложив в сторону раковину и платок, в который она была завернута, он бросился к выходу из пещеры. Юноша бежал, едва касаясь ногами пола пещеры, и со стороны могло показаться, что он не бежит, а летит. Выскочив из полумрака на яркий солнечный свет, он невольно зажмурился. Несколько мгновений спустя, когда его глаза привыкли к дневному свету, Джон Грант повернулся и, окинув внимательным взглядом возвышающуюся перед ним скалу, сразу же заметил на ее вершине какой-то темный силуэт. На фоне ослепительно синего неба фигура мужчины казалась не более чем тенью, однако Джон Грант наверняка знал, кто притаился там.

Это был, конечно же, Ангус Армстронг, который всегда оказывался неподалеку от них, как будто они были связаны с ним прочной невидимой нитью.

И тут вдруг тень изменила свою форму. Армстронг передвинул, а точнее, перекатил что-то к краю обрыва, и Джон Грант за имевшуюся у него долю секунды едва успел осознать, что в лучах солнечного света к нему летит камень диаметром с колесо телеги. Джон Грант отскочил вправо, и камень, шлепнувшись наземь с оглушающим грохотом, но не причинив никакого вреда, разлетелся на множество кусков. К тому моменту, когда Джон Грант отвел взгляд от этих кусков и снова посмотрел вверх, силуэт на вершине скалы уже исчез.