Текст книги "Желание"

«Щелкунчик»

Манхэттен

Декабрь 2019 года

Когда Мэгги наконец умолкла, Марк так и продолжал сидеть, сложив руки вместе, и его лицо казалось непроницаемым. Помолчав, он покачал головой, будто не сразу понял, что теперь его очередь говорить.

– Извините. Видимо, я все еще под впечатлением от того, что услышал от вас.

– Пока что моя история выглядит совсем не так, как вы ожидали, да?

– Я сам не знаю, чего ожидал, – признался он. – А что было потом?

– Сейчас я слишком устала, чтобы погружаться в продолжение.

Марк вскинул руку.

– Понял. И все же… невероятно. Вряд ли я в свои шестнадцать лет справился бы с таким кризисом.

– У меня просто не было выбора.

– Тем не менее… – он в рассеянности почесал ухо. – Ваша тетя Линда, кажется, интересный человек.

Мэгги невольно улыбнулась.

– Безусловно.

– Вы с ней до сих пор поддерживаете связь?

– Раньше поддерживали. Они с Гвен несколько раз приезжали навестить меня сюда, в Нью-Йорк, однажды я побывала у нее в Окракоуке, но главным образом мы писали друг другу письма и болтали по телефону. Она скончалась шесть лет назад.

– Прискорбно слышать.

– Я до сих пор по ней скучаю.

– Вы сохранили ее письма?

– Все до единого.

Он отвел взгляд, потом снова посмотрел на Мэгги.

– Почему ваша тетя отказалась от монашества? Вы никогда у нее не спрашивали?

– В те времена – нет. Спрашивать мне было бы неловко, и потом, я была слишком поглощена собственными проблемами, так что подобные вопросы мне даже в голову не приходили. Понадобились годы, чтобы я коснулась этой темы, а когда все же коснулась, доступного моему пониманию ответа не получила. Видимо, я надеялась на нечто более очевидное или что-то в этом роде.

– А что сказала она?

– Что в жизни всему свое время, и то время прошло.

– Хм. Немного загадочно.

– Полагаю, она устала возиться с беременными подростками. Как показывает мой опыт, с нами бывает нелегко.

Марк усмехнулся, потом посерьезнел.

– Монастыри до сих пор принимают к себе беременных подростков?

– Понятия не имею, но сомневаюсь. Времена меняются. Несколько лет назад, в минутном приступе любопытства я нашла «Сестер милосердия» в Интернете и узнала, что их монастырь закрылся более десяти лет назад.

– А где он находился, этот монастырь? До того, как закрылся, в смысле.

– Кажется, в Иллинойсе. Или в Огайо. Во всяком случае, где-то на Среднем Западе. Только не спрашивайте, как тетя туда попала. Как и мой отец, она родом с Западного побережья.

– Долго она пробыла монахиней?

– Лет двадцать пять. Может, чуть меньше или больше, точно я не знаю. И Гвен тоже. Если не ошибаюсь, Гвен приняла постриг еще раньше тети.

– Как думаете, они были?..

Он замялся, Мэгги вскинула бровь.

– Любовницами? Честно говоря, я и этого не знаю. Когда я повзрослела, у меня появились такие мысли, ведь они всегда были вместе, но я ни разу не видела, чтобы они целовались, держались за руки и так далее. Но одно я знаю наверняка: они всем сердцем любили друг друга. Гвен была рядом с Линдой, когда та скончалась.

– Значит, вы поддерживаете связь и с Гвен?

– Конечно, более близкими были мои отношения с тетей, но после ее смерти я старалась звонить Гвен несколько раз в год. В последнее время уже реже. У нее Альцгеймер, не уверена даже, что она вообще помнит, кто я такая. Но мою тетю помнит, и это меня радует.

– С трудом верится, что вы ни словом не упоминали об этом Луанн.

– В силу привычки. Даже мои родители до сих пор делают вид, будто ничего не было. И Морган тоже.

– Вы не получали вестей от Луанн? С тех пор, как она уехала на Гавайи?

– О том, что я узнала от врача, я ей еще не говорила, если вы об этом спрашиваете.

Он сглотнул.

– Так обидно, что это происходит с вами, – признался он. – Честное слово.

– Не только вам. Окажите себе добрую услугу: ни вздумайте заболеть раком, особенно в те годы, которые принято считать расцветом жизни.

Он склонил голову, и она поняла, что у него нет слов. Шутки о смерти помогали ей держаться и управлять эмоциями, но был у них и минус: никто не знал, как на них реагировать. Наконец Марк поднял голову.

– Сегодня Луанн прислала мне эсэмэску. Пишет, что вы на ее сообщение не ответили.

– Я сегодня еще не проверяла телефон. Что там было?

– Напоминание, чтобы вы посмотрели, что в открытке, если еще не сделали этого.

Ах, да. Потому что внутри подарок.

– Если хотите помочь мне найти ее, то она, наверное, где-то на столе.

Марк поднялся и начал перебирать бумаги в лотках, пока Мэгги рылась в верхнем ящике стола. Она еще продолжала поиски, когда Марк вытянул конверт из стопки счетов и протянул ей.

– Это она?

– Она самая, – едва взглянув на конверт, ответила Мэгги. – Надеюсь, Луанн подарила мне не сексуальное полароидное селфи.

У Марка изумленно раскрылись глаза.

– На нее это не похоже…

Она рассмеялась.

– Шучу. Просто хотелось увидеть, как вы отреагируете, – она открыла конверт; внутри лежала изящная открытка с напечатанным поздравлением и короткой припиской от руки, где Луанн благодарила Мэгги, «работа с которой – сплошное удовольствие». Она всегда тщательно строила предложения и выбирала слова. В открытку были вложены два билета на постановку «Щелкунчика» Нью-Йоркской балетной труппы в Линкольн-центре. Вечером в пятницу, через два дня.

Мэгги вынула билеты и показала их Марку.

– Хорошо, что вы мне напомнили. Еще немного – и они стали бы просроченными.

– Прекрасный подарок! Вы видели этот балет?

– Всегда хотела сходить, но так и не собралась. А вы?

– Нет, не видел.

– Хотите составить мне компанию?

– Я?..

– А что такого? В награду за то, что вам приходится работать допоздна.

– С удовольствием.

– Вот и хорошо.

– Ваша история мне тоже понравилась, хоть вы и остановились на самом напряженном моменте.

– Напряженном?..

– Не рассказали, что было потом, как протекала дальше ваша беременность. О том, как начали складываться ваши отношения с тетей. О Брайсе. Вы, как я понимаю, согласились, чтобы он был вашим репетитором, и что же? Он помог? Или подвел вас?

Когда Марк произнес это имя, она вдруг с изумлением поняла, что с тех пор, как провела несколько месяцев в Окракоуке, прошла почти четверть века.

– Вам правда интересно узнать остальное?

– Правда, – подтвердил он.

– Почему?

– Потому что это помогает мне лучше понять вас.

Она сделала еще глоток растаявшего смузи и вдруг вспомнила недавний разговор с доктором Бродиган. Только что, возникла у нее циничная мысль, ты приятно беседовала с кем-то, и уже в следующий миг со всей отчетливостью вспомнила, что умираешь. Она безуспешно попыталась отвлечься от этого осознания, потом неожиданно задумалась, неужели у Марка возникли те же мысли.

– Я знаю, вы говорите с Абигейл каждый день. Можете рассказать ей о моих прогнозах.

– Я бы лучше не стал. Это… ваше дело.

– А она смотрит видео?

– Да.

– Тогда все равно узнает. Я собиралась выложить запись об этом сразу после того, как извещу своих родителей и сестру.

– Вы еще не сказали им?

– Решила дождаться, когда пройдет Рождество.

– Почему?

– Если бы я сказала им сейчас, они наверняка или захотели бы, чтобы я немедленно прилетела к ним в Сиэтл, а я этого не хочу, или сами явились бы сюда, что меня тоже не устраивает. Они были бы в состоянии стресса, им пришлось бы бороться с горем, и так нам всем стало бы тяжелее. Вдобавок в будущем каждое Рождество было бы для них омрачено воспоминаниями. Нет, так я с ними не поступлю.

– Тяжело будет все равно, неважно, когда вы сообщите им.

– Понимаю. Но у меня с родными… особые отношения.

– То есть?

– Я вела совсем не ту жизнь, которую планировали для меня родители. Меня не покидало ощущение, что я почему-то родилась не в той семье, и я давным-давно поняла, что наилучшим образом наши отношения складываются в том случае, когда нас разделяет расстояние. Родителям непонятен выбор, который я сделала. А сестра – она больше похожа на родителей. Со всеми составляющими – браком, детьми, жизнью в пригороде, и она до сих пор красива, как прежде. С таким человеком трудно соперничать.

– Но вы только вспомните, чего добились.

– Не уверена, что в моей семье это засчитывается.

– Жаль слышать, – в последовавшей паузе Мэгги вдруг зевнула, и Марк прокашлялся. – Вы устали, может, пора бы уже и домой? А я как следует проверю записи и подготовлю отправления.

В былые времена Мэгги отказалась бы и осталась с ним. Но теперь понимала, что толку от нее никакого.

– Не пожалеете?

– Вы же ведете меня на балет. Это самое меньшее, что я могу сделать.

Когда она оделась и закуталась, Марк проводил ее до двери, которую придержал, готовясь запереть после ее ухода. На улице резкий ветер защипал Мэгги щеки.

– Еще раз спасибо за смузи.

– Хотите, я вызову вам такси? Так похолодало.

– Идти недалеко. Обойдусь.

– Увидимся завтра?

Ей не хотелось обманывать – кто знает, как она будет чувствовать себя?

– Может быть, – ответила она.

Он кивнул, напряженно сжав зубы, и она убедилась, что он все понял.

* * *

Еще не успев дойти до угла, Мэгги поняла, что совершила ошибку, отказавшись от такси. Было не просто холодно, а морозно, и даже в квартире ее продолжала бить дрожь. Чувствуя себя так, будто в груди у нее глыба льда, она съежилась на диване под одеялом и лишь через полчаса нашла в себе силы встать.

Она прошла в кухню, заварила ромашковый чай. Подумала, не принять ли горячую ванну, но это потребовало бы слишком больших усилий. Так что она направилась в спальню, надела пижаму из толстой фланели, толстовку, две пары носков и шапочку, в которой спала, чтобы не мерзла голова, и забралась под одеяло. Выпив полчашки чая, она задремала и следующие шестнадцать часов проспала.

* * *

Проснулась Мэгги, чувствуя себя так ужасно, будто всю ночь не сомкнула глаз. Что еще хуже, болели, казалось, все внутренние органы, и эта боль с каждым ударом сердца усиливалась. Она собралась с духом, сумела выбраться из постели и дойти до ванной, где хранила прописанное доктором Бродиган обезболивающее.

После двух запитых водой таблеток она села на край кровати и сидела, сосредоточенно замерев, пока не убедилась, что таблетки удержались в желудке. Только после этого она была готова начать новый день.

Наполнив ванну, потому что душ сейчас ощущался бы как вонзающиеся в тело ножи, она пролежала в теплой воде с пеной почти час. Потом послала эсэмэску Марку, сообщая, что сегодня в галерее не появится, но завтра свяжется с ним насчет времени и места встречи, чтобы сходить на балет.

Потом, одевшись тепло и удобно, приготовила завтрак, хоть уже наступил день. Заставила себя проглотить яйцо и половину тоста – и то, и другое по вкусу напоминало соленый картон. И по привычке, появившейся у нее в последние полторы недели, устроилась на диване посмотреть на мир за окном.

Начинался снегопад, мелкие снежинки мелькали перед стеклом, завораживая своим движением. Заметив пуансеттию в окне квартиры напротив, через улицу, она вспомнила свое первое Рождество в Сиэтле после возвращения из Окракоука. Несмотря на все ее намерения радоваться праздникам, весь декабрь она просто двигалась как на автопилоте. И вспомнила, что даже рождественским утром, открывая подарки, притворялась, изображая энтузиазм.

Она понимала: отчасти это объяснялось тем, что она повзрослела. Утратила детскую веру, достигла этапа, когда даже запах свежеиспеченного печенья означает подсчет калорий. Но дело было не только в этом. Проведенные в Окракоуке месяцы изменили ее до неузнаваемости, и бывали времена, когда Сиэтл переставал ощущаться ее родным домом. Вспоминая об этом сейчас, она понимала, что даже тогда считала дни до того момента, когда сможет уехать оттуда навсегда.

Впрочем, к тому времени она испытывала эти чувства уже несколько месяцев. Вскоре после ее возвращения в Сиэтл, едва ей стало казаться, что жизнь возвращается в более-менее привычную колею, Мэдисон и Джоди заявили о своем горячем желании возобновить прерванную дружбу. На первый взгляд в отношениях между ними мало что изменилось. Но чем больше времени Мэгги проводила с подругами, тем отчетливее ей казалось, что она повзрослела, а они остались прежними. Их интересы и волнения не изменились, они все так же влюблялись, с тем же энтузиазмом зависали в субботу днем на фуд-корте торгового центра. Они были привычными и удобными, но мало-помалу Мэгги начала понимать, что в конце концов их унесет из ее жизни словно течением, и точно так же ей порой казалось, что течение несет ее через собственную жизнь.

В первые месяцы после возвращения домой она часто вспоминала Окракоук и скучала о нем сильнее, чем ожидала. Ей вспоминалась тетя и безлюдный, продуваемый ветрами берег океана, поездки на пароме и гаражные распродажи. Вспоминая о том, сколько всего случилось за время, проведенное там, она изумлялась, и порой так, что даже сейчас у нее перехватывало дыхание.

* * *

Мэгги посмотрела какой-то фильм на «Нетфликс» – с Николь Кидман в главной роли, вот только название сразу же забылось, – ближе к вечеру вздремнула, затем заказала два смузи. Она заранее знала, что оба допить не сможет, но было неловко заказывать всего один, слишком уж маленькой получалась сумма заказа. И потом, какая разница, даже если один она выбросит?

Некоторое время она думала, не выпить ли бокал вина. Не сейчас, а попозже, может, перед сном. Спиртного она не пила несколько месяцев, даже с учетом небольшой вечеринки, состоявшейся в галерее в конце ноября, когда она держала в руке бокал в основном для видимости. Во время химиотерапии ее тошнило от одной мысли об алкоголе, а после окончания курса она просто была не в настроении. Она помнила, что в холодильнике есть бутылка вина из долины Напа, купленная спонтанно, и хотя теперь казалось, что выпить было бы неплохо, Мэгги подозревала, что немного погодя желание пропадет и просто потянет спать. И возможно, это даже к лучшему, признала она. Кто знает, как на нее подействует вино? Она принимала обезболивающее и ела так мало, что пары глотков могло хватить ей, чтобы либо отключиться, либо броситься в ванную – приносить дары фаянсовому божеству.

Назовите это причудой, но Мэгги всегда старалась, чтобы никто не видел и не слышал, как ее рвет, в том числе и медсестры, ухаживающие за ней во время химиотерапии. Она разрешала им довести ее до туалета, но затем закрывала дверь и старалась вести себя как можно тише. Если не считать того утра, когда мама застала ее в ванной, она могла припомнить лишь один случай, когда ей пришлось вывернуться у кого-то на виду. Причиной стала морская болезнь, которая разыгралась у нее, пока она делала снимки на катамаране у берегов Мартиники. Тошнота подкатила стремительно, как приливная волна, желудок мгновенно сжался, и она едва успела вовремя метнуться к борту. Следующие два часа ее рвало непрерывно. Ничего более постыдного во время работы с ней никогда не случалось, и происходило это так бурно, что ей не было ни малейшего дела до того, кто ее видит. Все, что ей удалось тем вечером, – продолжать фотографировать, правда, из более чем сотни отснятых кадров набралось всего три приличных, а между снимками она всеми силами старалась сохранять неподвижность. Ни утренняя тошнота во время беременности, ни даже тошнота, вызванная химиотерапией, не шли ни в какое сравнение с той, и она даже удивлялась, почему так хныкала и сетовала в свои шестнадцать лет.

Кем она была в то время на самом деле? Она пыталась воссоздать историю для Марка, особенно передать, как ужасны были первые недели в Окракоуке для одинокой беременной шестнадцатилетней девчонки. В то время изгнание казалось ей вечным, но теперь, оглядываясь назад, она думала лишь о том, что проведенные там месяцы пролетели чересчур быстро.

Родителям она об этом ни разу не говорила, но ее тянуло обратно в Окракоук. Это чувство было особенно сильным первые два месяца после возвращения в Сиэтл: бывали моменты, когда ее захлестывало нестерпимое желание. Со временем оно немного утихло, но так и не пропало полностью. Много лет назад в рубрике путешествий «Нью-Йорк таймс» кто-то опубликовал рассказ о своих поездках на Внешние отмели. Автор статьи надеялась увидеть диких лошадей, обитающих на островах, и наконец заметила их близ Короллы, но отклик в душе Мэгги вызвало то, как она описывала суровую красоту низинных прибрежных островов. От статьи веяло запахом булочек, которые тетя Линда и Гвен пекли для рыбаков рано утром, и тихим уединением деревни в ветреные зимние дни. Мэгги вырезала эту статью и отправила ее тете вместе с несколькими отпечатанными снимками, которые сделала в последнее время. Как всегда, тетя Линда в ответном письме благодарила Мэгги за статью и восхищалась фотографиями. Письмо заканчивалось уверениями в том, как тетя любит Мэгги и гордится ею.

Упомянув в разговоре с Марком, что она с годами сблизилась с тетей Линдой, Мэгги не стала уточнять, насколько. Вместе с ее бесконечными письмами тетя Линда постоянно присутствовала в жизни Мэгги – в большей мере, чем остальные ее родственники, вместе взятые. Было что-то утешительное для Мэгги в осознании, что есть в мире человек, которые любит и принимает ее такой, какая она есть; месяцы, проведенные вместе с тетей, открыли Мэгги смысл безусловной любви.

За несколько месяцев до смерти тети Линды Мэгги призналась ей, что всегда хотела быть больше похожей на нее. Это произошло в ее первый и единственный приезд в Окракоук с тех пор, как она еще подростком покинула его. Деревня почти не изменилась, вид тетиного дома вызвал в ней прилив воспоминаний с горьковато-сладким оттенком. Мебель осталась прежней, как и запахи, но время взяло свое. Все в доме выглядело более потертым, выцветшим, усталым, в том числе и тетя Линда. К тому времени тонкие линии морщин у нее на лице превратились в глубокие складки, белые волосы местами поредели, обнажив кожу головы. Только глаза остались такими же, как раньше, и поблескивали знакомо, как всегда. Вдвоем хозяйка и гостья устроились за кухонным столом, где Мэгги когда-то делала уроки.

– А почему тебе хотелось быть больше похожей на меня? – озадаченно спросила тетя Линда.

– Потому что ты… удивительная.

– Ох, дружочек, – тетя Линда протянула руку – такую хрупкую и похожую на птичью лапку, что у Мэгги защемило сердце. Тетя ласково сжала ей пальцы. – Неужели ты так и не поняла, что то же самое я могла бы сказать о тебе?

* * *

В пятницу, проснувшись после похожего на коматозное забытье сна и послонявшись немного по квартире, Мэгги с трудом проглотила немного безвкусной овсянки быстрого приготовления и написала Марку сообщение, предлагая встретиться позднее в галерее. Потом она забронировала столик в «Атлантик-Гриле» и организовала машину, чтобы забрала их после ужина, потому что в этом районе поймать такси вечером зачастую оказывалось невозможно. Покончив с этими делами, она вернулась в постель. Ей предстояло лечь намного позже обычного, поэтому отдохнуть следовало заранее, чтобы не уснуть прямо за ужином, упав лицом в тарелку. Будильник она не поставила, проспала еще три часа. И только потом начала собираться.

Все дело в том, думала Мэгги, что с исхудалым до состояния черепа лицом и кожей тонкой, как папиросная бумага, единственное, на что можно рассчитывать, – придать себе хоть сколько-нибудь приличный вид. Одного взгляда на младенческий пушок, заменивший ей волосы, хватит любому, чтобы понять: она уже одной ногой в могиле. Но попытаться привести себя в порядок все же стоило, и после купания она неторопливо наложила макияж – добавила краски (жизни!) на щеки, накрасила губы помадой трех оттенков, пока не выбрала один, отдаленно напоминающий естественный.

Прикрыть волосы она могла шарфом или шапкой, и наконец остановила выбор на красном шерстяном берете. Прикинула, не надеть ли платье, но поняла, что замерзнет, и отказалась от него в пользу брюк и толстого свитера с рельефным узором, в котором выглядела не настолько бестелесной. С подвеской она не расставалась, вдобавок закутала шею прелестным ярким кашемировым шарфом, чтобы было теплее. Отступив от зеркала, чтобы как следует оглядеть себя, она сочла, что выглядит почти так же неплохо, как до начала химиотерапии.

Взяв сумку, она приняла еще пару таблеток – боль была не такой сильной, как вчера, но рисковать не стоило, – и вызвала такси. К галерее она подъехала через несколько минут после закрытия и увидела в окно, как Марк обсуждает один из ее снимков с парой лет пятидесяти. Когда Мэгги вошла в галерею и проскользнула к себе в кабинет, Марк поприветствовал ее едва заметным взмахом руки. На письменном столе ждала стопка почты; Мэгги разбирала ее, когда Марк постучал в открытую дверь.

– Извините. Я думал, они примут решение до вашего приезда, но у них возникла масса вопросов.

– И?..

– Они купили два ваших снимка.

Поразительно, подумала она. В самом начале существования галереи ей случалось за целую неделю не продать ни единой своей фотографии. И хотя с развитием ее карьеры продажи росли, истинное признание пришло к ней вместе с «онковидео». Известность и впрямь все изменила, пусть даже эта известность объяснялась причиной, которой она не пожелала бы никому. Марк шагнул в кабинет и вдруг замер на месте.

– Вот это да! – воскликнул он. – Выглядите потрясающе.

– Стараюсь.

– Как ваше самочувствие?

– Устаю сильнее обычного, поэтому много сплю.

– Вы уверены, что хотите пойти?

Она заметила беспокойство на его лице.

– Это же подарок Луанн, так что пойти придется. И потом, балет поможет мне проникнуться рождественским настроением.

– Я предвкушал его с тех пор, как вы меня пригласили. Вы готовы? Сегодня ужасные пробки, да еще в такую погоду.

– Готова.

Выключив свет и заперев дверь, они шагнули в ледяную ночь. Марк поднял руку, подзывая такси и продолжая поддерживать Мэгги за локоть.

По пути в Мидтаун Марк рассказал ей о клиентах и сообщил, что Джекки Бернстайн вернулась и приобрела скульптуру Тринити, которой восхищалась. Скульптура стоила дорого – и по мнению Мэгги, оправдывала свою стоимость даже просто как вложение средств. За последние пять лет произведения Тринити резко взлетели в цене. Девять снимков Мэгги тоже были проданы, в том числе те два последних, и Марк заверил ее, что до ее прихода справился со всеми отправлениями покупателям.

– Я ускользал из зала всякий раз, как выдавалась свободная минутка, – так мне хотелось отправить их все уже сегодня. Многие из них предназначены в качестве подарков.

– Что бы я без вас делала!

– Наверное, наняли бы кого-нибудь другого.

– Вы себя не цените. Забыли, сколько людей претендовали на это место, но так и не смогли получить его?

– А они правда претендовали?

– Вы не знали?

– Откуда?

Он прав, сообразила она.

– Я хотела еще поблагодарить вас за то, что вы взяли на себя весь груз работы в отсутствие Луанн, да еще в праздники.

– Не стоит благодарности. Мне нравится беседовать с посетителями о ваших работах.

– И работах Тринити.

– Разумеется, – подтвердил он. – Но когда речь заходит о них, я немного робею. Я уже успел убедиться, что в этом случае, как правило, лучше побольше слушать и поменьше говорить. Люди, интересующиеся его работами, обычно осведомлены лучше меня.

– А ведь у вас явно есть талант. Вам никогда не хотелось быть хранителем в музее или управлять собственной галереей? Может, получить степень магистра не по теологии, а по искусствоведению?

– Нет, – ответил он. Тон был добродушный, но твердый. – Я знаю, каким путем должен следовать по жизни.

Нисколько в этом не сомневаюсь, мысленно ответила Мэгги.

– Когда он начинается? Я имею в виду ваш путь.

– Начало занятий – в следующем сентябре.

– Вас уже приняли?

– Да, – кивнул он. – Я буду учиться в Чикагском университете.

– Вместе с Абигейл?

– Конечно.

– Рада за вас, – сказала Мэгги. – Порой я гадаю, каково было бы продолжать учебу после школы.

– Вы же посещали общественный колледж.

– Я имею в виду четыре года университетской учебы с общежитием, вечеринками, музыкой и игрой с фрисби на лужайке в окружении корпусов.

Он вскинул бровь.

– А также хождением на занятия, с упорной учебой и выполнением заданий.

– О, да, и с ними тоже, – она усмехнулась. – Вы сказали Абигейл, что мы сегодня идем на балет?

– Да, и она немного позавидовала нам. И взяла с меня обещание как-нибудь сводить ее.

– Как проходит семейный праздник?

– В доме суматоха, шум не утихает. Но Абигейл обожает семейные праздники. Один из ее братьев служит в авиации, он прилетел из Италии. Абигейл целый год с ним не виделась.

– Могу поручиться, ее родители в восторге, что собралась вся семья.

– Так и есть. Наверное, сейчас они заняты сооружением пряничного домика. Точнее, домища. Они каждый год его мастерят.

– И если бы вашему начальству не понадобилась помощь, сейчас вы помогали бы родителям Абигейл.

– Что было бы весьма поучительно. На кухне от меня мало толку.

– А ваши родители? Я слышала, вы говорили Тринити, что сейчас они за границей?

– Сегодня и завтра они в Иерусалиме. А в сочельник уезжают в Вифлеем. Они прислали несколько снимков из Храма Гроба Господня, – он вытащил телефон, чтобы показать ей. – Об этой поездке мои родители мечтали много лет, но ждали, когда я закончу учебу. Для того, чтобы на время каникул я мог приезжать домой, – Марк убрал телефон в карман. – А куда ездили вы? В смысле, когда впервые побывали за границей?

– В Ванкувер, в Канаду, – ответила Мэгги. – Выбранный главным образом из-за времени, проведенного за рулем. Все выходные я фотографировала Уистлер после того, как через него прокатился мощный ледяной шторм.

– А я еще ни разу не выезжал из страны.

– Обязательно приобретите такой опыт, – посоветовала она. – Посещение других стран изменит ваши взгляды. И поможет понять, что где бы вы ни были, в какой бы стране ни очутились, люди повсюду в целом одинаковы.

Поток транспорта замедлился сначала на выезде с Вест-Сайд-хайвея, а потом еще раз – при движении на восток по поперечным улицам. Несмотря на холод, на тротуарах было не протолкнуться; Мэгги видела, как люди с пакетами из магазинов стоят в очереди к уличным киоскам с фастфудом, спешат домой с работы. Наконец вдалеке показались освещенные окна Линкольн-центра, и у Мэгги с ее спутником появился выбор: либо просидеть в пробке еще десять – пятнадцать минут, либо пройтись пешком.

Они решили пройтись и стали медленно пробираться в толпе, которая постепенно разрасталась у дверей центра. Мэгги обхватила себя обеими руками и переминалась с ноги на ногу в надежде сохранить тепло, но к счастью, очередь двигалась быстро, и уже через несколько минут они вошли в вестибюль. При помощи капельдинера они нашли свои места в ложе первого яруса, в зале Театра Дэвида Г. Коха.

До начала представления они продолжали негромко переговариваться, оглядываться по сторонам и наблюдать, как зал заполняют дети и взрослые. Наконец свет погас, заиграла музыка, и зрителям предстал сочельник в доме Штальбаумов.

Сюжет разворачивался, и вскоре Мэгги заворожили грация и красота танцовщиков, их легкие и изящные прыжки, одушевляющие изумительную музыку Чайковского. Изредка посматривая на Марка, она отмечала, как он сосредоточен на балете. Он не сводил глаз со сцены, и Мэгги поняла, что этот юноша со Среднего Запада ни разу в жизни не видел подобного зрелища.

Балет закончился, вместе с остальными зрителями Мэгги и Марк вышли на Бродвей. Она вздохнула с облегчением, увидев, что «Атлантик-Гриль» находится совсем рядом, на противоположной стороне улицы. Зябко ежась и пошатываясь на ходу – может, из-за таблеток, а может оттого, что за весь день почти ничего не съела, – она взяла Марка под руку, когда они приблизились к переходу. Он сбавил шаг, выражая готовность служить ей опорой.

Ей немного полегчало, только когда они уселись за столик.

– Вы уверены, что закругляться еще не пора?

– Со мной все в порядке, – ответила она, хоть и не была в этом уверена. – И мне в самом деле надо поесть, – заметив, что он все еще сомневается, Мэгги добавила: – Я же ваше начальство. Считайте, что у нас деловой ужин.

– Но он не деловой.

– По личным делам, – уточнила она. – Мне казалось, вы хотите услышать продолжение рассказа о моей жизни в Окракоуке.

– Хочу, – подтвердил он. – Но только если вы в настроении.

– Мне правда надо поесть. Насчет этого я не шучу.

Он нехотя кивнул, и как раз в этот момент подошедшая официантка подала им меню. К своему удивлению, Мэгги решила выпить бокал вина и остановила выбор на французском бургундском. Марк заказал чай со льдом.

Когда официантка отошла, Марк окинул взглядом зал ресторана.

– Вы раньше бывали здесь?

– На свидании, лет пять назад. Мне все не верилось, что для нас нашлось место тем вечером, но наверное, просто кто-то отменил бронь.

– Какой он был? Тот человек, который привел вас сюда?

Она склонила голову набок, пытаясь вспомнить.

– Рослый, с прекрасными волосами оттенка соли с перцем, работал в известной консалтинговой компании. В разводе, с двумя детьми, очень умен. Однажды он заглянул в галерею. Мы выпили кофе, потом встречались еще несколько раз.

– Но не сложилось?

– Порой искра просто не возникает, и все. Насчет него это стало ясно, когда я уехала на съемки в Ки-Ларго, а вернувшись, вдруг поняла, что ничуть не скучала по нему. То же самое относится к истории всех моих свиданий, с кем бы я ни встречалась.

– Боюсь даже спрашивать, что это значит.

– В двадцать с небольшим, когда я только переселилась сюда, несколько лет я часто бывала в клубах… отправлялась туда в полночь, задерживалась почти до рассвета даже в будние дни. Среди парней, с которыми я тогда встречалась, не было ни единого, кого я могла бы познакомить с родителями. Откровенно говоря, их даже к себе домой приводить не следовало.

– Да?

– Только представьте: сплошные татуировки и мечты стать рэперами или диджеями. В то время они определенно были моей слабостью.

Он состроил гримасу, рассмешив ее. Вернулась официантка с бокалом вина, и Мэгги потянулась к нему, скрывая неуверенность. Она отпила глоточек, подождала, проверяя, не взбунтуется ли желудок, но, кажется, обошлось. К тому времени оба решили, что закажут: она – атлантическую треску, он предпочел филе, – а на вопрос официантки, не желают ли они начать с закусок или салата, оба ответили отказом.

Официантка отошла, Мэгги подалась к собеседнику.

– Вам надо было заказать что-нибудь посущественнее, – упрекнула она. – Если я не в состоянии много съесть, это еще не значит, что вы должны следовать моему примеру.

– Перед вашим приходом в галерею я съел пару кусков пиццы.

– И зачем же вы это сделали?

– Чтобы не увеличивать счет. Обычно такие заведения бывают дорогими.

– Вы серьезно? Но это же глупо.