Текст книги "Две недели в июле"

Николь Розен
Две недели в июле

Пьеру Шодерло де Лакло посвящается

1
Клер

15 июля

Задохнувшись, она выныривает из сна, как выныривают на поверхность из водной глубины, в которой чуть не утонули. Холодные и липкие обрывки сна еще цепляются за ее кожу. Она прекрасно знает этот сон, всегда один и тот же. Она бредет одна, всеми покинутая, по густому, огромному, почти бескрайнему лесу. Это лес, в котором заблудились Мальчик-с-пальчик, Гензель и Гретель. Длится это бесконечно, пока в конце концов слабый лучик света не пробивается сквозь сумерки. С бьющимся сердцем она подходит ближе. Дом! Наконец-то!

Но вместо того, чтобы принести успокоение, видение вызывает у нее ужас. Это дом колдуньи, и она знает это. Она резко приподнимается, сбрасывая с себя остатки своего детского сна. Они уже не на дороге, машина стоит, окно открыто со стороны водителя, Марка нет. Вокруг непроглядная ночь. Который час? Она смотрит на автомобильный дисплей. Двадцать минут третьего. Внезапное беспокойство охватывает ее.

Постепенно темнота приобретает разные оттенки серого, и Клер начинает различать формы: деревья, кусты. Затем, примерно в двадцати метрах от себя, видит дом. Черная компактная масса вырисовывается на фоне чернильного неба. В светлом прямоугольнике открытой двери она различает силуэт Марка, стоящего к ней спиной. И на мгновение желтоватый, немного дрожащий фон кажется ей жерлом печи, готовой поглотить ее. Конечно, это просто свет от лампы внутри дома, но она не может избавиться от этой нелепой мысли. Она встряхивается, смеется сама над собой. Послушай, девочка, возьми себя в руки, тебе же не четыре года. Мы приехали, и Марк не захотел тебя будить, вот и все. Это ночное путешествие рядом с ним было таким спокойным, таким надежным, что она незаметно для себя уснула, убаюканная ровным шумом мотора. Они приехали сюда на две недели. Две недели вместе… Чего еще желать? Откуда вдруг эти страхи и кошмары? Что на нее нашло?

Марк направляется к ней, и теперь в дверном проеме она видит силуэт женщины. Та стоит неподвижно и смотрит на них. Светлые волосы ее распущены по плечам, на ней свободное одеяние – ночная рубашка или широкое домашнее платье. На мгновение женская фигура кажется Клер огромной. Она выходит из машины. Марк открывает багажник. Бланш неисправима, говорит он, вынимая вещи. Представляешь, она ждала нас, а ведь уже третий час ночи. Здесь обычно ложатся рано, все остальные спят. И он улыбается детской счастливой улыбкой.

Он несет их багаж, она идет за ним. Они приближаются к дому, и теперь она видит фасад строения, закрытые ставни, широкие двери темного дерева. Вблизи дом приобретает нормальный вид, как и все вокруг. Дом массивный, белого камня, крытый черепицей. Все так, как Марк описывал: ты увидишь, постройка конца XVIII века, дом прекрасно сохранился, при ремонте никогда не нарушали его первоначальный облик, все как прежде. Прекрасный дом, добавил он. Слушая его восторженную речь, она не решалась признаться, что не любит старые постройки, предпочитая им современную архитектуру с ее новыми формами и материалами. Ей не хотелось его огорчать и вносить разлад в их отношения. Не стоило того. Ей просто хотелось слушать, обволакиваясь его словами и мыслями. А может, ей понравится дом, который он так любит. Но теперь, стоя перед дверью, она искренне не понимает, чем здесь можно так восторгаться. Обычное здание, тяжелое, строгое. И в тот же момент она ловит себя на том – эта мысль почти превращается в уверенность, – что за нелюбовь к себе этот дом отплатит ей той же монетой. Будет к ней враждебен. Она вздрагивает, переступая порог. Достает из сумки кофту, хотя совсем не холодно.

Просторная комната, по старинке служащая и гостиной, и столовой, и кухней. Сначала она замечает только детали. На старинной газовой плите греется вода в помятом алюминиевом чайнике. Тесаный камень, открытые балки, старая деревянная мебель. В углу старый черный телефон с крутящимся диском и скрученным проводом. Теперь она своими глазами видит, что в доме все сохраняется «как прежде», как Марк и говорил. Для нее же это означает, что дом неудобный, что здесь сознательно не хотят переделывать что-либо на новейший лад. А это именно то, что она ненавидит. Хоть бы Марк не был слишком привязан к такому образу жизни, думает она, наблюдая, как он беседует, опершись на каменную раковину. Бланш еще не повернулась к ней. Они продолжают разговор, начатый до ее прихода. Разговор спокойный, доверительный – так беседуют люди, связанные долгим совместным прошлым. И только когда все готово: заварен липовый чай в желтом фаянсовом чайнике, на стол поставлены чашки, в тарелочку с рисунком в мелкий голубой цветочек, у которой отбит край, положено печенье, – только тогда Бланш обращается к ней. Улыбается, но глаза не смотрят прямо. Короткие вопросы: как доехали? не очень устала? Обращение на «ты» довольно неожиданно, но она старается отвечать в том же тоне.

Клер сидит напротив Марка за длинным крестьянским столом, который занимает весь центр комнаты, перед ней стоит чашка, над которой поднимается пар, и она молча рассматривает Бланш. Это полная высокая женщина. У нее светлая кожа в веснушках. Лицо маленькой девочки, которая и сама не заметила, как прошли годы. Легкие, естественно вьющиеся русые волосы. Особенно поражают ее высокий рост и бесформенный, мягкий, почти расплывающийся, но при этом тяжелый силуэт. Она чувствует, что ее тоже внимательно рассматривают, ощущает на себе проницательный взгляд Бланш, который та сразу отводит, когда она поднимает глаза. Людоедка, думает она и внутренне смеется. Она с удовольствием поделилась бы своими мыслями с Марком, но воздерживается. Она уверена, что он плохо к этому отнесется. Жерому она могла бы в подобной ситуации рассказать, какие странные мысли приходят ей в голову, он посмеялся бы с ней вместе, еще и сам что-нибудь прибавил. Ему не были чужды ребячество, проделки, он понимал юмор. Она ценила это в Жероме. И хотя Марк – самый умный из мужчин, которые были в ее жизни, он полностью этого лишен. И надо признаться, ей часто этого нехватает.

Кажется, он не замечает холодности, с которой Бланш ее встретила. Марк рад, что он здесь. Поставил локти на стол, с удовольствием пьет свой напиток, макая в него печенье, и подробно рассказывает о том, что Жюльен сказал ему перед отъездом и что он должен обязательно передать Эмилии. А как поживает Раймон? А Женевьева? И так далее. Она не знает людей, чьи имена он привычно произносит. Она не знает, о чем они говорят, а они не собираются ничего ей объяснять. Она чувствует, как ее охватывает усталость, даже какое-то замешательство, и говорит, что хотела бы отправиться спать. Марк берет ее чемодан, по дороге показывает ванную комнату, при виде которой она решает отложить душ на завтра. Они поднимаются в его комнату, которая на время их пребывания здесь будет и ее комнатой. Монашеская келья, думает она, когда они входят. Он сжимает ее в объятиях, она чувствует силу его желания, и все в ней успокаивается. Она ощущает жар его рук, он горячо шепчет ей на ухо: я сейчас вернусь – и выходит из комнаты.

Она достает свои вещи, раскладывает их на свободной полке в маленьком шкафчике. Некоторое время смотрит в окно на безлунное ночное небо с рассыпанными по нему звездами, потом ложится. Ей удобнее ждать его в этой кровати, какой бы неудобной та ни была. Незаметно для себя она засыпает. В какой-то момент она ощущает его тело рядом с собой и, успокоенная, снова погружается в сон.

2
Бланш

16 июля

В эту ночь Бланш никак не может уснуть, хотя легла поздно и долгое ожидание ее утомило. Вероятно, она слишком возбуждена приездом Марка. Но она непременно хотела его дождаться и встретить первой. И это доставило ему удовольствие, она видела. Он долго еще сидел с ней, после того как Клер пошла спать. Им надо было столько рассказать друг другу. Они расстались у двери его комнаты, она смотрела, как он вошел, и подумала: спит ли уже Клер? Она даже постояла немного перед закрытой дверью, прислушиваясь. Изнутри не доносилось ни звука. Тихонько, чтобы не разбудить Клемана, она проскользнула в свою кровать. Напрасная предосторожность – он спал, как всегда, крепко, и она это знала. Иногда она даже спрашивает себя, как у него получается, что ничто не может нарушить его сон. Она закрывает глаза, и грустные мысли тотчас овладевают ею.

Так происходит уже несколько ночей. Вероятно, потому, что в этом году Марк приехал не один. Такое случилось в первый раз. До сих пор этот дом, ее дом, предназначался только для самых близких друзей, для узкого круга. Таков был молчаливый договор между ними. Даже не нужно было об этом говорить. Он всегда проявлял такт и не привозил сюда своих подружек. В городе – да, почему бы и нет? – иногда он их с ними знакомил. Это была игра, в которой они тоже участвовали. Когда подружки уходили, они обменивались впечатлениями. Давали им оценку. Заключали пари. Сколько, ты думаешь, продлятся их отношения? На этот раз все было по-другому. Когда он спросил, согласна ли она принять Клер в Бастиде – так они называют этот дом, – она растерялась. Но разве могла она ему отказать? Она так часто повторяла, что это и его дом тоже. У него здесь есть своя комната, которую никто не занимает даже в его отсутствие. Она ответила как можно естественнее: конечно, ты приезжаешь, с кем хочешь, – и он так был ей за это признателен, что в тот момент она не пожалела о своем согласии. Но теперь она спрашивает себя, как она перенесет две недели присутствия этой женщины в своем доме, в комнате Марка, которая находится прямо напротив ее комнаты. Она уже ощущает исходящую от Клер угрозу.

Она хорошо ее разглядела. Совсем неплоха. Можно даже сказать, красива. И надо признать, скрепя сердце, что они составляют гармоничную пару. Но это ничего не значит. Марк любит красивых женщин, он приводил к ним и не таких красоток. Но в этой есть что-то особенное. Она не может понять что, и это ее смущает. Может быть, взгляд. Она сразу отметила, что у Клер такие же темные и глубокие глаза, как у Марка, – это в первую очередь привлекало в нем. Взгляд строгий и внимательный. Но, кроме этого, ничего особенного. Да это и не так важно. Марк не выглядит сверхвлюбленным, она, во всяком случае, не заметила ничего необычайного. Главное, что он не изменился по отношению ко мне.

Клеман видел, как они познакомились, и насмешливо рассказывал об этом. Их друг опять превратился в неисправимого донжуана. На каждом конгрессе он должен обязательно завести новую подружку. Когда же она попросила его описать новую пассию Марка, он принял суровый вид и жестами очертил квадрат. Они вместе посмеялись над такой картиной, и она с облегчением подумала, что все пройдет как всегда. Этой тоже уготована судьба остальных. И ничто не предвещало иного. Только вот он захотел привезти ее к ней в дом. Она не знает, что об этом думать, это что-то новое и пугающее.

Не надо ломать себе голову. Это может не иметь большого значения. Возможно, на это есть простые и вполне объяснимые причины. Может быть, она свободна только эти две недели и он не захотел упускать случая. Скоро она все поймет. Она хорошо знает своего Марка. Она сразу же заметит первые трения в их отношениях, мельчайшие признаки усталости и безразличия, которые всегда наступают у него после периода влюбленности. К тому же, попросив ее принять в доме его новую подругу, сделав их свидетелями того, что обычно он скрывает, Марк еще раз проявил к ним большое доверие. Он знает, что может обо всем им рассказать, все им показать. Даже свои самые большие слабости.

У нее есть и другая причина для беспокойства – Мелани. Мелани приехала позавчера, и с ней очень трудно. Месяц назад, когда, как и каждый год, она предложила ей провести лето в Бастиде, то, как всегда, ожидала услышать отрицательный ответ. Это случалось каждый год. Мелани уже давно отказывается приезжать к ним на каникулы. Это стало даже предметом шутки. В конце мая Клеман насмешливо спрашивает: ты еще не звонила своей дочери, чтобы пригласить ее к нам на каникулы? Каждый раз ее это раздражает, но она улыбается и отвечает: нет еще, но сейчас позвоню. И снимает трубку. Это уже ритуал. Позвонить Мелани, чтобы услышать холодный отказ: нет, у нее другие планы. Два года назад она ушла из дома, и сразу же свела их отношения к минимуму. Они ничего не знают о ее жизни, не знают ее друзей. И вдруг в этом году она почувствовала колебание на другом конце провода. Может быть, она еще не решила, она перезвонит. В начале июля они договорились. Она приедет числа пятнадцатого на одну-две недели. Странно, но она сообщила это тем же холодным тоном, что и отказ. Что ты об этом думаешь? – спросила она тогда Клемана. Тот только пожал плечами. Ничего. Знаешь, твоя дочь… Тогда она позвонила Марку, чтобы сообщить ему новость. Тот обрадовался. Это здорово! Хороший знак. Мелани, несомненно, хочет восстановить отношения с нами. Кстати, я хочу тебя попросить… Тогда-то она и услышала, что он хотел бы приехать в Бастиду со своей новой знакомой и остаться на две недели, с 15 по 29 июля. Конечно, если она не против…

Она хочет пить и встает. Надо спуститься в кухню, потому что она забыла поставить на ночь кувшин с водой. На следующий год они собираются устроить ванную комнату на втором этаже. Будет удобнее. Она натягивает халат, тихо открывает дверь. Проходит мимо двери Марка и останавливается, ждет несколько секунд. Тишина, все спят. Она спускается по лестнице осторожно, чтобы не скрипели ступеньки. Открывает кран и стоит, прижавшись животом к холодным камням раковины. Уже почти пять часов утра, и первые лучи рассвета начинают проникать в комнату. Ей не хочется возвращаться в спальню, и она устраивается за большим столом.

С самого приезда Мелани избегает ее. Несколько раз она пыталась завязать с ней разговор. Не хочет ли она сообщить ей что-то важное, поделиться чем-либо из своей личной жизни, о чем не так просто рассказать, любовь, например, или планы отъезда. То, чем девушка может поделиться только с матерью… Безрезультатно. Мелани закрыта, как улитка. И ведет себя как чужая, как будто остановилась в гостинице. Встает поздно, выходит из своей комнаты только в конце утра. Кладет себе на тарелку то, что находит в холодильнике, и исчезает в глубине сада. Вечером все же изволит ужинать с ними. Но в разговор не вступает. На вопросы отвечает односложно. Молча слушает, иногда в ее взгляде проскальзывает ирония. Это невыносимо. Надо с ней поговорить. Так не может продолжаться. Зачем тогда приезжать? Чтобы все время дуться на них?

Трудно поверить, как она изменилась за последние годы. Была такой милой, послушной девочкой. И в чем она может их упрекнуть? У нее было счастливое детство, никто не может этого отрицать. Когда она с Марком разошлась, они оба сделали все, чтобы Мелани от этого не страдала. А Клеман… Ну, хорошо, Клеман никогда особенно ее не любил, это правда. Но он держался в стороне, никогда не пытался заменить ей отца, это все говорит только в его пользу. К тому же Марк никогда по-настоящему не оставлял их. Он поселился рядом с ними, реально присутствовал в жизни дочери. Они расстались спокойно, без обвинений, и ребенок не мог от этого пострадать. Нет, никто не может их в чем-либо упрекнуть. К тому же Клеман всегда был лучшим другом Марка и не перестал им быть, несмотря на все, что произошло. И Мелани всегда его знала… Все трое окружали ее своей любовью, воспитывали ее. Мелани очень повезло, что она выросла в такой образованной среде, в такой открытой семье, где все любят друг друга…

Она действительно не может этого понять. Часто спрашивает себя, почему лет с двенадцати дочь становилась все агрессивнее и замкнутее. Начала их упрекать по всякому поводу и без повода. Все время противостояла им. Конечно, она знала о трудностях переходного возраста и о том, как надо справляться с такими проблемами. Но это переходило все границы и ничем не оправдывалось. Было очень трудно, она чувствовала себя совершенно безоружной перед этой девочкой, которая отвергала ее, отказывалась от всего, что шло от нее. А ведь ей так хотелось передать ей весь свой жизненный опыт, помочь стать настоящей женщиной. Такой, как она сама, – рассудительной, ответственной… Она сделала все, что могла, старалась понять дочь, сносила все ее выходки. Надеялась, что это со временем пройдет. Но нет, стало даже хуже. Она боялась, как бы не появились плохие знакомства, наркотики. Этого не было. Но она так и не поняла, почему все так случилось.

Мелани все делала им наперекор. Это касается и профессии. Конечно, она выбрала медицину, что тут можно сказать. Прекрасная профессия, требующая самоотдачи. Не такая артистичная и интеллектуальная, как их род деятельности. Но все не могут быть такими, как они, а медицина – очень достойное занятие. Но даже свой выбор Мелани представила как протест против их образа жизни. Я не хочу быть как вы, бросила она им в лицо. Я хочу быть полезной. Вам платят за то, что вы в свое удовольствие занимаетесь своими бесполезными научными работами. Вы можете десять – пятнадцать лет писать диссертации, которые потом никто не будет читать. Если такие, как вы, исчезнут с лица земли, никто даже не заметит. Вы совершенно бесполезны. Сначала Бланш замерла, слушая все это. Потом закричала. Это было ужасно, глупо. Она что, не понимает ту важную роль, которую они играют в обществе? В обществе, развращенном деньгами, где постепенно теряется значение истинных жизненных ценностей? Именно они – соль земли, последний оплот цивилизации перед нашествием варваров! Мелани только усмехнулась в ответ. Часто она специально заводила провокационные разговоры о политике, прекрасно зная, что это выведет ее мать из себя. О глобализации, Ближнем Востоке, Америке. И высказывала самые правые взгляды. Марк пытался ее урезонить. А она чаще всего молчала, так как не была уверена, что сумеет сдержаться, если вступит в спор. Кто забил Мелани голову такими вещами? Она так и не узнала этого.

Когда после окончания средней школы Мелани решила жить отдельно, это даже не обсуждалось. Она нашла себе место – сидеть с детьми в доме у хозяев. Это давало ей основные средства к существованию. От них дочь принимала только деньги на учебу и книги. Немного помогали бабушка и дедушка. Она, как мать, не могла не почувствовать унижения. Это был провал, ее провал. Но в то же время и некоторое облегчение. Она перестала постоянно чувствовать на себе насмешливый взгляд дочери, не надо было больше угадывать в ее молчании злую иронию в свой адрес. Сначала она думала, что Мелани не сможет жить самостоятельно, что это будет слишком тяжело, и та вернется, наученная горьким опытом, или позовет их на помощь. Но она ошиблась. Мелани не только справлялась с жизнью – она исчезла из их мира. Вплоть до этих каникул.

Ей хотелось бы поговорить с кем-нибудь обо всем этом. С Клеманом? Но от Клемана нельзя ожидать помощи в таких ситуациях. Он никогда не проникался ее заботами, отделывался оптимистическими успокаивающими фразами: ты зря беспокоишься, это не имеет значения, увидишь, все уладится. Клемана ничем не пронять, ни в то время, когда он спит, ни тогда, когда работает. Он всегда спокоен и молчалив. Всегда во всем с ней согласен, и чаще всего ее это устраивает. Но сегодня ей хотелось бы разделить с кем-то свои заботы и огорчения. Конечно, она поговорит о Мелани с Марком. Но тот тоже не очень любит вникать в такие проблемы. Предпочитает их не замечать. А уж сейчас, когда он с этой женщиной, говорить с ним будет еще труднее.

Она вздыхает. Уже рассвело. Споласкивает стакан. Задумывается. Не так уж долго осталось до того, как встанет Марк. Она могла бы дождаться его. Нет, она слишком устала. Не надо, чтобы он видел ее такой. Она затягивает пояс халата и поднимается к себе. Надо немного поспать.

3
Мелани

17 июля

Как тихо ночью в этом доме… Только иногда слышны звуки рассыхающегося дерева. И хотя она к этому привыкла, все же каждый раз вздрагивает. Она сидит за маленьким столом, глядя в мансардное окно. Перед ней открыта голубая тетрадь. За окном расстилается широкое деревенское пространство, настоящая пустыня. Она никогда раньше не думала, как бесчеловечно жить в такой изоляции. Эта пустота, эта тишина – есть от чего сойти с ума. Не удивительно, что время от времени у кого-то срывает крышу, он берет ружье и стреляет по всему, что движется. По своей семье, соседям. А потом вешается сам. Говорят, что чаще всего вешаются именно в деревне. Можно понять.

Я ненавижу деревню, – пишет она, – ненавижу этот дом, ненавижу тех, кто в нем живет.

Ночью хорошо только то, что ей не надо переносить присутствие других людей. Все спят, она не наткнется на них. Никто не заглянет ей через плечо, чтобы посмотреть, что она пишет, никто ни о чем не спросит. Она одна со своими мыслями, одна, как в лодке посреди океана.

Что на нее нашло? Зачем она приехала сюда? Что хотела здесь увидеть? С первой же минуты она нашла здесь нетронутым все то, от чего бежала, все, что она больше не выносит. Каждый вечер она говорит себе, что завтра же уезжает. Но ничего не делает. Это хуже всего, она не может сдвинуться с места. Она будто парализована, увязла в чем-то, погружена в оцепенение. Она просыпается очень поздно, когда утро уже прошло, и, пока она раскачивается, день почти кончается, уже нет смысла строить планы и принимать решения. Как будто ее погрузили в трясину, которая засасывает и не дает убежать.

Только в одном она уверена – что она здесь из-за Антуана. В тот день, когда он ей объявил, что уезжает на две недели в отпуск со своей семьей, а потом полетит в Торонто на конгресс по хирургии, она чуть не сошла с ума. Хотя можно было этого ожидать, это было нормально, как бы входило в договор. Ведь не думала же она, что ради нее он бросит все, оставит жену и детей, откажется от своих профессиональных обязанностей. Ей казалось, что она контролирует ситуацию, что она приняла правила игры. Но в тот день почувствовала: что-то в ней сломалось. Ее охватила паника.

Она прекрасно помнит, как все произошло. Они были у нее, он уже оделся и собирался уходить. Вы мне напишете? – спросила она тонким голоском. Он смущенно засмеялся. Знаешь, я редко пишу. У меня нет склонности к переписке, особенно такого рода. Он приподнял ее голову за подбородок. Не беспокойся, я тебя не забуду. А я могу вам написать? Она чувствовала, что сейчас расплачется. Нет, прошу тебя. Не пиши. Письма могут попасть к жене. Ты же не хочешь, чтобы у меня были проблемы. Она отрицательно покачала головой, но сама подумала: да, конечно хочу. Когда он был уже у двери, она спросила его, не может ли он хотя бы позвонить ей. Он покачал головой. Что за глупости. Он уезжает ненадолго. Вернется 10 августа. Поцеловал ее и вышел.

В этот момент она и сломалась. Оказалась совершенно беспомощной, без целей и сил. Как будто вся кровь вытекла из ее тела. И осталась одна оболочка, тонкий воздушный шарик, готовый лопнуть. Никогда ничего подобного она не испытывала, это было ужасно.

Внезапно она подумала, что, оставшись в таком состоянии одна, она может сотворить с собой что-то безумное, вскрыть себе вены, выброситься из окна. И позвонила Бланш. Это было ужасно глупо и не имело никакого смысла, теперь она это понимает.

А ведь с Антуаном все начиналось совсем по другому сценарию. В начале года Изильда сказала ей, что есть потрясающий мужик, преподаватель анатомии. Тогда она только засмеялась. Девчонки всегда влюбляются в своих преподавателей мужского пола, если тем меньше семидесяти пяти лет и если они еще прилично выглядят. А помнишь историка на первом курсе? Совсем выжил из ума, но и у него были две-три сумасшедшие поклонницы, смотрящие на него влажными коровьими глазами. Он, кстати, знал об этом, негодяй. И всегда ставил им хорошие оценки.

Она листает свой дневник. 9 ноября, день первой лекции Антуана. Вечером она сделала длинную запись в дневнике.

Когда утром я вошла в аудиторию, я была уже взвинчена. Злилась на Изильду, которая всю неделю надоедала мне однообразными разговорами про этого препода. Ненавижу, когда девчонки превращаются в фанаток, как только более-менее приятный мужчина появляется в поле их зрения. Я была готова ничего ему не прощать, заметить его малейшие недостатки. Но когда он появился, я поняла, что Изильда была права. Он был красив, забавен, что не так просто, когда преподаешь анатомию, – он был действительно очень симпатичным. После лекции я сказала Изильде: он действительно то, что надо. Наверное, все студентки его. Она была шокирована. Нет, он ничего такого себе не позволяет. Он очень серьезный. Женат. Жена заведует отделением гинекологии. Я ее видела, тоже очень приятная. У них двое уже взрослых детей. Кажется, его сын учится на первом курсе. Уверяю тебя, он очень порядочный со всех точек зрения. Не знаю почему, но это вывело меня из себя. Я вспомнила о своем отце, который заводит шашни со студентками, не очень-то переживая по этому поводу. Не может этот быть таким уж идеальным. Невозможно, такого просто не существует.

Эта история ее задела, привела в какое-то непонятное состояние. Она стала думать только о нем. Об этом человеке, о котором все говорили, какой он замечательный, необыкновенный. Обычно она сидела между Изильдой и Николя в центре аудитории, ни очень далеко, ни очень близко, сливаясь с толпой. Но скоро заявила, что плохо видит написанное на доске, и они пересели поближе. Она внимательно следила за ним, и с каждой лекцией, почти против своей воли, находила его все более красивым и привлекательным. И однажды, даже не понимая, как это пришло ей в голову, решила, что ей удастся его соблазнить. Мысль была странная, если задуматься. Прежде всего, она вовсе не считала себя неотразимой. К тому же, ей было несвойственно строить такие планы. Она прежде всего думала о занятиях, у нее был Николя, к которому она не испытывала сильной страсти, но который был влюблен в нее. Это было удобно. Он был рядом, когда был нужен, и оставлял ее в покое, когда ей хотелось побыть одной. Изильда считала, что найти себе такого хорошего парня это везение.

Нет, она не понимает, почему решила бросить себе такой вызов. Почему обещала себе, что завоюет этого недоступного мужчину. Забавно, но в тот момент она не чувствовала себя влюбленной в него. Это было что-то другое, какая-то игра. Но очень важная для нее игра. Самая главная. Она должна была обязательно выиграть. И пока этого не будет, все остальное – друзья, учеба – отходит на второй план.

В конечном итоге, это оказалось не таким уж и трудным, что удивляет ее до сих пор. Она вспоминает, что на всех лекциях она не сводила с него глаз. Это был первый этап. Она ничего не записывала, а просто упорно и пристально смотрела на него, до рези в глазах. А когда их взгляды встречались, никогда не отводила глаза. Поэтому он ее и заметил. Стал смотреть на нее с любопытством, рассказывая, часто поворачивался в ее сторону.

Потом она стала подходить к нему после занятий с каким-нибудь вопросом или просьбой прояснить непонятные моменты. Конечно, она давно знала такие приемы и даже пользовалась ими, но только в классическом случае – чтобы преподаватель заметил студента. Подошла один раз, второй, третий. Была скромной и робкой. Задавая вопросы, смотрела на него нежным, но наивным взглядом, не переходя границы. На четвертый раз он спросил, как ее зовут, и, услышав фамилию, поинтересовался, не в родстве ли она с известным философом. По блеску его глаз она поняла, что это его заинтересовало. На следующий раз принесла ему книгу отца, подписанную его рукой. В тот день он пригласил ее выпить кофе. И она подумала: вот и отец на что-то сгодился.

Она села к нему в машину, а он выбрал кафе подальше от факультета – вероятно, чтобы их не видели вместе. Но это ее совершенно не обидело. Наоборот, это уже создавало их общую тайну. К тому же ей было очень приятно сидеть рядом с ним в машине, думая, что обычно на этом месте сидит его жена…

Она почувствовала, что пора приступать к большой игре, и когда они сидели за столиком напротив друг друга, она вдруг сказала, что любит его. Что ничего у него не просит, но любит его. У него был смущенный и взволнованный вид, он взял ее руку в свою. Стал говорить о своей жене: он никогда ее не обманывал и не хочет приносить ей страданий. Потом сказал ей, что она еще совершенный ребенок. Она все же чувствовала, что он потрясен. Она запротестовала. Я ничего не хочу у вас отнимать, сказала она. Хочу только, чтобы вы меня любили, немножко, совсем чуточку. Никто ничего не узнает. Никогда. Я вам клянусь. Я никогда не смогла бы причинить вам зла.

Она все прекрасно помнит. Немного потертые бархатные сидения бордового цвета. Какая-то ужасная картина на стене справа от него, желтая собака на коврике, две чашки с остывающим кофе. Он неловко встал из-за стола, она тоже поднялась, они оказались лицом к лицу, и в каком-то порыве она поцеловала его в щеку, близко ко рту, очень нежно, чтобы не испугать. Они находились в глубине зала, посетителей было мало. Тогда он обнял ее за плечи, прислонил к стене и тоже поцеловал. Но это был уже настоящий поцелуй, глубокий и страстный. Сердце ее сильно забилось. Никогда еще она не чувствовала себя такой счастливой. Она выиграла.

Она тихо спросила: вы придете? Я буду ждать вас, сколько потребуется. И, не дожидаясь ответа, быстро написала на салфетке свой адрес. Она даже не смотрела больше на него. Был еще день. У нее должны были быть занятия, но она о них не думала. Выбежала из кафе, прыгнула в автобус, вернулась домой. Помнит, как взбегала по лестнице, запыхавшись и повторяя все время: я выиграла, я счастлива.

Она сдержала слово и никому ничего не рассказала. Она хранила свой секрет в глубине себя, как хранят клад. Вот только, ничего не объясняя, порвала с Николя. Просто она хочет быть одна. На самом деле она не могла быть сразу с двумя. А рядом с Антуаном Николя просто не считается. Не существует. К тому же ей нужно быть совершенно свободной в любой момент, ведь Антуан не может уделять ей много времени. Он должен лавировать между работой и семьей. Обычно он звонил ей днем и назначал встречу около восьми часов вечера. Она знала, что ему трудно обманывать жену, что он чувствует себя виноватым. Но он приходил довольно часто, вырываясь на час-другой. Час, который он отрывал от своей семьи. Для нее это было доказательством его любви. Ее победы.

В это время она была совершенно счастлива. Ничего другого ей не было нужно. По крайней мере, в начале их отношений. Она жила нормальной жизнью, училась, виделась с друзьями. Но на его занятиях тайно торжествовала. Она смотрела на него и думала: вот мужчина, в которого влюблены все девушки. Безупречный. И он сделал для меня то, что не сделал ни для одной другой. Он обманывает свою жену. Он любит меня, он мой любовник. Он мой. Она больше не смотрела на него пристально, боялась выдать то, что их связывало. Но все время думала: сегодня вечером он будет со мной, в моей постели. И радость переполняла ее.