Текст книги "Незавершенное дело Элизабет Д."

Николь Бернье
Незавершенное дело Элизабет Д.

Тому, такому щедрому в работе, и всем женщинам, ушедшим слишком рано

Я должен найти в себе силы, чтобы сказать, какой стойкой и жизнерадостной, терпеливой и верной ты была, какой объединяющей силой обладала. Доброта твоя оказалась не слабостью твоей, но силой… Ты навсегда со мной, и вместе с тем ты – моя незаживающая рана.

Уоллес Стегнер

Письмо, написанное слишком поздно

© Самуйлов С., перевод на русский язык, 2015

© ООО «Издательство «Э», 2015

Глава 1

Июнь 2002

Мост Джорджа Вашингтона всегда был крепок и красив, его арки – монументальны, а тросы – тонки и высоки. Кейт смотрела, как они, словно ребра, вытягиваются за окном машины. За рулем сидел ее муж – они ехали на восток. Он был опорой оптимизма, этот висячий мост; каждая искусственная плита, ферма, балка вызывали доверие, вопреки гравитации и здравому смыслу.

Солнце светило вовсю, отскакивало от металлических конструкций и ударялось о воду, как бьющееся стекло. Водители встречных машин щурились, как и Кейт, измеряя взглядом длину моста. Что они рассчитывали там увидеть? Грибовидные облака? Арабские надписи? Кейт же искала хоть какой-то видимый знак трагедии там, где стояли башни, – ничего не было. Она посмотрела в сторону Квинса, хотя увидеть то место с такого расстояния было невозможно. Теперь туда смотрели немногие, но она – каждый раз.

Мост кончился, и Кейт выдохнула. Крис оглянулся, и она сделала вид, что смотрит в окно – просто так, без какого-то особенного интереса, – и опустила на колени повлажневшие ладони.

Он повернул зеркало, направив его на заднее сиденье. Дети еще спали.

– Дейв уже вышел на работу? – спросил он тоном, каким говорят о больном с тяжелым диагнозом.

Кейт подняла ногу на приборную панель.

– Уже несколько недель назад. В компании ему разрешили взять столько дней, сколько потребуется.

Крис одобрительно кивнул. Компания поступила правильно, ему нравилось, когда правильные вещи делались без лишнего драматизма.

– Как он поступит с детьми? У нее были близкие родственники?

– Нет. Никого. – Из вентилятора дуло, и ноги мгновенно покрылись гусиной кожей. – Он нашел няню через агентство.

– Не могу представить детей Элизабет с няней…

Та же мысль мелькнула и у нее самой – да, это странно, как если бы Джулия Чайлд[1]1
  Американский шеф-повар, соавтор книги «Осваивая искусство французской кухни», ведущая на американском телевидении.


[Закрыть] передоверила готовку домработнице.

– Ничего особенного. Многие так делают. Не все остаются дома с детьми.

Крис посмотрел на нее с осуждением.

– Кейт, ты же знаешь, я не это имел в виду.

Она отвернулась к окну и потерла глаза, как будто туда что-то попало. Няня в доме Элизабет Мартин.

Сильнее всего Кейт шокировало не то, что она увидела, – некролог, служба; даже не посещение места катастрофы – обуглившейся воронки в Квинсе, хотя не верилось, что здесь когда-нибудь что-то вырастет или будет построено. Сильнее оказались детали: открытая коробка с детским питанием на кухонном столе Мартинов – Кейт увидела ее, когда пришла помочь в первый раз. Реплика насчет того, что Джона потерял свой первый зуб несколько недель назад, но Дейв забыл рассказать про зубную фею. Из-за таких вот вещей некоторые дни отдавались тупой, ноющей болью, которую она не могла ни заглушить, ни объяснить.

Знак впереди показал поворот на Коннектикут. Если парковая дорога забита не так сильно, как остальные, то уже через час они будут на месте. За два года после переезда в Вашингтон, округ Колумбия, они впервые выбрались в путешествие. Учитывая напряженное движение на северо-восточном направлении, сегодня они переночуют в каком-нибудь отеле на границе с Массачусетсом, а утром первым паромом переправятся на остров. Семь недель вместо обычных двух. Крис знал, как это нужно Кейт, и поэтому согласился на такой вариант, но никак этого не выказывал, и она молчала.

Дейв спросил, не завернут ли они по пути за сундучком. Кейт плохо представляла, как ехать в отпуск с этим сундучком, но Дейв Мартин умел воздействовать на людей – они немедленно все бросали, наспех собирались и покорно меняли свои планы.

Впервые Кейт и Крису предстояло собираться вместе с детьми, но без Элизабет. Они не брали с собой Джеймса и Пайпер, когда приезжали на похороны; событие само по себе трогательное и печальное вышло едва ли не душераздирающим из-за малышки в первом ряду, пускавшей слюни и тянувшей ручонки к стоящему на подставке фотопортрету матери. Теперь дети смогут играть вместе, как в прежние времена, а вот взрослых ждут непривычные роли. Дейв будет и хозяином, и хозяйкой, Кейт же – только вежливой гостьей на кухне. Он станет собирать тарелки и разливать по чашечкам молоко, одновременно качая на колене малышку, и Кейт ненавязчиво, чтобы не подумал, будто она сомневается в его компетентности, предложит помочь. Ей придется быть чем-то вроде клея для двух мужчин, сошедшихся единственно ради жен, и руководить детьми – «В друзей песочком не бросаем» и «А теперь с машинкой пусть другой поиграет». Раньше этим занималась Элизабет.

Она занималась всем.

Крис свернул с федеральной автострады на парковую магистраль. Кейт достала памятную записку, присланную адвокатом вместе с инструкциями. Документ напоминал те заполненные образцовым почерком листки-напоминалки: куда сходить, что сделать и купить, – которые постоянно валялись на кухонном столе Элизабет. К записке прилагался старинный ключик. «Я хотела бы добавить кое-что к этой части завещания. Пожалуйста, внесите пункт о том, что сундучок с моими дневниками должен быть передан Кэтрин Спенсер. И, пожалуйста, укажите, подобрав подходящие юридические выражения, что я оставляю их ей, потому что она справедливый и чуткий человек и поступит с ними как должно. Также попросите ее начать с самого начала. Я загляну в ближайшее время и оставлю письмо для нее».

Ближе к Коннектикуту придорожного мусора стало заметно меньше, и пейзаж изменился: старые покрышки и брошенная аппаратура сменились березками, азалиями и останками погибшей под колесами живности. Вытянувшиеся вдоль дороги деревья походили на стражей. Очки не справлялись с безжалостным сиянием солнца, и у Кейт снова разболелась голова. Второй день подряд… «Опухоль мозга? Меланома глаза? Может быть, аневризма сосуда?» Она немного опустила стекло. В салоне стало свежее, ветерок унес застоявшийся запах сэндвичей с арахисовым маслом. Кейт перечитывала записку Элизабет, задавая себе вопросы, ответов на которые она не находила. Одно обстоятельство поразило ее сильнее прочих, даже не то, что ее подруга вообще вела дневник, а то, что она что-то скрывала. Что она могла такого секретного написать? «Сегодня мне придется уговорить Джону и Анну довольствоваться сэндвичами с индейкой на ланч»? – вряд ли. И уж точно не то, что она сильно боялась летать. Элизабет нервничала перед полетом, Кейт знала об этом, но не настолько же, чтобы делать специальное дополнение к завещанию! Поразил даже не тот противоречивый факт, что, проявив педантичность и последовательность в отношении всего, что касалось дневников, и назвав имя человека, которому надлежало распоряжаться ими, она не выполнила ясно выраженное намерение объяснить все отдельным письмом. Кейт поразило одно-единственное выбранное подругой слово – «чуткая». Это не то слово, которым ее обычно характеризуют. Даже в повседневном общении с Элизабет Кейт отнюдь не демонстрировала это качество натуры. И тем не менее Элизабет это в ней обнаружила. Размышляя об этом, Кейт чувствовала себя так, словно потеряла вещь, о существовании которой не подозревала, как, например, в случае с утерянным лотерейным билетом, который находишь через несколько лет и узнаешь, что он, оказывается, был выигрышным.

Впервые о предполагаемой поездке Элизабет на запад Кейт услышала в прошлом июле. Спенсеры тоже ехали в отпуск и по пути остановились на ночевку в Коннектикуте. Вечером женщины прогуливались по берегу – они делали так всегда, когда Кейт навещала подругу. Тогда Элизабет и упомянула о подарке от Дейва ко дню рождения – недельной экскурсии в мастерскую живописи. Появилась возможность, сказала она, познакомиться с мексиканским художником, известным своими абстрактными пейзажами, настоящим гуру, почти никогда не покидавшим Оахаку. О своих планах Элизабет говорила воодушевленно, взволнованно жестикулируя, и все перебирала, как четки, нитку сушеной водоросли.

Видеть ее, обычно невозмутимую, такой беспокойной и встревоженной было непривычно и даже странно. Эту поездку Элизабет называла подарком на сорокалетие, выпрошенным два года назад у Дейва, и уже нашла на девятое августа недорогой рейс из аэропорта Кеннеди в Лос-Анджелес. В ста двадцати милях к востоку от него находится национальный парк «Дерево Джошуа», Джошуа-Три, и Элизабет предвкушала, как поедет туда на машине, одна. Надо подзарядить батарейки, сказала она, и нитка водоросли в ее руках с треском лопнула.

Тогда Кейт удивилась. Элизабет почти никуда не ездила и какого-то особенного интереса к путешествиям никогда не проявляла. Кейт знала, что до замужества подруга увлекалась живописью и даже теперь время от времени брала в руки кисть, но полузабытое хобби никак не предполагало поездку через всю страну и расставание с малышкой.

В тот день Кейт видела Элизабет в последний раз. Ее самолет так и не улетел дальше Квинса. «Несчастный случай, – объяснили официальные лица, – невероятное стечение обстоятельств: неблагоприятный ветер, непослушный руль, ошибка пилота». Обстоятельства полета и причины, по которым Элизабет оказалась на борту именно этого самолета, отошли в тень после всего случившегося в сентябре.

Глава 2

Стоял июнь, но на двери дома Мартинов все еще висели выцветшие на солнце, посеревшие сердечки «валентинок». Дейв распахнул дверь перед поднимавшейся по ступенькам Кейт, следом за ней шел Крис с детьми.

– Радость моя, с каждым разом ты все хорошеешь. Вашингтон явно идет тебе на пользу. Подойди-ка, дай я тебя обниму.

Объятия оказались широкими и крепкими, больше похожими на хватку квотербека[2]2
  Позиция игрока команды нападения в американском и канадском футболе.


[Закрыть], чем отставного гольфиста средней руки. Ему практически никогда не удавалось подняться в верхнюю часть таблицы. Сам он обычно говорил, что быть великим спортсменом может лишь тот, кто постоянно держит себя в узде, а такое испытание не для него.

Каждый раз, когда Дейв произносил это, Кейт как будто слышала победную барабанную дробь.

Она высвободилась из объятий, осторожно похлопав его по спине и выразив тем самым поддержку, не прибегая к обычным в таких случаях избитым фразам. Легкий кивок показал, что он ценит участие. Кейт перевела взгляд на Джону.

– Смотрите, как вытянулся! Это потому, что ты уже не ходишь в детский сад?

Она отступила немного в сторону, пропуская Криса и детей.

– Дети, вы же помните Джону? Мы отдали ему наших золотых рыбок, когда переезжали…

Дети стояли молча. Год прошел с тех пор, как они приезжали сюда в последний раз, и уже почти два со времени переезда – вечность для тех, чья память – шесть лет и четыре года.

– Привет, дружок, – сказал Крис, поднимая руку с раскрытой ладонью. Когда ответного жеста не последовало, он опустил ее и потрепал мальчика по голове. – Давненько, парни, мы с вами не виделись! Ну как вы тут?

– Хорошо. – Джона посмотрел на него, щурясь в послеполуденном свете. Пустоту, где когда-то был передний зуб, уже начинал прорезать слегка зазубренный краешек нового, растущего зуба. – А вы знаете, что моя мама умерла?

Рука Криса все еще лежала на голове мальчика; Дейв опустил глаза к полу.

Кейт ждала, что он как-то успокоит сына, скажет, что в этом нет ничего необычного, что это тоже часть жизни. Однако Дейв продолжал изучать порог, впившись скрюченными пальцами ног в деревянные половицы.

Крис нагнулся так, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами мальчика, и присел, сложив руки на коленях.

– Знаю, дружок. И мне правда очень жаль. Моя мама тоже умерла. Тяжело, да?

– Да, – откликнулся Джона. – Теперь она на небесах и может заботиться о папиной собаке. И я хочу…

Со стороны кухни донеслись механические звуки – не то музыкального инструмента, не то видеоигры, – и мальчик оглянулся, прикидывая, кто из сестер и с чем сейчас играет.

– Я только хочу…

Кейт и Крис ждали с напряженными улыбками. Пожеланий у него могло быть много, да только адресовать их некому. Мальчик стоял, то втягивая, то вытягивая руку из рукава рубашки, как будто потерял ход мысли или уже забыл, что собирался сказать.

– Папа сказал, что мы на мой день рождения поедем в Диснейленд. Правда, пап?

Дейв вскинул голову, словно очнувшись ото сна.

– Конечно. Непременно поедем.

Он положил руку на плечо сына и натянуто улыбнулся.

– Ну все. Давай зови наших друзей в дом да предложи чего-нибудь перекусить, а не забалтывай на пороге.

Летом дом Мартинов часто становился площадкой для обеденных встреч, когда малыши возились в песочнице, а приглядывавшие за ними родители потягивали прохладительное. Задний двор был устроен идеально: дети находились внутри огражденного пространства и в полной безопасности, но при этом не чувствовали себя в заточении. Незамысловатые качели не требовали от родителей особой бдительности и в то же время позволяли детишкам чувствовать себя почти независимыми, не мешая проявлению некоторой вольности. Родителям никогда не приходило в голову отказаться от приглашения на пикник у Мартинов, поскольку это было то редчайшее место, где безмятежно сосуществовали миры играющих детей и беседующих взрослых. Порой казалось, что здесь и комаров намного меньше, чем где-либо по соседству. В общем, это было совершенно очаровательное местечко, укреплявшее ощущение того, что Господь милостив к Мартинам.

Крис стоял у гриля и выскребал щеткой со стальной щетиной пригоревшие к решетке кусочки гамбургеров, его спина напоминала Кейт о том, что после нескольких часов разговоров ни о чем ей пора закругляться. Дейв сидел с банкой пива в шезлонге, вытянув ноги и поглядывая на играющих в прятки детей. Когда кто-то из них оказывался поблизости (из Мартинов или Спенсеров – неважно), он хватал бегуна за руку или за ногу. И пусть его игривость била чуточку через край, дети или не осознавали этого, или просто не обращали внимания. Кейт сидела на веранде посреди всего этого шума и молчала. Ощущение потери непременного участника подобных собраний повисло над двориком, словно туман, меняя вид и восприятие привычных вещей.

Она оглядела знакомый двор. Там, где всегда росли помидоры, теперь зеленым хохолком торчали сорняки. Сетка для роз все так же тянулась по стене дома, не замечая, что садовницы уже нет. Кованая скамейка, треснувшая после того первого сезона, когда ее оставили зимовать на улице, стояла на прежнем месте. На ней они сидели, когда Элизабет сообщила, что снова беременна. В тот момент Кейт испытала такой прилив радости, словно сама должна была подарить новую жизнь. Теперь, тринадцать месяцев спустя, Эмили уже вышла из ползункового возраста и начинала ходить. Кейт держала ее на коленях – маленькую теплую крепышку, и мягкие волосики щекотали ей щеку.

Какое чудо – видеть, как растут дети, как изменяются их черты, попеременно демонстрируя в хитрых генетических прятках схожесть то с одним, то с другим из родителей. У девчушки были такие же, как у отца и четырехлетней сестры Анны, пухлые губы, но глаза ей достались от матери – завораживающе синие, того оттенка, что между васильковым и сапфировым. От Дейва все трое унаследовали густые темные волосы, стричь которые мать отказывалась даже у Джоны. Дейв оставил все как было, так что мальчик с локонами до плеч больше напоминал какого-нибудь эмоционального Джованни, чем настоящего белого американца родом из Коннектикута. Элизабет нравилось сравнивать их черты, выявляя очарование каждого, когда дело доходило до поиска сходств и различий у собственных детей. Лучшее, что она сделала для них, – подарила каждому брата или сестру. Кейт уткнулась носом в головку Эмили и вдохнула запах шампуня «Джонсонс бэби» – тот самый запах, что на каждую женщину, имеющую детей ползункового возраста, действует на уровне рефлексов Павлова.

Эмили добралась пухлыми пальчиками до тарелки Кейт с куском фруктового пирога и миниатюрных пирожных с миндально-абрикосовой начинкой. Кейт перестала покупать десерты в своей любимой городской пекарне, хотя знала, что дает Дейву повод для насмешек. Шеф-кондитер, который сам ничего не печет, – не смешно ли?

– Ну правда, Кейт, – говорил он, обдавая ее запахом персиков и бурбона, когда она ставила на кухонную стойку картонную коробку с покупными пирожными. – Ты единственная среди нас, кто умеет профессионально печь, и ты пользуешься своими умениями в наименьшей степени.

– Ты имеешь в виду, что я единственная обладательница талантов, плодами которых ты хотел бы насладиться? – отвечала она, подталкивая его локтем.

Что правда, то правда, она стала готовить намного проще, когда завела детей. Стряпня требует времени, даже при условии, что навыки стали второй натурой после окончания кулинарной школы. «Какая прекрасная возможность для карьеры», – говорили родители и старшая сестра, подразумевая – «для того, кто не метит в ученые». Суфле и фламбе оказались не слишком востребованы в семье с маленькими детьми, потому она переключилась на более практичные рецепты. Куриный пирог в горшочке на обед и сахарное печенье для детей – с использованием ее эксклюзивной коллекции формочек. Блинчики по выходным, которые она лихо (на что никогда не отважилась бы в присутствии коллег) подбрасывала на сковородке – исключительно на забаву детям. Ей частенько звонили с предложением подменить шеф-кондитера, который то ли ушел, то ли вылетел, и всегда просили, чтобы она приготовила то самое крем-брюле, за которое ее номинировали на награду Фонда Джеймса Берда[3]3
  Американская организация по охране кулинарного наследия, ежегодно выдает прогнозы развития ресторанной индустрии и присуждает награды в различных кулинарных номинациях.


[Закрыть]. Время от времени приходили соблазнительные предложения, одно из которых лежало сейчас на ее столе. И каждый раз она отвечала одинаково: «Спасибо, но… нет, не сейчас». Отвечала после секундной паузы. Впрочем, по тому последнему предложению, что лежало на столе, дать отрицательный ответ Кейт еще не успела.

Дейв знал, на что способна Кейт, когда есть время. На тридцатишестилетие Элизабет она сотворила трехъярусное шоколадное чудо, потратив на его приготовление целый день. В тот вечер, после третьей бутылки вина, две пары сели играть в скрабл, но Кейт с Элизабет саботировали это благое начинание своей несерьезностью, похищая со стола буквы и переставляя слова так, что выходили непристойности. При этом все настолько увлеклись шоколадным тортом, что в конце концов их уже тошнило от сладкого. Дело закончилось зароком повторять такое каждый год.

Но сейчас Кейт сочла за лучшее не делиться своими воспоминаниями с Дейвом. На прошлой неделе Элизабет исполнилось бы тридцать девять.

Сумерки пришли со стрекотом сверчков. Дейв осушил вторую бутылку пива и встал, чтобы отнести тарелки в дом. За ним, неся миски с оставшимся салатом и сальсой, последовала Кейт. Кухня выглядела, в общем, как и всегда, только беспорядка было чуть больше. На столах – посуда и контейнеры, на полках – детские поделки и старые каталоги. Те же две знакомые картины на стене: портрет маленькой девочки с мороженым и вид на два городских особняка. В одном окне мать расчесывала длинные, влажные волосы дочери, а в другом, несколькими футами ниже, веселилась компания, и какая-то женщина заливалась смехом, бесстыдно откинув голову. Кейт не была в восторге от такого подбора – соседство двух этих сцен действовало ей на нервы, неприятно цепляло, и даже сами краски казались слишком густыми и агрессивными.

На холодильнике – все те же семейные фотографии, прикрепленные к дверце алфавитными магнитиками, – снимки, сделанные во время последнего летнего отпуска в Хэмптоне. Элизабет – с длинными, до плеч, выгоревшими платиновыми волосами. Фото со дня рождения Анны (двухлетней давности) и Рождества (с родителями Дейва, сделанное еще раньше). В центре – фотография Элизабет в запахнутом больничном халате, она баюкает новорожденную Эмили и при этом улыбается, как Мона Лиза, преисполненная всей неубывающей радостью материнства.

Кейт стиснула зубы в отчаянной попытке подавить рвущиеся эмоции. Сцена затуманилась, и Элизабет в бледном халате почти потерялась на мягком фоне палаты родильного отделения. Кейт заморгала и выдохнула, стараясь выровнять дыхание. Потом открыла холодильник, убрала молоко и начала медленно сгружать в мусорное ведро остатки начос и сальсы, выигрывая секунды, чтобы украдкой вытереть глаза.

Дейв ничего не заметил. Он стоял, повернувшись к ней спиной, ополаскивая над раковиной тарелки и загружая их в посудомоечную машину. Потом что-то пробормотал через плечо, но слова затерялись в шуме текущей из крана воды. Кейт уловила только «мастерская».

– Извини, что?

– Есть кое-что, о чем тебе нужно знать, это связано с ее увлечением живописью. – Голос звучал бесстрастно, но плечи были напряжены. Закрыв воду, Дейв повернулся к ней лицом, вытирая руки полотенцем. – Она встречалась с одним парнем в Лос-Анджелесе. Ну, да ты, наверное, знаешь об этом и без меня.

Она смотрела на Дейва, пытаясь вспомнить, как это может быть связано с их предыдущим разговором, но ни о чем таком речь не заходила. Оставалось предположить, что он имеет в виду Элизабет.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Она написала в своем дневнике, перед самым отъездом, что собирается путешествовать с каким-то парнем по имени Майкл. А того художника, у которого мастерская, звали не Майкл. – Он отвернулся и стал вытирать посуду из сушилки.

Небрежный тон, непринужденная манера – во всем ощущался перебор. Кейт не знала, что сказать; сочувствие, уверение в обратном напрашивались сами собой, но Дейв, похоже, не принял бы ни того, ни другого. Вместо того она задала самый простой вопрос.

– Значит, ты его прочитал?

Кейт поняла, что сказала что-то не то, только когда было уже поздно. Дейв взглянул на нее с непроницаемым выражением на широком, обычно дружелюбном лице.

– В общем-то, нет. Совсем немного. Это ведь не принято – читать чужие дневники.

И то, как он растянул это «днеееевникиии», как выделил его интонационно, придало слову странное, саркастическое звучание. Сарказм от Дейва Мартина?

Он переключился на кофеварку, хотя и Крис, и Кейт отказались от кофе, и начал забрасывать ложку за ложкой – гораздо больше, чем требовалось на одну заварку.

– Последние месяцы дневник лежал здесь, на тумбочке; вот эта – последняя тетрадь. И есть еще целый сундучок – заперт в кладовке. Прошлым летом она была совсем другой, вымотанной до предела. Может, из-за малышки. Мне просто хотелось знать, жалела ли она, что оставляет нас, или была чертовски рада, что избавляется наконец от всех этих забот и проблем. Похоже, там было и одно, и другое. – Он закрыл крышку фильтра и нажал на кнопку. – На последней странице я прочел о том, как она ждет не дождется встречи с этим парнем, Майклом, и еще кое-что о нем на предыдущих страницах. Подумал, что нужно предупредить, чтобы ты, открыв дневник, не слишком разволновалась.

Кейт посмотрела в окно. Судя по доносившимся звукам, дети прошли пик доброжелательности и перевалили на другую сторону. Кофеварка издавала натужные звуки: вода с трудом пробивалась сквозь слишком плотный слой порошка, и все для того только, чтобы сделать кофе, которого никому не хотелось.

– Дейв, – сказала она. – Это же Элизабет. – Ударение на имени передавало абсурдность неуместных предположений.

Он отвернулся и занялся миской из-под пасты. Остатки, которых хватило бы на несколько ланчей, полетели в кухонный утилизатор. Туда же последовал зеленый салат, четверть свежеразрезанного помидора, половинка красного перца. Элизабет сложила бы все это в герметичный пакет и аккуратно сохранила для следующего раза.

– То немногое, что я прочитал, совсем не похоже на Элизабет. Впрочем, оно ведь и не предназначалось для моих глаз.

Длинная полоска огурца отправилась следом за всем остальным. В воздухе повисла недосказанная фраза: «…иначе она оставила бы их именно мне».

Позвонив Кейт и сообщив о приложении к завещанию, Дейв не стал подталкивать ее к какому-то определенному решению относительно дневников. «Мы с Элизабет никогда этого не обсуждали», – сказал он голосом, лишенным всякого выражения, и замолчал, словно ожидая, что она произнесет нечто глубокомысленное и прозорливое, доказывающее, что его жена заслуживает доверия. Кейт совершенно не представляла, что могло быть в этих дневниках, он же наверняка представлял. А может, проблема в том и заключалась, что не мог.

Дейв включил утилизатор на целую минуту, и завывание машины помогло Кейт соскочить с крючка, даже если бы она знала, как ответить.

В кухню вошел Крис с двумя пижамами в руках.

– Переодену детей перед отъездом. Так будет проще, если они заснут по дороге в мотель. – Словно почувствовав затаенное молчание, он перевел взгляд с Кейт на Дейва.

Кейт провела рукой по волосам и, предвосхищая его вопрос, сказала:

– Если они переодеваются наверху, то пусть поздороваются со своими золотыми рыбками.

– Золотыми рыбками?

Она утомленно потерла глаза.

– Помнишь? Мы оставили их здесь детям, чтобы не везти с собой в Вашингтон. – Крис поднял бровь, но Кейт ничего больше не сказала, и он отправился переодевать детей.

Кейт растерянно посмотрела на стену, на девочку с мороженым, на тревожно диссонирующие особняки из бурого песчаника. Молчание нарушил Дейв:

– Забавно. Элизабет не переносила золотых рыбок: они вгоняли ее в дрожь. Но о ваших заботилась так, словно исполняла долг. Джона тоже неплохо справляется.

За день до переезда в Вашингтон Кейт пришлось изрядно пометаться между их опустевшим домом и домом Мартинов, передавая на хранение вещи, которые могли не перенести путешествия: кое-какие домашние растения, баллон с пропаном, продукты из морозилки, золотых рыбок. Перед последним рейсом Элизабет были вручены аквариум и засыхающее денежное дерево. С растения обвалились толстенькие каплевидные листочки, а от аквариума несло гнилью, но Элизабет приняла их с такой серьезностью, словно ей вручили драгоценный дар.

Судя по некоторым признакам, жизнь Мартинов начинала входить в обычную колею. У двоих старших нормализовался сон. В дом перестали приносить лазанью. И вот теперь эти дневники, что бы они там ни содержали, только мешали исцелению. Кейт попыталась отыскать какой-то контраргумент, опереться на здравую мысль, но ни того, ни другого не нашлось.

– Знаешь, я никогда не слышала от нее даже малейшего намека на то, что она несчастлива. Боже, да она же любила вас больше всего на свете.

Это было лучшее, на что она оказалась способна в данной ситуации.

Дейв вытер руки посудным полотенцем и посмотрел на нее со странной улыбкой, получившейся слишком натянутой от старания. Вежливость не позволила ему скривиться.

– Пора идти, – сказал он. – Погрузим в машину твое замечательное семейство.

Кейт стояла на подъездной дорожке, заглядывая в набитую вещами машину через заднюю дверцу. Поверх чемоданов, полотняных сумок и пляжных игрушек нашлось место и для маленького старинного сундучка. Дейв пошел за детьми, чтобы привести их попрощаться. Она вынула ключ, который передал адвокат, и вставила в латунный замок. Механизм сработал, и Кейт, подняв крышку, увидела внутри три стопки толстых, скрепленных спиралью тетрадей, с дюжину или больше. Обложки были украшены: некоторые – рисунками, другие – фотографиями. Она потянулась к одной из разрисованных, но рядом появился Дейв. Он заглянул внутрь и тут же отвел глаза, как от чего-то неприятного. Кейт опустила крышку, коря себя за нетерпеливость. Чтобы достать ключ, понадобилось снова запереть сундук, и одинокий щелчок прозвучал для Дейва еще одним оскорблением. Кейт убрала ключ в застегнутое на молнию отделение кошелька.

Дейв держал в руках тетрадь в простой картонной обложке. Вручая дневник, он избегал встречаться с Кейт взглядом.

– Вот. Та, что лежала в тумбочке.

Она взяла тетрадку и бросила в сумочку, как какую-нибудь порнографию.

Машина покатилась по подъездной дорожке, и Кейт в последний раз помахала рукой выстроившимся рядком четверым Мартинам. Они выглядели совершенно так же, как на многочисленных отпускных снимках, сделанных самой Элизабет. Дейв все еще держал в руке листок, на котором она записала номер телефона в арендованном доме. «На случай, если что-то понадобится или надумаете приехать навестить. Мой сотовый там не берет». Он понимающе хмыкнул, и Кейт поняла, что вряд ли снова услышит о нем. После того как Дейв вручил ей последний из дневников и стал прощаться, голос его зазвучал бодрее, как у человека, который с облегчением покончил с трудным делом и отряхнул руки.

Крис повернул влево, вверх по пандусу и на автостраду.

– Что это было – там, на кухне?

Кейт взглянула на детей в зеркало заднего обзора. Оттуда на нее уставились полные любопытства глазенки.

– Расскажу, когда они заснут.

Он включил радио на любимой новостной программе, и салон сразу же заполнил голос диктора: террористы, уровень угрозы – словом, все то, чего не стоило слушать детям. Она отключила задние динамики, хотя следовало бы выключить радио вообще. Сколько Кейт себя помнила, она никогда не пропускала новости, но сейчас ей хотелось отгородиться от потока информации. Она провела пальцами по металлическим спиралям лежащего на коленях дневника, потом посмотрела в зеркало на сундучок, установленный поверх надувных матрасов. Он был выполнен в форме миниатюрного парохода, с выпуклой крышкой, крепкий, густо покрытый лаком и уже непонятно, насколько старый, – может, лет сто, а может, и больше. Такой мог пережить их всех. И уже кое-кого пережил.

Крис держал путь на север по шоссе I-95, идущему параллельно океану. Позади осталось узкое пространство залива Лонг-Айленд, обрамленное морской травой. В сумерках вода казалась твердой, как асфальт. Кейт бегло пролистала страницы тетради. Записи были только на первых. Обложка чистая, ничем не украшенная.

Чего могла ожидать Элизабет, оставляя ей свои записи? Как ни старалась Кейт представить это на протяжении всего прошедшего месяца с лишним, она приходила к одним и тем же вариантам. Первый – положить дневники в банковскую ячейку (для детей). Могла распорядиться в пользу внуков, то есть людей, для которых вся неопределенность истории с художественной мастерской будет представлять интерес всего лишь как некое семейное предание. Второй – передать дневники Дейву, даже несмотря на то, что сама Элизабет этого не сделала. А могла просто сложить из них огромный поминальный костер.

Ни одной из этих возможностей Элизабет не воспользовалась и в своем завещании о них не упомянула. Может быть, она просто сама не знала, чего хочет, и решила передать тетради в руки того, кто способен проявить хоть чуть-чуть объективности, непредвзятости. Кто знает, вдруг она хотела решить все «потом», только этого «потом» так и не настало.