Текст книги "Гарпагон. Юность Антихриста"

«Слишком уж их много. Столько что ни вспомнить, ни сосчитать».

Подул резкий ветер, и плакат, от которого Берг не мог оторвать взгляда, упал в снег. Он опустил глаза, чтобы посмотреть: что с ним случилось – не сломался ли? – и только тогда заметил, как его самого всё это время бесцеремонно разглядывал уронивший плакат подросток, с которым они, кажется, где-то уже встречались.

Берг вгляделся в его лицо и сразу вспомнил: кто это, в чём провинился перед ним и как был наказан.

Первое, что неприятно удивило: внешний вид подростка. На свадьбе он выглядел жалким, затравленным, не знавшим, куда спрятаться от посягательства вселенского зла – каким ему, должно быть, в те минуты представлялся окружавший его мир, здесь – наглым, насмешливым, кайфующим от того, что весело и не страшно, и страшно весело от того, что добрый дядя-губернатор на глазах всего города превратил вселенское зло в безответный бокс-манекен для плевков и пощёчин.

Введенский стряхнул с плаката налипший снег и, не без гордости за своё творение, сообщил, что всё это придумал он сам.

– Что? – вздрогнул, занятый своими мыслями Берг.

– Говорю: я сам всё это придумал!

– Что ты придумал? Повтори, я не понял.

– Всё это. И плакат, и текст, и всё остальное… Ну, вы, надеюсь, меня понимаете.

Берг понимал. Но не принимал, точнее, отказывался принимать то, что этот вот щенок, огрызок, укурыш, которого растереть носком ботинка – раз плюнуть, за один час сумел развалить то, что он скрупулёзно строил много лет – отношение с губернатором, положение в обществе, благорасположение тех, кто когда-то помогли ему стать мэром и теперь, вероятно, уже не помогут.

«Нет, нет, – снова подумал он, – тогда, в девяностых, было не так страшно. Тогда я брал своё по понятным и принятым всем правилам, сегодня, похоже, берут моё по правилам понятным всем, кроме меня».

Берг несколько секунд разглядывал подростка так, словно раздумывал, что с ним сделать: то ли сразу придушить, чтоб не мучился, то ли дать немного помучиться и придушить потом. Ничего не решив, отряхнул кисти рук и встал, сам того, кажется, не замечая, в боевую стойку – опустил голову, слегка согнул колени, отвёл назад правое плечо.

– Так что ты говоришь? – сказал нарочито удивлённым голосом. – Это всё придумал ты?

Лицо Введенского и так бледное стало почти белым. Он сжал кулаки, набычился и, раздувая ноздри, учащённо задышал носом. Они одновременно сделали шаг навстречу, затем также одновременно остановились и, излучая ненависть, уставились друг на друга.

Первым дрогнул Берг. Не понимая, что с ним сегодня происходит, отчего после конфликта с губернатором ему так страшно, вымученно улыбнулся, моргнул несколько раз и отвёл глаза. Взгляд его, не зная за что зацепиться, бесцельно забегал по утоптанному снегу от одного края площади до другого и обратно через ёлку, горку, к белому лицу подроста.

– Да, – глухо произнёс Введенский. – Это всё придумал и подстроил лично я!

Не дождавшись ответа на своё признание, он с плохо скрываемым облегчением отбросил от себя плакат с надписью: «Реву – вон! Берга – на трон!», отряхнул рукавички от налипшего снега и со словами: «Это вам на память. От меня», пошёл прочь.

Берг недолго оставался один. Едва его покинул Введенский, как подошёл Горбатов – широкоплечий мужчина в жёлтой дублёнке. Поднял плакат, прочитал надпись и, одобрительно кивнув, протянул для приветствия руку.

– Здравствуйте, Николай Александрович!

Взгляд Берга ещё раз затравленно пробежался по площади от одного края до другого, наткнулся на фигуру уходящего Введенского и остановился на ней.

Горбатов убрал руку за спину.

– Я к вам по поводу гимнастического зала, Николай Александрович. Надо что-то решать. Пора. Времени у нас уже нет.

Берг смотрел мимо Введенского и молчал.

– Вы меня слышите? Николай Александрович, как вы себя чувствуете? Может, помощь нужна? У меня и таблетки с собой есть. – Торопливо расстегнув верхние пуговицы дублёнки, Горбатов сунул руку во внутренний карман. – Нитроглицерин вот… нифидипин… и этот… как его… сейчас найду…

– Убей его, – не поворачивая головы, сказал Берг.

– Что?

– Убей.

Горбатов посмотрел туда, куда смотрел мэр – на фигуру уже знакомого ему подростка, вынул пустую руку из кармана и, задумчиво почесав висок под шапкой, пожал плечами.

– А как насчёт гимнастического зала? Мы этот вопрос решим?

– Ты убей, – повторил Берг, после чего развернулся и, никого не замечая, побрёл в противоположную от Введенского сторону.

– Ну, ладно, – пробормотал Горбатов ему вслед. – Договорились. Баш на баш.

Введенский, его одноклассники и активисты движения «СтопХам» остаток дня провели в чайхане. Пили зелёный чай с восточными сладостями, смеялись над рассказом Феди Пранка о том, как тот, представившись новым помощником мэра, позвонил от имени Николая Берга сначала Семёнову с требованием перенести митинг на площадь Ленина, потом племяннику с просьбой приехать и забрать с собой губернатора. Когда смех стих и умолкли едкие замечания по поводу готовности чиновников выполнять все, даже самые абсурдные капризы начальства, Юдин в красках описал лицо Ревы, которому на глазах многочисленной толпы предложили опохмелиться двухсотграммовым бокалом водки.

Когда смех стих, Артур Васильчиков спросил ребят: обратил ли кто-нибудь внимание на то, как изменилось отношение присутствующих на ёлке чиновников к мэру, после устроенной губернаторском обструкции.

– Я обратил! – поднял руку Низамутдинов. – Они его попросту перестали замечать. Он стояли рядом, а, глядя на них, можно было подумать, что рядом с ними пустое место.

– А мне показалось, – добавил Шрек, – они всячески старались избегать общения с ним – ну, типа: мы с ним не знаемся, не встречаемся, а если уж встречаемся, то только на оперативках, и – упаси господин губернатор! – где-то ещё.

– Да уж! – засмеялся Смайлик. – Похоже, что ему скоро каюк.

Введенский блаженствовал. Полузакрыв глаза, пил чай, вкуснее которого, казалось ему, не было ничего на свете, и улыбался. И лишь когда в разговорах упоминалось имя мэра, его словно тыкали кулаком в бок. Он вздрагивал, хватался обеими руками за край достархана так, словно хотел встать, выйти, набить ему рожу, потом, учащённо дыша и раздувая ноздри, какое-то время слушал, что говорили, а говорили в этот вечер только приятное его слуху, и постепенно успокаивался. Отпускал достархан, принимал прежнюю позу и, полузакрыв глаза, снова предавался сладостному блаженству.

Сегодня он был собой доволен – он отомстил тому, кто лишил его надежды стать великим, а главное: исправил свою ошибку.

Именно мысль о том, что, не дав властям окончательно унизить себя трёхлетним тюремным сроком, он тем самым заслужил прощение посланника Высшего разума, погнала его домой.

Допив одним глотком чай, Введенский встал из-за достархана. Помахал рукой, привлекая к себе внимание ребят, и, когда те чуть ли не впервые за весь вечер вспомнили о его существовании, сказал, что им с Олей надо идти.

Он думал: его станут уговаривать остаться, увещевать и совестить, но нет – уговаривать, а тем более, увещевать, никто не стал. Один лишь Рыжик выказал лёгкое сожаление по поводу того, что учить ребят из «СтопХама» основам медитации по их просьбе теперь придётся без него – того, кто в этом преуспел больше других – и почти тут же потерял к нему интерес.

Небо, ещё утром затянутое плотной снежной пеленой, было безоблачным и чистым. Луна, словно соскучившись по городу, с которым не виделась много дней, безмятежно сияла в убранстве тусклых январских звёзд, а сам город, несмотря на безмятежно сияющую Луну, казался слегка встревоженным и угрюмым.

Проводив Олю, Введенский направился домой. Быстрым шагом пересёк пустую улицу, на которой жили Проскурины, вошёл в церковный парк и там, у калитки в чугунной ограде, где до и после богослужений находились попрошайки с протянутыми руками, встретил Андрейку.

Андрейка стоял на коленях с непокрытой головой и, неотрывно глядя на купол церкви, что-то горестно шептал сквозь слёзы.

– Что с вами? – спросил Введенский.

Узнав его, Андрейка торопливо поднялся на ноги. Вытер ладонью мокрое лицо и, заикаясь от волнения, сказал, что беда пришла, откуда не ждали – на небе явилась новая звезда.

– Где?

– Вон, – Андрейка ткнул пальцем вертикально верх. – Видишь, прямо в зените.

Введенский посмотрел туда, куда указывал Андрейка. Не найдя ничего необычного, усмехнулся.

– Тоже мне беда – звезду новую открыли. Радоваться надо, а вы расстраиваетесь.

– Да была б она просто звезда – разве б я не радовался? – а то ведь это и не звезда вовсе, и даже не комета.

– А что?

– Знамение!

– Знамение? – засмеялся Введенский. – Чего? Того, что новая звезда упадёт на землю и все мы сегодня умрём? Так, что ли?

Андрейка обиженно нахмурился. Бросил на него недобрый взгляд и буркнул: не так.

– Во-первых, не сегодня, а в назначенный срок, о дне и часе которого никто не знает, и не все, а лишь те, кто отрекутся от Христа. А во-вторых, никто в городе, слава Богу, ещё не помер – наоборот, только что под новой звездой родился новый человек, имя которому…

Тут Андрейка задумался. Почесал затылок, и неуверенно, словно сомневаясь: всё ли правильно запомнил, произнёс по слогам:

– Гарпагон.

– Гарпагон? Какое злое имя. И странное. Откуда оно?

– Не знаю, – пожал плечами Андрейка. – Но знаю: недолго ему бывать им – ровно двенадцать дней. А как через двенадцать дней он перестанет быть Гарпагоном – вместилищем всех страстей, превратится в зверя с семью головами и десятью рогами: на рогах его будет десять диадем, а на головах имена богохульные.

– Фу! – поморщился Введенский. – Какие вы, однако, страсти рассказываете на ночь глядя.

– Я тебе, дядечка, больше того скажу: придёт время и от язв – огня, дыма и серы, выходящих изо рта всадников на конях, умрёт третья часть людей…

– Ну, всё-всё-всё, хватит, я уже испугался, – замахал рукой Введенский. – Вы мне лучше скажите: откуда вы всё это взяли?

– Ниоткуда я это не взял. Господь открыл мне.

– Господь? Ну, тогда понятно. Тогда вопросов к вам больше нет.

– А ещё он открыл мне, что ты, дядечка, сегодня пошатнул малый трон.

Введенский подумал, что ослышался.

– Что вы сказали? Малый трон? В смысле, кресло мэра?

– И сколько их, больших и малых тронов, ты ещё пошатнёшь и низвергнешь на своём веку, Господь…

Тут Андрейка внезапно умолк и как ребёнок, которому в магазине детских товаров попалась на глаза баснословно дорогая игрушка, со страхом посмотрел на Введенского.

– Что Господь? – спросил Введенский. – Ну? Что он сказал? Не томите.

Андрейка покачал головой из стороны в сторону.

– Ничего не сказал… об этом.

– Ничего? Точно?

– Точно.

– Ага. Ну, ладно… А спросить его, что там да как, нельзя?

Андрейка снова покачал головой из стороны в сторону. Сказал, что Господь Бог говорит ему только то, что считает нужным сказать, и то не всегда.

– То есть, – уточнил Введенский. – Сколько я низвергну тронов, он не посчитал нужным сообщить вам, а про какого-то там Гарпагона посчитал?

– Выходит, что так.

– Так, да… Ну, что ж. И на том, как говорится, спасибо.

Ещё раз посоветовав Андрейке лишний раз не расстраиваться по пустякам, Введенский похлопал его по плечу и продолжил путь. Дойдя до магазина «Мотоспорт», в витрине которого красовался мотоцикл «Yamaha», вдруг подумал о том, что, возможно, зря столь легкомысленно отнёсся к сообщению о рождении ребёнка, который, судя по Андрейкиным намёкам, развяжет Третью мировую войну, и решил вернуться.

Увидев Введенского, коленопреклонённый Андрейка вскочил на ноги. Прошептал: «Помилуй нас, грешных, прости грехопадения всей нашей жизни…», и перекрестился.

Спросил: что случилось.

– Ничего не случилось, – ответил Введенский. – Просто хотел узнать, где этот ваш Гарпагон родился. В каком роддоме?

Андрейка с недоумением посмотрел на него. Подумав, что тот шутит, робко улыбнулся, а когда по выражению лица понял, что у Введенского и в мыслях не было шутить, ахнул:

– Да нет!

– Что нет?

– Не надо его искать!

– Это почему?

Андрейка проглотил комок в горле и, не зная, как объяснить то, что, по его мнению, не требовало объяснений, мелко затряс руками.

– Ну как почему, как почему?! Раз Господь Бог оставил это втайне, значит, так оно и должно быть! Кто мы такие чтоб вмешиваться в его промысел?

Желая успокоить разволновавшегося Андрейку, Введенский сказал, что не собирается никуда вмешиваться – единственное, чего хочет – это найти младенца и проследить за тем, чтобы тот, когда вырастет, не наделал каких-нибудь непоправимых глупостей.

– Ну, пожалуйста! – взмолился Андрейка. – Оставьте его в покое! Тем более что он и не младенец вовсе, а вполне себе самостоятельный человек.

– Как самостоятельный человек? – опешил Введенский. – Вы же сами только что сказали: родился под новой звездой?

– Ну, сказал. Что мне Господь открывает, то и говорю. А что говорю – иной раз самому невдомёк… В общем, я вам в этом деле не помощник. Нет! Даже не просите! Ни-ни!

Введенский махнул на Андрейку рукой.

– Ну и ладно. Не хотите помогать – не надо. Только я его всё равно найду! Как бы вам этого не хотелось.

– Ты сперва себя найди…

Словно испугавшись того, что сболтнул лишнего, Андрейка приложил ладошку к губам. Виновато улыбнулся и со словами: «Что-то я совсем замёрз, домой пора», повернулся к Введенскому спиной и умчался короткими быстрыми шагами прочь.

Наконец, все легли спать. Мать выключила телевизор, бабушка погасила в коридоре свет, а затем осторожно, чтобы не потревожить внука, прикрыла дверь спальни.

Стало тихо.

Подождав несколько секунд, Введенский отложил в сторону пухлый том Ветхого Завета – книгу, рекомендованную Пророком к прочтению во время их второй встречи, пересел из-за письменного стола на диван и, откинувшись на спину, закрыл глаза. Глубоко задышал: «Всего раз… всего два… всего три». Расслабился, насколько мог расслабиться в ожидании встречи, от которой зависело его будущее, и, представив себе Высший разум в виде наполненного желеобразным веществом желто-оранжевого шара, прошептал:

– Я доверяю Высшему разуму огонь своего сердца и тепло своей души.

Перед ним возник белый лотос.

Введенский задышал глубже.

«Вот сейчас, – подумал он, – я протяну к нему руку, и, если он исчезнет – исчезнет моя последняя надежда на то, что я когда-нибудь буду великим человеком, а может, и вовсе перестану быть, потому что быть таким, каким был, уже не смогу».

Он протянул руку и осторожно коснулся кончиками пальцев лотоса. В ту же секунду его бросило в сердцевину цветка и потащило к центру бескрайней равнины.

Всё здесь выглядело так, как раньше – над равниной сияло бессолнечное небо, под небом ввысь и вширь рос могучий зелёный дуб, а под дубом, опираясь на посох, стоял Пророк. Но если раньше равнина, небо, дуб излучали спокойствие и уверенность в незыблемости своего бытия, то теперь они были охвачены тревогой – по равнине, то и дело меняя направление, гулял злой ветерок, небо темнело на глазах, дуб по осиному дрожал в ожидании беды и шумно осыпался.

Пророк ободряюще улыбнулся. Сделал полшага назад и протянул руку в сторону грубо сколоченной скамьи.

– Прошу!

На душе у Введенского чуть отлегло. Благодарно кивнув, он сел на предложенное место.

И тут, как по мановению волшебной палочки, всё успокоилось: ветер утих, дуб перестал дрожать, небо просветлело.

– Удивил ты меня, – сказал, присаживаясь рядом, Пророк. – Я даже представить себе не мог, что ты сумеешь изменить ход истории.

– Ход истории?

– Своей истории, не всеобщей. Хотя, в какой-то мере, и всеобщей тоже. Правда, эти изменения ничтожны, как и масштаб твоей личности, но для начала неплохо. Я бы даже сказал: весьма неплохо.

– Спасибо.

– Одно маленькое замечание… Ты, мой мальчик, сегодня хоть и не в полной мере, но всё же овладел грозным оружием – гневом. Однако скажу тебе: мало уметь контролировать страсти, вызывать и гасить их, надо, чтобы никто не догадывался о том, что в это время творится у тебя там… – старик постучал указательным пальцем по своей груди, – в душе.

– Я всё понял, – сказал Введенский. – Отныне я буду стараться вести себя так, чтобы никто ни о чем не смог догадаться, глядя на меня.

– Нет-нет, всё хорошо. Мы тобой довольны.

Они замолчали. Пророк, о чём-то думая, смотрел себе под ноги, Введенский сидел, опустив глаза и, затаив дыхание, ждал, что будет дальше.

– Я вот о чём подумал, – сказал Пророк. – Может, нам всё-таки предать в твои руки Арину Берг… Как ты на это смотришь?

Введенский пожал плечами.

– Не знаю.

– Ну, ты хочешь ей отомстить? Или нет?

– Хочу.

– Хочу! – передразнил Пророк. – Разве так хотят? А, впрочем. Ладно! – он хлопнул ладонями по коленям. – Вернёмся к этому вопросу позже, дней через десять. Сейчас давай поговорим вот о чём… Тебе, мой друг, угрожает смертельная опасность. Да-да! Мы тебя в обиду, конечно, не дадим, но ты тоже будь умней – старайся рассчитывать риски.

Введенский согласно кивнул. Поднял голову и, внезапно краем глаза увидев неподалеку от дуба две зависшие в воздухе шарообразные полупрозрачные человеческие фигуры, испуганно прошептал:

– Что это?

Пророк обернулся. Сощурился, отчего его прямоугольные зрачки превратились в тонкие горизонтальные линии, и широко улыбнулся.

– Ба! Какие гости! – воскликнул он. – Сам Фесвитянин пожаловал в наши палестины. А рядом кто? Не уж-то Седьмой от Адама? Вот так сюрприз… С чем пожаловали, святые отцы?

– Кто это? – вполголоса спросил Введенский.

– Это? – Пророк на секунду задумался. – Считай: волхвы. Да-да, самые настоящие волхвы.

Он повернулся лицом к гостям. Ещё раз широко улыбнулся и, обращаясь к тому, кого назвал Седьмым от Адама, громко спросил:

– Рабби! А где ваши дары? Где золото, ладан, смирна? Впрочем, смирну можете оставить себе – нам она, по всей видимости, уже не понадобится. А вот золото с ладаном надо бы поднести – нехорошо приходить к будущему царю с пустыми руками.

Бесплотные фигуры Фесвитянина и Седьмого от Адама дрогнули и стали медленно растворяться.

– Сбежали, – усмехнулся Пророк. – Но ничего. То, что вознесённые пришли посмотреть на тебя – уже хорошо, уже одно это говорит о том, – он потрепал Введенского по голове, – что мы в тебе, мой мальчик, кажется, не ошиблись.

Введенский смущённо потупился, потом поднял голову и сказал, что хотел бы попросить у него прощение за то, что случилось с ним два дня назад.

– И, если вы меня уже простили, на что я очень надеюсь, то может, продолжим наши занятия? Мне их так не хватает.

Пророк улыбнулся.

– Что ж, давай, продолжим, – сказал он. – Я как раз хотел поговорить с тобой о величии и способах его достижения. Так что внимай. Разговор сегодня будет коротким.

Лицо его стало серьёзным. Он на секунду задумался и, тщательно проговаривая каждое слово, сказал: для того, чтобы достичь истинного величия – а именно в этом заключается цель их занятий – необходимо на протяжении всей жизни ставить перед собой исключительно амбициозные цели, и в процессе достижения этих целей, совершенствовать навыки управления страстями.

– Предупреждаю сразу: придётся нелегко. Те, у кого нет твоих амбиций, будут смеяться над тобой, считать тебя тщеславным, честолюбивым, обзывать спесивцем, себялюбцем, хвастуном. А ты терпи – железо железо острит! – и до поры до времени не обращай внимания на тех, кто хулит тебя. Ты-то знаешь: что ждёт тебя в будущем, они – нет.

Пророк встал со скамьи. Задумчиво пожевал нижнюю губу и, внезапно вспомнив вопрос, который, видимо, не давал покоя, спросил: как обстоят дела с последователями и учениками.

– С какими последователями?

– Что значит, с какими? С одноклассниками и с ребятами из движения «СтопХам».

Введенский хотел ответить: нормально обстоят дела, но, подумав, что это не совсем так, сказал, что с одноклассниками и активистами движения «СтопХам» у него больших проблем нет, а с последователями нет и малых.

– А знаете почему? Потому, что нет у меня никаких последователей. Те, о ком вы говорите, если ещё не обзывают меня спесивцем и хвастуном, то – уж будьте уверены! – скоро начнут. А может, уже обзывают за глаза – не знаю.

Пророк с сожалением покачал головой. Сел на скамью, задумчиво постучал пальцем по посоху и сказал, что в отсутствии большой объединяющей идеи этого следовало ожидать.

– Конечно, эту проблему следовало бы решить тебе самому, но… Времени у нас нет – вот в чём беда. Поэтому ты вот что… Иди, мне надо подумать.

– Куда иди?

– Домой. Спокойной ночи!

Только Пророк проговорил эти слова, как безоблачное небо стремительным вихрем обрушилось на равнину, скрутило в глубокую воронку и затянуло внутрь чёрной пропасти, испещрённой светом бесчисленных звёзд.

Введенскому приснилось, будто он превращается в орла. Окинув гневным взглядом тёмную тесную спальню, отталкивается от дивана и, тяжело шевеля могучими крыльями, летит сквозь потолки и тучи к заветной цели – городу, сходящему с неба. Он ещё не знает, что это за город и где его искать, но чувствует: ему необходимо быть там, жить там, дышать его воздухом, стоять под его деревом, раскинувшим исцеляющие листья по обеим сторонам кристально светлой реки, что берёт своё начало, по словам того, кто видел, у подножья царского престола.

Чем выше поднимается, тем меньше у него остаётся сил. Наконец, не выдерживает и, чуть не плача от усталости и разочарования, начинает медленно снижаться.

Обозревая небесный мир, он замечает над скопищем белесых облаков роскошный сад, в котором живут счастливые люди: могучий старик с сыном и невесткой. Не ведая добра и зла, возделывают они его в своё удовольствие, пользуются плодами своих рук и день за днём наслаждаются долгой беспечной жизнью. Но вот однажды кто-то нашептал старику о том, что дети в его отсутствие творят, что хотят, что мудрость его им даром не нужна и что жить они собираются исключительно своим умом. Услышав это, отец вызывает сына с невесткой к себе. Предлагает им покаяться, а когда те отказываются это сделать, да ещё при этом дерзят, прогоняет от лица своего. Сын с невесткой уходят. Старик скоро понимает, что погорячился. Он призывает их вернуться в лоно своё, но… Невестка, едва покинув отчий дом, нарожала в муках кучу вечно голодных детей и теперь нянчится с ними с утра до ночи, сын погряз в тяжёлом труде и, продолжая гневаться на отца, даже слышать не хочет о том, чтобы ухаживать за ним и завещанным ему садом.

Пролетев сквозь грозовую тучу, Введенский на какое-то время теряет из вида то, что происходит над скопищем белесых облаков, а когда, выбравшись на открытое пространство, окидывает острым орлиным взглядом небесный мир, видит на месте цветущего сада чёрные высохшие деревья и толпы, бредущих в потемках растерянных людей.

Глава 2

…Какую пользу принесло нам высокомерие, и что доставило нам богатство с тщеславием? (Прем 5:8).

Утром, когда Введенский ещё спал, позвонила тележурналистка Надежда. Скороговоркой представилась и, сразу перейдя к делу, пригласила обсудить интервью, которое они записали четыре дня назад на площадке перед зданием спортивной школы. Пока Введенский соображал спросонья, какие у него планы на день и есть ли они у него вообще, сообщила, что передача выйдет завтра, перед выпуском утренних новостей, а сегодня надо бы ещё раз внимательно просмотреть её и, если понадобится, внести последние коррективы. Она на секунду умолкла, чтобы перевести дыхание, и снова продолжила в прежнем темпе. Сказала, что найти её легко и просто – живёт она одна в одном доме, в одном подъезде и даже на одной лестничной площадке с Савелием Проскуриным, за родной сестрой которого, как ей показалось, он, Введенский, ухаживал.

Пока Надежда говорила, Введенский окончательно проснулся. Вспомнил, что дел у него, кроме встречи с активистами движения «СтопХам» в чайхане и свиданием с Олей там же, не было, а, значит, ничего не мешало сходить в гости к Надежде и посмотреть интервью, которого с нетерпеньем ждал четыре дня.

Последним в чайхану пришёл Артур Васильчиков. Поздоровавшись за руку сначала с ребятами из движения «СтопХам», затем с сидящими за отдельным достарханом одноклассниками, примостился рядом с Федей Пранком. Отхлебнул чая из пиалы и, отвечая на вопрос Шрека: как дела, сказал, что принёс свежие новости по поводу вчерашних событий на площади Ленина.

– Хотите узнать, что это за новости? – спросил он.

Шрек ответил за всех:

– Конечно!

– Тогда слушайте.

Васильчиков ещё глотнул чая и сказал, что сегодня утром губернатор Рева вызвал к себе прокурора области вместе с руководителем Федеральной налоговой службы, и в течение двух часов разговаривал на повышенных тонах. Речь на совещании, как ему удалось узнать из достоверных источников, шла о столичном мэре, по непонятным для хозяина кабинета причинам, до сих пор не попавшим в поле зрения контрольно-надзорных органов государственной власти, и о соблюдении, а точнее – вопиющем несоблюдении им законов Российской Федерации.

Ребята ехидно посмеялись над губернатором, только вчера узнавшим о том, что столичный мэр, оказывается, вопиюще не соблюдает законы Российской Федерации, похихикали над самим мэром, судя по всему, ожидавшим подлянки от кого угодно, только не от губернатора области, потом снова вспомнили перипетии вчерашнего дня, снова посмеялись и окончательно заскучали.

Смайлик, чтобы хоть как-то расшевелить ребят, предложил провести рейд по улицам города. Его дружно поддержали: да-да, обязательно, но только не сегодня – потом. На вопрос Смайлика: почему не сегодня – потом, ответили: а потому потом, что, во-первых, сегодня очень холодно, во-вторых, слишком поздно, а, в-третьих, настроение у всех не такое, какое требуется для столь ответственного мероприятия.

И тут Федя Пранк предложил заняться медитацией.

– Вчера, – сказал он, – ни у кого из нас это дело не вышло, зато сегодня – есть у меня такая чуйка – у всех всё обязательно получится.

Ребята согласились. Посовещались по поводу того, кто будет медиумом и, в отсутствии Введенского – единственного человека, обладающего удачным опытом медитации, выбрали Кузнецова. Сам Кузнецов предпочитал называть себя модератором, но перечить обществу не стал. Подождал, когда оно успокоится и когда оно, наконец, успокоилось, тихо произнёс, придав голосу толику пикантной томности:

– Закройте глаза и рты.

Ребята умолкли и послушно прикрыли веки.

– Расслабьтесь… Просканируйте себя изнутри… Продышитесь: вдох-выдох… Вдыхайте прану, выдыхайте напряжение… вдыхайте прану, выдыхайте напряжение… На первом слове сделайте вдох, на втором – выдох. Всего раз… всего два… всего три… и четыре. Хорошо. Теперь представьте себе источник Высшего разума… Почувствуйте его энергетику, его тепло… Запомните всё, что вы почувствовали.

Сам Кузнецов источник Высшего разума представил в виде огромного серого здания, напичканного мощными компьютерами. Здание стояло где-то на окраине вселенной в центре горного плато под шапкой непроницаемых облаков и, мелко дрожа, издавало звук работающего вентилятора.

– Постарайтесь раствориться в нём, – продолжил он, – слиться с ним… передать ему тепло своей души… Не думайте о том, кто вы, и кто он. Вы и он – один организм, одно целое… А теперь, когда вы стали одним организмом, одним целым, произнесите про себя: я доверяю Высшему разуму огонь своего сердца и тепло своей души.

Мысленно повторив то, что сам сказал вслух, Кузнецов продолжил:

– Хорошо… А теперь представьте, что перед вами расцветает белый лотос…

И тут перед Кузнецовым действительно появился белый цветок. Он еле заметно кружился вокруг своей оси и виток за витком увеличивался в размерах. Не успел Кузнецов произнести следующую фразу: «Прикоснитесь к нему», как лотос внезапно вспыхнул ярким светом. От испуга Кузнецов зажмурился, а когда открыл глаза, обнаружил, что находится у подножья величественного храма, построенного на месте взорванной мечети. Он удивился – ни о какой взорванной мечети до этого не слышал, и знать, на каком месте стоял храм, стало быть, не мог. Впрочем, удивление его длилось недолго: ровно до того момента, когда на храмовой площади появилась группа из тринадцати человек, одним из которых был он сам.

Двенадцать мужчин в возрасте от тридцати лет и одна немолодая женщина – Ольга Проскурина, медленно двигались по направлению к храму.

Их окружала огромная толпа празднично одетых людей. Все возбуждённо шумели, тыкали в них пальцами, заглядывали им в лица и тут же – не из-за страха наказания, а из-за огромного уважения – расступались, стоило первому из тринадцати – Артуру Васильчикову приблизиться к ним на расстояние двух-трёх шагов.

Кузнецов посмотрел по сторонам – справа от него шёл Асисяй, слева – бородатый Рыжик, сзади, стараясь не отставать, – Федя Пранк, Шрек, Смайлик, Тамик с Радиком, Ренат Низамутдинов, Юдин и Савелий Проскурин.

Шум над площадью становился всё сильнее. «Что они говорят?» – спросил Кузнецов. Идущий во главе группы Артур Васильчиков обернулся, чтобы ответить, но Кузнецов в этот момент и сам услышал то, о чём люди даже не говорили, а благоговейно шептали, обращаясь друг другу: «Смотрите-смотрите! Это они… Его соратники… Его ученики… Его апостолы…».

Вдруг кто-то с криком: «А ну, пусти!» прорвался сквозь толпу зевак и с жаром поцеловал ладонь Васильчикова. Тут же к Ольге подбежала женщина в чёрном платке и, упав на колени, приложила губы к подолу её платья. Люди один за другим подходили к ним, просили помолиться за них, заступиться, благословить и целовали руки.

Наконец, они вошли во внутренний двор храма. Там тоже оказалось немало тех, кто, почтительно встречая Артура Васильчикова с его духовными братьями, громко шептали вослед:

«Смотрите-смотрите! Это они… Его соратники… Его ученики… Его апостолы!».

Они подошли к высокой двустворчатой двери храма. Двери торжественно отворились, и перед их взором открылся просторный зал, заполненный сидящими людьми в роскошных одеждах. Стены с изображениями львов были отделаны золотом, а из-под высокого потолка, как божий дар с неба, струился тихий жёлтый свет.

Сопровождаемые шепотом: «Смотрите-смотрите! Это они… Его соратники… Его ученики… Его апостолы!», вошли в зал. Прошли между рядами кресел несколько десятков шагов и в самом конце прохода увидели на возвышенном месте царский трон, а на троне своего учителя и близкого друга – Елисея Введенского.

Восторг и счастье переполнили душу Кузнецова. Ему хотелось броситься к нему, обнять его ноги, прижаться к ним щекой, и только сознание того, что он, как и его духовные братья, являются частью торжественной церемонии, транслируемой на весь мир, удерживало на месте.

Он бросил взгляд по сторонам – Асисяй, Рыжик, Юдин, да и все остальные, за исключением разве что внезапно осоловевшего Проскурина, испытывали похожие чувства.