Текст книги "Я встретил себя (сборник)"

Вопрос жизни

Осенние упрямые ветры, будто упёртые в своём рвении слуги, вымели раздольные поля до жёсткой стерни, выхлестали берёзовые колки до прозрачности. Пустота вокруг, и только тяжёлые тучи безуспешно прикрывают осеннюю наготу. А у меня день рождения.

Бреду домой, пиная пёструю листву. Мне сегодня было позволено многое: я мог поменять местами «да» и «нет» в скучной грамматике жизни, имел право не работать, не касаться до грязной посуды, шляться по городу, пить пиво в самых неприхотливых углах и хандрить, глядя на одинокий и гордый листик, преодолевающий пространства лужи. Но очень скоро я пренебрёг своими вольностями и вернулся домой, где нашёл подле своих дверей собственную жену и соседа. Они были заняты вдумчивым спором.

– Как дела? – спросил, пожимая руку соседу и почему-то огорчился, что за столько лет мы с ним ни разу не выпили за наше давнее и вынужденное общежитие.

– Отопление дали, вот батарея потекла.

Я увидел лужу под стареньким, измазанным всеми красками жизни радиатором, с трудом державшимся на лестничной стенке.

– Смотрите, вода больше не прибывает, – в продолжение прерванного разговора заключила наблюдательная жена.

– Вот аварийка приедет и разберётся, – отказался от спора сосед.

– Аварийку уже вызвали? – спросил я.

– А что прикажешь, ждать, когда подъезд зальёт?! – как всегда, с некоторым напором, отреагировала жена.

Я хмыкнул и с удовольствием сообщил:

– Лужа больше не будет, потому что мужик, который здесь справил малую нужду, уже ушёл. Вы что, все с насморком? Неужто не чуете, что этот мужик пил не только пиво, но и смесь портвейна с косячной водкой?!

– А я-то думаю, откуда так несёт? – обрадовался с пониманием сосед.

– Мне пора, – решила жена, расслышав шум и тяжёлые шаги внизу. – Это я слесарей вызвала.

– Ёклмн, – пробурчал сосед, – ну ладно бы собака напрудила…

– Человек – не хуже животного, – философски заметил я.

– Ещё вопрос, кто лучше? – жена почему-то выразительно посмотрела на меня и скрылась в квартире.

– Что случилось? – спросил слесарь и поставил сумку с инструментом под ноги.

– Да вот, думаем, – почесал голову сосед, – чем человек лучше животного?

– Вопрос, конечно, интересный, если вам на голову вода не капает.

– Уже не капает, ложный вызов. Ошибочка получилась, какой-то нехороший и пьяный дяденька ввёл в заблуждение жителей нашего подъезда, – я указал на лужу под батареей. – Поэтому остаётся нерешённым только один вопрос: чем человек лучше животного?

Слесарь вздохнул и ответил:

– Ничем.

Я пожал руку слесарю.

– До свидания. Но такого быть не может.

Слесарь поднял свою сумку с инструментом и показал на лужу:

– Как видите, может.

Сосед скрылся за дверью своей квартиры, но вдруг выглянул:

– Вспомнил. Я читал какого-то учёного, он написал, что человек – это социальное животное.

– Человек – не животное, – заупрямился я.

– Ну, как знаешь, – и сосед прикрыл за собою дверь.

Я остался один, огляделся и, не обнаружив никого подле себя, продекламировал достаточно громко и так, чтобы слышали все соседи:

– Я – не животное! Я даже не социальное животное! Я – человек!

Дома я сказал:

– Я не хочу быть животным.

– У тебя что, заело или тебя кто-то заставляет быть животным? Что тебя беспокоит?

– Незнание. Я знаю, что я не животное, но чем я отличаюсь от животного – я не знаю.

– Мудришь всё, – улыбнулась жена и погладила меня по голове как ребёнка. – Пойду готовить ужин, как-никак у тебя сегодня день рождения.

Она спряталась на кухне, а я с растревоженными чувствами и с дотошной ревностью к истине принялся звонить по телефону.

– Привет. Сашка, ты, говорят, умный мужик.

– Правильно говорят.

– Тогда ответь на простой вопрос: чем ты отличаешься от животного?

Сашка хмыкнул и спросил:

– Именно я?

– Именно ты.

– Ты уже выпил?

– Нет.

– Тогда выпей.

– Я понял: ты не знаешь.

– Человек живёт для того, – сочинил задумчивость Сашка, – чтобы найти ответ на этот вопрос. Находит ответ и уходит из жизни.

– Значит, если сегодня я найду ответ, то к утру я буду уже прохладненьким и просветлённым?

– Ну, не так категорично, конечно.

– Нет, Саша, мне думается, если я узнаю ответ, то мне, напротив, очень захочется жить. Моя жизнь может сделаться более самостоятельной в отношении смутных мыслей.

– Ты всё-таки выпей, осмыслять будет веселее. А пока будешь закусывать, я успею закончить совещание. У меня полный кабинет народа. Я помню, что у тебя день рождения, и я тебя обязательно поздравлю, но после работы. Хорошо?

– Вот он – менталитет учёного: не ответить на вопрос и уйти на совещание, – проворчал я и положил трубку.

«Зачем портить людям настроение дурацкими вопросами, – думал я, – зачем ставить их в дурацкое положение, только лишь потому, что у меня дурацкое настроение и самый что ни на есть дурацкий день рождения? Это мой каприз, который я воздвигнул пред собой, и нет нужды заставлять других стучаться в него лбом, решил я и набрал номер наугад.

– Здравствуйте, – бодро поприветствовал я приглушённое «да». – Ответьте, пожалуйста, на один-единственный вопрос: чем человек отличается от животного?

Голос в трубке заговорил, когда он закончил, я долго сидел немного ошарашенный и никак не мог понять, зачем он сказал мне так много обидных слов.

Но старый чешский телефон не сломался, он выдержал весь поток брани, умели же когда-то делать хорошие аппараты!

Я прошёл на кухню, повинуясь десятому приглашению жены. Стол был сервирован с любовью и нежностью верного и терпеливого друга.

– Как успехи? – спросила заботливая жена.

– Жена! – торжественно объявил я. – Если следовать цели, намеченной в последнем разговоре, то мне лучше стать животным или не искать ответа, это оказывается очень оскорбительное мероприятие!

Думаем вместе

Как часто в дни рождения нас начинают посещать тяжёлые размышления – это грусть о том, что годы бегут, а мы, кажется, ещё и не жили? Или отсутствие привычной шумной копании друзей? Или просто так почему-то совпало или звёзды не сошлись, и ты остался один? Часто с годами день рождения становится совсем другим. Это уже не весёлый праздник с подарками, шарами и маминым тортом, которого почему-то всё равно хочется. А жизнь продолжается, кругом люди и у них странные и назойливые бытовые проблемы: дали отопление, а тут лужа. И какое-то отчаяние, потому что лужа вместо подарка – это всегда отчаяние. Значит, появился повод обидеться, а потом, когда обида пройдёт, всё равно будет стол, накрытый с любовью, и смысл продолжать тяжёлые размышления пропадёт сам собой. Надо просто вытереть лужу, и жить дальше счастливо и безмятежно. Не этим ли человек отличается от животного?

В помощь учителям и родителям

1. Определите настроение начала рассказа. Какую лексику использует автор при передаче настроения?

2. В чём видели отличие человека от животного все герои рассказа?

3. Желание найти ответ на вопрос у именинника – это действительно желание разобраться или результат дурного настроения?

4. Что же значит быть человеком? Человек лучше или хуже животного?

5. Герой достиг цели в поисках ответа на вопрос?

6. А вы пробовали понять, для чего дана вам жизнь?

Самостоятельная работа

1. Какие глаголы выбирает автор в начале рассказа? Они помогают понять настроение героя?

2. А действительно, как учёные смотрят на природу человека? Постарайтесь познакомиться с разными точками зрения? Может, то вам поможет понять смысл собственной жизни.

3. Найдите в толковом словаре значение слова «менталитет». Мнение героя о своём друге-учёном «вот он – менталитет учёного: не ответить на вопрос и уйти на совещание» говорит о том, что учёные сами ещё многого не знают или просто не хотят объяснить?

4. Почему именно в день рождения герой взялся искать ответ на вопрос?

Письменная работа

1. Напишите сочинение-рассуждение «Главный вопрос моей жизни».

Покров день

С Калугиным я познакомился во дворе Литературного института, что на Тверском бульваре. Он стоял в кругу студентов, его задорный смех «от души» немного удивил и понравился. Может быть, потому, что я сам смеюсь громко, меня успокаивало очевидное: этот недостаток не только мой. Я подивился, что не был знаком с ним, хотя ничего удивительного, всего вторая сессия. Прозвенел звонок. Помню, то было первое занятие по практической грамматике, я по школьной привычке широко разместился на последней «парте». Растворилась дверь, на пороге появился Калугин. Я замахал рукой и позвал: «Старик, подгребай, отсюда видней». «Старик» вдруг смутился, прошёл на кафедру, ответил: «Мне здесь удобнее будет вести урок». Студенты рассмеялись.

Василий Васильевич попытался сбить нашу весёлость, вызвал меня к доске. Я сделал необходимые ошибки, и последующие годы учёбы прошли в тяжёлом единоборстве с грамматикой, но я завоевал, увы, не знания, но уважение.

С Калугиным наладились отличные отношения, какие только могут быть у преподавателя и студента. На четвёртом курсе я, рассерженный на своих литературных оппонентов, пришёл на кафедру, встретил там Василия Васильевича и потребовал стилистического анализа своих рассказов. Рассказы Калугину понравились, и он рекомендовал плевать на всех и не обращать внимания на «происки врагов». С тех пор я равнодушен к критике.

Объём институтских заданий на год физически невыполним, поэтому мы, уже опытные студенты, выбирали, как нам казалось, самые важные и нужные предметы, изучали их, а остальные – только бы сдать экзамен. Учебник стилистики я не открывал весь семестр. Ну, во-первых, потому что предмет сам по себе замороченный, а во-вторых, стилистику принимал Калугин. И, что греха таить, после столь лестного отзыва о рассказах я чувствовал себя «классиком». А зачем «классику» стилистика?

За несколько дней до экзамена, как опытный студент, я подошёл к Василию Васильевичу и наплёл невесть что про трудности жизни. Растроганный моей историей преподаватель вынул из портфеля конспекты лекций, вручил мне: так он, наивный человек, пытался помочь. Но дело было сделано: студент подготовил почву и уронил семя надежды. Лекции Калугина взахлёб читались однокурсниками, вдруг обнаружившими жажду знаний, а я готовился к следующему экзамену. Правда, стоит сознаться, накануне что-то дрогнуло во мне, и я выучил пятый билет – так, на всякий случай.

И вот экзамен! Я – один из первых, захожу в аудиторию, смело беру билет, сажусь, готовлюсь. Сценарий был продуман заранее и позволял с честью выбраться из трудного положения не только мне, но и преподавателю.

Праздник начался. Я перед Калугиным вещаю содержание пятого билета.

– Позвольте, – вдруг прерывает мою песню Василий Васильевич, – Николай, а какой у вас билет?

– Пятый, – не моргнув глазом, отвечаю я.

Калугин глянул в свой блокнот.

– Николай, у вас двадцать седьмой билет.

Так классно придуманный сценарий рушился на глазах, я чуть слышно попытался исправить положение:

– Какая разница, Василий Васильевич, это же не принципиально, поставьте мне троечку, и делу конец.

Калугин опешил. С трудом, честно сказать, не сразу, но наконец он понял, что о стилистике говорить со мною не надо.

– Хорошо, Николай, отложим билет, в конце концов, это действительно не принципиально. Расскажите тогда, как вы понимаете…

– Боже упаси, Василий Васильевич, – шёпотом возопил я. – Да поставьте же мне тройку!

Калугин надолго задумался. Я пододвинул к нему свою зачётку.

– Поставьте троечку, – смиренно, превозмогая позор, со стыдом и мольбою заканючил я.

– Хорошо, – вдруг очнулся Калугин, – в конце концов, главное – сдать экзамен. – Он наклонился над зачёткой и написал: «отл».

– Ты что делаешь! – вырвалось у меня.

– Вы, Николай, хотели оценку. Вы получили что хотели.

Если бы мы были в кабаке и пьяные, я бы его ударил. Я встал и вышел вон. Трепещущие студенты кинулись ко мне, выхватили раскрытую с невысохшими чернилами зачётку и, как лёгкие пощёчины, зашелестело:

– «Отлично», «отлично», Калугин поставил «отлично»!

…Неширокая Нерль спокойно несла свои тёмные воды среди низких берегов, неопрятно заросших высокой жухлой травой. Тёмные кудлатые деревья угрюмо разглядывали её глубь. Ничто не нарушало покоя засыпающего вечера. Только око лунного бельма и несколько мигающих звёздочек на ещё светлом небосклоне.

Князь Андрей стоял на берегу задумчивой реки. Слабый, не по-осеннему тёплый ветерок дружески цеплял полу его длинного плаща, и не ветерок даже, нет, дыхание: полей, тлеющих ароматом трав, утомлённой земли, многоцветье пышных кустов дышали ему в лицо. За спиной раздавался храп взнузданных лошадей, негромкий человеческий говор, смех. Не в битвах томилась его душа, не в усмирении строптивых бояр, не в высокоумных хитростях, – всё то, как Божья кара, как тяжёлый Крест. И не роптал он, нёс свою повинность стойко, по умению и совести, во славу родимой стороны, в угоду Господу Богу. А тяготела душа его к великолепию храмов, лику Божьей матери, к красоте Русской земли, – рвалась всеми силами человеческими: не воевать – а миром ладить, не убивать – а защищать, не грабить – а строить. Улетали годы, спешил жить князь Андрей по прозвищу Боголюбский, достойный сын могучего отца своего князя Долгорукого, внук великого Мономаха. Бог наградил его тяжестью строптивого характера отца и нежностью матери, красавицы-половчанки. Мука и радость – Божья отметина.

– Батюшка!

– А, Прокопий, – князь чуть уловимым движением руки позволил приблизиться слуге. – Смотри, кругом красота-то какая, вот он – Храм Божий, лучшего не сотворишь. Вишь, луна как неровно резана, будто хлеба ломоть, звёздочки в чёрной сини веселятся, там Господь наш Праведный, смотрит на нас и радуется. Как разумеешь, аль печалится, глядя на нас, грешных?

– Да что ж не радоваться, вон ты каких хором настроил, всю Русь церквями украсил. Ты, батюшка, всё о Боге печёшься, чего же гневаться? Это я, супостат, всё по молодкам, морок меня не берёт. А ты – Божий человек, Боголюб.

Приятна князю лесть Прокопия, знал, что от души, знал, что любит его холоп, то и было ему оправданием. Огорчали проделки Прокопия: не мог тот без бабьего люда, остёр становился на слово, ловок в ухажёрстве, дерзок до непослушания, а ведь не молод давно, лыс да морщ ликом. «Отправлю в монастырь тебя, собака!» – ругался князь, но то напускное всё, любил Прокопия, терпел шалопаистого.

– Слышь, Прокопий, а ведь уж десять лет тому, как на княжество шёл, стал тут лагерем, – князь простёр руку в сторону Боголюбова, – и решил тогда: жить мне на этой земле. Жить!

Последние слова его прозвучали так торжественно и сильно, будто не с холопом речь вёл. Вдруг почувствовал единство своё с окружающим миром и небом.

– Жить! – повторил он, а повернувшись к Прокопию, приказал: – Здесь ныне ночуем.

– Помилуй, батюшка, в болотине этой, а до хором пять вёрст.

Князь строго глянул:

– Ставь лагерь. А баб до завтра забудь, целей будут.

Прокопий поклонился и прочь заспешил, ведая, что отшучивался князь единожды, потом – гроза. Знал крутой характер, не раз лечил синяки от его крепкой руки.

Князь шёл полем, сухая трава шелестела, туго ударяясь о кожу сапог. Память растревожила его. Вспомнилось, как уехал из Вышегорода, не предупредив отца, знал наперёд волю Долгорукого, но всё чуждо было ему в Южной Руси, не стерпел более царства алчущих власти, гнездилища злодейств и грабительских междуусобиц. Распри от скудоумия казались ему достойными гнева Божьего. Горестью болела душа за отца, не понимающего бесплодия борьбы за власть с единокровными братьями своими, не желающего видеть бед людских и ненависти. Чуял иное своё предназначение, не хотел более бороться с тягой к родному краю.

Не понимал князь Андрей, за что прогневался Бог на Русь, на весь род людской, почему не слышал мольбы его.

– Господи! – прошептал он, остановившись средь поля, – Господи, знаю, наступит час, и я паду ниц пред Тобою, знаю, не уйти от ответа ни лукавством, ни мольбою. Но, ещё не переступив порога Твоего, хочу понять: зачем такова жизнь? Отец, надоумь, подскажи, открой суть страдания, людской злобы, искушений и безнадёжности! При жизни открой истину греха дум моих. Ты наградил меня заботами о хлебе, радением о близких и борьбою с горем. Кому нужна боль моя? Я могуч, надоумь же, как исцелить мир от проказы греха! Прости, дерзок я, но роптать буду, как откроешь врата и впустишь меня в Обитель Свою. Но ещё не переступив порога Твоего, прошу: поведай мне, зачем испытываешь терпение Своё? Почему недостойный люд дорог Тебе? Распри, битвы, кровь, сироты, голод и разруха – зачем лишил разума нас? Ад бытия моего в поисках тебя, Господи. Скажи, зачем метущаяся душа моя? Боль моя?

Князь был слаб только перед Богом, молился неистово – искал убежища душе своей. И ночью поднимался с постели, истерзанный думами, падал пред иконой Святой Богородицы, просил открыть путь к жизни без греха, по завету Божьему, знал – Истина у Бога.

– Духа свята дай мне, Господи! – молил он. – Силы праведной!

Долго бродил в раздумьях князь Боголюбский, вернулся в ночи, когда вдруг налетел дерзкий ветер, затмились звёзды тяжёлыми тучами. На огонь костров шёл князь. Прокопий, завидев его, кинулся:

– Батюшка, государь ты наш, с ног сбились.

– Спать, Прокопий, теперь спать.

…Недавно я был в Москве в совершенно удивительный день. Погода шокировала: то лил проливной дождь, то начинало припекать близкое, июньское солнце. В этот день на собрании кафедры ректор настоял не продлевать с Василием трудового договора на следующий учебный год. Иначе говоря, мой друг оставался без работы. И ничего в том удивительного, потому как Калугин обладал не только великими знаниями, но и строптивым характером, вкусив который редкий начальник продлит договор. К сожалению, я не понял его бурную, трагическую реакцию на это решение. Абсурд был столь очевидным, что я не смог прочувствовать его горя. И, слава Богу, думалось мне, знать, вырос Василий из этих штанов, пора по-настоящему, всерьёз заняться наукой.

В тот день моего приезда, день его увольнения, Василию предстояло принимать экзамен у одной из очных групп. Я, маявшийся в ожидании, забрёл к нему на экзамен. Расстроенный Василь Васильевич собрал студентов в аудиторию, оглядел их тоскливым взглядом и спросил: «Кто знает на тройку? Давайте сюда зачётки». Меня, сидящего в стороне, обалдевшие от радости студенты чуть не смели со стула. Василий надолго склонился над столом. Когда наконец-то с зачётками было покончено, он оглядел оставшихся: «А кто знает на четыре?» С места не тронулось пять «наглецов», остальные со сдержанным спокойствием подошли к столу преподавателя. С новой партией зачёток Василий справился достаточно быстро. Я радовался гениальному ускорению приёма экзамена, я понимал, что Василию теперь уже, по большому счёту, всё равно, да и не в том он был состоянии, когда можно было вытерпеть одному такую пытку: с билетами, подготовкой и бредовым лепетом. Но я не угадал, сценарий вдруг изменился, и Василий разложил на столе билеты. Полтора часа он принимал экзамен у «отличников». Не зря я недолюбливал этих зубрил ещё со школы.

В тот вечер Калугин был саркастичен и едок, сильно переживал. Его уязвлённое самолюбие было так чисто, его негодование так по-детски откровенно, что вызывало только удивление: как можно, дожив до сорока лет, сохранить в себе столько наивности?! Настоящие, действительно великие учёные воистину – большие дети, они ни фига не понимают в интригах, подставках и закулисной мышиной возне бездарей у власти, да, у власти, пусть это всего лишь институт, но страсти здесь те же, что и на вершине государственного олимпа. Василий слишком талантлив, чтобы уметь подличать, пресмыкаться и угождать. А если ещё и правду – в глаза, то и жизнь складывается интересно.

Мы не задержались в Москве ни на час, как только выяснили, что под забором вот уже год стоит новенькая «Волга» – память об умершем муже Галины Александровны, декана заочного отделения.

Решение было принято в тот же миг. И вот я веду тяжёлую машину, а Василий с Галиной Александровной сидят на заднем сиденье и всё спорят про институтские дела. Васька кричит, что всё бросит, уйдёт, а Галина Александровна, как мать родная, утешает его, убаюкивает, хвалит, ругает всех Васькиных обидчиков, – хороший она человек. Сколько помню, она со всеми прогульщиками, пьяницами и двоечниками была удивительно терпелива. «Они такие талантливые», – заступалась она, в очередной раз отстаивая провинившегося «классика», как всегда, под свою ответственность и, как всегда, на свою же шею.

Мы с трудом пробиваемся через автомобильные пробки, суетный пригород. Хороший хозяин был муж Галины Александровны, добротный мужик, Царство ему Небесное, машина ухожена, послушна, в багажнике запчастей – новую собрать можно.

Землица центральной России так себе, никчёмная: песок да глина рыжая. Это не наш сибирский чернозём, в руках – как сливочное масло, жирный, лоснится отливом, упругий, на вкус попробовать хочется. Но люблю Подмосковье за берёзовую прозрачность, широту изумрудных полей, за золото воздушных маковок церквей, проплывающих вдоль дороги на Владимир. А Василий всё рычал, полупьяный от пива. Я расспрашивал о церквях, Галина Александровна рассказывала, отвлекая моего друга от тяжёлых дум, ошибалась в датах, и тогда Василий вступал в спор, стыдил Галину Александровну, не подозревая о нашей игре, а она всё баюкала его, пестовала, как дитя малое, капризное, была тонка, податлива, мудра. Поклон тебе, милая женщина!

Не доезжая двадцати километров до Владимира, мы свернули влево, прокатились грязным после дождя полем, свернули в узкую щель в берёзовом колке, и вот он, дом-крепыш, дача Галины Александровны. Мы топили печь, садили картошку, парились в бане, пили пиво и много говорили: я про свои командировки на Сахалин, а Василий всё пенял, что приехал я не вовремя, в такой его «чёрный день». Но я-то знаю другое и, конечно, приеду ещё в светлый Васькин праздник, какие наши годы. Там мы и обменялись нательными крестами, побратавшись уже навеки.

…Когда утром князь вышел из шатра, то невольно прикрыл глаза рукою. Вся даль полевая, повозки, деревья – всё в снегу. Белое великолепие сияло. Снег и теперь валил, снедаем томной рекой и крупами несёдланных лошадей. Прокопий слепил снежок и засунул зазевавшемуся конюху за ворот.

– А, ты сучий сын, собака… – но, увидев князя, осёкся мужик, молча извиваясь, вытряхнул из одежды снег.

– Балуешь всё, – довольный князь зачерпнул горсть, смял с удовольствием, по пальцам стекла холодная влага.

– Покров день, батюшка, Господь с нами, – Прокопий трижды перекрестился. – С праздником, Государь.

– Да, Покров, – задумчиво вторил князь. – Знать, услышал Боже мою молитву, знак верный. Защитит нас Покров Богородицы от недугов тяжких и ворогов лютых.

И стал вдруг князь, будто вкопанный, вспомнил, как вёз из Вышегорода полюбившуюся икону Святой Богородицы, как молился, вглядываясь в печальные очи Матери Божьей. Как искал защиту и поддержку в них, веровал и поднимался с колен с новой силою.

– Что, батюшка, – подскочил Прокопий, почуяв неладное, – хворь, бледен-то ликом стал?

Но отстранил его князь и сказал:

– Быть здесь церкви во славу Божию. И наречена будет – церковью Покрова на Нерли!

И долго молился князь, стоя на коленях в снегу, и люди его поклоны клали без устали. А снег валил и валил, и лошади мерно жевали овёс, и таял снежок на их тёплых спинах.

Вместо послесловия

Весь следующий день мы кочевали по Владимирской и Суздальской земле. Василий, великолепный знаток русской истории, провёл самую длинную в своей жизни лекцию. Я, учившийся как-никак шесть лет, не подозревал о его уникальных знаниях: он наизусть читал летописи. Я просмотрел самый живой фильм, когда стоял во дворе кремля и слушал его рассказ о поворотах и трагедиях русской жизни на старославянском языке Летописца. Обязательно, по возможности, конечно, загляните во двор полуразрушенного монастыря, где хранится боевой дух русичей – защитников Отечества нашего, прикоснитесь к святыням, пропитанным кровью предков – и почувствуете, как вольётся в вас сила и укрепится смущённая вера. Там вы поймёте не своё одиночество, но связь крови вашей и души с древнейшей многотысячелетней историей, с миллионами русских, со всею Русью.

Не всё запомнил я из рассказов Василия, и невозможно было, не под силу памяти, но прикосновения к белокаменной стене церкви, тягучий, далеко уплывающий тонкий голос колокола над туманным от моросящего дождя полем, гвалт испуганного воронья, тихую Нерль, томящуюся в травяных берегах, – всё помню. Помню лики святых в сумеречных церковных сводах, замершее пламя свечи в руке, молитву свою помню. Отшумел, откипел и Василий мой, отбурлила обида в нём и негодование, остудилась душа, загустели чувства, задумчив стал. Умом, может, он тогда ещё и не понял всю ничтожность своих переживаний, но душа уже окрепла, наполнилась. И кто знает, в какой миг, рассказывая историю Русскую, ощутил он единство и обрёл силу. Никто не знает. Но я видел перед собою уже другого человека – готового жить дальше.

В помощь учителям и родителям

1. Зачем люди учатся?

2. Почему полученная пятёрка не принесла герою радости?

3. Почему Калугин поставил в зачётную книжку не «3» как просил студент, а «5»?

4. С какой целью автор переносит читателей в XII век, период княжения Андрея Боголюбского?

5. Как Вы думаете, удалось ли герою освоить стилистику?

6. Как описывает автор природу Древней Руси? Почему? Как это характеризует автора, князя Андрея?

7. Как понимает Андрей Боголюбский своё княжеское предназначение? В чём заключались его обязанности как князя?

8. В русском языке есть два однокоренных слова «служба» и «служение». В чём сходство и различие их лексических значений?

9. О чём страдала душа князя Андрея? В чём сущность его молитвы? В чём сила героя и почему его так прозвали?

10. В чём заслуга Андрея Боголюбского перед Родиной? Можно ли назвать его патриотом? Почему?

11. Почему Калугин так легко поставил «3» и «4» в зачётные книжки студентов, а тщательно опрашивал отличников?

12. Как Вы понимаете выражение «Кому много дано, с того много и взыщется»? Кому из героев рассказа можно применить его?

13. Что значит сдать жизненный экзамен?

14. Почему рассказ называется «Покров день»? В чём смысл посещения Калугиным церкви Покрова на Нерли?

Практическое задание

1. Прототипом Калугина В.В. является наш современник профессор Калугин В.В. Найдите информацию об этом человеке. Как Вы думаете, в чём заключается «служба» и «служение» героя этого рассказа?

2. Какое значение в истории Российского государства имело правление Ярослава Мудрого, Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского?

3. Найдите в источниках информацию об историческом событии, описанном в этом рассказе, об архитектуре и строительстве церкви Покрова на Нерли. Составьте презентацию. Почему нужно помнить историю своей страны? Существует ли связь времён?