Текст книги "Я встретил себя (сборник)"

Браконьеры

– Мишка! Так я чё, так без рыбы и уеду?

Мишка засунул в рот остатки подсохшей за ночь сосиски, прильнул к окну, разглядывая огромный простор Енисея. Он шумно жевал и мурлыкал гимн Советского Союза. Мишкина башка что-то быстро соображала.

– Деревенские – трусы, чуть волна – на реку не ходят. – Он повернулся ко мне. – Давай по маленькой пока твоей хозяйки нет, и поедем самолов смотреть.

Ирка была в бане. После вчерашней закладки там ещё хранилось мягкое тепло и уйма горячей воды, жена занялась постирушкой.

Мы быстро разлили по стаканам косячной водки, купленной вчера в местном магазине. Правильно предупреждал Мишка: на Севере гостовской водки не бывает. Я закусил сырым тайменем, а Мишка сжевал последнюю сосиску. Здесь, на краю света, под боком у Полярного круга, в таёжной деревне на берегу Енисея, населённой охотниками-промысловиками, поддавшись настойчивым приглашениям друга Мишки, оказался я с женой в коротком осеннем отпуске. Мишка просил привезти колбасы и настоящей водки – и то и другое было деликатесной диковинкой в деревне, которая не имела даже причала для судов. Редких гостей деревни встречали на фарватере и пересаживали с теплохода в неуклюже приседавшие на быстрой и неровной волне лёгкие казанки в любую погоду и в любое время суток. Вкусные сосиски и колбаса, которые мы привезли в угоду одичавшему Мишке, закончились, и мне подумалось, что Мишка, скорее всего, окончательно утратит к нам объедки интереса, и самое разумное валить теперь по стёжке-дорожке до дома. Однако уехать без свежей осетрины казалось делом немыслимым, даже, скорее, легкомысленным.

– Пойдём, – приказал Мишка, и мы вышли на высокое крыльцо дома.

Ветер вырвал из рук край куртки, я отвернулся. Волосы на Мишкиной башке, которые и при небольшом штормике скучают, точно солома на деревенской крыше, всклокочились, а штанины истерически забились, готовые сорваться с ног и удрать куда подальше.

– Ветерок, но у меня самолов за мысом, там спокойно.

Я представил таёжный мыс и штилевую воду. Мы вернулись в дом.

– Одевайся теплей, – командовал Мишка, сам быстро находил нужные вещи, хранившиеся в хаосе домашнего порядка, смело скидывал их в картофельный мешок, нисколько не заботясь о том, что вещи от столь смелого обращения могут сломаться или разбиться. Он застыл над столом, выловил между тарелок огромный охотничий нож.

Я очень хотел привезти рыбу домой и на работу. Я знал наперёд, что никто не поверит моим таёжным байкам и рассказам об обилии рыбы без вещественных доказательств. Но ведро сырого тайменя и осетрины я съел за неделю гостевания, и пустая тара теперь валялась у порога просторных сеней, а ленивый кобель, с дурацкой кличкой Корень, изредка вылизывал её заляпанные чешуёй бока. Ведро каталось по неровному полу и звякало дужкой. Очень хотелось, чтобы мне позавидовали сослуживцы.

Мишка кинул мне огромную пуховую куртку.

– Зачем, у меня же есть? – я показал свою кожаную с цигейковым подкладом.

– Это для вашего городского климата, а эта для нашего.

Я не стал спорить, надел просторный и лёгкий пуховик, закатал длинные рукава, которые стали походить на пышные манжеты английских лордов. Когда мы подошли к реке, я увидел, что волна-то нешуточная. Мишка деловито склонился над движком казанки, прикрепляя шланг бензобака.

– Мишка! – бодро позвал я. – А может, ну её, рыбу эту, там у меня в заначке пол-литра водки «Мариинского розлива» есть. Пьётся, как родниковая вода!

– О, чертило! Я знал, что у тебя есть загашник! – обрадовано заорал Мишка и кивнул. – Самолов проверим и выпьем.

Сказать по-честному, бутылку доброй водки я хранил на наши проводы из таёжной Мишкиной деревни и никак не рассчитывал выпить её буднично, но что было делать, слово не птичка….

– Писатель, сам чертило старый, сидел бы у печки и кропал свои таёжные рассказы, потонем ведь, а у меня повесть не дописана, – не очень громко ворчал я, но показаться трусом не хотел, а лимит осторожности был уже исчерпан.

Мы вытолкнули лодку на воду, Мишка сел за руль, а я, упираясь шестом, гнал лодку на глубину. Волна накатывала, кидала нас к берегу; казалось, река сопротивлялась нашему желанию прокатиться по её спине. Но вот двигатель прокашлялся, стукнул три раза по транцу и взял передачу, лодка дёрнулась, и берег медленно стал удаляться.

Я стоял на коленях в носовой части и держался за дюралевый бок лодки и зыбкий уголок плекса. Видимо, когда-то он служил лобовым стеклом, но от него остался этот треснутый и затёртый до бесстрашия обломок. Вскоре я понял разницу между своей курткой и Мишкиным пуховиком. Лёгкий пуховик не пропускал сырого порывистого ветра. Мы прошли метров двадцать от берега, и река вдруг изменилась. Волны беспорядочно гнались друг за другом и с каким-то дикарским придыханием пробовали на прочность нашу лодку. Ветер срывал пенные верхушки и кидал в нас, на дне лодки под деревянной решёткой скоро захлюпала вода. Мишка сосредоточенно смотрел поверх моей головы вперёд и ловко ловил ветер и волну, управляя газом и прислушиваясь к дыханию «движка».

Моя голова-компьютер быстро просчитала, что в сапогах, в тёплых нательных штанах под брезентухой и в пуховике я, случись что, уйду под воду за пять сек. Компьютер быстро прокрутил все ситуации, ответа не нашёл и ушёл на перезагрузку.

– Мишка! – заорал я, пытаясь перекричать мотор и стихию енисейских просторов. – У тебя спасательные жилеты есть?!

– Чего?

– Где спасательный круг?! – что есть силы заорал я.

– А зачем тебе?! – удивился Мишка.

– Понял, – ответил я.

– Чего? – Мишка подался ко мне всем телом.

– Ничего, что с дурака спросишь? – махнул я рукой и отключил защитную программу организма, которая называется, кажется, инстинктом самосохранения. И мне сразу стало легче. Я почувствовал себя в самолёте на заоблачной высоте, когда моя жизнь от меня уже не зависит.

А в пыль дождя начала вплетаться мелкая крупчатка снега, берега пропали, и скоро белые вихри окружили нас. Я огляделся кругом: огромные тёмно-зелёные валуны, дрожащая от напряжённого хода лодка, сосредоточенная Мишкина физиономия.

Теперь я понимал, почему Мишке так нравится писать о тайге и охотниках. Здесь была жизнь – жестокая и красивая, честная и настоящая. Здесь не было городской неврастении и лживой цивилизации.

Я матерился и молился одновременно, почему-то не к месту вспомнилось ворчание жены: мол, как ты, матерщинник, смеешь своими погаными губами иконы целовать. Моя милая жёнушка теперь уже наверняка зашла в дом, но, не найдя нас, сидит у окна и смотрит на реку. Моя милая и расчудесная жёнушка, если я сдохну, выйдет замуж за какого-нибудь козла, и всё из-за нашей с Мишкой глупости.

– Мишка! – заорал я. – Куда мы едем?

– Зюй-зюй-вест! – ответил Мишка, напоминая известный анекдот.

– Ты не умничай, а пальцем покажи! – поддержал я его неутомимый оптимизм. – Долго ещё?

– Ага! – не понял меня Мишка.

Через полчаса этой заварухи, я почувствовал, что волна немного утихла и ветер будто ослаб, но усилилась белая крупчатка, которая сыпала и сыпала, стерев чуть видимые милые сердцу берега. Она бесовски кружилась и бесследно таяла в воде, только складки одежды сохраняли её белые полоски.

– Иди сюда! – заорал Мишка.

Я подполз к нему.

– Держи, – Мишка вложил мне в руку румпель, – держи вон на тот бакен.

Никакого бакена я не увидел, но держал лодку верно, потому что Мишка меня ни разу не отругал. А тем временем он вынул из люка в носовой части лодки моток верёвки и кошку, размотал и бросил за борт. Мы медленно ползли, бултыхаясь в кипящих волнах, я тоже пытался уходить от высоких гребней, рулил, лавируя между волнами.

– Есть, едрёна вошь! – заорал Мишка, и ко мне вернулась некоторая уверенность, что мы спасёмся. – Глуши движок!

Капроновая верёвка в его руках тонко и прямо дрожала; я понял, что зацепили где-то там лежащий на дне самолов. И я вновь почувствовал некоторое облегчение – лодка, пусть условно, но зацепилась за землю. Само понятие земной тверди мне было приятно, даже если эта твердь лежала на дне Енисея.

– Колян! Держи лодку против течения под углом, понял?!

Я ничего не понял, но согласно кивнул. Мишка начал выбирать капроновый шнур. Скоро из воды появилась другая верёвка, и я впервые в жизни увидел острые зловещие крючья браконьерской снасти.

Мы продолжали бултыхаться в киселе енисейских волн и снежном вихре пурги, Мишка медленно перебирал самолов, распутывал крючки и матерился, – мол, рыбы нет. Мне было плевать на рыбу, я хотел на берег к бутылке водки и жене.

– Есть! – заорал Мишка. – Ты везучий, едрёна вошь!

– Рыба?! – удивился я.

Мишка кивнул в сторону, и я увидел там, в тёмной сини воды нечто напоминающее кусок бревна.

– Держи самолов, щас вытащим! Да не зацепись, крючья острее иголок!

Через ветровой плекс Мишка перебрался на плоский нос лодки. Я видел, как непрочно упёрлись его колени в скользкий от сырости и снега титан, он нагнулся и перехватил хребтину самолова:

– Отпускай!

– Ты сорвёшься!

– Отпускай! – захрипел Мишка, и я отпустил самолов.

Он медленно подтягивал осетра к лодке, и чем ближе к поверхности поднималась рыбина, тем больше она становилась.

– Колян! – опять заорал Мишка. – Ты смотри, чтоб рыбнадзора не было, не проворонь.

– Какой, понимашь, рыбнадзор! Они чё, дурачье – в таку кашу на Енисей ходить?!

И вдруг я понял, что сказал Мишке нечто на местно-промысловом языке, и почувствовал себя почти что прописанным на этом великом просторе Красноярского края.

– Колян! Посмотри там багор.

Я кинулся искать багор, теперь я исполнял Мишкины приказы не как случайный гость Енисея, размазня цивилизации, а с чувством соучастника, содобытчика. Я обшарил лодку, но багра не нашёл.

– Нет багра! – отупело от неудачи заорал я.

– Ищи! Там он, проволока с крюком!

– Нету, Миш, хоть убей, нету! – взмолился я.

Мишка стоял на коленях с хребтиной самолова в руках, осетрюга билась о борт в такт нападающим волнам и безвольно шевелила хвостом. Острый крюк самолова глубоко пронзил ее бочину.

– А, я его Толяну давал, а взять назад забыл! Погодь, – успокоил он меня, – щас добудем.

– Давай я тебя за куртку держать буду! А то свалишься еще!

– Не мешай! Лодку держи, вишь, самолов уже где!

Я кинулся к рулю и, улавливая течение огромной реки, отодвинул борт и освободил самолов.

Мишка вытянул свободный крюк самолова и, оголив над водой бок осетра, с маху вонзил в него второй крюк. Рыбина рванулась, но Мишка был начеку, в секунду закинул её на лодку и придавил к плексу.

– Здоров, парень, – удивился я Мишкиной силе и ловкости.

Он выдернул из рыбины крючья самолова и, прокричав «держи», кинул её мне. Это было неожиданно, и рыбина была неподьемного веса, и я в обнимку с осетром упал на дно лодки.

Он бился в моих объятиях, всеми силами пытаясь вырваться, но я был решителен и неутомим.

– Погодь, – услышал я голос над собой и обернулся.

Топор промелькнул перед глазами и тупо ударил рыбу по голове.

– Ты чё! – заорал я, – а если бы по мне?!

– Зачем по тебе-то?

– Качка! Скользко! Сантиметр в сторону, и мне по голове!

– Я же не сильно бил, – примирительно сказал Мишка.

Он устроился у движка, рванул стартёр, и мы опять окунулись в кошмар штормовой пучины фарватера и снежной пелены, но прежнего страха уже не было, только тяжёлые капли растаявшего снега катились по онемевшему от холода лицу.

Берег. Рыбина не влезла целиком в мешок, и её холодный хвост болтался над моей головой, когда я нёс её, перекинув мешок через плечо.

Увидев огромную рыбину, Ира приятно засуетилась у стола и безропотно достала из «загашника» припасённую бутылку. Я впервые в жизни чувствовал себя добытчиком.

Первая же рюмка согрела и увела тревогу, мы бурно вспоминали браконьерскую рыбалку, хвалили таёжную жизнь и энергично плевали на город.

Тема всплыла актуальная: москвич Мишка живёт в таёжной глуши, а я, деревенский Колька, – в городе.

– Плохо там, – прочувствованно-пьяно утверждал Мишка, говоря про город, – люди не те. Здесь я к любому зайду, и он мне рад. А в городе? Волки там живут. Вот, Ира, допустим, у тебя участок для охоты рядом с моим. Неужели я тебе не помогу?

– Конечно, поможешь, – убеждённо согласилась Ира.

– Не понял, – прервал я, голова от недавних переживаний и водки шла кругом, я плохо соображал и никак не мог понять: почему участок моей жены около Мишкиного, а моего участка вообще нет?

– Так я же к примеру, – попытался оправдаться Мишка.

– Плохой пример, смени.

– Всё, – махнула на меня рукой жена, – нарезался.

Но переубедить меня уже никто не мог, и чтобы дело не дошло до мордобоя, Ира сменила тему.

Когда в рюмки упали последние капли водки, Мишка хлопнул меня по плечу:

– Отлично, Колян, я беру тебя в напарники!

Мне было приятно это слышать, но про себя я подумал: «Нет уж, я лучше к себе, в город».

Вместо размышлений

Каюта, большое квадратное окно, за окном кромка тайги и блестящая полоска Енисея, на палубе – два ведра с разрубленным на большие куски осетром. В каюте спит жена, я смотрю на её спокойное красивое лицо.

А ведь всё могло быть по-другому: искажённое горем и страхом лицо жены, тщетные поиски нас на дне Енисея, срочные телеграммы в Новосибирск, соболезнования и прочая стандартная чепуха… и недописанная книга. Как иногда неосторожно мы рискуем великим даром жизни за-ради невеликих, пустых, а оттого и постыдных желаний. Как несоизмерима цена великого блага жить и утверждать жизнью своей правду добра, верности, дружбы, сострадания, помощи с потешными играми со смертью. Как глупо легкомысленным велением на одну чашу весов класть Любовь и саму возможность преумножать её, а на другую чашу – добровольную, ничем не оправданную Смерть?!

«На то и мужики, – сказал мне один человек, – чтобы добывать, потому что он – добытчик, а ещё, кто не рискует тот и не пьёт шампанское. Мужик – он не только муж, но от него и мужество требуется!»

Верно. Мужество требуется на фронте, если надо Родину защищать, перед финкой бандита, если надо слабого отстоять, в огонь и в воду, если надо попавшего в беду человека спасти, а всё остальное, как то: экстремальные виды спорта, пьяный риск на бушующем Енисее – дурь, и глупость, и предательство тех, кто любит тебя, ждёт и верит в тебя.

В помощь учителям и родителям

1. Где проводил очередной отпуск герой со своей женой? Опишите места, где происходит действие рассказа. Почему Енисей в народе называют «батюшкой»?

2. Рассказчик утверждает, что здесь, на краю света, была другая жизнь – «жестокая и красивая»? Может ли быть жестокость красивой?

3. Чем промышляют местные рыболовы? Какую запрещённую снасть используют? Почему рыбу, пойманную в Енисее, можно назвать «ценной»?

4. Как описывает главный герой Колька надвигающийся шторм. Как меняется в связи с непогодой его внутреннее состояние?

5. В какой момент пребывания на реке герой по-настоящему испугался, осознал то, что вместе с другом могут погибнуть из-за их общей глупости?

6. Перечитайте эпизод, когда горе-рыболовы вытягивали огромного осетра.

7. Какие трудности им вновь пришлось преодолеть?

8. Почему в этот момент герой, исполняя приказы Мишки, вдруг осознал, что он соучастник? Соучастник чего?

9. Чем отличается поведение на рыбалке Мишки и Кольки?

10. Как вы считаете, они герои или преступники?

11. Чем могла закончиться эта злополучная рыбалка? Стоило ли ради этого рисковать?

12. Почему Енисей был таким грозным? Как относится автор к героям, а вы?

Дополнительное задание

1. Обсудите следующие вопросы и дайте ответ: «Какие человеческие риски могут быть оправданны?

2. Пользуясь толковыми словарями, найдите значения слов: трусость, смелость, экстремальный.

Я встретил себя

С поворотом ключа в хлипких дверях дачного домика закрывался ещё один год жизни и прятался в тайник памяти, а ключ в целлофановом пакетике – под домик. Всё по-хозяйски прибрано и аккуратно уложено на участке с надеждой, что никто не влезет, не взломает, не найдёт, не украдёт.

Знакомая, остывшая и потому, наверное, неприветливая тропинка от пролома в заборе дачного кооператива по тополиным тёмным посадкам вдоль железнодорожной насыпи выводит на ровный асфальт платформы полустанка.

Электропоезд уже слышно, но я знаю, что прибудет он минут через пять, с оглашённым свистом и на полном ходу, с вечным желанием проскочить мимо; завизжат тормоза, обожжёт нос железной гарью, и состав застынет, клацнув короткими автосцепками. Мне давно знаком норов дачной электрички, и я, опытный пассажир, всегда оказываюсь напротив шипящих вакуумными насосами дверей, потом – четыре заплёванные окурками железные ступеньки, грохот расхлябанных роликов дверей из тамбура в вагон и жёсткая, неудобная скамейка.

Мой любимый вагон – второй, потому что в демисезонье экономные машинисты отапливают только первые два вагона. Я люблю шестую лавку по правой стороне, и если она вдруг занята, томлюсь на другой всю дорогу. Сегодня мне повезло – «моя» лавка свободна, только мальчик сидит неподалёку и грустно смотрит в окно.

– Позволите? – спросил я у мальчика и сел напротив него.

– Да, – ответил тот и взглянул на меня голубыми глазами.

Я удивился, потому что на меня смотрели до боли знакомые глаза. Потом я привычно расположился, прежде закинув свой упругий рюкзак на полку над головой, опять посмотрел на мальчика, пытаясь вспомнить, где я видел эти глаза. И вдруг понял, что это мои глаза. Я ещё раз глянул и обомлел, напротив меня сидел я, да – я, но не теперешний, а когда ещё был двенадцатилетним мальчишкой.

– Юноша, – спросил я, – вас зовут Колей?

Мальчик удивлённо посмотрел на меня и кивнул:

– Да.

– Ты едешь с дачи, ты только что спрятал лопаты и грабли в дровах, а ключ от домика завернул в целлофановый пакет… Нет, так теперь не говорят, это я в своём детстве заворачивал ключ в целлофан, а ты, верно, завернул его в полиэтиленовый пакет и подсунул под дом.

Он с тревогой посмотрел на меня и обернулся на пассажиров в вагоне.

– Не волнуйся, я хороший человек, я сам только что спрятал ключи в щели между фундаментом и домом, и меня тоже зовут Колей, ну, может быть, дядей Колей.

Мальчик ещё раз внимательно посмотрел на меня и смущённо отвернулся к окну. А за окном мелькали прозрачные ветви деревьев и потемневшие от дождей деревенские низкие дома с покосившимися заборами и грязными дворами.

Когда-то, очень давно, я, как и этот юный Коля, ездил в электричке на дачу. Я чувствовал всю полноту власти и самостоятельности на наших четырёх сотках, уже тогда я планировал заботы на лето, и мне нравилось восхищение соседей моим трудолюбием и хозяйственностью. Мы жили бедно, мы жили трудно, но мы жили весело и с удивительным и не проходящим ожиданием счастья.

Глядя на знакомое лицо, я знал, что этот маленький человек очень стесняется своего крупного носа, боится девчонок, но втайне всегда влюблён. Я знал, что он мечтателен, наивен и честен.

Я вспомнил, каким светлым и чистым ребёнком я был. Наивность моя и доверчивость не знали пределов. Я так любил людей, отчётливо помню это состояние души и ощущение, что вокруг меня все такие хорошие, добрые и умные люди. И не менее отчётливо помню то время, когда вдруг пришло понимание необходимости бороться за место на земле, за свой клочок неба над головой. И я променял всё небо на этот клочок. С такой оголтелой настойчивостью и энергией я приспосабливал себя к окружающему миру, что и не заметил, как изуродовал себя. Я научился лгать, изворачиваться, подстерегать и ненавидеть, научился быть вероломным и рачительным. Я окончил большую школу, но теперь я понимаю, ясно и жестоко понимаю, что учил не те предметы.

Я сидел молча и понуро, изредка поднимал глаза и украдкой глядел на юного соседа-себя. Я не мог и предположить, что когда-нибудь встречу себя совсем юного, я оказался не готов к этой встрече. Что сказать, как предупредить, как оградить этого маленького Колю, своё детское отражение, от бед и несчастий? Как в двух словах рассказать, что такое жизнь и почему она такая сумасшедшая? Я не знал, как рассказать, и потому сидел и молчал. Трусливо молчал, потому что боялся, что этот мальчик сам испугается моих рассказов о жизни, не поверит и подумает, что только сумасшедший может рассказывать о сумасшедшей жизни, и убежит.

Мы подъезжали к городу, но вдруг я сообразил и торопливо снял с полки свой рюкзак, развязал горловину и в многочисленном ворохе вещей нашёл тонкую книжечку.

– Возьми, прочитай. Это я написал. Посмотри, на тыльной стороне обложки есть моя фотография.

Мальчик принял книжку и посмотрел на моё фото.

– И мы когда-то были рысаками, – пошутил я, оправдывая свои морщины и лысину.

– Спасибо. Это, правда, вы написали?

– Я, честное слово. Николай, я очень старался, когда писал её. Я писал её о себе, но то, о чём там написано, касается и тебя лично. Поверь мне. Ты поймёшь это, пусть не сейчас, пусть через несколько лет, но ты обязательно поймёшь. Я буду очень рад, если она поможет тебе. Ты её только не потеряй, хотя бы до времени…

Электропоезд медленно вполз на конечную станцию. Мы поднялись с жёстких скамеек и побрели к выходу. Двери впустили сырой холодный воздух улицы. Коля спрыгнул со ступенек вагона первым и, обернувшись, крикнул:

– До свиданья!

Я махнул ему рукой и, кажется, захотел остановить его. Потом долго стоял, наблюдая, как он быстро поднимается по лестнице перехода.

От меня удалялся я сам, и теперь уже – в вечное будущее.

«Терпи, сынок, – думал я, – терпи, у тебя впереди ещё целая жизнь – непрожитая жизнь».

Я утёр онемевшее от напряжения лицо. Что мне радостного было в ней, в этой неустроенной и запутанной жизни? – Ничего! Сколько страданий и горя? – Гора! Так почему же так щемит сердце и тоскливо сжимается грудь? Почему жаль, что она осталась позади? И я вдруг понял, я понял, что должен был сказать и о чём предупредить. Я должен был сказать, что главное в жизни – это любовь! Да, конечно, и без сомнения – главное – это любовь! Но ведь, чтобы он поверил мне, я должен был рассказать ему, что такое любовь. И что я стал вдруг и сразу счастливым человеком, когда понял, что такое любовь.

А как за несколько минут рассказать, что любовь – это искренняя доброта, бескорыстная щедрость и горячее милосердие; любви не бывает, если твоё сердце не полнится осмысленным состраданием и твои поступки не полны разумной, полезной помощью людям и созидательным трудом, а чувства твои должны гореть ярко и радостно вечной надеждой на лучшее. И особенно ярко, когда кругом тьма! Понимаешь ли, сынок! Понимаешь ли, особая честь и радость – гореть именно в кромешной и беспощадной темноте! Если бы ты только знал, сколько безупречного и ясного восторга я испытываю нынче в осознанном труде, наполненном надеждой на лучшее.

Любовь не ищет выгоды и не торгуется, она бескорыстна! Любовь – и только любовь – есть смысл жизни, только ради неё и стоит жить. Вот на чём держится человечность и чем наполняется человеческое достоинство – любовью!

Я смотрел на опустевшую лестницу железнодорожного моста, на ступеньках которого остывали мои следы. Смотрел и думал, думал вдогонку ушедшему себе: Коля, Коленька, сынок! Удастся ли тебе уберечь свою чистую душу от горя и бед? Трудно. Попытайся, может, у тебя получится, у меня не получилось. Я жил, страдал и часто мучился, потому что делал не то и не так, потому что понял смысл истинного счастья, когда стал стариком, но я успел-таки стать счастливым человеком! Ты молод, ты совсем ещё юн, тебе так много дано – целая и не прожитая жизнь! Жизнь, которую целиком и полностью ты можешь прожить радостно и счастливо, если поймёшь, что сила и ценность её – в любви, в твоей готовности служить высокому и непостижимому. А понять это и просто, и трудно. И дело не в том, в какое время ты живёшь, где живёшь и кто рядом, кто твой друг и какая власть над тобой, главное дело в том, для чего ты живёшь. Понимаешь ли, не оборачиваясь ни на кого, знать, для чего именно ты живёшь! Конечно, не последнее дело – кто у власти и кто рядом с тобой, и когда счастье твоего бытия родилось и живёт в твоей душе; а более того, когда это торжество забилось, застучало в твоей груди неравнодушным сердцем.

Настойчиво зарабатывай деньги, упорно делай карьеру, радуйся славе и творческим успехам потому, что все эти материальные блага позволят тебе совершить много добрых дел и послужить вечности, тому что любовь нетленна, она и есть – вечность! Вот что стало теперь смыслом моей жизни.

Сегодня я встретил самого себя. И что я сделал, чем помог? Подарил книжку? Какая наивность! Мне кажется, что наивность – это единственное, что осталось у меня с детства, от меня самого настоящего. Но ведь я должен оставить что-нибудь для будущего. Я так хочу, чтобы люди жили счастливой жизнью! И я подарил книгу. Утешит ли это меня и оправдает ли многие годы, прошедшие в поиске смысла собственного бытия? Не знаю, а теперь это и не важно. Но так хочется, если бы вы только знали, как хочется, чтобы моё прошлое примирилось с моим настоящим и моё детское наивное счастье соединилось со счастливой судьбой старика!

В помощь учителям и родителям

1. В вагоне электропоезда произошла неожиданная встреча главного героя с 12-летним мальчиком Колей.

– В чём состоит необычность этой встречи?

– Проследите по тексту рассказа, что объединяет этих двух героев?

2. О чём, с точностью до мелочей, может рассказать главный герой о детстве маленького Николая?

3. Продолжите ряд слов, передающих характер юного Коли:

Самостоятельность – трудолюбие – …

– Как вы понимаете слова, сказанные героем: «Мы жили с удивительным и непроходящим ожиданием счастья»?

4. Юному доверчивому Коле герой противопоставляет себя, уже повзрослевшего.

– Какими новыми качествами стал овладевать герой, приспосабливая себя к окружающему миру?

– Составьте новый ряд слов и выражений, позволяющий представить уже взрослого Николая:

Оголтелая настойчивость – изуродовал себя – …

– Объясните авторскую метафору: «… теперь я понимаю, что учил не те предметы».

Дополнительные задания

1. «Любовь – и только любовь – есть смысл жизни, только ради неё и стоит жить», – вот заключение, которое сделал для себя герой, прожив долгую и трудную жизнь.

– Письменная работа. Найдите определение любви, предложенное автором, выпишите его в тетрадь.

– Запишите своё определение слову «любовь», не забудьте при этом, по отношению к кому (чему) она проявляется.

2. Пользуясь толковыми словарями, найдите значение слов: душа, наследство.

Домашняя работа

1. Напишите сочинение-размышление на тему «В чём смысл жизни человека?»

2. Обсудите в кругу своей семьи вопрос, поднятый в рассказе «Я встретил себя». Попросите старших членов семьи высказать своё мнение о смысле жизни. Поделитесь с одноклассниками результатами вашего разговора со старшими, учитывая при этом, что некоторые их доводы пригодятся вам в дальнейшей жизни.