Текст книги "Мобилизованная нация. Германия 1939–1945"

«То, что мы делаем, – великая жертва, но мы делаем это с удовольствием, поскольку если бы эту войну пришлось вести в отечестве, тогда было бы куда хуже… Если бы эти звери явились в Германию, это стало бы куда большим несчастьем для нас. Мы должны потерпеть, и, по всей вероятности, победоносный конец ближе, чем мы думаем».

В то время как слова и переживания частного плотника и убежденного нациста из Гёрмара, маленького городка в поголовно протестантской Тюрингии, разительным образом отличались от размышлений гуманиста и католика, учителя Роберта Р., оба тем не менее пребывали в уверенности, будто участвуют в оборонительной – «превентивной войне». И оба надеялись, что стоит лишь немного поднажать – еще один последний рывок, – и кампания будет завершена[384]384
  MfK-FA, 3.2002.0306, Фриц к Хильдегард П., 25 Sept., 5 and 8 Oct. 1941, Feldpostbrief-Archiv, Museum für Komunikation, Berlin, Sig. 3.2002.0306.


[Закрыть].

Не прошло и считаных дней со вступления немцев в Киев, как начались возгорания. Мины с часовыми взрывателями длительного действия, заложенные подрывниками Красной армии и НКВД, посеяли панику и вызвали пожары, охватившие целые кварталы. Лейтенант Райнерт из 296-й пехотной дивизии негодовал по поводу большевистских «зверей» и отмечал, что простые киевляне, «с глазами, наполненными страхом перед своими же соотечественниками», бегут за защитой к немецким солдатам. Райнерт не сомневался, кто тут виноват. «Полиция сгоняет… евреев, – отмечал он. – Мятежные типы проходят мимо машины… евреи, которые до сих пор прятались в своих убежищах, в подвалах, теперь вытолканы на свет божий в ходе облав». Как считал офицер, главные виновники давно уже унесли ноги: «Это не те евреи, что дергают за веревочки, отдают приказы – они-то смылись вовремя, это их добровольные инструменты, вредители города». В действительности в вермахте знали о советских взрывателях с часовыми механизмами, рассчитанными на срок до тридцати пяти суток, и инструктировали войска накануне вступления в Киев относительно необходимости проявлять осторожность из-за возможных ловушек по всему городу. Однако в командовании считали большевистскую диктатуру еврейской и не возражали против массового сбора в загоны мужчин еврейской национальности. Расстрелы евреев в Киеве начались 27 сентября[385]385
  Arnold, ‘Die Eroberung und Behandlung der Stadt Kiew’; Hartmann, Wehrmacht im Ostkrieg, 299–301: дневник Райнерта, 24 and 26 Sept. 1941; Bibliothek für Zeitgeschichte, Sammlung Sterz, 04650, L.B., 29 Sept. 1941.


[Закрыть].

К тому времени лейтенант Райнерт с большинством личного состава 296-й пехотной дивизии уже покинул украинскую столицу, но ее новости циркулировали и распространялись. «Пожары полыхают уже восемь дней, все дело рук евреев, – писал один солдат 28 сентября. – За это евреев в возрасте от 14 до 60 лет расстреляли, а жен евреев еще расстреливают, иначе с этим не покончить». Киевских евреев отвезли в Бабий Яр, овраг в 4 километрах от города, где эсэсовская зондеркоманда 4a и два полицейских батальона на протяжении следующих двух суток расстреляли 33 771 человека. Произведенная с одобрения командующего 6-й армиией Вальтера фон Рейхенау, резня в Бабьем Яру стала крупнейшей единовременной такой акцией против евреев на Восточном фронте. Йоханнес Хёле, военный фотокорреспондент 6-й армии, успел туда вовремя, чтобы запечатлеть эсэсовцев, рывшихся в кучах сваленной в овраге одежды. Он отправил жене рулон цветной фотопленки «Агфа»[386]386
  Hartmann, Wehrmacht im Ostkrieg, 299: Bibliothek für Zeitgeschichte, Sammlung Sterz, 04650, L.B., 28 Sept. 1941; Klee et al. (eds.). ‘The Good Old Days’, 63–68; Hamburg Institute for Social Research, Johannes Hähle, Propagandakompanie (PK) 637, 6th Army: http://www.deathcamps.org/occupation/byalbum/list01.html.


[Закрыть].

Уже через месяц после вышеупомянутых казней овраг использовался для массовых убийств нееврейского населения города. Сотню человек расстреляли 22 октября, триста человек – 2 ноября и четыреста – 29 ноября. Карательные акции совершались не из-за нападений на немцев, а за «саботаж»: взрывы, пожары на городском рынке и перерезанные немецкие линии телефонной связи. Украинские инженеры и заводские рабочие испытали удивление из-за отсутствия у немцев интереса к получению производственной продукции. Шахтеры и рабочие металлургических предприятий решили проявить самостоятельную инициативу, достали станки и машины, спрятанные в колодцах и прудах в ходе советской эвакуации. Но, если не считать горстки стратегических предприятий, как шахта по добыче магниевой руды в Никополе, немцы почти не занимались вопросами индустрии. В их планы ничего подобного не входило[387]387
  Berkhoff, Harvest of Despair, 147, 153, 155–156.


[Закрыть].

Через десять дней после захвата Киева, 30 сентября 1941 г., экономическая инспекция «Юг» издала запрет на подвоз продовольствия в украинскую столицу. Эксперты подсчитали, что запасы продуктов в городе истощатся именно к этой дате. Составлявшее в предвоенный период 850 000 человек население уже сократилось вдвое из-за воинского призыва в Красную армию, эвакуации советскими властями гражданских лиц и учиненной немцами резни евреев. Украинские и немецкие полицейские устроили блокпосты на дорогах и у мостов, останавливали машины, телеги и пешеходов, отбирали еду и воспрещали крестьянам доступ в город. Тем из киевлян, кто сумел пробиться в голову очереди у той или иной пекарни, везло – они получали просяной хлеб. Окрещенный одними «кирпичом» за сходство с глиной, а другими – «наждачкой» за желтоватый цвет, такой хлеб разваливался и крошился, он плохо переваривался из-за добавленного в тесто ячменя, муки каштанов и волчьих бобов. И качество продолжало снижаться. В ноябре город словно бы вымирал на протяжении дня, только отдельные немцы и полицейские появлялись на улицах да неподвижно сидели нищие с ампутированными или распухшими конечностями. Украинская учительница нацарапала в дневнике в День рождественских подарков 1941 г.:

«Немцы празднуют. Ходят сытые и гладкие, у всех горят огни на рождественских елках. Но мы бродим как тени, голод полный. Люди добывают еду крохами, варят жидкий суп, который едят без хлеба, потому что хлеб дается дважды в неделю, 200 граммов. И такое питание – еще очень хороший вариант. Те, у кого есть что обменять, меняют в деревне, у кого нет – пухнут с голоду, уже умирают. У многих людей тиф»[388]388
  Ibid., 173 and 169–172.


[Закрыть].

Немецкая блокада выполняла задачи в соответствии с «Планом голода», разработанным статс-секретарем Министерства продовольствия и сельского хозяйства Гербертом Бакке еще в декабре 1940 г., когда в верхах приступили к подготовке кампании против СССР. С целью обеспечить питанием вермахт и внутренний фронт, Бакке предложил разделить советскую территорию на «лесной» север и «сельскохозяйственный» юг, а также на город и деревню. Северный «лесной ареал» и все города предполагалось уморить голодом, чтобы огромные излишки продовольствия, производимые южным краем с его плодородными черноземами (Украина), кормили рейх. 2 мая 1941 г., то есть примерно за полтора месяца до начала вторжения, план был принят официально, при этом должностные лица отдавали себе отчет в том, что «бесчисленные миллионы людей, несомненно, умрут от голода, если мы заберем из страны все нам нужное». К тому времени когда осенью Украина очутилась в руках немцев, гауляйтер Тюрингии и имперский уполномоченный по трудовой мобилизации Фриц Заукель уже не раз озвучивал мнение: «По меньшей мере 10–20 миллионов этих людей» умрут голодной смертью в течение наступающей зимы. По собственным оценкам Бакке, уморить предстояло 20–30 миллионов славян. «План голода» сделался центральным компонентом немецкого военного планирования в рамках подготовки операции «Барбаросса»[389]389
  Gerlach, Krieg, Ernährung, Völkermord; Trial of the Major War Criminals before the International Military Tribunal, Nuremberg, 14 November 1945–1 October 1946, Nuremberg, 1947–1949, v. 31, 84: 2718-PS, and v. 36, 135–157.


[Закрыть].

Блокирование Киева давало возможность достигнуть второй цели – выполнить жгучее желание Гитлера «стереть» крупные советские города «с лица земли». Еще в начале операции по захвату Украины фюрер приказал вермахту «уничтожить город зажигательными бомбами и артогнем, как только позволит состояние снабжения», или, по лаконичному распоряжению Гальдера от 18 августа, «сровнять с землей». Люфтваффе не располагало достаточным для выполнения своей части задачи количеством бомб – упущенная возможность, которую через год Гитлер с горечью припомнил как очередной промах Геринга. Гальдер уже отмечал, что Ленинграду и Москве тоже просто так капитулировать не дадут[390]390
  Hubatsch (ed.). Hitlers Weisungen, 148; Ueberschär and Wette, ‘Unternehmen Barbarossa’, 333; Halder, Kriegstagebuch, 3, 53: 8 July 1941; Reinhardt, Moscow, 96.


[Закрыть].

Продвижение немцев на севере шло даже быстрее, чем на юге, что опасно оголило Ленинград – колыбель русской революции и второй по величине и значимости город Советского Союза. 30 августа наступавшие войска перерезали последний канал железнодорожного сообщения Ленинграда с Большой землей, захватив станцию Мга. 8 сентября пала крепость Шлиссельбург. Построенная в месте истока реки Невы из Ладожского озера, она и в самом деле служила ключом к линиям коммуникаций и электроснабжения промышленных предприятий города[391]391
  Автор обыгрывает название, искаженное немецкое Schlüsselburg, что значит букв. «ключ-город».


[Закрыть]. Так Ленинград очутился в полном окружении со стороны суши, и единственный путь в него и из него пролегал по Ладожскому озеру. В тот же день самолеты люфтваффе приступили к массированным налетам на продовольственные склады Ленинграда. Профессор Вильгельм Цигельмайер – эксперт в области питания и советник Верховного главнокомандования вермахта – 10 сентября 1941 г. отмечал в дневнике: «Мы не будем утруждать себя в будущем требованиями по сдаче Ленинграда. Его нужно уничтожить методами, основанными на науке». В то время военно-хозяйственное управление 18-й армии запросило указаний относительно того, следует ли ему воспользоваться военным снабжением с целью обеспечения города продовольствием в случае его капитуляции. Ответом начальника интендантской службы вермахта Эдуарда Вагнера стало категоричное «нет»: «Любой поезд, привозящий провизию из сердца нашей страны, уменьшает ее запасы там. Лучше пусть у наших сородичей будет что есть, а эти русские умрут». Вагнер уже писал жене, что «следующим делом нам надо будет дать населению Петербурга как следует увариться. Зачем нам город с 3,2 миллиона населения, которое станет просто-напросто обузой для наших продовольственных запасов?»

Приступая к подготовке «действенного оправдания» – средства для влияния на международное мнение, когда «жестокая судьба города» сделается очевидной, Геббельс очень обрадовался твердому намерению Советского Союза оборонять Ленинград до «последнего человека». К середине сентября, однако, в немецком Верховном главнокомандовании возникло беспокойство из-за опасности распространения эпидемий из города на позиции осаждающих и относительно психологического напряжения немецких пехотинцев, которым, возможно, придется «стрелять в пытающихся выбраться из города женщин и детей». Для предотвращения последнего фельдмаршал Риттер фон Лееб, командующий группой армий «Север», приказал артиллеристам бить по любым гражданским лицам, которые попробуют прорваться из города, пока те находятся далеко от немецких пехотинцев на линии фронта[392]392
  Ziegelmayer in Aly, Hitlers Volksstaat, 198; Ziegelmayer, Rohstoff-Fragen der deutschen Volksnährung; Ganzenmüller, Das belagerte Leningrad 1941–1944, 42–52, со ссылкой на KTB der Oberquartiermeisterabteilung der 18 Armee, 11, 14 and 18 Sept. 1941; Вагнер к домашним: 9 Sept. 1941; Goebbels, Tgb, II/1, 359 and 392: 5 and 10 Sept. 1941; Ganzenmüller, Das belagerte Leningrad, 20–53 and 73–76.


[Закрыть].

В течение недели после 21 сентября решение высшего командования по Ленинграду получило окончательное одобрение: «Разрушить до основания. Если при этом возникнет ситуация, когда последует предложение о капитуляции, его надлежит отклонить. В этой войне мы не заинтересованы в сохранении даже части населения этого большого города». Основываясь на такой беспощадной установке, Главное управление имперской безопасности принялось разрабатывать свой «Генеральный план Ост», по которому будущий регион «Ингерманландии» на советском побережье Балтийского моря предполагалось оставить лишь ограниченно обитаемым, причем немецкими и финскими колонистами в сельскохозяйственных районах, всего же численность населения предстояло сократить с 3,2 миллиона до 200 000 человек. Те самые 3 миллиона «лишних людей» в послевоенном будущем приходились как раз на ленинградцев. Изначальные авторы «Плана голода» Герберт Бакке и его коллега Ганс-Иоахим Рикке готовили к публикации свои соображения, чтобы немецкая квалифицированная элита сумела свыкнуться с ними, когда придет время[393]393
  Ganzenmüller, Das belagerte Leningrad, 53–64; Jones, Leningrad, 42–43 and 127; Biernacki et al., Generalny plan wschodni, 82–110: summary by RSHA (27 April 1942); Hans-Joachim Riecke, ‘Aufgaben der Landwirtschaft im Osten’ // Probleme des Ostraumes. Sonderveröffentlichung der Bücherei des Ostraumes, Berlin, 1942; Herbert Backe, Um die Nahrungsfreiheit Europas: Weltwirtschaft oder Grossraum, Leipzig, 1943.


[Закрыть].

К концу сентября 1941 г. иждивенцы в городе получали 250 граммов хлеба в сутки. Люфтваффе бомбило Ленинград двадцать три раза, а артиллеристы выпустили в ходе дневных обстрелов 5000 снарядов, при этом расчеты орудий начали шутить в том духе, что они «подкармливают город», помогая снижать количество ртов среди гражданских лиц. К середине ноября в боевом журнале группы армий «Север» отмечался первый успешный случай у артиллерии в деле пресечения попыток приближения гражданских лиц к немецким расположениям; однако генералы по-прежнему беспокоились, как бы «ложная» жалость не взяла верх в чувствах личного состава. Командиры впервые начали задаваться вопросом относительно последствий войны геноцида для их собственных солдат. Если те привыкнут запросто расстреливать безоружное мирное население, не приведет ли эта практика к «потере внутреннего равновесия»? Что, если военнослужащие «перестанут бояться совершать подобные действия после войны»? Где будет предел озверению, спрашивали они[394]394
  Ganzenmüller, Das belagerte Leningrad, 69–73; Jones, Leningrad, 129 and 131; Kershaw, War without Garlands; Lubbeck, At Leningrad’s Gates.


[Закрыть].

Еще до завершения окружения войск Красной армии на Украине и полного обложения Ленинграда кольцом осады Гальдер, Браухич и Гитлер вновь вернулись к теме Москвы. Сами удивленные легкостью победы на Украине, они не могли даже представить себе, что у Красной армии оставались сколько-нибудь значимые по численности резервы. Гальдер, как и Гитлер, надеялся на способность группы армий «Юг» до зимы достигнуть Сталинграда и нефтяных месторождений Майкопа, а группы армий «Центр» – дойти до Москвы даже при снижении поддержки с воздуха и с меньшим количеством танковых армий. Как и Ленинград, столицу СССР предполагалось окружить и отрезать от внешнего мира. В какой-то момент Гитлер вообразил, что Москва просто исчезнет, затопленная всеочищающими водными потоками[395]395
  Reinhardt, Moscow, 95–96 and 182–185.


[Закрыть].

2 октября 1941 г. солдаты слушали второе заявление фюрера, провозгласившего конечной целью кампании Москву. Несмотря на беспокойство, как бы война не затянулась до зимы, Вильгельм Мольденхауер просто содрогался от возбуждения из-за торжественных призывов Гитлера не складывать оружия в решительной битве против большевизма. К публичному примешивалось и личное, интимное – молодой офицер представлял себе жену внимавшей речи фюрера по радио: «И с каждым словом, может быть, твои мысли также были со мной». 4-я танковая дивизия Фрица Фарнбахера уже выступила, жгуче холодный туман пробирал личный состав до костей, но скрывал передвижения соединения. В первый день они покрыли 130 километров и четверо суток спустя, во второй половине 3 октября, подошли к Орлу. Пока наступавшие находились на открытой местности на пути к городу, мотопехота маневрировала на легкой технике, прикрываясь танками под огнем советских самолетов, взлетавших в видимости немцев с расположенного невдалеке аэродрома. О люфтваффе на протяжении нескольких дней никто и слыхом не слыхивал. Прежде чем достигнуть пригородов Орла, пехотинцам больше тридцати раз приходилось выскакивать из грузовиков и бронетранспортеров и прятаться за танками. Те уже катились по улицам города, а трамваи еще продолжали циркулировать. Какой-то вагоновожатый даже начал подавать сигналы звонком, приняв встретившийся на пути танк за один из своих. Когда же немец развернул пушку в направлении трамвая, улица мигом опустела[396]396
  Ebert (ed.). Im Funkwagen der Wehrmacht, 167: Вильгельм к Эрике Мольденхауер, 3 Oct. 1941; Hartmann, Wehrmacht im Ostkrieg, 307–308.


[Закрыть].

Как под Смоленском и на Украине, немецкие танки возглавляли обход и окружение. После Орла 2-я танковая армия быстро взяла в полное кольцо Брянск. Западнее 3-я и 4-я танковые армии с двух сторон клешнями охватили Вязьму. К 7 октября почти все оставшиеся советские войска на Западном фронте очутились в двойном котле, а дорога на Москву лежала открытой для немцев. В штабе фюрера Йодль назвал этот день решающим для кампании и сравнил достижения со стремительной победой прусской армии над Австрией в 1866 г. Двое суток спустя личный пресс-секретарь Гитлера Отто Дитрих собрал особую пресс-конференцию, спеша известить мир о том, что теперь между германскими армиями и Москвой лежит лишь «пустое пространство». Геббельс просто всплеснул руками от досады и огорчения. По двум причинам: из-за преждевременного триумфализма и из-за неспособности контролировать Дитриха. Однако сдерживать прессу он не стал. «Пробил великий час!» и «Военный крах большевиков», – заявляла Völkischer Beobachter. В книжных магазинах на витринах появились учебники русского для чиновников будущей оккупационной администрации, а кинотеатры анонсировали скорый выход на экраны документальной ленты «Немцы вступают в Москву»[397]397
  Stahel, Operation Typhoon, 100–102.


[Закрыть].

Не стоит считать это такой уж легкомысленной поспешностью. У Красной армии остались всего лишь 90 000 солдат для защиты столицы перед лицом миллионной группы армий «Центр». Размах немецкой победы превысил даже достигнутое на Украине: вермахт захватил 673 000 военнопленных и 1300 танков. Если сложить вместе два достижения, то в пределах пяти недель только в плен немцам сдались 1 447 000 красноармейцев. Германский генеральный штаб и Верховное главнокомандование совершенно не заботились о том, что делать с таким количеством военнопленных, хотя сам план кампании строился именно на быстром разгроме Красной армии. Гитлеру с его ближними советниками не было до них никакого дела, если не считать, правда, возможности использовать их на работах, но осенью 1941 г. подобные идеи еще не пользовались популярностью. Недолго думая проблемы изыскания потребных ресурсов переложили на управление по военнопленным и командование в тыловых районах[398]398
  Streit, Keine Kameraden; Hartmann, Wehrmacht im Ostkrieg, 516–634.


[Закрыть].

По итогам боев под Вязьмой и Брянском командование 580-го тылового района 2-й армии устроило пункты питания и отправляло военнопленных в тыл, «задействовав все пригодные для использования грузовики и телеги, привлекая сельских старост и военнопленных» для решения задачи. В начале октября оно развернуло в Кричеве 203-й пересыльный лагерь для военнопленных, Дулаг (по заимствованной у противника терминологии), приспособив под бараки для 10 000 пленных лесопилку и цементный завод. Однако только за одну ночь туда поступили 20 000 человек и подтягивались еще 11 000. К 19 октября в лагере скопились 30 000 красноармейцев. Большинство из них оставались без крыши над головой, пока начальство не позаимствовало у расположенных рядом немецких частей лопаты, чтобы отрыть землянки и покрыть их сверху ветками и присыпать землей. Хотя лагерь расположился вблизи от железнодорожной линии и имелся доступ к воде, подача ее пленным находилась на низких позициях в списках военных приоритетов.

Вопросами питания занимался доброжелательно настроенный офицер, ветеран Первой мировой войны. Слишком старый для службы во фронтовых частях, Конрад Ярауш в письмах домой красноречиво описывал маховик разворачивавшейся на его глазах катастрофы. Готовили еду в старых топливных бочках. Посуды остро не хватало, и многим пленным красноармейцам приходилось вместо мисок пользоваться пилотками и фуражками, удерживавшими, по всей вероятности, только половину выдававшегося им жидкого супа. В самый пик притока пленных после сражения под Брянском Конраду Яраушу в его отделении Дулага № 203 приходилось кормить по 16 000–18 000 человек в день. Всего пять немцев занимались административными вопросами и кухней, плюс к тому восемь охранников, как рассказывал он другу Вернеру Гассу: «И можешь представить себе, что приходилось еще бить и стрелять… чтобы просто навести порядок вокруг кухни». Когда численность отправленных в более крупные лагеря дальше на западе стала превышать новые поступления, количество снизилось до 6000, и Ярауш с чувством облегчения написал жене: «Мне не приходилось уже играть роль полицейского так часто, и не надо было никого колотить резиновой дубинкой или приказывать расстрелять кого-нибудь. Тем не менее хватало и много чего отвратительного». Несмотря на все препятствия, он и другие офицеры из числа «стариков», в которых «осталась еще пока старомодная человечность», смогли наладить выдачу еды дважды в день – и это перед лицом сопротивления лагерной инспекции[399]399
  Jarausch and Arnold (eds.). ‘Das stille Sterben…’, 329 and 343: 25 Nov. and 25 Oct. 1941.


[Закрыть].

Ярауш собрал вокруг себя активных пленных, которым поручил кухни, взамен предоставив привилегию доступа к еде. Ярауш раздавал им сигареты, а военнопленные в ответ заботились и о нем, обеспечивая его дважды в день супом, сдобренным молоком или сливками, и куриными яйцами – до четырех в день, даже когда их не хватало. Он осознавал пользу от фуражирских рейдов более «беспощадных» товарищей, прибегавших к реквизициям провианта у местных крестьян. Нападений партизан опасаться не приходилось, поскольку, как уверял жену Ярауш: «Тут все тихо. Эсэсовцы метут чертовски чисто». Мягкий по характеру преподаватель религиоведения и противник нацизма из Магдебурга, Конрад Ярауш относился к советским военнопленным скорее с любопытством, чем с враждебностью. Вооружившись букварем, он принялся изучать русский и нашел для помощи в освоении языка образованного пленника[400]400
  Ibid., 325–326 and 336: 7 Nov. and 12 Oct. 1941.


[Закрыть].

В начале ноября приехали эсэсовцы из айнзацкоманды с целью прочесать лагерь на предмет поиска военнопленных и гражданских лиц еврейской национальности. Некоторых расстреляли в подвале цементного завода. В письмах домой Ярауш только намекал на подобные вещи. Когда его учителя русского выявили и разоблачили как «наполовину еврея», офицер не рассказал жене Шарлотте о его судьбе, но упомянул о «евреях босиком в снегу» и добавил: «Случилось кое-что тяжелое, что я не мог предотвратить и что оставило по себе горький след. Но это со слов других». Через два дня тон его зазвучал более оптимистично. Речь зашла о новом учителе – москвиче и, как и сам Ярауш, преподавателе в возрасте за сорок. Человек этот вслух читал рассказ Тургенева, и, внимая ему, Ярауш чувствовал: «Я словно бы прикоснулся к душе этой страны, к тому, как она видит и познает себя». Подобно Гансу Альбрингу, Ярауш проникался русской культурой и одновременно испытывал ощущение, будто имеет дело с «наполовину детьми». Видя, как ужасно страдали люди под большевистской тиранией, он чувствовал обязанность распространять среди них Евангелие. Обращаясь к товарищам среди членов Ассоциации Мартина Лютера, Ярауш объяснял им: «Мне бы хотелось верить, что русский народ, который так твердо держался своего Христа, сумеет еще очень многое сказать нам, христианам, в ближайшие годы, когда заклятие [большевизма] будет разбито»[401]401
  Ibid., Arnold //troduction, 86, 335, 345 and 346: 6, 7, 28 and 25 Nov. 1941.


[Закрыть].

Как бы ни претили ему жестокость и бесчеловечность войны, Ярауш оставался верным делу немцев. 14 ноября он писал Шарлотте, рассказывая ей об обнаружении нового случая каннибализма. Из 2000 военнопленных на бывшем цементном заводе ежедневно умирали двадцать пять. Для гражданских лиц, «сверх всего прочего евреев», лишенных в мороз одежды, кроме рубашек, «пожалуй, скорее милость, если их отведут в лес и сработают, так сказать, в техническом смысле слова». Он признавался, что «можно впасть в сомнения из-за смысла всего этого, если только не слышать постоянно от русских о том, как они настрадались от большевизма». Может быть, откровенничал Ярауш с женой, это «больше убийство, чем война», но все же он просто обязан выполнять «свою часть долга»[402]402
  Ibid., 339: 14 Nov. 1941.


[Закрыть].

Из Орла Фриц Фарнбахер с его 4-й танковой дивизией устремился в направлении Тулы – ключевого пункта обороны Москвы на южном участке. Вермахту предстояло преодолеть этот рубеж в ходе окружения советской столицы. За последние недели осени Советы серьезно укрепили подступы к Москве с запада. Помимо двух уже существовавших под Можайском оборонительных линий защитники советской столицы отрыли перед городом в три эшелона пояса траншей с блиндажами и дотами, прикрытыми минными полями, отчего лобовой штурм сделался крайне затруднительным. Так или иначе немцы и не собирались проламывать неприятельскую оборону в лоб – и в этом случае Верховное главнокомандование тоже планировало классическую генеральную битву на окружение противника. Группе армий «Центр», действовавшей на охват Москвы с севера и юга танковыми клиньями, предстояло замкнуть город в кольцо, соединившись к востоку от него и при удачном раскладе поймать в ловушку остатки Красной армии и советское руководство.

Расположенная в 190 километрах к югу от Москвы, посреди лигнитов и торфяников, Тула с населением 272 000 человек представляла собой вековой центр оружейной промышленности. Не овладев железнодорожным узлом города и аэродромом, Гудериан не мог рисковать бросать войска далее на восток; хотя руководство повысило статус его танкового соединения до танковой армии, линии коммуникаций объединения сильно растянулись и сделались уязвимыми. Удостоенный чести возглавлять острие наступления на советскую столицу с юга, Гудериан позволил себе при офицерах типичную браваду: «Тула? Вкратце, жесткие бои, долгий путь, а в конце – девушка-блондинка»[403]403
  Guderian, Erinnerungen eines Soldaten, 231; Seitz, Verlorene Jahre, 104.


[Закрыть].

Однако 2-я танковая армия и входившие в ее состав 24-й моторизованный армейский корпус и 4-я танковая дивизия после безостановочных маршей были уже не теми грозными формированиями, что брали Орел. Фриц Фарнбахер впервые увидел снег в ночь с 6 на 7 октября. Затем полили дожди, и высушенные летним солнцем немощеные дороги превратились в грязевые моря: «текучее, бездонное болото, черное тесто, под тысячами и тысячами сапог, колес, гусениц», как описывал виденное советский журналист Василий Гроссман. По пятисоткилометровой линии фронта группы армий «Центр» танки и артиллерийские орудия, грузовики, полугусеничные бронемашины и телеги на гужевой тяге – все потонуло в грязи. 15 октября в штабе группы армий «Центр» отмечали: «Наступил психологически критический момент кампании». За одну неделю парк 6-й танковой дивизии съежился с двухсот до шестидесяти боеготовых танков. У 20-й танковой дивизии от двухсот восьмидесяти трех единиц за две недели осталось сорок три дышавшие на ладан машины; а у 4-й насчитывалось только тридцать восемь штук. Понадобилась неделя на приведение 4-й танковой дивизии в порядок, но командир ее сигнализировал: «Непрестанные усилия и тяжелые бои… не прошли бесследно для солдат и офицеров» и добавлял, что любое наступление «увенчается успехом только при тяжелых и кровавых потерях», если удастся вообще. Продвижение немцев замедляла не только погода. С начала октября люфтваффе в небе почти никто не видел, а тем временем ВВС РККА все эффективнее действовали против близких для них теперь немецких целей. Чем ближе подступали немцы к Москве, тем сильнее крепла советская оборона. И все же 29 октября 4-я танковая дивизия находилась в 4 километрах от Тулы, где опять увязла в грязи. В закрытом докладе вермахта на следующий день подробно рассказывалось о том, как части 4-й танковой дивизии и полк «Великая Германия» вошли в лес к югу от Тулы, где пешими сражались против советских танков[404]404
  Grossman, A Writer at War; Wagner (ed.). Soviet Air Force in World War II, 68ff; Hartmann, Wehrmacht im Ostkrieg, 313.


[Закрыть].

В 1812 г. «Великая армия» Наполеона потеряла бо́льшую часть солдат и лошадей не во время катастрофического зимнего отступления, а гораздо раньше – в ходе победоносного летнего наступления. Вот и немцы в 1941 г. понесли более значительный урон в процессе продвижения, недосчитавшись 41 048 солдат в последнюю неделю июня, 172 214 человек – в июле, 196 592 – в августе и 141 144 – в сентябре. Дела в танковых дивизиях обстояли и того хуже. К концу июля 35-й танковый полк – бронированный таран 4-й танковой дивизии – сохранил только сорок девять из изначально числившихся за ним ста семидесяти семи танков. Гудериану пришлось лично просить Гитлера о присылке запчастей для 2-й танковой армии. Сражавшаяся в пешем строю мотопехота, оказывавшаяся рассеянной на открытой местности между танками в ходе любой атаки, становилась особенно уязвимой: к августу численность личного состава в таких частях упала на 50–70 %[405]405
  Reinhardt, Moscow, 367–370; Hartmann, Wehrmacht im Ostkrieg, 255–256.


[Закрыть].

Сама скорость продвижения немцев подтачивала их силы. По мере удлинения линий снабжения начальники интендантской службы все чаще оказывались вынуждены творить невозможное. Немцы не располагали достаточным количеством подвижного состава и паровозов для полноценного снабжения войск на Восточном фронте. Им досталось очень мало пригодных к эксплуатации советских вагонов и локомотивов под широкую колею, отчего на переделку путей под свой стандарт приходилось тратить куда больше средств и усилий, чем ожидалось, а к тому же и много времени, причем масштабы задач только росли по мере продвижения в глубь Советского Союза. Перебрасывать предметы снабжения со складов иначе, чем по железным дорогам, тоже становилось все трудней из-за потерь в моторной технике и лошадях. К середине ноября 425 000 из 500 000 единиц автомобильного парка, находившихся в распоряжении немецкой армии на момент начала кампании, попросту сломались, а ремонтных мощностей для их восстановления не хватало. Обеспечивавшие большую часть тяги лошади начали болеть и умирали десятками тысяч. Главное шоссе Смоленск – Москва на большей протяженности представляло собой довольно широкую дорогу с двумя полосами движения, но саперы отступавшей Красной армии заложили на ней множество мин с часовыми механизмами. Что ни день на дороге возникали воронки до 30 метров шириной и 10 – глубиной. Положение осложнилось настолько, что бо́льшую часть личного состава 5-й пехотной дивизии вместо отправки во Францию на отдых пришлось отправить на ремонт шоссе[406]406
  Reinhardt, Moscow, 92–94 and 148–149.


[Закрыть].

В конце осени подморозило, дороги высохли, и вермахт вернул себе некоторую степень подвижности. Однако холод принес новые сложности. Когда в середине ноября стал выпадать снег, только у половины личного состава 4-й танковой дивизии нашлись шинели, и лишь треть располагала шерстяными одеялами. Солдаты теперь чаще превращались в инвалидов из-за обморожений и болезней, чем от ран, хотя и от последних из строя выходило все больше людей. На исходе июля и в начале августа командование отдало приказ о выделении войскам зимнего обмундирования, но касался он только пятидесяти восьми дивизий, предназначенных для оккупации Советского Союза после победы. Из-за отчаянных игр с приоритетами грузов на железных и автомобильных дорогах большинство комплектов зимней формы продолжали ожидать отправки в польских пакгаузах. Даже доставка почты, всегда считавшаяся жизненно важной для поддержания боевого духа войск, задерживалась по причине необходимости разгрузить линии снабжения группы армий «Центр» для подвоза боеприпасов и бензина к линии фронта[407]407
  Hartmann, Wehrmacht im Ostkrieg, 313; Neumann, Die 4. Panzerdivision, 299 and 314; Schüler, Logistik im Rußlandfeldzug.


[Закрыть].

Если верить военным цензорам 2-й армии, боевой дух личного состава оставался «нерушимым» и «прочным» на протяжении большей части октября, несмотря на отвратительную погоду. «Содержание писем за прошедший месяц формировалось под влиянием успехов в битвах на окружение под Брянском и Вязьмой, а также быстрого продвижения к Москве. Каждый воин видит приближение конца кампании против большевиков, а с ним и так давно ожидаемую возможность вернуться в рейх», – доносили проверяющие. И в самом деле глубокое изучение писем двадцати пяти корреспондентов подтверждает: в октябре предвкушение неминуемой победы охватывало большее количество военнослужащих, чем в июне, июле и августе. В тот осенний месяц даже невзгоды как будто служили лишним подтверждением близости победы. Так, один солдат жаловался на плохое питание, но замечал при этом, что снабжение всегда хромает, когда «происходит нечто очень важное»[408]408
  Humburg, ‘Siegeshofnungen und „Herbstkrise“ im Jahre 1941’, со ссылкой на Bumke, 28 Sept. 1941; BA-MA, RH 20–2/1091–1095, Tätigkeitsberichte der Feldpostprüfstelle beim AOK2 1 Aug. – 1 Dec. 1941; моральный дух по-настоящему упал только в ноябре: BA-MA, RH 20–2/1095, Tätigkeitsbericht der Feldpostprüfstelle beim AOK2 für den Monat November 1941.


[Закрыть].