Текст книги "Желание"

– Мы с Абигейл часто так делаем.

– Вы – нечто, знаете об этом?

– Я хотел спросить… как вы занялись туристической фотографией?

– Исключительно благодаря настырности. И помешательству.

– И все?

Она пожала плечами.

– А еще мне повезло, ведь работы для фотографов в штате журналов теперь почти нет. Первый фотограф, у которого я подрабатывала в Сиэтле, уже имел репутацию, потому что в прежние времена много снимал для «Нэшнл географик». У него был внушительный список контактов в журналах, туристических компаниях и рекламных агентствах, он иногда брал меня в поездки, чтобы я ему помогала. Через пару лет у меня снесло крышу, и я переселилась сюда. Снимала жилье вместе с компанией стюардесс, получала скидки на авиабилеты и фотографировала повсюду, куда мне только было по карману отправиться. А еще нашла работу у одного из самых прогрессивных в то время фотографов. Он в числе первых приобщился к цифровой фотографии и все деньги, которые зарабатывал, вкладывал в современную экипировку и программы, а это значило, что и мне пришлось их осваивать. Я создала собственный сайт с советами, обзорами и уроками по «Фотошопу», и на этот сайт случайно наткнулся один из фоторедакторов из «Конде Наст». Он нанял меня для проведения съемок в Монако, в итоге я получила второе задание, затем следующее. Тем временем мой прежний босс из Сиэтла вышел в отставку и, по сути дела, предложил мне список своих клиентов вместе с рекомендациями, и мне досталась большая часть работы, которую раньше выполнял он.

– И что же обеспечило вам полную независимость?

– Моя репутация достигла такого уровня, когда я сама смогла выбирать себе местные заказы. Мои расценки, которые я намеренно оставляла низкими для международных поездок, всегда привлекали редакторов. А популярность моего сайта и блога, благодаря которым состоялись мои первые продажи в Интернете, помогала оплачивать счета. Я стала одним из первых пользователей соцсетей и особенно «Ютьюба», за счет чего мое имя приобрело известность. Ну, а потом появилась галерея и закрепила мои позиции. Долгие годы приходилось напрягаться, чтобы получить оплачиваемую работу, связанную с поездками, а потом вдруг будто перевели стрелку: у меня появилось столько работы, что только успевай справляться.

– Сколько вам было лет во время той съемки в Монако?

– Двадцать семь.

Она заметила, как блестят его глаза.

– Это потрясающая история.

– Как я уже сказала, мне повезло.

– Поначалу – может быть. А потом все зависело от вас.

Мэгги оглядела ресторан: как и многие заведения Нью-Йорка, его украсили к праздникам, и в числе этих украшений была и нарядная елка, и сияющая менора в баре. По ее оценкам, в зале насчитывалось больше красных платьев и красных свитеров, чем обычно, и она, изучая посетителей, задавалась вопросом, как они будут проводить Рождество – или даже как проведет его она сама.

Она отпила еще глоток вина, уже чувствуя, как оно начинает действовать.

– Кстати, об историях: хотите, чтобы я продолжила с того, на чем мы остановились, или дождемся, когда принесут еду?

– Если вы уже готовы, я с удовольствием послушаю.

– Помните, на чем я остановилась?

– Вы согласились на предложение Брайса побыть вашим репетитором и сказали тете Линде, что любите ее.

Держа в руке бокал, Мэгги вгляделась в пурпурные глубины вина.

– В понедельник, – начала она, – на следующий день после покупки елки…

Начало

Окракоук

1995 год

Меня разбудило солнце, светившее в окно. Я поняла, что тетя давно ушла, хотя в полудреме мне показалось, что кто-то возится на кухне. Все еще сонная, опасаясь, что сбудется предчувствие: настало утро – значит, будет рвота, я накрыла голову подушкой и держала глаза закрытыми до тех пор, пока не убедилась, что могу безбоязненно пошевелиться.

Постепенно просыпаясь, я ждала, когда накатит тошнота – к тому времени она стала предсказуемой, как рассвет, но, как ни странно, в тот день я чувствовала себя неплохо. Я медленно села, подождала еще минуту, и опять все было хорошо. Наконец я поставила ступни на пол, встала, уверенная, что желудок может закапризничать в любую секунду, но так не дождалась.

Очуметь и ура!

Поскольку в доме было прохладно, я набросила поверх пижамы толстовку и сунула ступни в пушистые тапочки. На кухне тетя предусмотрительно сложила мои бумаги и конверты с заданиями стопкой на столе – вероятно, чтобы побудить меня с самого утра сесть за уроки. Эту стопку я намеренно оставила без внимания, потому что меня не только не вырвало – я еще и проголодалась. Я поджарила яичницу и разогрела булочку, то и дело зевая. Устала я сильнее обычного, потому что легла поздно, дописывая первый черновик реферата по Тэргуду Маршаллу. В нем набралось четыре с половиной страницы – не пять, как требовалось, но тоже неплохо, и я, гордясь своим усердием, решила повременить с уроками, пока не проснусь окончательно. Вместо учебников я схватила с тетиной полки Сильвию Плат, закуталась в куртку и устроилась на веранде, чтобы немного почитать.

Вообще-то мне никогда не нравилось читать просто ради развлечения. Чтением увлекалась Морган. А я всегда предпочитала нахвататься по верхам и уловить общий смысл, поэтому, открыв книгу наугад, увидела подчеркнутые тетей строки:

Тишина угнетала меня. Тишина и безмолвие. И это не было безмолвие окружающего. Это было мое собственное безмолвие[7]7
  Пер. В. Топорова. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Я нахмурилась и перечитала эти слова, пытаясь понять, что имела в виду Плат. Мне показалось, первую часть я поняла – вроде бы она говорила об одиночестве, хотя и неявно. И со второй частью тоже все было несложно: по моему мнению, она просто поясняла, что говорит конкретно об одиночестве, а не о том, что пребывание в тишине вызывает гнетущие чувства. Но с четвертым предложением возникла загвоздка. Я догадывалась, что в нем сказано об апатии Плат, возможно, вызванной ее одиночеством.

Так почему же она не написала просто: быть одинокой – отстой?

Я задумалась, почему некоторые люди так все усложняют. И уж если начистоту, что такого глубокого в этой мысли? Разве не всем и каждому известно, каким паршивым бывает одиночество? Даже я могла это объяснить, а я всего лишь подросток. Черт, да ведь так я и живу с тех пор, как меня сослали в Окракоук, словно высадили на безлюдном берегу.

С другой стороны, я могла неправильно понять весь отрывок в целом. В английской литературе я не сильна. Вопрос в другом: почему эти строки подчеркнула моя тетя. Они явно что-то значили для нее, но что? Неужели тете одиноко? Но одинокой она не выглядит и много времени проводит с Гвен, хотя, с другой стороны, что я знаю о ней? Мы ведь даже не говорили с ней по душам ни разу с тех пор, как я приехала сюда.

Я все еще размышляла об этом, когда услышала шум двигателя и хруст гравия под шинами. Потом хлопнула дверца машины. Поднявшись со своего места, я открыла раздвижную дверь, замерла и прислушалась. И услышала, что в дверь стучат. Я понятия не имела, кто бы это мог быть. За все мое пребывание здесь в тетину дверь стучались впервые. Может, мне и следовало забеспокоиться, но Окракоук явно не был рассадником преступности, к тому же я сомневалась, что преступник станет предварительно стучаться в дверь. Недолго думая, я поспешила к входной двери, распахнула ее, увидела стоящего передо мной Брайса и вдруг растерялась. Да, я помнила, что согласилась, чтобы он побыл моим репетитором, но почему-то мне казалось, что мы начнем лишь через несколько дней.

– Привет, Мэгги, – заговорил он. – Твоя тетя сказала, чтобы я заехал к вам и мы начали заниматься.

– А?..

– Насчет репетиторства, – пояснил он.

– А-а…

– Она говорила, что тебе может понадобиться помощь в подготовке к проверочным работам. И чтобы доделать задания, с которыми ты опаздываешь.

Я еще не успела принять душ, причесаться, накраситься. В пижаме, тапочках и куртке я, наверное, выглядела как бездомная.

– Я только что встала, – наконец выпалила я.

Он склонил голову набок.

– Ты спишь в куртке?

– Ночь была холодная, – он продолжал внимательно смотреть на меня, и я добавила: – А я легко простужаюсь.

– А-а, – отозвался он. – Моя мама тоже. Так ты… готова? Твоя тетя сказала, чтобы я приехал к девяти.

– К девяти?

– Я говорил с ней сегодня утром, после того как закончил тренировку. Она пообещала съездить домой и оставить тебе записку.

Так вот что за возню я слышала раньше в кухне. Незадача.

– М-м… – протянула я, чтобы выиграть время. Впустить его в дом, пока я в таком виде, как сейчас, я никак не могла. – А мне казалось, в записке сказано «в десять».

– Хочешь, в десять вернусь?

– Так было бы лучше, – согласилась я, стараясь не дышать на него. А он выглядел… ну, почти как при нашей первой встрече. Волосы слегка растрепаны ветром, ямочки на щеках. И был в джинсах и все в той же классной оливковой куртке.

– Без проблем, – кивнул он. – Можешь пока дать мне материалы, которые отложила тетя Линда? Она говорила, это поможет мне немного сориентироваться.

– Какие материалы?

– Она сказала, что оставила их на кухонном столе.

Ах, да, вдруг вспомнила я. Та предусмотрительно приготовленная стопка на кухонном столе, чтобы с самого утра, не откладывая, приступить к занятиям.

– Подожди, – попросила я, – сейчас посмотрю.

Я оставила его ждать на крыльце и ушла в кухню. Да, сверху на стопке лежала записка от тети.

Доброе утро, Мэгги,

я только что поговорила с Брайсом, он приедет к девяти, чтобы начать заниматься с тобой. Еще я сделала копию списка общих и индивидуальных заданий, а также материалов для контрольных и проверочных работ. Надеюсь, Брайс сумеет объяснить тебе те предметы, в которых я не сильна. Удачного дня, увидимся позже. Люблю тебя.

Храни тебя Господь.

Тетя Линда

Я взяла себе на заметку впредь проверять, не оставили ли мне записок. И уже собиралась схватить всю стопку, как вдруг вспомнила про реферат, который писала. Метнувшись в спальню, я взяла и его, потом собрала всю стопку в охапку и понесла к входной двери, где вдруг поняла, что без помощи мне не справиться.

– Брайс, ты еще там?

– Да, я здесь.

– Ты не мог бы открыть дверь? У меня руки заняты.

Дверь распахнулась, я вручила ему всю кипу.

– Кажется, вот это тетя оставила для тебя. А еще я написала вчера ночью реферат, он лежит сверху.

Если Брайса и удивили размеры стопки, то он не подал вида.

– Отлично, – он протянул руки, забрал стопку, слегка покачал ее в руках, придавая устойчивость. – Ты не против, если я посижу с ней здесь, на крыльце? Вместо того, чтобы уехать домой, а потом вернуться?

– Нисколько не против, – отозвалась я. И страшно пожалела, что не почистила зубы сразу же, как встала. – Мне бы только немного времени, чтобы подготовиться, ладно?

– Хорошо, – откликнулся он. – Позже увидимся. Не торопись.

Закрыв дверь, я ринулась к себе в спальню на поиски какой-нибудь одежды. Быстро разделась, вытащила из кучи в стенном шкафу любимые джинсы, но когда застегнула их, они больно врезались в тело. Малы оказались и вторые джинсы после самых любимых. Оставалось только надеть те мешковатые, в которых я была на пароме. Порывшись в свитерах и толстовках, я убедилась, что они, к счастью, пока еще мне по размеру. И остановилась на бордовом свитере с длинными рукавами. А обувь выбирать было почти не из чего: кроссовки, шлепанцы, резиновые сапоги, угги. Значит, угги.

Потом я приняла душ, почистила зубы и высушила волосы. Слегка накрасилась, влезла в выбранную одежду. Поскольку тетя всегда настаивала на соблюдении порядка, у меня в спальне и так было убрано, осталось лишь оправить простыню, застелить кровать покрывалом и прислонить Мэгги-мишку к подушке. Само собой, показывать Брайсу свою спальню я не собиралась, но если ему понадобится в туалет, и он мельком увидит ее, то наверняка заметит, что у меня полный порядок.

Впрочем, какая разница.

Я вымыла и вытерла тарелку, стакан и остальную посуду, которой пользовалась за завтраком, а в остальном в кухне и так царила чистота. Отдернув шторы, я впустила в дом свет, сделала глубокий вдох и направилась к входной двери.

Открыла и увидела, что Брайс сидит на крыльце, взгромоздив ноги на перила.

– А, привет, – сказал он, услышав меня, подровнял стопку, поднялся и вдруг замер. И уставился на меня так, будто видел в первый раз. – Вот это да. Отлично выглядишь.

– Спасибо, – я подумала, что, возможно, и вправду выгляжу нормально, даже если мне никогда не сравниться с Морган. И почувствовала, как щеки слегка потеплели. – Просто нацепила, что под руку попалось. Ты готов?

– Сейчас, только бумаги соберу.

Он подхватил стопку, я отступила, пропуская его в дверь. Шагнув в дом, он остановился, не зная, куда идти.

– Кухонный стол подойдет, – указала я. – За ним я обычно занимаюсь.

В тех редких случаях, когда вообще берусь за дело, мысленно добавила я. И когда не занимаюсь в постели, о чем я тоже решила не упоминать.

– В самый раз, – согласился он.

В кухне он положил стопку на стол, сверху пристроил конверт и занял стул, на котором я завтракала. А я тем временем все еще думала о том, что Брайс сказал мне на крыльце, и хоть я сама пригласила его в дом, мне не верилось, что он сидит за кухонным столом – как будто такое можно увидеть только по телевизору или в кино, но никак не в реальной жизни.

Встряхнувшись, я решила, что пора собраться с мыслями. Зашла в кухню, свернула к шкафу у раковины.

– Воды хочешь? Я как раз собиралась выпить.

– Спасибо, было бы кстати.

Я налила воды в два стакана, перенесла их на стол, потом села на место, которое обычно занимала за столом тетя. И поразилась тому, насколько иначе смотрелся дом с этого ракурса, а потом задумалась, каким он кажется Брайсу.

– Видел мой реферат?

– Да, прочитал, – кивнул он. – Тэргуд Маршалл был одним из самых выдающихся юристов всех времен. Ты сама его выбрала или так учитель решил?

– Учитель.

– Повезло тебе – о нем много можно написать, – он скрестил руки на груди. – Начнем вот с чего. По-твоему, как ты справляешься с учебой?

Этого вопроса я не ожидала, поэтому ненадолго задумалась.

– Наверное, нормально. Тем более что учусь сама, без помощи учителей. Правда, недавние проверочные и контрольные я написала так себе, но у меня еще есть время исправить отметки.

– А ты хочешь их исправить?

– О чем ты?

– Я вырос, постоянно слыша от мамы: «Нет никакого преподавания, есть только учеба». Слышал я это больше сотни раз, но долгое время не понимал, что она имеет в виду. Ведь она же преподавала мне, правильно? И при этом утверждала, что не преподаватель и не учитель? Но повзрослев, я наконец понял, что она пытается сказать: преподавание невозможно, если ученик не желает учиться. Видимо, это выражение можно сформулировать еще и вот так. А ты хочешь учиться? В самом деле? Или хочешь делать ровно столько, чтобы от тебя отцепились?

Как и на пароме, Брайс рассуждал более зрело, чем его ровесники, но тон его был таким дружеским, что я всерьез задумалась над его вопросом.

– Ну-у… я не хочу оставаться на второй год в том же классе.

– Это я понял. Но на мой вопрос ты все еще не ответила. Какие отметки тебе хотелось бы получать? Что бы тебя устроило?

Только отличные, и чтобы при этом ничего не делать, но я понимала, что заявлять об этом вслух не стоит. Вообще-то я обычно училась на «хорошо» и «удовлетворительно», причем последних было больше. Иногда я получала и «отлично» – по легким предметам вроде музыки или рисования, но попадались среди моих оценок и неудовлетворительные. Я понимала, что за Морган мне не угнаться, но отчасти все равно хотелось радовать родителей.

– Пожалуй, меня устроило бы получать в среднем хорошие отметки.

– Ясно, – кивнул он и снова улыбнулся, демонстрируя ямочки. – Вот теперь я понял.

– Что?

– Не что-то конкретное, а в каком ты сейчас положении. И что тебе хотелось бы его изменить. Ты как минимум на восемь заданий отстаешь по математике, твои оценки по проверочным работам довольно низкие. Тебе понадобится очень серьезно поработать, чтобы к концу семестра получить по геометрии хорошую отметку.

– Да?..

– Вдобавок ты отстала и по биологии.

– Да…

– И по истории Америки. Как и по английскому и испанскому.

К тому времени я уже не могла смотреть ему в глаза, понимая, что он, наверное, считает меня тупицей. Но мне хватало ума сообразить, что поступить в Вест-Пойнт почти так же сложно, как в Стэнфорд.

– А как тебе мой реферат? – спросила я, почти боясь услышать ответ.

Он скользнул взглядом по реферату, выложенному из папки поверх стопки бумаг.

– И о нем я тоже хотел с тобой поговорить.

* * *

Поскольку раньше я никогда не занималась с репетитором, я не знала, чего ожидать. Вдобавок репетитор оказался до ужаса симпатичным, в итоге я совсем растерялась. Наверное, мне представлялось, что мы сначала поработаем, потом устроим перерыв и познакомимся поближе, может, даже пофлиртуем чуть-чуть, но, если не считать разговора на крыльце, этот день прошел совсем иначе.

Мы работали. Я сходила в туалет. Потом мы снова работали. Снова краткий перерыв по той же причине. И так несколько часов подряд.

Помимо разбора моего реферата – Брайс хотел, чтобы я выстроила его в хронологическом порядке вместо того, чтобы скакать туда-сюда во времени, – мы посвятили большую часть дня геометрии, чтобы сократить отставание по домашним заданиям. Сделать их все я ни за что бы не смогла, ведь Брайс заставлял меня решать каждую задачу самостоятельно. Всякий раз, когда я просила помочь, он листал учебник и находил раздел, в котором приводились нужные мне объяснения. И требовал, чтобы я прочитала его, а если я не понимала, разжевывал объяснения для меня. Если же и это не помогало, а так случалось почти каждый раз, он изучал задачу из домашнего задания, поставившую меня в тупик, и придумывал другую, похожую на нее. Потом терпеливо, шаг за шагом, показывал мне, как ее решать. И лишь потом я возвращалась к исходной задаче, которую должна была решить сама. Все это страшно раздражало, потому что дело продвигалось медленно, а объем работы, который мне приходилось выполнять, в то же время увеличивался.

Тетя вернулась домой, когда Брайс уже уходил, и они разговорились в дверях. Понятия не имею, что они обсуждали, но голоса звучали жизнерадостно; я же не сдвинулась с места, уронив голову на стол. Перед тем, как пришла тетя и я уже думала, что отмучались, Брайс дал мне дополнительное задание – точнее, задание, которое я к тому времени уже должна была закончить. Мне предстояло не только переписать реферат: Брайс задал мне прочитать несколько глав из учебников биологии и истории. Хоть он и улыбался, говоря об этом, – как будто его требование было совершенно разумным после долгих часов умственного напряжения, – в ту минуту его ямочки не значили для меня ровным счетом ничего.

Вот только…

Дело в том, что он в самом деле умел объяснять так, что сложное обретало смысл, становилось понятным, и кроме того, обладал неиссякающим терпением. К концу занятия я вроде бы стала лучше понимать, что делаю, и уже не так робела при виде геометрических фигур, цифр и знаков равенства. Не поймите меня превратно: это вовсе не значит, что я вмиг стала знатоком геометрии. Весь день я совершала ошибки сплошь и рядом как крупные, так и мелкие, из-за которых страшно злилась на себя. И понимала, что Морган легко справилась бы с любым заданием.

Когда Брайс ушел, я немного поспала. К тому времени, как я проснулась, был готов ужин, и после еды и уборки на кухне я вернулась к себе, читать учебники. Работы с рефератом оставалось еще много, поэтому я прибавила громкость плеера и принялась писать. Тетя заглянула в комнату через несколько минут и что-то сказала, я сделала вид, что слышу ее, хотя из-за музыки и не слышала. Если это что-то важное, рассудила я, она вернется и повторит попозже.

Некоторое время я занималась рефератом, а потом сделала ошибку – забыла, что я беременна. И едва сменила позу на более удобную, как ощутила зов природы. Опять. Открыв дверь в коридор, я с удивлением услышала в гостиной оживленные голоса, выглянула из-за угла, чтобы выяснить, кто там, и увидела, как Гвен ставит перед елкой картонную коробку, полную елочных игрушек и гирлянд. Только тогда я вспомнила, как тетя предупредила меня о том, что вечером после работы мы будем украшать елку.

Вот чего я совсем не ожидала, так это увидеть в гостиной Брайса. Он болтал с тетей, пока та настраивала радио, наконец остановившись на станции, по которой передавали рождественские мелодии. При виде Брайса у меня екнуло в желудке, но, по крайней мере, теперь я была одета не в пижаму и шлепанцы и не выглядела в целом так, будто передвигаюсь, как бродяга, зайцем на попутных поездах.

– А вот и ты, – сказала тетя Линда. – Я уж собиралась снова звать тебя. Брайс только что пришел.

– Привет, Мэгги, – подал голос Брайс. Он был в тех же джинсах и футболке, и я невольно отметила, что контуры его плеч и ног радуют взгляд. – Линда позвала меня помочь с елкой. Надеюсь, возражений нет.

Я на миг потеряла дар речи, но кажется, этого никто не заметил. Тетя Линда уже надевала куртку по пути к двери.

– Мы с Гвен быстренько съездим в магазин, чтобы сделать эгг-ног[8]8
  Традиционный рождественский напиток из яиц и молока.


[Закрыть], – сообщила она. – Если захотите включить гирлянды, не стесняйтесь. Мы скоро вернемся.

Я мялась в дверях, пока не вспомнила с мучительной остротой, зачем вышла из комнаты. Проскользнула в ванную, потом вымыла руки. Разглядывая себя в зеркале над раковиной, даже я видела, что выгляжу устало, но ничего не могла с этим поделать. Причесавшись, я вздохнула и вышла, не понимая, почему вдруг занервничала. Мы же с Брайсом провели вдвоем в этом доме несколько часов – почему тогда сейчас его приход ощущается иначе?

Потому, подсказал внутренний голос, что он здесь уже не в качестве моего репетитора. Он пришел потому, что тетя Линда попросила, но не ради помощи ей: она просто решила, что это меня порадует.

К тому времени, как я вышла из ванной, тетя Линда и Гвен уже уехали, а Брайс вытягивал из коробки гирлянду. Посмотрев, как он распутывает ее, я, стараясь держаться невозмутимо, вытащила вторую и тоже принялась распутывать.

– Читать учебники я закончила, – известила его я. – И еще немного поработала над рефератом.

Без солнечного света его глаза и волосы казались темнее.

– Молодец, – кивнул он. – А я сводил Дейзи на прогулку по берегу, потом родители сказали мне наколоть дров. Спасибо, что позвали меня в гости.

– Не за что, – отозвалась я, хоть и понимала, что могу просто промолчать.

Он растянул на руках распутанную гирлянду и обвел взглядом комнату.

– Надо проверить, все ли лампочки работают. Здесь где-нибудь есть розетка?

Я понятия не имела. Розетки мне никогда не требовались, но он, похоже, говорил сам с собой, потому что наклонился и заглянул под стол рядом с диваном.

– А вот и она.

Он гибко присел на корточки и потянулся вилкой к розетке. Я увидела, как замигали разноцветные лампочки гирлянды.

– Я так люблю наряжать елку, – признался Брайс, снова направляясь к коробке. – Это помогает проникнуться атмосферой, – пока он доставал следующую гирлянду, я закончила распутывать свою, разложила ее на полу, включила, посмотрела, как она мигает, и занялась следующей.

– А я еще никогда не наряжала елку.

– Правда?

– Обычно это делает мама, – объяснила я. – У нее свои представления о том, как должна выглядеть елка.

– А-а, – протянул он, и я заметила, что он озадачен. – У нас все наоборот. Мама, как говорится, руководит, а мы, все остальные, действуем.

– Она не любит украшать елку?

– Любит, но надо знать ее, чтобы понять, о чем речь. Кстати, это я подал мысль насчет эгг-нога. У нас есть такая традиция, и как только я заговорил о ней, тетя Линда решила перенять ее. А я уже рассказал ей, что, по-моему, сегодня ты отлично поработала. Особенно под конец. Мне почти не пришлось тебе помогать.

– Все равно я еще отстаю очень сильно.

– Это меня не беспокоит. Если ты будешь продвигаться такими же темпами, как сегодня, ты и не заметишь, как все нагонишь.

Я в этом сомневалась. Похоже, он был больше уверен во мне, чем я сама.

– Спасибо тебе за всю помощь. Не помню, поблагодарила я тебя днем или нет. К тому времени, как ты ушел, я уже ничего не соображала.

– Нестрашно, – отозвался Брайс, взял у меня гирлянду и проверил, работает ли она. – Долго ты живешь в Сиэтле?

– С самого рождения. В одном и том же доме. В одной и той же спальне.

– Представить не могу, каково это. Пока мы не перебрались сюда, переезжать приходилось чуть ли не каждый год. В Айдахо, Виргинию, Германию, Италию, Джорджию, даже в Северную Каролину. Одно время папа служил в Форт-Брэгге.

– А я даже не знаю, где это.

– В Фейетвилле. К югу от Роли, примерно в трех часах езды от побережья.

– Это мне мало что говорит. Мои познания в географии Северной Каролины ограничены Окракоуком и Морхед-Сити.

Он улыбнулся.

– Расскажи про свою семью. Чем занимаются твои мама с папой?

– Папа работает на конвейерной линии в «Боинге». Кажется, занимается клепкой, но точно не знаю. Об этом он почти не говорит, но по-моему, на работе у него одно и то же каждый день. А мама – секретарь на неполный день в нашей церкви.

– И у тебя есть еще сестра, правильно?

– Ага, – кивнула я. – Морган. На два года старше меня.

– Вы с ней похожи?

– Если бы! – вздохнула я.

– Уверен, она говорит то же самое о тебе, – его комплимент застал меня врасплох – совсем как утром, когда я услышала от него, что выгляжу отлично. Тем временем Брайс откопал в коробке удлинитель. – Ну вот, мы готовы, – объявил он, включил его в розетку, а в удлинитель – первую из гирлянд. – Что выбираешь – направлять или поправлять?

Я не поняла, о чем он.

– Наверное, поправлять.

– Ясно, – он взялся за елку и слегка отодвинул ее от окна. – Так будет удобнее ходить вокруг всего дерева. А когда закончим, мы передвинем ее обратно.

Стараясь не натягивать провод, он завел его за елку, потом вывел вперед.

– А ты следи, чтобы не получилось пропусков или тех мест, где несколько лампочек сбились в кучу.

Поправлять. Теперь ясно.

Я делала все так, как он сказал, и вскоре первая гирлянда кончилась, и он включил следующую. Мы повторили весь процесс, действуя слаженно и быстро.

Он прокашлялся.

– Я хотел спросить, что привело тебя в Окракоук.

А вот и он. Тот самый вопрос. Вообще-то меня удивило, почему он не всплыл раньше, особенно когда вспоминала разговор с тетей о том, что в Окракоуке ничего не скроешь. И ее слова, что ответ должен исходить от меня – так будет лучше. Я сделала глубокий вдох, чувствуя пугливую дрожь.

– Я беременна.

По-прежнему сидя на корточках рядом с удлинителем, Брайс поднял голову и взглянул на меня.

– Знаю. Я о другом: почему ты здесь, в Окракоуке, а не вместе со своей семьей?

У меня невольно открылся рот.

– Так ты знал, что я беременна? Это моя тетя тебе сказала?

– Линда мне ничего не говорила. Просто я сложил мозаику.

– Какую мозаику?

– Из фактов. Ты здесь, но учишься по-прежнему в школе в Сиэтле. Уезжаешь отсюда в мае. Насчет причины твоего внезапного приезда твоя тетя высказалась уклончиво. И попросила сделать помягче сиденье для твоего велосипеда. И наконец, сегодня ты часто уходила в туалет. Единственное объяснение, которое имеет смысл в этом случае, – беременность.

Не знаю, что меня больше поразило – что он так легко догадался или что в выражении его лица и в голосе не чувствовалось ни тени осуждения.

– Это была ошибка, – поспешила выпалить я. – В августе я глупо повела себя с парнем, которого едва знала, и вот теперь пробуду здесь, пока не родится ребенок, потому что мои родители не хотят, чтобы кто-нибудь узнал, что со мной случилось. Так что лучше бы и ты никому об этом не рассказывал.

Он снова принялся обвивать елку гирляндой.

– Я и не собирался. Но разве люди не поймут, что случилось, когда увидят, как ты гуляешь с малышом?

– Я отдам ее на удочерение. Родители уже все уладили.

– Ее? А это она?

– Понятия не имею. Но мама считает, что будет девочка, потому что, по ее словам, в нашей семье рождаются только девочки. Ну, то есть у мамы четыре сестры, у папы три сестры. У меня двенадцать двоюродных сестер и ни единого брата. И у моих родителей две девочки.

– Здорово! – воскликнул он. – А у нас в семье все мальчишки, если не считать моей мамы. Ты не подашь мне еще гирлянду?

Смена темы ошеломила меня.

– Подожди… и ты больше ни о чем не спросишь?

– О чем, например?

– Даже не знаю. Как это было и так далее.

– Техническая сторона мне понятна, – невозмутимо отозвался он. – Ты уже сказала, что едва знала того парня, что совершила ошибку и что отдашь ребенка на удочерение, так о чем тут еще говорить?

Мои родители, узнав о случившемся, наговорили гораздо больше, а с точки зрения Брайса, видимо, подробности не играли роли. Растерянная, я подала ему следующую гирлянду.

– Я не такая уж плохая…

– А я и не думаю о тебе плохо.

Он продолжал ходить вокруг елки, к этому моменту обвитой гирляндами до половины высоты.

– Но почему все это тебя не тревожит?

– Потому, – ответил Брайс, продолжая развешивать по веткам лампочки, – что то же самое случилось с моей мамой. Она забеременела, когда была еще подростком. Разница лишь в том, что мой отец женился на ней, и на свет появился я.

– Это тебе родители рассказали?

– Им не пришлось. Я знаю дату их свадьбы и дату своего рождения. Подсчитать было несложно.

Вот это да, подумала я. И задалась вопросом, известно ли все это тете.

– Сколько было твоей маме?

– Девятнадцать.

Разница в возрасте казалась незначительной, но она все же была, даже если Брайс так не считал. В девятнадцать лет человек уже взрослый, к этому времени он обычно успевает закончить школу. А Брайс, развесив очередную гирлянду, заговорил о другом:

– Давай отойдем и посмотрим, что у нас получилось.

Издалека оказалось проще заметить пробелы или места, где скопилось слишком много лампочек. Мы подошли к елке, поправили гирлянды, снова отступили, всмотрелись, опять поправили, и каждый раз, когда мы шевелили ветки, по комнате расплывался хвойный запах. Мелодии Бинга Кросби создавали звуковой фон, по лицу Брайса скользил отсвет разноцветных огоньков. В тишине я гадала, о чем он на самом деле думает и действительно ли такой дружелюбный и отзывчивый, каким кажется.

Потом мы принялись украшать лампочками верх елки. Эту работу взял на себя Брайс с его ростом, а я стояла и наблюдала со стороны. Наконец мы оба отступили и критически оглядели результаты своих трудов.

– Ну, как тебе?

– Красиво, – ответила я, хотя думала совсем о другом.

– Не знаешь, найдется у твоей тети звезда или ангел, чтобы водрузить на верхушку?

– Понятия не имею. И… спасибо.

– За что?

– За то, что не доставал расспросами. За то, что так терпимо отнесся к причинам моего приезда в Окракоук. И согласился побыть моим репетитором.