Текст книги "Дом наизнанку. Традиции, быт, суеверия и тайны русского дома"

Участники этого Собора-оргии, конечно, были пьяны. Напивались и княгиня Голицына (особенно отмечали ее стойкость ко хмелю), и бой-баба Авдотья Чернышева. «Княжна-игуменья» Дарья Ржевская считалась одной из самых активных участниц действа, а ведь происходила из рода Рюриковичей… Из Всепьянейшего Собора сложилась политическая элита на долгие десятилетия – Апраксин, Мусин-Пушкин, Головкин… Вот, например, список участников Собора в 1706 году:

Архикнязь-папа,

Протокопайхуй Михайлов,

Духовник Иринархуй, архидиякон Иданухуй Строев,

Протодиякон Пахом Пихайхуй Михайлов, дьякон Иоиль Поприайхуй Бутурлин,

Ключари: Починихуй Опраксин, Брихуй Хилков,

Ионихуй Суббота, ризничай Изымайхуй Мусин-Пушкин,

Дьяконы: Посаднилхуй Головин, Ловихуй Войеков,

Ройхуй Ронов, Дунайхуй Шемякин… и так далее.

Правда, с помощью таких развеселых Соборов Петр держал при себе представителей аристократии. Спьяну развязывались языки, и уследить за дурными помыслами каждого было легче.

Не случайно глава приказа розыскных дел Федор Юрьевич Ромодановский[20]20
  Федор Юрьевич Ромодановский (1640–1717) – один из близких к Петру I людей, фактически управлявших Россией во время отсутствия государя. Вел свой род от Рюрика и был прямым потомком князя в двадцать третьем колене.


[Закрыть] тоже был участником этих пирушек. И вот он-то потреблял напитков мало, все больше слушал, о чем говорили окружающие его люди. А после предоставлял государю доклад об услышанном.

Но то были – повторюсь – представители знати. Люди, находившиеся близко к власти. Мужичок с крестьянской сохой просыпался рано и спать ложился, умаявшись за день, без сил. Попусту куражиться у него уже не было возможности. А когда пить, например, крепостному? Разве если барин в отлучке. Сколько шутейных живописных полотен написаны на тему тайного пристрастия прислуги – где горничная тайком опрокидывает рюмочку или допивает из бокала за госпожой. Дворовые, близкие к кухне и хозяйским погребам, имели такую возможность. Но крестьянину вино было практически неведомо.

А вот в XIX веке бывшие мужики, вышедшие в купчин, уже могли себе позволить и французское шампанское, и итальянские вина. О том, как кутили на Монмартре дети и внуки крепостных, слагали легенды. Как пропивали целые заводы, как бросали к ногам красавиц пачки денег (вспомним купца Парфена Рогожина в «Идиоте» и его страсть к Настасье Филипповне!). Хлебное вино – как называли водку в то время – стало доступным. Появилось немало производителей, которые были и поставщиками императорского двора, и создателями более дешевых напитков для народа. Не случайно в начале Первой мировой войны государь Николай II решил запретить производство и употребление спиртного. Малознакомому с русской жизнью последнему правителю России казалось, что таким образом он спасет нацию. Что сделает большой шаг к очищению нравов. Он просчитался. Казна недополучила огромные деньги, народ возмущался запретом и тайком пил одеколоны и самопальные напитки. И империя все равно рухнула.

У Владимира Маковского есть пронзительная картина «Не пущу», где женщина закрывает грудью мужу вход в питейное заведение. К ней испуганно прижался ребенок. А супруг смотрит на все это с мрачной полунасмешкой. Разумеется, если он поставил себе цель, то обязательно к ней придет. И этот жест отчаяния его растрепанной супруги ничего не значит. По одежде людей видно, что они из простых. Вполне возможно, это рабочий после смены идет потратить полученное жалованье. О том же картина «Первое число. Сцена из чиновничьего быта». Николай Кошелев написал ее на следующий год после отмены крепостного права – в 1862 году. И там такая же безнадежность. Чиновник храпит на диване, а его молодая жена у колыбели похожа на мраморное изваяние. Она потрясена. Кошелек ее мужа совершенно пуст. На что им жить целый месяц, если пришло первое число, день выдачи жалованья, а все уже потрачено?

Можно ли считать это исключительной, национальной чертой? Да конечно же нет! Во всех странах Европы открывались питейные заведения. Разбавленное вино было основным напитком на протяжении столетий в Италии и Франции – вода в реках из-за заражения представляла больше опасности для людей, чем спиртное. В XVI веке английский работяга шел после напряженного дня зарядиться кружечкой эля, которую ему заботливо предлагали вдовы прямо из окошка. Эль при Тюдорах (в то же самое время, когда в России открылся первый кабак) даже называли «вдовьим напитком», потому что производить его начинали женщины, оставшиеся без кормильца. Голландские живописцы описывают нам, как весело пируют в кабачке люди разных сословий. А французы восхищались «Любительницей абсента».

«В России душевое потребление спирта сравнительно невелико, но общеизвестная обычная в ней неравномерность ставит ее в ряды стран, где пьянство развито», – писали авторы статьи «Пьянство» в дореволюционной энциклопедии Брокгауза и Ефрона. А. Е. Андреев, Д. Богоявленский и А. Стикли, проанализировав смертность русских людей в 1870–1894 годах, пришли к выводу, что от пьянства в этот период умирали 10,4 на 100 тысяч человек. И «лидером» в списке губерний сочли Вятскую. К слову, этот показатель ниже, чем в России 2009 года. В 2021 году потребление спирта в России на душу населения составило 9,1 литра. А вот в 1870-х – в среднем 3,3. То есть почти в три раза меньше. И пили больше всего в Прибалтийских губерниях и в той же Вятке. Так что «В Питере – пить» – это, скорее, шутка. Столица была далеко не на первом месте. Да и сейчас Петербург не в лидерах по этому показателю.

А что у других, как говорится? А у них тоже интересно. Посмотрим данные о потреблении алкоголя в литрах на душу населения в тот же самый период – в конце XIX века.

Публицист-народник Александр Николаевич Энгельгардт (1832–1893) вопросами пьянства русских крестьян тоже интересовался. И вот какой интересный вывод он сделал:

«Я часто угощаю крестьян водкой, – писал он, – даю понемногу… но никогда ничего худого не видел. Повеселеют, песни запоют, иной может и завалится… Но ничем не хуже, чем как если мы закутим у Эрбера».

Писал о том же и Афанасий Афанасьевич Фет – поэт, дворянин, владелец усадьбы, который прекрасно знал русскую жизнь. С горечью отмечал: клевещут на русского мужика!

Перс Омар Хайям восклицал, что «истина в вине». При дворе арабского халифа Гаруна-аль-Рашида прекрасно знали о спиртном. Брата королей Эдуарда IV и Ричарда II, герцога Кларенса, утопили в бочке с мальвазией. Еще один известный англичанин, король Георг IV, в молодости предпочитал делить время между борделем и кабаком. А султан Селим II, сын знаменитого Сулеймана Великолепного, получил прозвище Пьяница.

Но говоря о частом и обильном потреблении спиртного, все почему-то сразу вспоминают русского мужика. Работящего, богобоязненного и крепко держащегося за свою семью. И это одна из самых вопиющих исторических несправедливостей.

Глава 6. По одежке встречают

Сарафан Ульянкин ладно сидит, сверху весь украшен вышитыми цветами. Зимними вечерами, готовясь к свадьбе, сидела она в светелке и тихонько рукодельничала. Стежок за стежком, как бабушка учила. Знала Ульянка с самого младенчества, что по рукам девушки, по тому, как она ими управляться умеет, судят обо всем ее доме. Мать Ульянки гордилась, что дочери в нее пошли – все до единой рукодельницы! Оттого в теплую пору, даже в обычный день, показывались девушки в расшитых рубахах. Гостю подавали расшитое же полотенце, чтобы вытер руки после омовения. Пусть все знают, какую красоту в этом доме умеют создавать!

В издании «Народы России» от 1877 года есть упоминание о крестьянской одежде:

«Зимняя одежда крестьянина состоит из армяка, сшитого из толстого сукна, обыкновенно серого цвета, овчинной длинной нагольной шубы, теплой шапки и кожаных рукавиц. Редко, да и то разве в сильный мороз, обвязывает он свою шею платком. Обыкновенно летом ходят в рубахах и портах».

О том, что крестьянин носил рубахи и порты, нам живо свидетельствуют и русские живописцы: вот спящий пастушок у Алексея Венецианова в такой же одежде. Подпоясан, на ногах лапти. Вот у Крамского задумавшийся «Созерцатель» в портах, лаптях, в длинном зипуне. На цветных фотографиях Прокудина-Горского начала ХХ века как хороши девушки и парни! Но там, видится мне, все-таки старались принарядиться перед съемкой. Ведь фотография – дело сложное, дорогое.

Основная одежда крестьянина – сорочка. Часто ее надевали и носили навыпуск, подпоясавшись (как у того же «Спящего пастушка»). Сорочка хорошо впитывала влагу, если крестьянин работал в поле. Позволяла не обгореть. Практически на всех картинах, изображающих уборку урожая или сенокос, крестьяне одеты и в головных уборах. А попробуйте много часов провести под палящим солнцем! Или солнечный удар можно схватить, или сгореть до алых волдырей.

Конечно, крестьяне редко могли похвастаться белоснежной кожей – те, что привычны к постоянному труду на открытом воздухе, чаще всего выглядели смуглыми, с обветренными лицами. Даже молоденькие девушки, которым приходилось с утра до вечера возиться на огороде или со скотиной, быстро приобретали более зрелый вид. Оттого так много было вопросов к натурщицам тверского художника Алексея Венецианова: некоторые из них слишком свежи, слишком белы для крепостных крестьянок. Уже в XIX веке задавались вопросом: а не позировали ли ему, помимо крестьянок, специально привезенные из Петербурга девушки?

На пошив сорочек для крестьян шли льняные или конопляные холсты. Современному читателю трудно представить, но до начала ХХ века коноплю выращивали в большом количестве именно для ткачества. И где только ее не использовали! От мордовских народов до новороссийских крестьян. В Оренбургской области снопы конопли называли «кансткомро» и после уборки складывали их под гнет на месяц-полтора. А вот уже потом доставали, просушивали, обрабатывали, дробили и мяли, чтобы отделить от конопляного стебля жесткую, непригодную для ткачества часть. Ну а потом уже собирали волокна в кудель, расчесывали специальным гребнем, крепили на прялке, и начиналась аккуратная работа по прядению конопляной нити. После из нити получалась ткань, которую можно было отбелить – и сделать более ценной – или оставить как есть. И рубахи шили из конопляного холста, и пеленки. В некоторых частях России было даже принято новорожденного в первую очередь укрыть конопляной пеленкой. На счастье и как оберег.

Крестьянская рубаха бывала разной длины, с рукавами, сужающимися книзу. Слишком длинными они быть не могли – поработай в такой! А вот у бояр не зря долгое время бытовали одежды с рукавами до самого пола.

Такой покрой говорил сам за себя: обладатель этого наряда физическим трудом себя не утруждает, имеет возможность не батрачить. Крестьянин же должен был думать об удобстве именно применительно к работе.

Вместо ворота на рубахе чаще оставляли круглую горловину, но бывали и рубахи со стоячими воротниками. Красили ткани в синий или красный цвет, оставляли просто белыми. А дальше зависело от умения хозяйки и ее дочек: старались украсить рубахи вышивкой, чтобы показать семейное благополучие и лад в доме. Иногда к рубахе пришивали накладки – на спине и на груди, – чтобы меньше трепалась, чтобы быстрее впитывали пот именно накладные части. А подпоясывали или ремешком, или тканым поясом.

Штаны да рубаха – базовые вещи для гардероба русского крестьянина. И конечно, лапти! Какими они только не были! Липовые, вязовые, ивовые! Плели из лыка, делали из пеньки. Надевали их поверх онучей, которыми обматывали ногу наподобие широкого бинта. Онучи выполняли функцию носков, позволяли не натереть босую ступню. «Спящий пастушок» прикорнул как раз в плетеных лаптях с длинными ремешками, которые оборачивают ногу до середины лодыжки. «Сеятель» на картине Григория Мясоедова тоже в лаптях и онучах, и в них же заправлены штаны. Украшать их не стремились, ведь лапти – расходный материал. Быстро приходили в негодность. Работящий крестьянин, занятый в поле, снашивал одну пару за неделю. И это в лучшем случае! Историки подсчитали, что в самую страду лаптей хватало на четыре-пять дней. Получается, что за год у крестьянина уходило до шестидесяти пар лаптей. А если у него целая семья – то по несколько сотен. Иногда стремились сделать обувь попрочнее, пришивали к ней подметку, но все равно износ был большим. К слову, не только русский мужик надевал такую обувь. Норвежский, литовский или польский крестьянин носил на ногах «родного брата» русского лаптя. Ненамного отличаются и финские «ботинки» простого земледельца. А если присмотреться к традиционным японским варадзи, то сходство с лаптем тоже легко найти.

Если «деревня лапотная» – значит, бедная, плохо образованная. «Лаптем» называли и человека, который попадает впросак.

Но крестьяне побогаче носили уже не лапти, а сапоги. Впрочем, и бедняки мечтали о такой же обуви: удобнее, не нужно менять каждую неделю, и не страшны сапогам ни весенняя распутица, ни грязь после летних дождей.

А вот английские путешественницы, подруги княгини Екатерины Романовны Дашковой, побывав в конце XVIII и начале XIX века в России, и вовсе с восхищением отзывались о нарядах русских крестьян. Упоминали об их яркости, о том, как они чисты и какие красивые сережки красуются в ушках крестьянок. Екатерина и Марта Вильмот пользовались особым расположением княгини, многое в России их удивляло, а вот платья простых женщин произвели на них впечатление. Себе и другим они объяснили это особой заботой Дашковой:

«Место здесь чудесное. Английский вкус княгини помог на довольно скучном ландшафте создать одно из самых великолепных имений, какое мне приходилось видеть! Обладая абсолютной властью над счастьем и благосостоянием нескольких тысяч крепостных, княгиня как помещица добра: она постоянно заботится об их достатке, входит во все обстоятельства, проявляет терпение… Благодаря этим ее качествам, принадлежащие ей крестьяне зажиточны, что далеко не часто можно видеть в этой стране».

Однако ж в описываемое время и среди английских простых земледельцев трудно найти поголовно зажиточных. В XIX столетии Великобритания не раз переживала периоды настоящего голода, особенно в годы неурожая в Ирландии. Но сестры Вильмот делают акцент именно на русских крестьянах: ах, не всегда можно видеть зажиточных крестьян «в этой стране»!

Но совершенно по-женски мимо платьев они пройти не смогли. Так что же могли носить русские крестьянки? Вот из того же издания, «Народы России», рассказ об одежде женщин самого простого сословия:

«Женщины надевают зимой сверху юбки короткую шубу, шушун, повязывают голову шерстяным платком. В подмосковных селениях можно встретить крестьянок в платьях, шляпах, с зонтиками в руках. Нитяные перчатки дополняют городской наряд. Близость столицы, частые с нею сношения… побуждают подгородных крестьянок усваивать городские костюмы. Отдаляясь от центра, мы находим смешение городского наряда с национальной одеждой. Верст за 50 от Москвы крестьянки не носят шляп, но сарафан изменил свой покрой… Длинные рукава и высокий ворот городского происхождения. Местности, лежащие по Волге, вдали от городов, удержали великорусский сарафан с короткими и широкими рукавами.

Шею женщина украшает в праздник бусами, нитками янтаря. В зажиточных встречаешь и жемчужные ожерелья[21]21
  Речь идет, разумеется, о речном жемчуге.


[Закрыть], переходящие из рода в род. По верхнему течению Волги носят женщины красивые высокие кокошники».

Основная женская одежда – рубаха. У запястий и ворота в них продергивали ленточки, которые можно было затянуть до нужного размера. Поверх рубахи надевали сарафан, взрослые женщины – юбку-понёву.

Надевать понёву начинали в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет, иногда раньше. Понёва была признаком физиологически созревшей крестьянской дочки, и когда девушка «поспевала», об этом иногда извещали всю деревню.

С криками «Поспела!» юную раскрасневшуюся девушку возили по деревенским улочкам. Дальше следовало отдать всех кукол младшим сестрам, надеть на себя юбку, заранее вышитую вручную, и, таким образом, стать похожей на мать и других взрослых родственниц. До «поспевания» девчонка могла бегать в одной рубахе. Теперь же она становилась в ряд местных невест, и к ней вполне могли засылать сватов.

Кстати, расшивать повседневную одежду и приданое начинали рано. Совсем маленькие девочки, от 5–7 лет, уже владели иголкой и ниткой.

Тонкие детские пальчики отлично справлялись. Не случайно обучать мастерству кружевниц начинали тоже с такого возраста. Во-первых, у малышек было лучше зрение. Во-вторых, они виртуознее обращались с нитками. В каждом селенье были свои рукодельные традиции, свои популярные узоры. Опытному глазу достаточно было оценить наряд девушек на ярмарке, чтобы понять, откуда они приехали.

Специалисты в этом вопросе делят крестьянскую вышивку на два основных типа: северную и среднерусскую. Вышивали «по-северному» мастерицы из Архангельска, Вологды, Новгорода, Твери, Иваново, Владимира и Ярославля, Москвы и некоторых других. Особенно любили в этих местах вышивку по полотняной сетке и чтобы алая нитка шла по белому фону или белая по красному. Птицы, барсы, деревья – это всё традиционные северные узоры. А до чего хороши были павы: причудливые птицы с яркими огромными хвостами! Для их украшения использовали и коричневые нити, и зеленые.

Белоснежную вышивку ценили на Вологодчине. Рукодельницы из Вологды создавали ниткой и иголкой целые картины: терема с садами, пруды и птицами, нарядных людей, прогуливающихся среди этой красоты. Новгородские мастерицы передавали из поколения в поколение умение создавать плотный цветочный рисунок: огромные бутоны и раскрывшиеся цветы в окружении листьев и стеблей, маленьких листочков и ростков.

Южнее знали толк в перевити и счетной глади. Птицы, фигуры людей, цветы – все это тоже можно встретить там, но чуть в другой манере. А какую красоту создавали в нижегородской губернии! «Гипюрами» назвали вышивку строчки по сетке. Рисунок был в виде розетки, снопа, колосков, цветочного букета или виноградной лозы…

Пока любуешься на расшитую рубаху, невольно задумаешься: сколько же времени провела красавица за рукоделием? Впрочем, в зимний день, когда забот поменьше, чем летом, так с удовольствием проводили время. Правда, в студеную пору день короток. Только встанешь – уже снова стемнело.

У понёвы был типичный рисунок той местности, откуда была родом девушка. А уж если выходила замуж в другое село, то подчинялась уже местным традициям. Даже в таких мелочах. Если принято было на новом месте носить широкую клетку – значит, придется сложить прежнюю понёву с расшитыми колосьями в сундук. Оставить на память, а потом показать дочке. Но с момента, как утвердилось на Руси крепостное право, замуж особенно далеко не уходили. Баре не любили, чтобы их крестьянки переезжали в чужое поместье. Не разрешали заключать такие союзы. А без позволения хозяина любой переезд – бегство. За это ждало наказание, ссылка в дальние угодья, отправка на тяжелую работу.

Некоторые помещики сразу объявляли своим крестьянам: девок на вывод не отдадут. Искать счастья придется внутри своего села, максимум – соседнего, если оно принадлежит тому же барину.

Выбор при этом серьезно сужался: ведь спустя какое-то время все соседи становились друг другу родственниками! Притом что церковь не разрешала браки среди двоюродных, пришлось закрывать на это глаза. Часто бывало, что не позволяли крестьянам одного села становиться кумовьями – крестить детей из той же местности. По церковным правилам кумовья не имеют права жениться. Так что крестным для крестьян часто выступал сам помещик, его управляющий, члены семьи помещика или кто-то из соседей-дворян, если выражал такое пожелание. Бывало, что крестил барин собственных детей: например, когда у крепостной художника Алексея Венецианова появился на свет мальчик, ему дали несвойственное для тех мест и для крестьян в целом имя Модест. А поскольку сам Венецианов взялся стать восприемником малютки, то почти никто не сомневался: Модест – его же собственный сынок.

Впрочем, у Венецианова в поместье не раз случалось, что беременели незамужние дворовые. У одной молодой женщины так появилось на свет шестеро детей. Учитывая, что рожающая вне брака в Тверской губернии подвергалась осуждению, это кажется странным. Раз за разом, год за годом одна и та же красивая дворовая девка оказывалась «в положении»! И барин не отдал ее замуж! Не потому ли, что сам протоптал дорожку к ее дому?

Крестьянки времен Венецианова в своем традиционном платье сохранили немало примет из прошлого. Их он и писал такими на полотнах – идущих прямо по пашне в кокошнике и нарядном сарафане. За это над художником потешались: виданное ли дело, чтобы кокошник в поле надевали?

В повседневности могли носить повойник, а вот кокошник – головной убор для праздников или торжественных случаев. И тоже – в каждой местности свой! Делали его из бумаги, проклеенного холста, металлической ленты, штофа, бархата, кумача… Прилаживали его веером к шапочке и отделывали кто во что горазд.

Украшали бисером, речным жемчугом, янтарем. Самоцветами, кружевом, вышивкой, серебряными нитями, кистями, витыми шнурками, кусочками выделанной кости… Кокошник редкой красоты могли передавать от матери к дочери. Осторожно опускали в сундук после завершения праздника, следили, чтобы не замялся хотя бы уголок. Ведь кокошники бывали такими «остроносыми», что для их хранения требовалась особенная приспособа.

Кокошник мог быть однорогим или двухгребенчатым, в виде высокой шапки с платком или почти плоский. С острым верхом, более округлым, с ниспадающими с двух сторон «ушками», с плетеной ажурной сеткой на лбу или в виде перевернутого фартука. До сих пор точно никто не может сказать, когда он появился в русском национальном костюме. Историки говорят про XII век, а иногда даже про X. Надевали его как шапочку, на которой он и «сидел», и закрепляли с помощью лент.

В некоторых губерниях было принято надевать кокошник сразу после свадьбы, а потом выходить в нем ради важных праздников и семейных торжеств. Часто к нему крепили покрывало, которое сзади закрывало волосы и плечи. Учитывая, что это убор замужней женщины, ничего странного в этом нет. Убирать волосы под платок считалось правильным. Простоволосая – с неприбранными волосами, с неприкрытой головой – это нелестный эпитет для женщины.

К волосам вообще было трепетное отношение. Волосы заплетали в одну косу, когда девочка превращалась в женщину. Затем расплетали и делали две косы, когда она выходила замуж. Волосы убирали, чтобы не попались на глаза посторонним людям, и распускали их, если шли на ритуал «опахивания». Этот полуязыческий обряд существовал и на Руси, и, например, в Болгарии. Если деревня вдруг начинала переживать подряд много бедствий – умирала скотина, тяжело болели люди, один за другим приходил неурожайный год, – то женщины и девушки в одних рубахах, с распущенными волосами шли «опахивать» деревню. Обводили ее бороздой от плуга, в который сами впрягались. Смотреть на это мужчинам категорически запрещалось!

Не схож ли этот ритуал с прогулкой на коне обнаженной и простоволосой леди Годивы? Легендарная английская красавица 10 июля 1040 года проехала по улицам Ковентри, чтобы защитить свой народ от непомерных налогов. Таков был уговор между нею и ее мужем. И одним из условий стало: чтобы ни единая душа не увидела, как знатная леди в таком виде показалась на улице! Обычаи и традиции разных стран, находящихся весьма далеко друг от друга, бывают весьма похожи. «Опахивание» может быть как исконно русским, славянским ритуалом, так и отзвуком той давней истории. Ведь оказалась же на Руси в последней трети того же самого XI века дочь англосаксонского короля. Гюта Уэссекская (иногда ее имя пишут как Гита), дочь Гарольда II, вышла замуж за князя Владимира Мономаха. И случилось это в 1074 году. Любопытные параллели!..

Разной была высота кокошника. На полотне Абрама Клюквина, изображающего женщину в торопецком кокошнике, мы увидим многослойное нагромождение, все сплошь испещренное крошечными жемчужинами или бусинами. А у Ивана Аргунова, написавшего картину почти на век раньше, в 1784 году, крестьянка запечатлена в огромном округлом кокошнике, похожем на конус со срезанной верхушкой. Убор кажется тяжелым, плотным, да еще весь расшит золотыми нитями. Стоимость такого кокошника могла быть огромной, профессиональные мастерицы брали за индивидуальную сложную работу до трехсот рублей.

Но наслаждаться такой красотой долгое время могли только крестьянки! Петр I изгнал из дворцов кокошники. Отрубил боярам Шеину и Ромодановскому бороды, а следом за ними отправил всех остальных бриться. А вот в крестьянской среде бороды носили еще долго, и девушки не отказывались от кокошников. И не напрасно! Императрица Екатерина II, сама немка по происхождению, оценила красоту русского костюма. И даже на одном из полотен приказала написать себя именно в таком виде – чтобы быть похожей на русскую боярыню XVII века.

А вот при императоре Николае I элементы народного костюма стали… официальным придворным платьем. Фрейлины императрицы носили подобие русских сарафанов и кокошников.

А сами императрицы? Немки и датчанки, они с таким наслаждением принялись заказывать себе кокошники, что иногда доходили до крайности. Императрица Александра Федоровна, супруга Николая I, предпочитала до того «разлапистые» кокошники, что за женщину просто страшно: на портретах кажется, что ее шея не выдержит этого тяжелого украшения. Ведь это не только каркас с атласом. Там одних жемчугов и драгоценных камней сколько!

А в начале ХХ века в императорском дворце и вовсе проводили бал в старорусском стиле. Государь Николай II предстал в образе одного из первых Романовых, и все придворные и родственники были ему под стать. Одежду шили из лучшей парчи и бархата; на позументы и аграфы, на отделку и жемчужные ожерелья ушли десятки тысяч рублей. Получился красочный маскарад «по мотивам». Разумеется, наряды были стилизованы под старину, но в них все равно просматривается ХХ век.

До конца XIX столетия кокошник украшал головки юных крестьянок, купчих, мещанок, а затем был вытеснен более удобными и простыми шляпками. И остался только на картинах и сказочных иллюстрациях. Французский путешественник Астольф де Кюстин удивлялся головным уборам русских девушек: «Они носят на голове какое-то сооружение из дорогой материи. Это головное украшение напоминает мужскую шляпу, сверху несколько укороченную и без донышка, так что верхняя часть головы остается открытой»[22]22
  Астольф де Кюстин «Россия в 1839 году», опубликовано во Франции. В России это произведение не было разрешено к публикации и печаталось отрывками в журнале «Русская старина».


[Закрыть].

Да вот только то, что не слишком понравилось де Кюстину, стало мейнстримом. И ювелирные дома наперебой стали предлагать миллионершам-заказчицам великолепные тиары-кокошники. И даже в первой трети ХХ века создавали драгоценные украшения по мотивам убора русской крестьянской девушки! Герцогиня Вестминстерская блистала на коронации Елизаветы II именно в тиаре-кокошнике. А было это… 2 июня 1953 года.

Разумеется, в холод и метель крестьянка предпочитала надеть на голову теплый платок. Вязали платки сами, покупали на ярмарках, и тоже иногда передавали от матери к дочери – добротно сделанные хранились не один десяток лет. А поверх сарафана и понёвы в холод надевали широкую недлинную шубку с короткими рукавами. Кто побогаче, мог позволить себе меховой воротник и оторочку. В таких коротких шубках красуются персонажи картины Николая Касаткина «Соперницы»: девушки идут по воду в юбках, фартуках, платках… Казалось бы, пошли к колодцу. Что же тут такого? Но из названия следует, что они соперничают. Возможно, за чье-то расположение? И вышли, принарядившись на всякий случай. Впрочем, у колодца традиционно было место сбора – там обсуждали местные новости, делились сплетнями, советовались, печалились и договаривались о встрече. Так что девушки не зря позаботились о внешнем виде: вполне возможно, у колодца их увидит половина деревни. Авось, гляди, окажется поблизости сваха. И оценит внешний вид красавицы. И предложит ее кандидатуру хорошему жениху. А там и судьба устроилась!

Впрочем, шубами называли не всегда меховое одеяние. У царицы Марии Ильиничны Милославской, например, было несколько атласных шуб. И шуб бархатных. Это была тяжелая плотная одежда, в которой из меха могла быть всего одна лишь оторочка. Хоть и славилась Русь пушниной, но крестьянская дочь в соболях никогда не ходила. Соболь – мех знати, мех государей. Иван Грозный баловал соболиными подарками королеву Англии, Елизавету I. Разумеется, у царицы Марии Ильиничны имелись в наличии и меха, но вот бархатные шубки – тоже наличествовали в гардеробе.

У обычной крестьянки мог быть козлиный тулупчик, овчинный. Или одежда из медвежьей шкуры, если муж – охотник. В Карелии делали шубы на заячьем меху. Шубы носили распашные, покрой мужских и женских мало отличался. Отложной воротник – непременный атрибут русской шубы – мог быть из другого меха, по контрасту с основным. Тепло удавалось сохранить за счет многослойной одежды, поэтому шуба должна была оставаться просторной. К тому же покупка новой – дело затратное. То есть шуба крестьянки должна была ей исправно служить: и когда она носила под сердцем дитя, и когда она уже разродилась.

У маленьких детей из бедной семьи верхней одежды на зиму могло не быть вовсе. Во-первых, дети растут, не напасешься. Во-вторых, куда мальцам на мороз?

Самые обычные крестьянские семьи обычно надевали на малышей, которые научились ходить, простые холщовые рубашки. Разницы между одеждой мальчиков и девочек тогда не было. Вспомним картины русских живописцев – очень часто рядом с матерью изображают в избе трех-четырехлетних детей в рубашках. Украшать рубашки младших членов семьи особенно не стремились, ведь дети одинаковы во все времена – пачкаются быстро. Лет до 6–7 могли проходить мальчики и девочки в таких неказистых рубашках, а потом наступало новое время. Отроки – мальчики до 15 лет – надевали порты наподобие тех, что носили отцы. Девочки надевали рубашки подлиннее, частенько им прокалывали ушки к этому моменту. Еще не девушки, но уже и не малышки, они находились в той беззаботной поре, когда уже помогали по хозяйству, но все равно еще не считались полноценной рабочей силой. Когда могли, при случае, уткнуться в юбку матери и выплакать свою обиду. Все впереди – пора жениховства, замужество, роды, долгие годы трудной повседневной работы. Но это потом. А в 8 лет так весело пляшут сережки в ушах! Так чудесно петь песни на праздник!

Отроковицы с завистью поглядывали на девушек-невест, которым уже пристало наряжаться к празднику, убираться с особым тщанием. Надевали на деревенских красавиц белые тонкие рубашки в летнюю пору, широкие пояса, передники. А уж на шее обязательно были бусы! Бусы – что древний оберег. Ровно очерченный круг, в котором можно чувствовать себя безопасно (помните круг Хомы Брута из гоголевского «Вия»? У древних бус то же предназначение – защищать хозяйку от дурного или завистливого глаза).