Текст книги "Как далеко до завтрашнего дня"
Автор книги: Никита Моисеев
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Все пришлось начинать сначала. Семья, университет в Ростове – все было совсем не так, совсем не похоже на то, что было в предыдущей жизни. Но одно я знал теперь совершенно твердо: я буду учить студентов и заниматься наукой в меру своих возможностей. И не математикой в том ее понимании, которое исповедовалось на математическом отделении МГУ. Я буду заниматься теоретическими исследованиями проблем, имеющих совершенно конкретное содержание – физическое или техническое. Но каких конкретно – этого я еще не знал. Ракетной техникой я заниматься не мог, будучи лишенным допуска. Однако принципиальный выбор был уже сделан. И этим я обязан Д. А. Вентцелю.
Когда я пришел на кафедру теоретической механики, мой новый начальник, доцент А. К. Никитин, сразу же спросил, какими проблемами я собираюсь заниматься. Он рассматривал меня как специалиста и ждал ответа. Что я мог ответить? Я действительно не знал, чем буду заниматься.
Надо сказать, что мне всегда было трудно отвечать на подобные вопросы, трудно планировать свою исследовательскую деятельность. Я мог говорить только о направлении, а конкретные вопросы возникали как-то сами собой. Порой я начинал одно, а получалось совсем другое. Я думаю, что это особенность любой творческой деятельности. Как-то я прочел у Симонова фразу: «…и я пошел писать для газеты стихи о смерти Сталина». Я не читал этих стихов, но думаю, что они не могли быть хорошими. Убежден, что нельзя писать стихи по заказу, как и думать о непонятном тоже по заказу!
Любое исследование – всегда размышление о непонятном. И получается оно лишь тогда, когда входит в жизнь, когда о нем думаешь все время. Один наш сокурсник, человек очень посредственных способностей, защитил докторскую диссертацию раньше многих, кто считался талантливыми. Я удивился, когда мне сказали о его научных успехах. А другой мой сокурсник, очень талантливый математик Александр Львович Брудно, мне ответил: «Ну, и что? Он все время только и думал о своем флаттере».
Проблемы, которыми я начал заниматься и которые через несколько лет составили предмет моей докторской диссертации, возникли тоже более или менее случайно. Как только я начал работать в университете, мне поручили подготовить серию задач для дипломных и курсовых работ по гидродинамике. Эту дисциплину я знал плохо, точнее, совсем не знал. И поэтому искал задачи, которые были бы близки тем областям математики, которые я изучал в университете. А это была теория нелинейных возмущений линейных операторов. Так я вышел на задачи теории гравитационных волн в ограниченных объемах жидкости, то есть на задачи о колебании жидкости в сосудах и ограниченных водоемах.
Я начал разбираться в этом, и вскоре появились даже некоторые результаты. Я написал о них небольшую заметку, страниц на пять или шесть. Ее первым читателем был покойный М. Г. Хапланов, который по существу переписал ее заново, – такое количество замечаний он сделал. И во время одного из своих приездов в Москву я встретился с профессором Я. И. Секерж-Зеньковичем, специалистом по теории волн и милейшим человеком. Он одобрил мою заметку и предложил сделать доклад на семинаре Математического института у академика М. В. Келдыша.
Мстислав Всеволодович Келдыш находился тогда в зените научной славы. Он еще не стал Президентом союзной Академии и не был безымянным Главным теоретиком, так же как и Королев еще не был Главным конструктором. Но ряд блестящих работ по теории несамосопряженных операторов выдвинул его в число самых «острых» математиков «сборной команды мира по математике». В тот год ему исполнилось только-только сорок лет. Но он был уже действительным членом Академии наук Союза и директором организующегося Института прикладной математики.
Келдыш славился удивительной сообразительностью. Во время семинаров он понимал суть дела не только быстрее всех в аудитории, но, как мне кажется, быстрее самого докладчика. Владея такой остротой мышления, он не скрывал своего превосходства. Поэтому не удивительно, что люди его семинаров побаивались и терялись в его присутствии. Это ощущение усугублялось еще одной его особенностью.
Люди обычно делятся на два очень разных типа. Одни (назовем их доброжелательными – таких, наверное, большинство) априори считают каждого нового человека умным и порядочным. Позднее они с грустью убеждаются, что не все умны и не все порядочны. Но есть и другие, которые каждого незнакомого подозревают в глупости и подлости. А потом тоже с грустью убеждаются, что не все дураки и не все мерзавцы. Мое многолетнее знакомство с Келдышем дает основание думать, что если он прямо и не принадлежал к этому типу людей, то был к нему значительно ближе, чем к первому. Но и этого мало. М. В. Келдыш был сыном генерала и внуком генерала, и он полностью усвоил генеральское высокомерие. Пережив в молодости все горести дворянского изгойства, он, тем не менее, в последующие, тоже достаточно трудные годы, не очень стремился облегчать участь себе подобных.
И Келдыша люди боялись. Был, кажется, только один человек, полностью лишенный этого чувства. Им был Костя Бабенко, позднее Константин Иванович Бабенко – член-корреспондент Союзной Академии. Я еще скажу о нем два слова.
Если не всё, то многое о Келдыше я знал заранее и очень волновался перед семинаром. Когда я вошел в аудиторию, он увидел мой китель с орденами, и на его лице появилась какая-то кривая усмешка, что меня еще больше смутило. Тогда, в пятьдесят первом году, я уже начинал стесняться своего кителя. В Ростове я ходил в свитере. Я хотел снять ордена, но они были военного времени, на винтах, и под ними на кителе были дырки. А другого кителя у меня не было. Я чувствовал всю нелепость своего вида и понимал ответственность момента – первый матч на чужом поле!
Мне было дано пятнадцать минут на изложение результата. Только результата – никаких комментариев. Келдыш иногда что-то спрашивал у Я. И. Секерж-Зеньковича, к которому относился весьма почтительно. Главным образом, это были библиографические справки и перечисление незнакомых мне имен. В какой-то момент Келдыш задал вопрос. Я было собрался отвечать, но тут вдруг услышал голос Бабенко: «Опять вы, Мстислав Всеволодович, не поняли, это следует…» и т. д., и… Келдыш стушевался. А был тогда Костя Бабенко таким же, как и я, кандидатом технических наук.
Весь семинар продолжался около часа. В результате Мстислав Всеволодович был очень лаконичен: «Теорема простая, но полезная. Могу ваше сообщение представить в Доклады. – (То есть в «Доклады Академии наук», весьма престижное издание.) – «Готовьте текст». Я сказал, что текст у меня с собой. Он спросил у Якова Ивановича, видел ли он этот текст, и после утвердительного ответа, уже не читая, написал на нем «Представляю».
Так был сделан еще один шаг к Олимпу. Появилась первая публикация в академическом журнале.
Соболев, Виноградов и докторантура в СтекловкеВ науке всегда существует некая ниточка преемственности, связывающая исследования, которые исследователь проводил раньше, с тем, что он делает теперь, с его выбором и постановкой задач, методами анализа и т. д. И на эту «связь времен» уже нанизываются второстепенные обстоятельства. Вот так и возникает некая логика исследования. И часто мы сами не осознаем этой преемственности. Тем не менее, она существует и проходит через наше сознание, как бы независимо от нас.
В число моих обязанностей в Ростовском университете входило руководство студенческим семинаром по гидродинамике. Студенты должны были читать оригинальные работы и делать их рефераты. Передо мной стояла задача выбора работ для реферирования, но сам я был очень необразован в этой области и только-только начинал входить в курс дела. В этой обстановке я принял некоторое решение, которое оказалось, может быть, самым разумным. Я предложил начать изучение работ классиков.
Тогда стали издавать собрание сочинений Николая Егоровича Жуковского – простой и ясный язык, отчетливо поставленные задачи. И мастерство анализа. Одним словом, классика! И студенты многому смогут научиться на хороших примерах. Глядишь, и я сам кое-чему научусь! Мое предложение кафедра приняла.
Среди работ, отобранных мною для реферирования на студенческом семинаре осенью пятидесятого года, была и знаменитая работа Н. Е. Жуковского, посвященная изучению движения твердого тела с полостями, целиком заполненными идеальной жидкостью. В ней он показал, что такая система в динамическом отношении эквивалентна некоторому другому твердому телу, – новых степеней свободы жидкость не добавляет.
Но в это время я уже начал с дипломниками заниматься задачами о колебании жидкости в сосудах. Но ведь сосуд – это тоже твердое тело с жидкостью. Только она не целиком заполняет его полость. Жидкость имеет свободную поверхность, на которой появляются волны. Эта жидкость как-то колеблется от движений самого сосуда и в свою очередь оказывает на его движение какое-то влияние. Теорема Жуковского для такой системы уже, конечно, не применима, поскольку в такой системе число степеней свободы бесконечно. Но может быть, эта система – тело плюс колеблющаяся в нем жидкость – обладает какими-то особыми свойствами? Я начал думать над этим вопросом.
Я поступил, как математик: мною было составлено описание подобной системы в достаточно общей операторной форме, и я начал подробное изучение свойств полученного класса линейных операторов. Неожиданно мне удалось обнаружить, что оператор расщепляется на бесконечномерный, который всегда положительно определен, и конечномерный, который может обладать весьма произвольными свойствами. Этот чисто математический и очень простой факт мог иметь самые разнообразные физические и технические следствия. Я их сразу увидел. Не зря же я был инженером и был приучен Академией имени Жуковского к тому, чтобы искать именно такие следствия.
Во-первых, для устойчивости такого тела с полостью необходимо (а потом оказалось, что и достаточно!) устойчивости некоторого другого твердого тела. Это было обобщение теоремы Жуковского. Если угодно, это был уже факт – факт для учебника. Но и была чисто практическая сторона вопроса. Ракета, космический аппарат на своем активном участке – это и есть сосуд с жидкостью, то есть система с бесконечным числом степеней свободы. Естественный вопрос: а как ею управлять?
Вот в постановке этого вопроса и проявилась та ниточка преемственности, о которой я упоминал. Мое сознание независимо от меня было настроено на те самые задачи динамики ракетных аппаратов, которые и составляли мой первородный грех в науке. В силу обстоятельств, от меня не зависящих, я отошел от них. Но первая же аналогия меня к ним вернула.
Тем более что из моей теоремы следовало, что управлять такой системой, в которой много жидкости, можно так же, как и обычной системой конечного числа степеней свободы. Надо только ввести новые переменные.
Пройдут годы, и за эту работу я получу Сталинскую, или, как она стала называться к этому времени, Государственную премию.
В тот вечер я сразу понял перспективы, которые открывает обнаруженный факт, что он означает и с точки зрения большой науки, и для технических приложений. У меня родился план работы – работы, которая должна занять, вероятно, целый ряд лет. Радостный, я вернулся домой и с порога сказал своей жене: ты знаешь, а у меня в руках докторская диссертация! Моя покойная жена относилась, и не без оснований, довольно скептически к подобным высказываниям. Да и ко всей моей научной деятельности, честно говоря! Меня не раз подводил неоправданный оптимизм. Задачи появлялись, казалось, что их решение перевернет мир, а затем незаметно исчезали. Чаще всего они оказывались гораздо сложнее, чем я думал сначала. Вот и сейчас, она только отмахнулась и позвала меня ужинать. Впрочем, мне это настроения не испортило. Но обоснованность своей затеи я все же решил проверить.
В Воронежском университете работал профессор математики Селим Григорьевич Крейн. Будучи моим ровесником, он успел сделать в науке куда больше, чем я, и, конечно, гораздо лучше меня знал функциональный анализ. Я ему написал письмо и попросил меня послушать. Собрался небольшой семинар. Из известных математиков на нем присутствовал еще М. А. Красносельский, который заведовал кафедрой в том же университете. Семинар прошел тихо и спокойно. В целом мою теорему одобрили. Каких-либо ляпов в доказательстве не обнаружили. Что же касается перспектив, то о них посоветовали поговорить с академиком С. Л. Соболевым.
Однако прошло не менее полугода, прежде чем я попал на его семинар. На семинаре у академика Соболева я держался куда более уверенно, чем у Келдыша. И дело было не в моей возросшей опытности. Совершенно иная обстановка создавалась вокруг самого Сергея Львовича. Он был человеком другого склада, чем Келдыш. Соболев светился доброжелательностью. Во время доклада не было настороженного, подозрительного молчания. Он сам подсказывал формулировки, комментировал выкладки, следил за доской. Одним словом, он был не грозным судией, а участником доклада. Это была моя первая с ним встреча. Первая как автора работы. В качестве слушателя я уже несколько раз бывал у Сергея Львовича.
Соболев, который был избран в академики в возрасте тридцати одного года, производил блестящее впечатление. Он был высок, строен и казался очень молодым – почти мальчиком, хотя в те годы ему было уже хорошо за сорок. Первый раз я увидел Соболева на семинаре, знаменитом семинаре Петровского – Соболева – Тихонова. Каждое его заседание – событие в математической жизни.
На том заседании, где мне довелось присутствовать, случился эпизод, как мне сказали, характерный для семинара. Докладчик доказывал нечто мудреное. Как мне казалось, в аудитории никто ничего не понимал. Когда теорема была доказана, воцарилось неловкое молчание. Его нарушил академик Петровский: «Я не могу понять, почему…» – и он сформулировал вопрос. Ему ответил академик Соболев, по-моему, больше ради того, чтобы поддержать докладчика: «Ну, как же, Иван Георгиевич…» Он вышел к доске и повторил схему доказательства. Потом теорему понял, кажется, Тихонов. Во всяком случае, он ее положительно прокомментировал. Дальше началось уже нечто комичное. Вроде бы весь семинар, кроме Петровского (и, конечно, меня), все уже понял, и присутствующие начали хором объяснять Петровскому, в чем суть дела и как все просто! И вообще есть ли здесь что-либо такое, что трудно понять? Но Петровский упорно продолжал не понимать. Наконец, что-то невнятно говоря, пожимая плечами и как бы стесняясь своего непонимания, Петровский вышел к доске и… построил пример, показывающий, что теорема элементарно неверна.
Кажется, никто не почувствовал неловкости, кроме Тихонова (и меня).
Но на том семинаре Соболева, где я делал доклад, никаких историй уже не происходило, все было гладко. А после семинара Сергей Львович подошел ко мне и сказал, что полученные результаты – прочная основа для докторской диссертации. Более того, он готов рекомендовать меня в докторантуру Математического института имени Стеклова.
На следующий день Соболев привел меня к его директору, академику Виноградову Ивану Матвеевичу. Эту встречу трудно забыть, столь комичной она была. Виноградова я знал давно. Когда я был еще студентом МГУ, Виноградов читал нам курс теории чисел. Читал, надо признаться, не плохо, а очень плохо. Мы его почти не слушали, и он читал только нескольким прилежным пятерочникам. Нас стыдили. Говорили, что Виноградов великий математик, что он решил какую-то проблему Гольдбаха. Но нас мало трогали и деканатские увещевания, и живший неизвестно когда и зачем этот самый Гольдбах. И мы голосовали ногами. Так вот, теперь я стоял перед великим ученым, и он меня с любопытством рассматривал. Я радовался, что пришел не в кителе, а в свитере.
Сергей Львович начал рассказывать Виноградову о моей работе, которая, как я понял, того совершенно не интересовала. Он быстро свернул научный разговор и перешел на совершенно другую тему. Его почему-то очень заинтересовал вопрос, а не еврей ли я? Я ему объяснил, что нет. Он начал допытываться, какие были фамилии у дедушек и бабушек, причем его особенно интересовали девичьи фамилии моих бабушек. Виноградова очень насторожило то, что фамилия одного из моих прадедов была фон Шперлинг. Он остановил разговор и стал в меня вглядываться. Я понял, может быть, по-своему и сказал с усмешкой: «Но он же фон». На что Иван Матвеевич, почти серьезно: «Фоны тоже бывают из жидов». Я видел, что Виноградов разыгрывает какую-то привычную комедию, попросту говор я, валяет дурака. Соболев следил за происходящим с усмешкой понимающего человека.
А финал был уже совсем неожиданным.
Виноградову придуманная им игра, видно, уже надоела. И он резюмировал: «Ну, все-таки в вашем роду был какой-то Моисейчик. От него вы все и пошли». И, помолчав несколько секунд: «Ну, ладно, давай потянемся». Он снял пиджак и поставил на стол локоть.
Виноградову тогда было, вероятно, около семидесяти. Рука у него была крепкая, жилистая – не математика, а крестьянина. Но я в те годы занимался большим спортом да и был в два раза моложе. Для приличия я подержал его руку, а потом медленно и спокойно ее положил. И добавил: «А вы, Иван Матвеевич, сильный».
Я понял, что игра закончилась. Виноградов повернулся к Соболеву: «Ну что, берем Никиту?» И с тех пор Иван Матвеевич звал меня только по имени и только на «ты». Мы вышли с Сергеем Львовичем вместе. Он как-то очень тепло со мной попрощался, и я понял, что в спектакле, который только что окончился в кабинете директора, я достаточно взвешенно сыграл свою роль – не переиграл ее ни в какую сторону. Всё было в меру.
Докторантура давала право провести до двух лет в Стекловском институте, но… за счет университета, где работает докторант, то есть за счет Ростова. По закону, мне сохранялась доцентская зарплата и я полностью освобождался от педагогической нагрузки. Но в моем университете ситуация была очень тяжелая: курс гидродинамики читать было физически некому. И вести дипломников тоже. Поэтому был найден своеобразный компромисс. Университет, сиречь ректор, профессор Белозеров, меня отпускал в докторантуру, но одну неделю в месяц я должен был проводить в Ростове. За эту неделю я прочитывал четыре-пять лекций, работал с дипломниками и уезжал в Москву.
Моим научным консультантом в докторантуре согласился стать академик Леонид Иванович Седов. Меня это вполне устраивало. Я и раньше ходил на его семинары. Мне импонировала четкость мысли Седова, известная приземленность в постановках задач и анализа. В своем отношении к теоретическим исследованиям он мне чем-то напоминал Д. А. Вентцеля. По отношению к теоретическим работам, правда, не к собственным, у него проскакивала некоторая ирония. Однажды, после одного из моих докладов, свое отношение к нему он резюмировал так: «Для высокой науки чересчур много предположений, а для настоящего дела – чересчур сложно». Это было справедливо, работа так и осталась неопубликованной. Всю жизнь я старался придерживаться именно этого принципа, но не всегда получалось.
Но меня всегда настораживал известный снобизм Леонида Ивановича.
Однажды я встретил его в троллейбусе, когда ехал в ЦИАМ, где Седов имел лабораторию. Он почему-то смутился и начал, к моему удивлению, оправдываться и объяснять, что за ним, мол, вовремя не прислали автомобиль, и вот он вынужден ехать городским транспортом. Он тогда был еще молодым, сильным человеком. Ему было еще далеко до пятидесяти, и подобное объяснение, да еще малознакомому человеку, мне показалось странным. И я почувствовал себя неловко.
Одним словом, я держался с Седовым настороженно, и друзьями мы с ним не стали, хотя и могли бы ими сделаться, так как в очень многом, особенно в оценках работ, наши взгляды были практически тождественны.
В докторантуре я пробыл недолго, поскольку все основные результаты были уже получены. Мне оставалось только подготовить к публикации несколько статей и написать текст диссертации.
В заключение один забавный штрих. В тот год на одну «лишнюю» доцентскую зарплату, которую я получил в качестве премии в университете, я купил немецкую пишущую машинку «Эрика» и первый цивильный костюм. Как изменилась за эти годы жизнь: того, что я получаю как действительный член Российской академии наук, вряд ли достаточно, чтобы купить и полкостюма. Ну, а машинка или компьютер живут вообще в некоем Зазеркалье. Что же сказать о доцентах? Ведь у них нет и старых кителей!
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?