Текст книги "Гарпагон. Юность Антихриста"

При появлении Введенского все дружно встали и обняли его. Тамик с Радиком похлопали по спине и, намеренно коверкая слова, сказали, что боксировать с женщинами больше не надо – эффект не тот, с ними лучше бороться – взять одну такую в стойке чуть ниже пояса, прижать к себе, перевернуть и поставить в партер.

– В общем, мы тебя научим. Для такого-то знатного бойца как ты – это, вообще, не проблема.

Введенскому было приятно оттого, что его встретили именно так, по-свойски – насмешливо, но вместе с тем тепло и радушно. Сев напротив Артура Васильчикова и Феди Пранка (одноклассники с Олей заняли соседний достархан), он сделал небольшой глоток чая из поданной официантом пиалы и, отвечая на вопрос: как дела, вкратце, не вдаваясь в детали, честно рассказал о том, что с ним произошло прошлым вечером.

– Вот гады! – возмутился Миша Шрек. – Да за такие дела их надо того… самих послать голышом куда подальше в ритме вальса!

Юдин хотел было возразить, сказать, что после соло Введенского им там делать нечего, но Васильчиков прервал едва раздавшиеся смешки, заявив о том, что ничего смешного в этом нет.

– Прошу не забывать: обидели нашего с вами товарища. И мы должны решить, как на это реагировать… У кого какие предложения?

Федя Пранк предложил организовать флэш-моб в защиту Введенского с привлечением студентов городских вузов, Асисяй – написать разгромную интернет-статью о том, как развлекается городская власть во главе с мэром города, Оля – направить жалобу в вышестоящие инстанции с требованием во всём досконально разобраться и строго наказать всех участников этого постыдного действа.

Введенский слушал, что говорили ребята, молчал, потом не выдержал и попросил:

– Может, уже хватит?

Все умолкли.

– Чтоб вы знали. Я не хочу, чтобы их кто-то наказывал.

– А что ты хочешь? – быстро спросил Юдин. – Простить?

Введенский на секунду задумался. Потом поднял голову, упёрся руками в достархан так, словно хотел привстать, и посмотрел Юдину в лицо. Зрачки его, как у кошки при ярком свете, сузились, на скулах заиграли желваки.

– Хочу отомстить им… Лично – так, чтобы они, Берги, знали: это сделал я.

Ребята ничего не сказали. Пожали плечами – сам, так сам, дело хозяйское – и, как ни в чём не бывало, продолжили пить чай.

Первым нарушил молчание Васильчиков. Хмуро поглядывая на Введенского, спросил: что он задумал и есть ли у него план действий.

Введенский ответил:

– Есть.

– Какой? Поделись.

– Поделюсь. Но сначала мне хотелось бы переговорить с Фёдором.

Федя Пранк согласно кивнул.

– Говори.

– Ты можешь позвонить от имени мэра?

– Это смотря кому.

– Семёнову. Его помощнику.

– Помощнику могу.

– А племяннику?

– Чьему племяннику?

– Племянника Берга.

Федя Пранк задумчиво почесал пальцем висок.

– Телефон знаешь?

– Нет.

– А фамилию, имя, отчество?

– Да.

– Ну, тогда, думаю, справлюсь.

– Спасибо, Фёдор. Я знал, что на тебя можно положиться.

Артур Васильчиков во время этого диалога смотрел, нахмурившись, то на одного, то на другого, потом, остановив взгляд на Введенского, спросил, что тот задумал.

– Ничего особенного, – ответил Введенский. – Обычный розыгрыш.

– Это я понял. Что за розыгрыш? Подробнее, пожалуйста.

– Можно и подробнее.

Прокручивая в памяти придуманный ночью план мести за своё унижение, Введенский загадочно улыбнулся – уголки губ чуть раздвинулись, веки сощурились, глаза моргнули и застыли.

– Ох, Елисей, Елисей, – покачал головой Васильчиков. – Чую, подведёшь ты нас под монастырь… Ладно, давай, рассказывай свой план.

Никому, кроме Феди Пранка план не понравился. Одни посчитали его трудновыполнимым, другие рискованным, третьи чересчур злым и даже жестоким.

– Ты, Елисей, – сказала Оля, – ведёшь себя так же, как те, кто тебя обидел. И чем ты тогда, спрашивается, лучше их?

Введенский ответил: тем, что не он начинал эту войну первым.

– Да всё с ним ясно! – воскликнул Рыжик. – Он просто возомнил себя киношным мстителем!

– Ага, – добавил Кузнецов. – Только он забыл, что мы не в кино, а его враги – реальные люди, обладающие реальной властью.

Введенский ответил: если план удастся, Берг в самое ближайшее время останется не только без реальной, но вообще без всякой власти.

– Нет-нет, Елисей, не спорь! – вступил в разговор Низамутдинов. – Рыжик правильно говорит: твои обидчики опасны, а ты слишком возбуждён, чтобы принимать адекватные решения.

Введенский в ответ всплеснул руками и, распаляясь с каждым словом, сказал, что он спокоен как отожравшийся удав, а бесится оттого, что хочет как можно скорее отомстить Бергам – унизить их, как они унизили его, заставить почувствовать себя оплёванными, беззащитными, голыми…

Введенский не заметил, как сорвался на крик.

– …чтобы они на секундочку, на одну только маленькую секундочку пожалели о том, что издевались надо мной! Что мои друзья… по крайней мере, один из них, вынуждены рисковать собой ради меня! А ещё… – тут у Введенского перехватило дыхание, – ещё то, что они… они… эти…

Оля бросилась к нему. Обняла голову и прижала к груди.

– …что они превратили наш город в свою кормушку!

Введенский громко всхлипнул и, глухо выдавив из себя: «А вы…», заплакал.

Оля ещё крепче прижала его к себе. Поцеловала в лоб и быстро от затылка к лицу стала гладить по волосам.

– Ну что ты, что ты, – зашептала в ухо. – Успокойся, всё пройдёт… Они будут наказаны, они будут обязательно наказаны, вот увидишь… Ты только, пожалуйста, не плачь.

– Елисей, ты это серьёзно? – тихо спросил Кузнецов.

Введенский перестал плакать. Шмыгнув носом, высвободил голову из Олиных объятий и протяжно выдохнул:

– Ты даже не представляешь себе насколько.

После чего вытер слёзы и, не поднимая глаз, сказал, что никого ни к чему не принуждает – в конце концов, с этим делом они с Фёдором прекрасно справятся и без них.

– Но сам я – предупреждаю сразу – не успокоюсь, пока душу не отведу… В общем, решайте: с нами вы или нет. И давайте закончим на этом. Всё.

– А чего тут решать? – за всех ответил Радик. – Если бы вы не могли обойтись без нас, мы бы, может, ещё и подумали: что там, да как…

– А так, – договорил за Радика Тамик, – обидно будет, если вы обойдётесь без нашей помощи. Поэтому хотите вы этого или нет, но мы, ребята, с вами.

***

Как и большинство политиков, губернатор Егор Петрович Рева – невысокого роста полный мужчина семидесяти лет, считал, что все его неудачи вызваны происками явных, а чаще всего тайных врагов. И потому, когда за полгода до федеральных выборов в газетах появились замечания по поводу того, что во вверенной ему области где-то что-то не так, насторожился, потому как знал: дыма без огня в таких делах не бывает. И оказался прав. За замечаниями о том, что где-то в его владениях что-то не так, последовали обвинения в самодурстве, некомпетентности, кумовстве и что самое обидное – пьянстве. Обидное не потому, что он не пил – пил, и как сам считал в меру – сто грамм за обедом, двести за ужином – дальше, как пойдёт, а потому, что коллег-губернаторов, крепко сидящих на своих местах, никто в этом грехе открыто не обвинял. В самодурстве – да, в кумовстве – каждого второго, в некомпетентности – и того чаще, а вот в пьянстве…

«Нет-нет, – думал он, развалившись на заднем сиденье представительского «Мерседеса». – Кто-то под меня усердно копает… Вопрос: кто?»

Площадь Ленина была заполнена с самого утра. Дед Мороз и Снегурочка водили с малышами хороводы, дети постарше катались на разукрашенных разноцветными лентами низкорослых лошадках, все то и дело смеялись и куда-то спешили – кто на ёлку, кто с ёлки, кто с горки на горку, кто в очередь за горячим чаем и остывшими пирожками.

Выйдя из автомобиля, Рева поёжился на ветру.

– Холодно тут у вас, – сказал он встретившему его Бергу.

– Да, – виновато развёл руками Берг. – С погодой нам сегодня немного не повезло.

– Ну, ничего. С чем-нибудь другим обязательно повезёт.

Они поздоровались за руку.

– С праздником вас, Егор Петрович!

– С каким? – нахмурился Рева. – Ах, да! – вспомнил он, какое сегодня число и нетерпеливо махнул рукой. – Вас тоже с этим… как его там, забыл. С Христос воскресе! Ну или с чем там не помню.

– Спасибо!

– Ладно, всё это лирика. Давайте, показывайте, что тут у вас. Журналист не явился?

– Нет, но скоро будет… Да вы не волнуйтесь, Егор Петрович, у меня всё под контролем.

– Хотелось бы надеяться.

В сопровождении охранников и свиты они подошли к ёлке. Поддерживая рукой шапку, Рева посмотрел наверх, на звезду, нанизанную на её макушку, и удивлённо покачал головой.

– Длинная.

– Двадцать шесть метров, – уточнил Берг. – Возраст – приблизительно сто лет.

– И какая, должно быть, дорогая!

К Бергу подошёл сутулый человек в чёрном пальто. Наклонился к уху и прошептал несколько слов. Берг в ответ кивнул и сказал, обращаясь к губернатору о том, что журналист «Российской газеты» только что вышел из гостиницы и буквально через три-четыре минуты будет здесь.

Прошло десять минут, когда на площади Ленина показалась толпа хорошо одетых детей разного возраста, в середине которой шагал, озираясь по сторонам, человек лет двадцати восьми-тридцати в красном толстом пуховике и серой мохнатой шапке.

– Вырядился, как на северный полюс, – усмехнулся Рева. – Пижон.

Толпа хорошо одетых детей подвела человека в толстом пуховике к ёлке. Берг приветливо кивнул ему. Вопросительно посмотрел на губернатора – не желает ли тот что-нибудь сказать московскому гостю первым – и, убедившись в том, что не желает, приступил к церемонии знакомства.

– Егор Петрович! – сказал он торжественным тоном. – Разрешите представить: Кривицкий Владислав Анатольевич – ведущий журналист «Российской газеты». А это…

Сделав шаг навстречу, Рева первый протянул Кривицкому руку.

– …губернатор нашей области Егор Петрович Рева.

Кривицкий вежливо пожал её.

– Очень приятно, Егор Петрович.

– …в общем, господа, прошу любить друг друга и жаловать.

Как бы призывая новых знакомцев сойтись поближе, Берг свёл перед собой широко разведённые руки, после чего скромно отошёл в сторонку. Сел перед девочкой – одной из тех, кто привёл журналиста – на корточки и принялся расспрашивать о том, сколько ей лет, кто она такая, где живёт, как учится.

– Ну что ж, – пробасил Рева, пристально, чуть ли не с вызовом, глядя журналисту в лицо. – Мы люди, чего уж тут греха таить, простые, но гостеприимные – жалуем у себя всех, но особо таких, кто приходит к нам с чистым сердцем.

Кривицкий в ответ ещё раз улыбнулся и сказал, что очень рад побывать здесь, пообщаться с людьми, населяющими этот замечательный край, и в первую очередь, конечно же, с его многолетним губернатором, всеми уважаемым Егором Петровичем, о котором в Москве слышал много хорошего.

– Ну, так в чём проблема? – всем своим видом выказывая недоумение, пожал плечами Рева. – Будем общаться. Хоть сейчас. Я готов.

Кривицкий виновато улыбнулся.

– Я не готов, – сказал он. – Через полчаса у меня запланирована важная встреча. Поэтому давайте в другой раз.

Рева вспыхнул. Ему хотелось осадить этого столичного пижона, сказать, что во всей области нет и, пока он жив, не может быть ни то, что человека – митинга, от которого нельзя было бы отказаться ради встречи с ним – многолетним губернатором, но сдержался. Внешне равнодушно вынул платок из кармана, промокнул нос и снова подумал о том, что всё это неспроста – под него копают и делают это, судя по всему, весьма основательно.

«Ох, узнаю, кто за этим стоит, размозжу негодяя».

– Вы, Егор Петрович, пожалуйста, не обижайтесь, – продолжал Кривицкий. – Я и вправду не могу. Но вот завтра, обещаю, буду свободен для вас весь день.

– Завтра мы весь день заняты! – сказал, как отрезал Рева. – Не так ли, господин мэр?

Берг тяжело вздохнул. Велев девочке идти к родителям, встал с корточек и, раздумывая над тем, как помочь губернатору удержать журналиста, печально посмотрел ей вослед.

– Всё так, Егор Петрович, – ответил он. – Весь завтрашний день у нас расписан вплоть до полуночи.

После чего вздохнул тяжелее прежнего и, пренебрежительно махнув рукой в сторону Кривицкого, посоветовал губернатору не мучить московского гостя.

– Пусть идёт куда хочет. Что ему до наших детей? Ими же тираж газеты не поднимешь, верно? Это нам с вами надо заботиться о них, учить, лечить, развлекать. А ему? Так что пойдёмте, Егор Петрович, не будем терять времени.

– Куда пойдёмте?

– Хороводы водить. Куда ж ещё-то?

Не дожидаясь решения губернатора, он повернулся к свите и трижды хлопнул в ладоши.

Крикнул:

– Господа взрослые! У меня к вам один вопрос. Вы чего сюда пришли? Болтать или детей развлекать? Детей, говорите? Ну, тогда быстренько разобрали их и встали в круг… Быстренько, я сказал!

Взрослые торопливо расхватали детей – кто своих, кто чужих – и потянулись к ёлке.

– Егор Петрович! Ну а вы что?

– Что?

– Дети всей области мечтают хотя бы раз в жизни поводить с губернатором хоровод, сочинения об этом в школах пишут, письма в редакции шлют, родителям по секрету рассказывают. Порадовали бы их.

Кто-то из охраны подвёл к Реве худенького маленького мальчика с испуганными глазами.

– Ну… – растерялся Рева, – даже не знаю.

– Поверьте. Они вам потом всю жизнь будут благодарны!

Подтолкнув малыша к губернатору, Берг отошёл к журналисту.

– А вы, молодой человек, идите куда хотите. Вам ведь всё это, – сказал он, обводя рукой площадь, – побоку. Дети, ёлка, праздник Новый год… Что об этом напишешь? Ничего, что было бы интересно Москве.

Кривицкий категорически не согласился с таким утверждением. Сказал, что Москва большая, интересы у неё разные, и многих – он это знает абсолютно точно – волнует жизнь в российской глубинке. И его, кстати, она волнует тоже. И если бы не хронический дефицит времени – бич всех командированных журналистов, он бы сегодня вместе со всеми обязательно… Тут Кривицкий поймал на себе насмешливый взгляд Берга и осёкся. Так, словно его застали за чем-то крайне неприличным, опустил голову и, пытаясь раздавить носком ботинка твёрдую льдинку, подумал о том, что всё это со стороны, должно быть, выглядит крайне некрасиво. И ещё подумал: чтобы вникнуть в проблемы жилищно-коммунального хозяйства вовсе не обязательно присутствовать на митинге протеста против повышения тарифов, тем более что проблемы везде примерно одинаковы.

С этой мыслью он взял одной рукой девочку, с которой минуту назад любезничал мэр, другой – губернатора и под песенку о папе, который всё может, вступил в хоровод.

Хоровод с каждой минутой становился всё многочисленней. Не прошло и получаса с того момента, как мэр заставил своих подчинённых встать с детьми в круг, а уже чуть ли не вся площадь – от мала до велика – собралась у ёлки.

Какие-то мальчишки бесцеремонно втиснулись между журналистом и девочкой. Потом между ними встрял какой-то нагловатого вида невысокий паренёк. Потом полная девочка лет четырнадцати, подталкиваемая в спину мамой и папой, пыталась забрать у Кривицкого руку губернатора. Но тут уж ни тот, ни другой не поддались – не желая, чтобы их разделяли, крепко сцепили ладони и не разжимали до тех пор, пока девочка, обессилив от безуспешных попыток прорвать оборону взрослых, не отвалилась на руки разочарованных родителей.

Над площадью зазвучала песенка из мультфильма «Мама для мамонтёнка». Несмотря на то, что Кривицкий слушал её невнимательно, вполуха, где-то на втором куплете незаметно для себя впал в какое-то странное оцепенение – мысленно повторяя: «Пусть мама услышит, пусть мама придёт…», стал думать не о том: когда попадёт на митинг, как скоро соберёт материал для статьи, сумеет или нет доказать причастность окружения губернатора к махинациям в системе ЖКХ, а о детях – тех, кто остались без мамы и тех, кто рано или поздно останутся без них.

Он вдруг вспомнил, что не звонил своей матери недели три, если не больше; что она чем-то болеет, а он, неблагодарный, забыл, чем; что клятвенно обещал отвезти её на кладбище к отцу, а сам буквально на следующий день умотал в гости к людям, которым, как потом оказалось, был совершенно безразличен.

Ему стало жалко: детей, потерявших своих родителей, родителей, потерявших своих детей, мамонтёнка, который не один десяток лет плывёт к своей маме сквозь волны и ветер – а сколько ему, бедному, ещё плыть и плыть! – себя неблагодарного и всех, всех, всех…

Кривицкий посмотрел на Реву. Реву тоже стало жалко.

«Он, конечно, показушник ещё тот! Но ведь нашёл же силы поднять свою толстую задницу с кресла и выйти к детям. И не просто выйти, показать себя – вот, дескать, ребятки, смотрите какой у вас замечательный я, а взять за руку чужого ребёнка и водить его чуть ли не полчаса вокруг ёлки… За это можно многое простить».

Поймав на себе взгляд журналиста, Рева нахмурился.

– Что ещё? – спросил он.

– Ничего, – улыбнулся Кривицкий. – Спасибо вам.

– Не понял. За что?

– За то, что вытащили меня сюда. Вряд ли я когда-нибудь ещё окажусь в подобном месте.

– Женишься – окажешься, – усмехнулся Рева – Не зарекайся.

За их спиной раздалась какая-то возня, а следом громкая площадная брань. Они обернулись и увидели пьяного мужика, пытающегося пробиться к ним сквозь толпу охранников. Его чуть ли не вчетвером оттаскивали от губернатора, выворачивали руки, мяли, а он всё рвался, требуя, чтобы его немедленно отпустили и выслушали.

Отпускать, а тем более выслушивать пьяного никто не стал. Охранники и их добровольные помощники после нескольких секунд бескровной борьбы скрутили его и уволокли подальше от людских глаз.

– Уф! – выдохнул Рева. – Как же эти алкоголики мне надоели, кто бы только знал.

– И много их у вас? – спросил Кривицкий.

– Не больше, чем у других! Но не в этом дело. Дело в том, что сам я, знаете ли, почти не употребляю – сызмальства не приучен, и таких, как этот, на дух не переношу.

Кривицкий согласно кивнул, дескать, понимаю, сам такой. Бросил взгляд за спину губернатора и, сощурив глаза, спросил удивлённым голосом: что это.

– Что? – переспросил Рева.

– Мне показалось, будто там, – Кривицкий ткнул пальцем в сторону одной из двух улиц, пересекающих площадь Ленина, – за дорогой промелькнула лошадиная тройка.

Рева нехотя посмотрел в указанном направлении.

– Не показалось, – ответил он. – Там у нас парк, а в парке – санная трасса, чтобы, значит, горожане и гости столицы могли в свои законные выходные покататься за умеренную плату.

– На тройках?! Круто! Это вы, Егор Петрович, здорово придумали… Так! А это что?

На второй пересекающей площадь Ленина улице появилась многолюдная демонстрация, во главе которой шагали, выстроившись в ряд, одноклассники Введенского с активистами движения «СтопХам». Приблизившись к ёлке, они развернули транспаранты с требованием отставки губернатора и принялись громко скандировать:

– Нет беспределу в ЖКХ! Нет росту тарифов! Долой антинародное правительство!

Музыка, точно испугавшись появления агрессивно настроенных людей, умолкла.

Из толпы вышел невысокого роста старичок в цигейковой шапке. Повернулся к губернатору и хорошо поставленным голосом стал говорить в мегафон о власти и о коррупции в ней, о низкой пенсии и высокой квартплате, о тех, кто, подобно зятю губернатора, богатеют пропорционально росту тарифов и тех, кто, согласно физическому закону сохранения утекающей в карманы чиновников денежной массы, впадают в беспросветную нищету.

– Где мэр? – прошептал Рева, не отводя широко открытых глаз от старичка в цигейковой шапке.

– Здесь я, Егор Петрович, – тихим голосом ответил Берг.

– Что это значит, господин мэр? Объясните.

Берг удручённо развёл руками.

– Не знаю, Егор Петрович. Ей богу, не знаю.

– Кто знает?

Тут Берг опомнился. Стряхнул с себя оцепенение, в которое впал, увидев демонстрацию, которой не должно было быть ни при каких обстоятельствах, посмотрел вокруг себя и рявкнул:

– Семёнова ко мне! Живо!

Семёнов – невзрачный человек с неприметным лицом выскочил из-за ёлки.

– Слушаю вас, Николай Александрович.

– Как они здесь оказались, Семёнов?!

Семёнов пожал плечами и, всем своим видом показывая, что не понимает: из-за чего возбудилось начальство, сказал, что митинг, организаторами которого являются: «Партия пенсионеров» и КПРФ, согласно решению городской администрации, проходит там, где и должен проходить – то есть, здесь, на площади Ленина.

– Ты что, издеваешься? – зашипел Берг. – Я тебе где велел?

– Здесь, на площади Ленина.

Казалось, Берг не понял смысл сказанных ему слов. А когда, наконец, до него дошло, что «здесь» означает: здесь и нигде больше, в ярости схватил Семёнова одной рукой за воротник дублёнки, другой замахнулся, чтобы ударить.

Но не ударил – стерпел.

Сплюнув себе под ноги, разжал кулак и, обращаясь к губернатору, сказал, что ничегошеньки не понимает.

– Ну как же, Николай Александрович! – затараторил Семёнов. – Вы же сами позвонили и велели срочно перенести митинг сюда, на эту площадь.

– Что ты несёшь?! – возмутился Берг.

– Ну-ка, ну-ка! – заинтересовался губернатор. – Неси Семёнов дальше. Я слушаю. Давай!

– Ну, то есть, не лично вы, Николай Александрович, – продолжал Семёнов, – вы, Николай Александрович, в это время были заняты – а ваш новый помощник.

– Какой помощник? Нет у меня никакого нового помощника.

– Помощник! – улыбнулся Рева так, будто только сейчас понял, о чём идёт речь. – Ну конечно! Кто ж ещё! Сам-то Николай Александрович тут, естественно, не причём. Правильно я говорю, Николай Александрович, вы ж тут ни сном ни духом?

Берг посмотрел на него и содрогнулся – так, как улыбался губернатор, подумалось ему, мог улыбаться разве что голодный крокодил жирному телёнку в предобеденный час.

– Егор Петрович. Честное слово… мы же с вами… не один год…

Не успел Берг договорить, как на площади под перезвон колокольчиков и песен цыганского хора появилась колонна из семи троек, запряжённых орловскими рысаками. На первой тройке в расстёгнутом настежь тулупчике и сбитой набекрень шапке ехал племянник мэра – не совсем трезвый мужчина с огромным животом и, укутанные в одеяло молодые, на второй – цыгане с гитарами и скрипками, на третьей, четвёртой, пятой, шестой – подвыпившие гости. На последней седьмой тройке ехали официанты в окружении коробок с названием известных всему миру производителей спиртных напитков, термосов с горячими и корзин с холодными закусками.

Разогнав на своём пути толпу демонстрантов, как какую-то пугливую стайку приблудных воробьёв, первая тройка лошадей, за ней вторая, третья и все последующие, остановились возле губернатора.

Племянник мэра встал в полный рост.

Цыгане умолкли.

Племянник с торжественным видом поднял бутылку початого шампанского, сделал небольшую паузу и, насладившись произведённым эффектом, гаркнул:

– С праздником вас, Егор Петрович! С прошедшим Новым годом!

Хор грянул цыганскую новогоднюю песню.

Племянник сделал круговое движение кистью – песня оборвалась.

– Егор Петрович! – сказал он. – Разрешите от имени невесты и жениха пригласить вас отпраздновать с нами бракосочетание моей дорогой сестрицы Арины свет Николаевны Берг! Иначе говоря: будьте нашим гостем! Но для начала по народному обычаю… – племянник сделал небольшую паузу и с видом иллюзиониста, готового продемонстрировать публике коронный трюк, щёлкнул в воздухе пальцами. – Ваш выход, ромалы! Раз-два-три! Тра-та-та! – На слове: «три» цыгане выпрыгнули из саней и с величальной песней «за дружеской беседою, коль пир идёт горой…» двинулись, весело приплясывая, к губернатору. Одна из цыганок – самая молодая и красивая – протянула ему поднос с доверху наполненным водкой фужером и поклонилась в пояс. Цыгане запели громче: «Хор наш поёт припев любимый, слова текут рекой, а с нами снова наш любимый Егор Петрович дорогой!.. Пей до дна, пей до дна, мы нальём ещё вина! Пей до дна, пей до дня, чтобы жизнь была полна!»

– Пей до дна! – заорал племянник Берга.

– Пей до дна! – подхватили гости с саней.

Ничего не понимая, Рева с растерянным видом посмотрел на молодую цыганку с подносом, на племянника мэра с бутылкой початого шампанского в руке, на журналиста, пытающегося за напускным вниманием скрыть ехидную улыбку, и снова на племянника.

– Вы это чего? – спросил он. – Вы как сюда попали? Кто вас пустил? Кто-нибудь мне может объяснить, что тут происходит?!

Почувствовав неладное, племянник вопросительно посмотрел на дядю Берга.

Берг снял шапку. Вытер ею выступившую испарину с лица и, обращаясь к губернатору, сказал, что сейчас попробует всё объяснить.

– Потрудитесь, господин мэр! – повысил тот голос. – Я жду!

Берг надел шапку. Стараясь лишний раз не встречаться взглядом с Ревой, в глазах которого читалось: «Размозжу негодяя!», сказал, что молодые с гостями всё сегодняшнее утро катались в парке на тройках, катались-катались и, по какой-то ещё не выясненной причине, докатились до площади Ленина, где увидели господина губернатора, и так обрадовались этому, что решились пригласить его на свою свадьбу.

– Вот такой, значит, вышел у них, Егор Петрович, экспромт.

– Экспромт! – возмутился Рева. – А это что? – он кивнул в сторону подноса с фужером полным водки. – Тоже, скажете, экспромт, позорить меня перед народом?

– Неудачный, Егор Петрович. Согласен. Но с другой стороны, что с них, пьяных, взять – третий день гуляют, не перестают!

– Если пьют, не перестают, значит, место им в медвытрезвителе, или куда там, не знаю, сейчас отправляют пьяных!

– За что в вытрезвитель? – ахнул племянник. – Мы ж на законной свадьбе!

– Замолчи! – рявкнул на него Берг. – Какого рожна вы сюда припёрлись? Кто вас звал? Вам что, места в парке мало?

Племянник укоризненно посмотрел на него.

– Дядь Коль, зачем так говорить? Ты же сам полчаса назад…

– Что сам?!

– …через своего помощника приказал приехать к вам на всех семи санях.

– Какого ещё помощника? – упавшим голосом спросил Берг. – Зачем?

– Вот я и удивился: зачем, думаю, это тебе?

– Затем, чтобы меня скомпрометировать перед выборами, – обращаясь к Кривицкому, сказал Рева. – Точно вам говорю.

– Нет-нет-нет! – горячо возразил племянник Берга. – Дядя Коля сказал забрать вас с ёлки, и ничего больше. Это уж потом я сам решил отвезти вас в ресторан, и там, зная ваше, Егор Петрович, уважение к хорошим французским коньякам, угостить Реми Мартен пятнадцатилетней выдержки… А компрометировать ни у кого даже в мыслях не было. Поверьте!

Услышав это, Рева, казалось, задохнулся от возмущения. Ему хотелось крикнуть, что всё это неправда, что всё это ложь, накинуться с кулаками на пьяного толстяка, так некстати рассказавшего всему миру, а главное, журналисту «Российской газеты» о том, что он пьёт, а значит: лжёт.

Единственное, что он сумел выдавить из себя, было возмущённое:

– Ну, знаете!

После чего в молчаливом бешенстве потряс указательным пальцем перед лицом Берга и, в сердцах махнув рукой, демонстративно повернулся к нему спиной. Посмотрел на Введенского, поднявшего над головой плакат с надписью: «Реву – вон! Берга – на трон!», и спросил: сколько ему за труды его тяжкие заплатил господин мэр.

– Он ещё ничего не заплатил, – весело ответил Введенский. – Но, думаю, скоро заплатит.

– Если продешевит, дай мне знать, я доплачу за его счёт.

– А как же! Обязательно дам!

Рева повернулся к Кривицкому, в это время, что-то увлечённо строчившему в своём блокноте, и сказал, что если он, журналист, сейчас поднимет голову, то воочию увидит, как в его области не на словах – на деле поддерживаются демократические свободы, такие, например, как свобода волеизъявления и разрешение говорить всё, что захочется.

Не переставая строчить, Кривицкий согласно кивнул.

– И ещё запиши там, у себя, – Рева ткнул пальцем в блокнот, – что у нас в области, как ещё не везде, плюрализм мнений и свобода политического выбора куда важней всяких там карьерных устремлений местной элиты. Что это значит, понял? Это значит – пиши! – что главное для меня – народ. Как народ решит, так тому и бывать… А насчёт ЖКХ ты, паря, не переживай, мы уж с ним как-нибудь разберёмся – не с такими разбирались.

Он положил руку на плечо журналиста и со словами: «Ну, всё, пора обедать, давай, закругляйся, поехали», повёл к своему «Мерседесу».

Губернатор с журналистом давно уехали, а мэр города Николай Александрович Берг всё смотрел на плакат с призывом посадить его на губернаторский трон и думал о том, как изменчива человеческая жизнь. Ещё вчера он даже мечтать не смел о том, чтобы горожане добровольно и бесплатно заявили ему о своей политической поддержке, а сегодня, когда горожане добровольно и бесплатно заявили о ней, испугался. Причём, сильнее, чем четверть века назад, когда один местный олигарх, под началом которого он делал первые шаги в бизнесе, заподозрил его в связях с другим неместным олигархом. Зная, чем это может кончиться, он до последнего отнекивался, «давал зуб», клялся и божился в безусловной преданности, но всё оказалось напрасным – местный олигарх не поверил ему. Он, местный олигарх, вообще, мало кому и чему верил – двум обязанным по гроб жизни телохранителям, да одной снайперской винтовке, из которой телохранители отстреливали тех, кто вышел из доверия… И всё же, считал Берг, тогда, в начале девяностых, было не так страшно. Тогда его грозились убить, но не убили – только унизили и разорили – сегодня не грозились убить, но завтра, может так случиться, он не захочет жить сам.

«Почему так произошло? – думал он, продолжая разглядывать плакат. – Что это: невезение, фатальное стечение обстоятельств, а может…»

Как и большинство политиков, Берг считал, что все его неудачи вызваны происками явных, а чаще всего тайных врагов. И потому между: кто или что всему виной, он, не раздумывая, выбрал одушевлённое кто.

«Кто меня подставил под Реву? Кто вынудил совершить столько невынужденных ошибок? Кто из полноправного хозяина города превратил в бокс-манекен для государственно-карательного аппарата губернатора?»

Глядя на то, как свадебные тройки одна за другой понуро покидали площадь, он принялся вспоминать тех, у кого был повод для мести: школьных очкариков, на которых он оттачивал умение подчинять себе волю непокорных; ребят с соседнего района, в драках с которыми закалил характер; деловых партнёров и конкурентов, лишивших его последних иллюзий по поводу того, как устроен бизнес в России, а после дорого заплативших за это; соперников за власть в городе, одолев которых, он назначил себе настоящую цену.

Скоро ему это надоело. Мельком взглянув на подростка с плакатом, лицо которого показалось подозрительно знакомым, решил, что в этом нет смысла – только за прошлый год список тех, кто и с переломанными ногами не откажут себе в удовольствие поплясать на его похоронах, если они случатся, пополнился по самым приблизительным подсчётам на несколько десятков имён.