Текст книги "Время дикой орхидеи"

7

По привычке обхватив руками колени, Георгина сидела на скале. На лошадиные упряжки и воловьи повозки, катившие туда-сюда по Бич-роуд, она не обращала внимания, она смотрела на волны. На паруса кораблей, которые плыли вдоль туманных берегов вслед за птицами, которые кружили в небе и опять улетали. Ей так хотелось быть одной из них.

Просто расправить крылья, подняться в воздух и полететь далеко-далеко, за море.

Ветер бросал ей в лицо пряди волос, они прилипали к ее мокрым щекам, но она и пальцем не пошевелила, чтобы отвести их назад.

Ветер дул с юга, когда они с Рахарио простились, и как долгожданного друга она приветствовала западный ветер. Западный ветер, пахнущий блаженством счастья, имеющий вкус выполненного обещания и потом разоблаченный как обманщик, потому что не принес с собой Рахарио.

– Где же ты? – шептала она северному ветру, который уже нес в себе тяжелую, парную сырость муссонных дождей, и она немо просила море отпустить ее любимого на свободу и вернуть ей.

Пока не стало слишком поздно.

Она придвинула колени теснее, чтобы укротить страх, который сотрясал ее тело и вселял беспокойство в конечности. Но она лишь усиливала этим дурноту, которая то сжимала, то отпускала ее желудок; все в ней вышло из равновесия и расстроилось.

Позади послышался шорох, более сильный, чем от птицы, белки или ящерицы, и она резко обернулась. Плотная листва у павильона покачивалась.

– Рахарио? – ахнула она не громче вдоха, и сердце у нее забилось так, что ее чуть не вырвало.

Зелень расступилась, и оттуда вышел мужчина в светлой рубашке и брюках, глаза на загорелом лице светились голубизной.

– Мисс Финдли! Я так и знал, что найду вас здесь.

– Мистер Бигелоу, – пролепетала Георгина и быстро вытерла щеки.

Он огляделся, подробно рассмотрел павильон и его кровлю из листьев, затем скалу, на которой сидела Георгина.

– Так вот она, ваша тайна. – Глаза его сверкнули, и он поднял ладони, извиняясь: – Я знаю! Я обещал оставить эту тайну вам.

Широкими шагами он подошел к ней, разрывая ногами заросли, будто брел по воде.

– Но я просто не знал, как мне быть… вы и сегодня, едва проглотив кусочек за завтраком, вскочили и убежали. И вот я отложил бумаги, и мистеру Финдли пришлось уехать без меня.

Заложив руки за спину, он оперся о скалу рядом с Георгиной, поглядывая то влево, то вправо, то на море.

– Красиво здесь, – сказал он. – Неудивительно, что вы облюбовали это место, не желая ни с кем делить его.

Георгина тайком вытирала слезы – они никак не хотели останавливаться.

– Вы не хотите мне сказать, что случилось?

Георгина еще крепче обняла колени; ей было неприятно, как он на нее смотрел – настойчиво, почти испытующе.

– То, что вы больше не хотите выезжать со мной верхом, вы спокойно могли бы сказать мне в лицо. – Его шутка ушла в пустоту, и он тихо продолжил: – Но я все же вижу, что вам плохо. Уже несколько недель.

Георгина пыталась унять дрожь, пронизывающую ее, и сглотнула кислый привкус во рту.

– Я как-то говорил вам, что хотел бы быть для вас добрым другом. Помните? Я и сейчас могу это подтвердить. И, с вашего позволения, вы сейчас производите такое впечатление, что как раз остро нуждаетесь в добром друге.

Георгина всегда была одна, она не могла иначе. Но еще никогда она не чувствовала себя такой покинутой. Тетя Стелла и Мэйси были слишком далеко; никакое самое отчаянное письмо не могло бы сократить расстояние до них. Она не отважилась бы еще раз пуститься в такое далекое путешествие, не зная, не захлопнет ли у нее перед носом дверь тетя Стелла, такая же по-шотландски правильная и богобоязненная, как и ее брат. Может быть, она бы и могла рассчитывать на дядю Этьена, но никогда – на тетю Камиллу, которая тогда явно была рада, избавившись от непокорной и гневливой маленькой племянницы.

– Пожалуйста, мисс Финдли.

Георгина уронила плечи вперед и скорчилась над коленями.

– Я… – начала она и запнулась, не сводя глаз с волн, переливающихся то синим, то зеленым цветом. – Тут был…

Человек из моря. Любимый.

Слова душили ее, прежде чем исторгнуться:

– Он обещал, что вернется. Но больше не появился. Он просто не вернулся. А я теперь жду ребенка.

Самая старая история на свете.

Георгина сама услышала, как наивно, как глупо звучат ее слова, и закрыла лицо ладонями.

Пол Бигелоу молчал. Долго.

Тишина была мукой, трепет листьев на ветру, ропот волн действовали на нервы; в конце концов Георгина вытерла лицо ладонями, руки отерла о саронг и вздернула нос.

– Не знаю, что мне теперь делать, – прошептала она с набухшим горлом, низким от слез голосом.

Ах Тонг ни за что не достал бы для нее порошок в китайском квартале, насколько она его знала. Картика не смогла бы ей помочь, Семпака не захотела бы, и все трое сочли бы своим долгом обо всем рассказать туану Финдли.

– И сколько… у вас уже? – спросил Пол Бигелоу, сухо и хрипло, голосом как наждачная бумага.

Его слова дошли до нее глухо и искаженно, как звуки под водой; она с трудом его понимала.

– О чем вы?

– Я хочу знать, как давно вы ждете ребенка.

Резкость его голоса вытолкнула ее назад, на поверхность.

– Я точно не знаю.

С Рахарио она потеряла свое прежнее ощущение времени. Дни, недели и месяцы стали измеряться по движению солнца и звезд, по морским приливам и отливам и по смене ветра.

– Месяца… четыре.

Неподвижный как скала, о которую он опирался, Пол Бигелоу смотрел перед собой в пустоту. Бледный под загаром, почти серый, лицо словно высечено из гранита, глаза из голубого стекла.

Он содрогнулся и оттолкнулся от скалы.

– Не беспокойтесь. Я все устрою.

Не взглянув на нее, он повернулся, и заросли с треском поддавались его твердым, широким шагам.

– Но как? – крикнула ему вслед Георгина.

– Я же сказал, – бросил он через плечо, – не беспокойтесь.

Георгина снова скорчилась и смотрела на воду, течение и шум которой были эхом того, что творилось в ее теле.

Ее спотыкающееся сердце, которое иногда билось у нее в ушах так часто, что кружилась голова. Приливы дурноты и бешеный голод. Поток и кипение крови, бегущей по ее жилам. И глубоко, глубоко в ней крошечное человеческое существо, плавающее и трепыхающееся, как рыбка. Головастик, существо между землей и морем, создание двух стихий.

Ребенок любимого, подраставший в ней.

Она устало тащилась по саду, этому лесу мрачных теней, на которые проливалось вечернее небо, сине-фиолетовое, как растертый гелиотроп. Темные облака зловеще собирались в тучи, озаряясь призрачными вспышками зарниц, сопровождаемые духотой надвигающейся грозы.

Целый день она провела на скале. Только гром пушек на Губернаторском холме, возвещавший пятый час пополудни, вспугнул ее, и прошло еще некоторое время, пока она поднялась на ноги, чтобы вернуться в дом. Чтобы переодеться к ужину, натянуть поверх своего отчаяния оболочку хорошо устроенной повседневности, которой уже давно не было и в помине.

Словно замок с привидениями, перед ней высился фасад Л’Эспуара, огни горели, словно бледные кости в наступающих сумерках. Георгина с трудом переставляла ноги, поднимаясь по лестнице, и остро-сладкий, пряный дух дала и свежеиспеченных чапати, разнообразных карри, витавший в холле, вывернул ее желудок.

Грохот – словно от опрокинутой мебели – заставил ее вздрогнуть, а шипящий рык, словно тигриный, парализовал ее.

– За моей спиной! Под моей крышей!

Голос ее отца, в неукротимой ярости, едва приглушенный дверью его кабинета.

– Нилам! – из уголка холла к ней метнулась Картика. – Ах-ах, Нилам! Должно быть, случилось что-то страшное! Туан Финдли и туан Бигелоу едва вошли в дом, как затворились в кабинете. Сперва все было тихо, но потом туан Финдли начал яриться, как дикий зверь в клетке.

– У вас, у молодежи что, не осталось ни капли понятия о приличиях? – ревел Гордон Финдли. – Никакого представления о чести?

Картика испуганно прислушивалась к тому, что творилось в кабинете.

– Таким я туана еще не видела.

Я тоже. Георгина сглотнула.

Гневным – да, бывало, и разгоряченным, временами громким и шумным, но не в таком состоянии неукротимого пожара. Не такой уничтожающей мощи.

Ее взгляд наткнулся на взгляд Семпаки, которая вышла в холл вслед за Картикой.

– Я это предвидела, – беззвучно прошептала Семпака, почти скорбно и без малейшего следа довольства или злорадства. – Что ты только натворила.

Порыв ветра охватил дом и, казалось, сорвал его в сторону моря, и шум в кронах деревьев звучал так, будто волны лизали его фундамент в жажде присвоить Л’Эспуар и утянуть его на морское дно.

Час за часом Георгина выжидала на темной веранде.

Она сама не знала, чего ждет; может быть, ветер повернет или прилив с отливом поменяются местами. Она не знала, что ей еще делать.

Бессмысленно было и думать, чтобы сбежать; нигде на свете не было ей пристанища. Повсюду ее будет сопровождать позор, что она ждет ребенка от брака, который в глазах европейцев действительным не считается, ибо заключен не в церкви, а в море, с небом и рыбами в качестве единственных свидетелей, и нигде не закреплен письменно. С мужчиной, таким же не принадлежащим одному месту, как стихия воды, составляющая его жизнь.

С темнокожим мужчиной. Преступление, за которое не дождаться ей милости. Нигде.

Вечерний звон колокола Сент-Андруса давно отзвучал. На верхнем этаже у нее над головой тонкий звон серебра и фарфора подсказывал, что бои убирают со стола; ужина сегодня не будет. В остальном было тихо; зловещая, грозная тишина давила на душу. Отдаленный гром ворочался и рокотал робко, будто надвигающаяся гроза тоже боялась природного гнева Гордона Финдли.

– Мисс Нилам? – худенький силуэт боя Один возник неподалеку. – Тебя хочет видеть туан Финдли.

Грязно-желтым был конус света, который лампа отбрасывала на письменный стол, высосав все краски из лица Гордона Финдли и прочертив на нем глубокие борозды; он выглядел постаревшим на годы. В стороне, у окна, опершись на раму, стоял Пол Бигелоу, опустив голову и глядя в точку на полу. Даже в полутьме было видно, как горят его уши – как у школьника, получившего нагоняй.

В кабинете было душно. Тяжелая грозовая ночь усугублялась мужским потом, еще более едким из-за дыма, повисшего в воздухе; окурки сигар наполняли пепельницу. К дыму примешивались и острые алкогольные испарения, стеклянный графин рядом с двумя стаканами был почти пуст.

– Папа, – пискнула Георгина, как маленькая, и непроизвольно сделала книксен.

Как жаль, что она не переоделась, представ здесь в заношенной кебайе и пыльном саронге, да еще с грязными босыми ногами. Стояла как перед судом.

Гордон Финдли молчал; уперев ладони в разложенные по столу бумаги, как будто сдерживаясь, чтобы не вскочить, он смотрел прямо перед собой.

– Папа? – Она боролась со страхом.

Наконец он откашлялся.

– Мистер… Мистер Бигелоу сегодня открыл мне, как он злоупотребил моим доверием и моим гостеприимством.

Георгина вопросительно посмотрела на Пола Бигелоу – тот опустил голову еще ниже.

– Однако его решение объясниться начистоту в принципе делает ему честь. Но не умаляет ни наглости, с какой он провел меня, ни бесчестности его преступления. – Густые прямые брови сомкнулись над переносицей. – Что касается твоей доли в этом, то я далеко не уверен, что за все в ответе один мистер Бигелоу. Или я действительно настолько обманывался в собственной плоти и крови. Я с трудом могу представить себе, чтобы твоя бесценная тетя воспитала тебя в такой… распущенности.

– Нет, папа, – хрипло прошептала Георгина. – Все не так. Я никогда…

Он с размаху стукнул ладонью о стол.

– Не лги мне! Или ты будешь отрицать, что носишь ребенка?

– Нет, – выдохнула она почти беззвучно.

– В моем доме, – прошелестел он, и это прозвучало как рык хищника. – Прямо у меня под носом. Да как вы могли!

– Папа, я…

– Молчать! – Его глаза метали синие молнии, а указательный палец вскинулся в жесте угрозы. – Я не хочу слышать ни слова! Не буду тебе говорить, насколько я разочарован тобой. – Он резко выдохнул носом. – Еще хорошо, что мистер Бигелоу уверил меня в честности своих намерений. Если не считать этого тяжкого греха, он всегда вел себя безупречно. Он способный коммерсант и станет хорошим преемником для фирмы.

Казалось, через весь кабинет были вдоль и поперек растянуты силки и ловушки, которые эти двое мужчин расставили здесь за предыдущие часы. И не успела Георгина найти дырку, чтобы выскользнуть, как Гордон Финдли затянул сеть.

– Пусть люди говорят что угодно. Вы поженитесь как можно скорее.

Дай мне время. Дай мне хоть чуточку времени.

Она сглотнула; нет, она не могла терять более ни секунды.

– Нет! – Отчаянная попытка все-таки разорвать эту сеть. – Нет, папа, прошу тебя!

– Никаких возражений! – То была буря, несущаяся ей навстречу, против которой она не могла устоять на ногах. – Ты еще несовершеннолетняя и сделаешь так, как скажу я!

Ослепнув от слез, Георгина переводила взгляд с отца на Пола Бигелоу, и ни тот ни другой не смотрел ей в глаза.

– Прямо на завтра назначим оглашение.

Западня захлопнулась.

8

Рахарио вытянул лодку на берег, перебежал полосу песка и быстрым шагом пересек улицу Джалан Пантай. Он нетерпеливо напрягал мускулы; слишком давно он не видел Нилам. Больше он не хотел потратить на ожидание ни единого удара сердца.

Встречные ветры, превратившись у острова Флорес в ревущий шторм, задержали его в пути, но все же принесли ему удачу завязать бизнес с рыбаками – чтобы с опозданием на недели, но зато тяжело груженный перламутром, черепаховым панцирем, жемчугом и золотым песком, он привел свой корабль сначала в Малакку, а потом в Сингапур; корабль, который теперь налегке покачивался на волнах у побережья.

Уже завтра он мог начать строить свой дом, а послезавтра – заказать для себя больший корабль. Сегодня же он мог с высоко поднятой головой предстать перед отцом Нилам, ибо вернулся в Сингапур богатым человеком.

Он проскользнул сквозь пролом в стене и крался в ее тени, пока не нырнул в заросли из ветвей, листьев, травы и кустов, а потом в зеленоватый свет комнаты.

– Нилам? – шепотом позвал он, в который раз ощупывая в кармане тяжесть.

Браслет из темного золота, украшенный узором из волнистых линий и рыб. Свадебное кольцо оранг-лаут, которое он получил от своей матери в ответ на обещание в скором времени познакомить семью со своей невестой.

Споткнувшись обо что-то твердое, он взглянул вниз. Обломок лавы в форме китайской джонки. Неподалеку валялся разрисованный веер с треснувшими планками, а в углу перламутровый гребень, разломленный на три части. Браслет был еще цел, а раковины нигде не было видно. Все те вещи, которые он годами приносил сюда, чтобы показать маленькой девочке свою благодарность, были раскиданы по комнате разгневанной рукой.

Сквозь листву до него донеслись со стороны основного дома голоса; они звучали громче и отчужденнее, чем ему было привычно для этого места, а главное – гуще из-за своей многочисленности. Треск в воздухе как перед первым ударом молнии. Предчувствие, сгустившееся в нем как туча на горизонте, и он побежал.

Он лихорадочно прорывался сквозь заросли, задыхаясь, вырвался из них – и отшатнулся.

Многочисленные оранг-путих собрались на веранде и перед ней, в нарядных костюмах, с бокалами в руках; словно цветы орхидеи, между ними светились длинные платья их женщин.

– Да здравствуют новобрачные!

– Молодого вам счастья!

– Здоровья, долгих счастливых лет и чтоб горя не знать!

Как волны от киля корабля все головы были обращены в одну сторону: к паре, которая вышла на веранду и остановилась на лестнице наверху.

Рахарио на мгновение зажмурился, как ослепленный, пытаясь понять, что происходит.

Оранг-путих с волосами как песок, с глазами, отсверкивающими голубым, и с улыбкой от уха до уха, держал его Нилам в объятиях и целовал в щеку.

Нилам, полудикое дитя туана и женщины с острова, была отдана ему в жены на лодке во время рыбалки, как было в обычае оранг-лаут.

Его жена. Навсегда.

Это она? Она превратилась в белую неню – в голубом платье с широкими юбками и пышными рукавами, придающим ее коже оттенок слоновой кости. Белая женщина до мозга костей – это проявлялось в том, как высоко она держала голову, в заносчивой улыбке, а глаза ее были не синими, как дикие орхидеи на реке Серангун, а как ядовитые тарантулы в лесах острова.

Ни капли малайской крови не текло в ее жилах, теперь он это увидел.

Глубины его памяти вытолкнули другое ее имя.

Георгина.

Нилам когда-то обещала ему ждать его до скончания века, а тут Георгина выходит замуж за оранг-путих. За равного себе.

Словно пуля ударила ему в сердце. Словно клинок вошел в глубь его плоти, и его кровь вскипела яростью, затуманив взор красной пеленой.

Он разом постиг амок племени буги: бросаться на человека, выхватив клинок, в слепой ярости разить его, колоть и резать, пока из него не выйдет вся кровь. Пока не воцарится утомленная, смертельная, мирная тишина.

И он понял, как легко можно уничтожить человеческое сердце. Как может за одно мгновение омертветь сердце морского человека, воина морей.

Рахарио повернулся и ушел тем же путем, каким явился сюда, без спешки, но и без остановки. Без следа какого бы то ни было чувства внутри; он и не почувствовал, как наступил на маленький браслет из нанизанных на нитку ракушек, и осколки их вонзились ему в подошву.

Он столкнул лодку в море и запрыгнул в нее, но парус натягивать не стал. Стиснув зубы, он наслаждался, гребя веслами против волн и течений с такой силой, что в мускулах горело, а легкие готовы были лопнуть. Он находил опору в привычных действиях на борту, в знакомом ощущении дерева, канатов и парусины в ладонях.

Решительно хлопали паруса, которые он натягивал один за другим; корпус корабля тревожно дергался на якорной цепи, пока он не поднял якорь – и корабль освобожденно начал перепахивать волны. По ветру, которому Рахарио подставил паруса, правя к единственной цели – к горизонту.

Георгина сидела за туалетным столиком своей матери, который перекочевал в ее комнату, и старалась не смотреть в зеркало. Лицевые мускулы болели после часов, в течение которых ей пришлось изображать улыбку. Волосы ее наконец-то были избавлены от множества шпилек, удерживавших прическу весь долгий день, но и равномерные движения щетки, которой Картика расчесывала ее, так же действовали ей на нервы, как и кваканье лягушек. Рахар-е, кричали они в ночь, Рахар-е, каждый крик был уколом в самое сердце.

Вероятно, они были одной из последних пар, которые венчались в церкви Сент-Андруса. Не так много свадеб праздновалось в Сингапуре, и во время венчания балки, расколотые не так давно молнией, все время скрипели – в унисон с заботливо приделанными подпорками, – и штукатурка то и дело осыпалась с потолка и стен; церковь так и просилась под снос, чтобы не рухнуть в одно прекрасное воскресенье на головы прихожан.

Она разглядывала массивное золотое кольцо, которое Пол Бигелоу надел ей сегодня на палец во время венчания. Снимают ли обручальное кольцо на ночь? Она не знала – и не знала, у кого спросить об этом.

Дверь открылась, и Картика поспешно отложила щетку в сторону.

– Спокойной ночи, Нил… мэм Георгина. Спокойной ночи, туан Бигелоу.

– Спокойной ночи, – прошептала Георгина ей вслед.

Дверь тихо закрылась.

– Ну вот мы и одни, – услышала она голос Пола Бигелоу и его вздох облегчения.

Полное ожидания напряжение.

Опустив голову, она вслушивалась в звуки у себя за спиной – вот он выскользнул из фрака и грузно опустился на кровать; стукнул об пол один башмак, за ним он сбросил другой. Волосы у нее на затылке встали дыбом при мысли, что этой ночью он будет спать в ее комнате. В ее постели.

Короткая вспышка протеста перед тем, как внутри ее вновь расползлась пыльная пустыня, в которой она прожила последние недели: глухо, немо и чуть ли не слепо. В то время как все в ее окружении предавались деятельной лихорадке, готовясь к свадьбе и разрываясь между вынужденной спешкой и благопристойностью.

– Можешь меня поздравить, – сказал Пол Бигелоу, тяжело ворочая языком. – Вот уже полчаса я являюсь официальным совладельцем фирмы. Отныне она называется Финдли, Буассело и Бигелоу. Твой отец сообщил мне об этом за последним бокалом.

– Поздравляю, – пролепетала Георгина.

– Да, мне можно позавидовать. – Он встал и подошел к ней. – Обо всем этом я не мог и мечтать, когда приехал сюда. Соучастие во владении процветающей фирмой, да еще и такая жена.

Она старалась не встречаться с ним глазами в зеркале, когда он гладил ее по волосам, потом по плечам, которые ночная рубашка с широкими бретельками оставляла обнаженными.

– Ты красивая, – хрипло шептал он.

Георгина увернулась от его рук, скользнула по пуфику и вскочила на ноги.

– Тихо, тихо! – смеясь, он взял ее за плечи и развернул к себе. – Ты не находишь, что настало время для настоящего поцелуя?

Обвив ее одной рукой, он прижал ее к себе. Улыбающимся ртом прижался к ее губам, горячим и влажным; его язык скользнул по ее губам и протиснулся между ними. Он был теплый, как земля, напоенная дождями, и на вкус был почти сладким, с примесью алкоголя и сигарного дыма.

Георгина закинула голову, отстраняясь.

– Не надо пугаться! В конце концов, это не первый твой поцелуй. – Забавляясь, он поднял вверх бровь. – А я-то ожидал чуть большей отдачи от моей жены в первую брачную ночь.

– Я не хочу! – Георгина попыталась вырваться.

Он жестко схватил ее за локоть, уставился ей в лицо:

– Я не чудовище, Георгина. Но и не святой. И уж подавно не добродушный болван. Я поставил на карту свою должность в фирме и свое доброе имя, чтобы помочь тебе выбраться из твоего неприятного положения. Твой отец с таким же успехом мог прогнать меня с проклятьями и позором, и после этого я бы уже никогда не занял хорошего положения в коммерции. Ни в Сингапуре, ни где-либо еще. Но я пошел на этот риск, потому что я делал это для тебя. Но за это я вправе и потребовать чего-то. – Его хватка слегка ослабла. – Ты не считаешь, что ты передо мной в долгу?

Загнанная в угол, Георгина повесила голову.

Он нежно провел костяшками пальцев по ее щеке, вниз к линии подбородка.

– Если бы ты только знала, как давно я об этом мечтал. Пожалуй, с того момента, как приехал забирать тебя с причала и ты взглянула на меня своими красивыми синими глазами.

– Ребенок, – прошептала Георгина. – Я не хочу повредить ребенку.

Ложь. Она не хотела иметь ребенка, еще нет. Не в замужестве с человеком, который ей нравился, но которого она не любила и тем более не вожделела.

Он напрягся.

– Разумеется. – Это прозвучало трезво, почти холодно. – Я постараюсь быть осторожным.

Он взял ее за руку и повел к кровати, на ходу расстегивая пуговицы жилета.

Она плавилась от стыда, что он видел ее голой. Она стыдилась этого другого, чужого тела, которое было намного грузнее тела Рахарио. С узловатыми мускулами и кожей, поросшей золотистой шерстью. Стыдилась его восторженного бреда, бормотания ласкательных слов, которые каплями стекали с ее кожи.

Он старался быть осторожным, хотя дрожал от вожделения, и все-таки не мог избежать того, что делал ей больно в своем возбуждении, был груб и неуклюж; каждое прикосновение к ее груди, тугой, как медовые дыни, для которой и тонкая ткань кебайи была слишком жесткой и шершавой, причиняло ей боль. Он следил за тем, чтобы своим сильным телом не слишком нагружать маленькое полушарие между ее острыми тазовыми костями, но оно горело, когда он вторгался в нее, неприятно натиралось, когда он в ней двигался. От аромата жасмина, исходившего от простыней, изминавшихся под ними, от терпкого запаха его кожи, от его учащенного дыхания и от жара, источаемого его телом, ей становилось дурно.

Но хорошо, что это быстро кончилось, он откатился на другую половину матраца и погасил свет. Она забралась под простыню, а его семя липко сочилось у нее между ног.

Пока смерть не разлучит нас.

В темноте она дала волю слезам, и лягушки квакали, потешаясь над ней и высмеивая ее.

– Я знаю, что ты меня не любишь, – услышала она его шепот через какое-то время, голос был утомленный после соития, язык тяжело ворочался после стольких бокалов шампанского и крепких напитков. – Но каждое слово моей брачной клятвы, которую я давал у алтаря, я произносил от всей души. И я знаю, что могу быть тебе хорошим мужем. Если только ты мне позволишь.