Текст книги "Гарпагон. Юность Антихриста"

– Рапорт сотрудника полиции, прибывшего на место происшествия… Это два.

Рапорт сотрудника полиции он приложил к заявлению Арины Берг, после чего взял со стола один за другим три листа.

– Показания свидетелей… Принципиальных расхождений, – медленно пробормотал он, сверяя тексты, – я пока не наблюдаю… Значит, это три.

Показания свидетелей легли на рапорт сотрудника полиции.

– И, наконец, четыре: медицинская справка, из которой следует, что травма, полученная гражданкой Берг Ариной Николаевной в результате побоев, классифицируется, как травма средней тяжести… А вот это, доложу я тебе, совсем нехорошо.

Капитан бросил справку на стол.

– Это всё? – усмехнулся Введенский.

– Нет, – с готовностью ответил капитан, – есть ещё закон Российской Федерации, который требует от меня возбудить уголовное дело по статье сто двенадцать, в которой говорится о том, что умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью наказывается ограничением свободы сроком до… Как думаешь, до скольких лет наказывается умышленное причинение вреда здоровью средней тяжести?

– До трёх.

– Правильно. Смотри-ка ты, угадал. Были прецеденты?

– Но я же нечаянно её ударил! – воскликнул Введенский. – Я же не хотел! Как вы этого все не понимаете?

– Почему же не понимаем, – ответил капитан. – Очень даже понимаем. Но это ни коем образом не освобождает тебя от ответственности за содеянное. Тем более что решать: нечаянно ты засадил ей кулаком в глаз или умышленно, из хулиганских побуждений, будет суд… Кстати! Тебе известно: сколько наши суды выносят оправдательных приговоров по уголовным делам?

– Нет.

– Угадай!

– Не хочу.

– Угадай-угадай. У тебя это, смотрю, неплохо получается.

– Ну, – задумался Введенский. – Половину от всех дел или, может, чуть больше… Нет? Не уж-то меньше?

– Меньше… Меньше ноля целых четырёх десятых процента.

– Сколько?!

– Ноля целых четырех десятых процента. Ну, или около того. Точно не помню.

– Ни фига себе! А чего так мало?

– Мало?! Ты это пойди нашим командирам скажи! А то некоторые из них считают, что это, видите ли, непозволительно много.

С этими словами капитан откинулся на спинку кресла. Положил руки на подлокотники и задумчиво забарабанил пальцами.

– Да… Ну и угораздило тебя. Нет, вот ты мне ответь, – он всем телом подался вперёд, – тебе что, других мажористых шалав в городе мало? Их у нас развелось – лупи не хочу. А ты кому засадил? Дочери мэра! В глаз! В день свадьбы! Дурак.

Капитан встал с кресла. Взял со стола пачку сигарет и закурил, шумно выпуская изо рта одну струю дыма за другой.

«Три года, – с тоской подумал Введенский. – Когда через три года я выйду на свободу, мне будет двадцать. Это значит, времени на то, чтобы успеть стать великим у меня почти не останется… Да и как им стать без учителя, без советчика, без помощи и поддержки… Нет-нет, капитан прав: я действительно дурак».

Введенскому стало себя жалко. Не за то, что его отправят в колонию – он об этом ещё не думал – и не за то, что для домашних это станет ударом – мать поймёт, бабушка простит, – а за то, что сам себя лишил будущего, в котором слова: жизнь, борьба, победа, великая слава являлись нерасторжимыми синонимами. При этом он прекрасно понимал, что всего этого могло и не быть, так как посланник Высшего разума твердо ничего не обещал, но это могло быть, и, возможно, даже было бы, если бы только он одним ударом кулака не разрушил то, о чём теперь всю оставшуюся жизнь будет горько жалеть.

Пока Введенский размышлял о своей неладной судьбе, капитан, словно ища его сочувствия, рассказывал о том, какое огромное количество людей – от штатских до штатных сотрудников МВД – порой командуют ими, и от каких команд иной раз хочется застрелиться.

– Зачем вы мне всё это говорите? – спросил Введенский.

Капитан не спеша затушил в пепельнице сигарету, сел за стол и, глядя куда-то в сторону чёрного окна, сказал, что за него, Введенского, просили Артур Васильчиков с Федей Пранком.

– Они мне, конечно, не приказ, но…

– Что, но? – затаил дыхание Введенский.

– Ничего, – буркнул капитан после небольшой паузы. – Не могу я тебе помочь. Права такого не имею.

Он взял со стола пачку сигарет. Увидев, что она пуста, отшвырнул от себя и, быстро проговаривая слова, сказал о том, что засади он, Введенский, в глаз любой другой мажористой шалаве, он бы, быть может, и помог замять это дело, но он, Введенский, засадил дочери мэра города и мэр города теперь сам кому хочешь засадит по самые яйца, если, не дай бог, обидчик его дочери избежит законного наказания.

– В общем, – заключил он сухим официальным тоном, – это дело находится на контроле в УМВД, и значит, всё будет – это я вам официально гарантирую – строго в рамках действующего законодательства.

Тут Введенский вспомнил слова Пророка о том, что будущее иной раз зависит от того, что выберет человек, когда придёт время выбирать между законом и справедливостью, и невольно улыбнулся, вспомнив их первую – самую радостную для него встречу.

Капитан бросил на него неприязненный взгляд.

– Я сказал что-то смешное?

– Нет-нет, – поспешил успокоить его Введенский. – Всё нормально. Вы сделали свой выбор и это ваше право… Ну а мне – что мне? – мне теперь остаётся только терпеть и ждать: не ошиблись ли вы.

Капитан встал. Подошёл к Введенскому, сел перед ним на край стола и наклонился к лицу.

– Послушай. Уголовное дело против тебя я не могу не открыть – не открою я, откроет кто-нибудь другой – но и передавать его в суд тоже не горю желанием… Помоги мне. И себе, кстати, тоже.

– Как?

– У Арины Берг, как я уже говорил, сегодня свадьба. В ресторане «Дворянское гнездо». Давай, смотаемся туда? Там ты встретишься с ней, поговоришь о том о сём. Извинишься – так, мол, и так, сам не пойму, что на меня вдруг нашло, видно, бес попутал. Поздравишь с днём бракосочетания и, может – чего в жизни не бывает! – вымолишь прощение… Ну? Как тебе мой план? Годится?

Введенский подумал, что теперь, когда весь мир ополчился на него, ему, как и предсказывал Пророк, видно, и впрямь не осталось ничего другого, как только терпеть и ждать, терпеть и ждать, терпеть и ждать…

«Да, но что, если капитан не ошибся и выбранный им путь, окажется – для него, не для меня! – верным? Это значит, три года я буду сидеть в тюрьме – терпеть и ждать – а жизнь будет продолжаться так, будто в ней ничего не случилось? Юдин будет ухаживать за моей девушкой, капитан отдавать под суд таких, как я – невиновных, а посланник Высшего разума искать того, кто с его помощью увековечит своё имя в веках и народах?.. Это несправедливо!».

– Если она простит, – продолжал капитан, – я даже дела открывать не стану. И тебе – слава богу, и мне – камень с души – за себя не так стыдно… Ну же, соглашайся!

«Ну, хорошо… Допустим, я уговорю Арину Берг забрать заявление? И что тогда?»

Сначала Введенский подумал, что тогда ровным счётом ничего не изменится – Пророк предсказал ему тюрьму и суму на три года, значит, так оно и будет. Но с другой стороны: он сам не раз говорил о том, что нельзя относиться к будущему, как к нечто предопределенному, и что оно, если не во всём, то во многом зависит от выбора человека, который трудно предсказуем даже для Высшего разума.

– Они там сейчас все весёленькие, добренькие, мы их тёпленькими возьмём. Ну же! – настаивал капитан. – Поехали?

Введенский пристально посмотрел ему в лицо. Ещё немного подумал – прикинул шансы на успех и, хлопнув раскрытой ладонью по колену, сказал:

– Поехали!

Свадьбу дочери мэра Арины Берг играли в ресторане, расположенном в одном из самых роскошных зданий города – недавно отреставрированной дворянской усадьбе девятнадцатого века. Огромный зал, или зала, как говорили в те времена, когда он был построен, выглядел, по уверению метрдотеля, так же, как и двести лет назад. На стенах висели выполненные в неоклассическом стиле венецианские зеркала; в проёмах окон стояли копии известных статуй; под мозаичным плафоном висела или, как показалось Введенскому, парила, унизанная десятками электрических свечей хрустальная люстра. Полы – особая гордость рестораторов – были устланы местами разноцветными коврами пастельных тонов, местами паркетными вставками с затейливыми рисунками.

Введенский вошёл в зал и огляделся. Прямо перед ним стоял длинный т-образный стол, по главе которого восседала в белом подвенечном платье и чёрных очках Арина Берг со своим женихом – хмурым, чем-то недовольным господином средних лет. Справа от них расположились родители жениха – пожилые люди с усталыми лицами, слева – родители невесты: отец – Николай Александрович – мужчина пятидесяти лет с колючими глазами записного хулигана и мать – полная, тихая, ничем не примечательная женщина того же возраста. Остальное пространство зала занимали многочисленные гости, пришедшие разделить с мэром радость по поводу замужества его любимой дочери, а также музыканты, официанты, бармены и сомелье, которого любители изысканных напитков вызывали к столу каждый раз, когда меняли блюда.

Некоторое время приход Введенского оставался незамеченным. Первым, кто обратил на него внимание, была Арина, в это время о чём-то оживлённо разговаривавшая с отцом – Бергом-старшим. Осёкшись на полуслове, она в изумлении раскрыла рот и, не в силах вымолвить слова, затрясла направленным в его сторону пальцем.

– Ты чего? – спросил старший Берг.

– Что он… тут…

– Кто тут?

– Что он тут делает, папа?

Старший Берг посмотрел по направлению указующего перста дочери и, не найдя ничего заслуживающего внимания, пожал плечами.

– Ты это про кого?

– Про него! – дрожащим голосом произнесла Арина.

Тут старший Берг, наконец, догадался, что речь идёт о пареньке, которого принял за разносчика, и угрожающе нахмурил брови.

В ресторане мгновенно стихло.

Не успел Введенский открыть рот, чтобы извиниться перед Ариной за нечаянный удар, как из-за его спины вышел капитан МВД. Поздоровавшись сначала с мэром, затем со всеми остальными, поправил воротник кителя и строгим голосом сказал о том, что он, старший оперуполномоченный уголовного розыска Матвей Кравец, взял на себя смелость привести этого молодого человека на суд Арины Николаевны, дабы та по справедливости решила его дальнейшую судьбу.

Арина вскочила с места.

– Нет! – закричала она. – И даже не просите! Я его никогда – вы слышите! – никогда не прощу – это быдло, эту тварь, эту… эту…

– Ну, ну, ну, – похлопал её по спине отец.

– Этого хама!

– Арина, что с тобой? Успокойся.

– Папа! Накажи его! Или вышвырни отсюда! Немедленно!

– Да, да, конечно. Только давай сперва узнаем: чего он хочет. А наказать и вышвырнуть всегда успеем – не сомневайся.

– Чего он хочет?! Он хочет, чтобы я его простила! Ты разве не понимаешь?

– Это всё?

– А ты считаешь: этого мало?

– Ничего я не считаю. Я просто предлагаю не торопиться – времени у нас достаточно.

Старший Берг повернулся всем телом в сторону Введенского. Посмотрел на него с таким видом, будто хотел раздеть с головы до ног, но не мог решить, как: то ли своротить скулу, а уж потом снять штаны, то ли подождать, когда снимет штаны сам, и только после этого своротить ему скулу, рёбра и всё, что попадётся под горячую руку.

Спросил тихим голосом: правда ли, что он пришёл сюда за тем, чтобы выпросить прощение у его дочери.

– Да, – ответил Введенский.

– Ага. Значит, она права, и вы действительно рассчитываете на милость побеждённого.

– Я надеюсь.

– Надеетесь… Вы, молодой человек, хоть понимаете, что совершили? Вы избили мою дочь, а теперь имеете наглость просить у неё, избитой, прощения? Извиняйте, мол, Арина Николаевна, больше не буду?.. Извините, но у нас так дела не делаются. У нас принято за всё платить.

Введенский опустил глаза.

Спросил:

– Что вы хотите?

– Я?! С чего вы взяли, что я чего-то от вас хочу? Ничего я не хочу. Это вы ко мне пришли, точнее, припёрлись в разгар семейного торжества и что-то требуете от меня.

– Скажите, я всё выполню.

– Так уж и всё?

Введенский низко опустил голову.

– Я действительно виноват перед Ариной Николаевной и, конечно, понимаю, что одних слов сожалений тут недостаточно… Поэтому, если она хочет, то пусть… если хочет, конечно… ударит меня… Я согласен.

Старший Берг вопросительно посмотрел дочь.

Та в ответ только фыркнула:

– Вот ещё!

– Дёшево предлагаешь, – повернувшись к Введенскому, сказал Берг. – Накинь сверху.

– А я бы врезал! – пробасил кто-то из гостей.

– Я бы тоже – поддакнул другой. – С большим-пребольшим удовольствием.

– Ты вот что, – сказал старший Берг. – Станцуй нам.

Введенского показалось, что он ослышался.

– Что вы сказали? Станцуй?

– Да.

– И это всё?

– Без штанов станцуй.

В банкетном зале стало тихо. Все с нескрываемым интересом наблюдали за тем, как Берг, ожидая ответа на своё предложение, насмешливо смотрел в глаза Введенского, Введенский, не зная, как поступить – в глаза Берга.

Первым дрогнул Введенский. Не понимая, чего о него хотят, опустил голову. Взгляд его забегал по полу, дыхание участилось, руки задрожали.

– Станцуешь, как я сказал, Арина заберёт своё заявление, – негромким голосом добавил Берг. – Не станцуешь… что ж… Пеняй на себя.

– Нет-нет-нет! – замахала ладошкой Арина. – Отказы сегодня не принимаются. Мы желаем видеть на своей свадьбе грязные танцы!

Кто-то из подвыпивших гостей вскочил на ноги и, вскинув в воздух кулак, крикнул:

– Даёшь грязный танец маленьких лебедей!

Другой гость – сорокалетний мужчина в белом костюме с круглым лоснящимся лицом и неимоверно огромным выпирающим из-за ремня животом – с удивительной для своих габаритов резвостью выбежал на танцпол, встал перед музыкантами во весь рост и под хохот гостей взмахнул руками.

– Ну что, сыграем для невесты? Дружненько так! Раз-два-три! Тра-та-та!

Сидящий за синтезатором клавишник заиграл партию гобоя, оркестр подхватил её, и буквально через две-три секунды музыка Чайковского из второго акта балета «Лебединое озеро» разлилась рекой по залу ресторана «Дворянское гнездо».

– Тихо! – поднял руку старший Берг.

Музыка оборвалась.

Несколько секунд он в упор рассматривал неподвижно стоящего Введенского, потом ровным бесстрастным голосом сказал о том, что уговаривать никого не будет: не хочет он танцевать без штанов – не надо – здесь и без него есть кому развлекать гостей, но предупреждает: другого шанса вымолить прощение у него не будет.

– Папа! Хочу, чтобы быдло станцевало! – сделав капризную рожицу, прохныкала детским голоском Арина. – Оно сегодня смешное и совсем даже не страшное.

– Снимай портки, – после небольшой паузы тихим голосом приказал старший Берг.

Внимательно, словно желая убедиться в том, что мэр не шутит, Введенский посмотрел в его колючие глаза. Потом, ужасаясь тому, что делает, медленно расстегнул пряжку ремня, пуговицы ширинки, постоял-подумал о том, что ещё не поздно уйти, надо только набраться сил, и с обречённым видом принялся снимать сначала ботинки, потом брюки.

В зале раздался недовольный ропот – под брюками на Введенского оказали синие подштанники.

Введенский снова посмотрел на старшего Берга – может, теперь-то, наконец, он одумается и прекратит издевательство, – но быстро поняв, что мэр не успокоится, пока не унизит его до полного удовлетворения жажды мести, принялся стягивать с себя исподнее.

Один из гостей не выдержал и захохотал во всё горло тонким противным голоском. Его хохот подхватили другие голоса – не такие громкие, но, как показалось Введенскому, от этого не менее противные.

– Трусы́! – крикнул кто-то с дальнего конца стола. – Пускай трусы́ сымет!

Старший Берг укоризненно, но при этом доброжелательно погрозил кричавшему пальцем, после чего перевёл взгляд на Введенского и тоже рассмеялся:

– Ты ботинки-то обуй, пол холодный! А то ещё отморозишь себе что-нибудь из того, что плохому танцору вечно танцевать мешает!

Теперь смеялись почти все: гости – мужчины и женщины, официанты и администраторы. И даже заглянувшие в зал сотрудники безопасности ресторана сдержанно улыбнулись, увидев переминающего с ноги на ногу растерянного подростка в цветастых трусах.

– Дядя Коля! – крикнул старшему Бергу стоявший в позе дирижёра мужчина в белом костюме с огромным животом. – Музыку когда подавать?

– Да давай уж, подавай пока не остыла!

Мужчина с огромным животом кивнул, дескать, всё понял, и, повернувшись к музыкантам, взмахнул руками.

– Ну, братки, поехали! Ещё раз-два-три! Тра-та-та!

Сидящий за синтезатором клавишник снова заиграл партию гобоя. Оркестр подхватил её, и через две-три секунды музыка Чайковского полноводной рекой разлилась по руслу, ранее проторенному шампанским вдовы Клико, водкой купца Смирнова, коньяком капитана Хеннесси…

Введенский закрыл глаза и глубоко вздохнул.

«Терпеть и ждать, – принялся уговаривать себя. – Надо просто терпеть и ждать, терпеть и ждать».

Кто-то крикнул из-за стола:

– Да не стой ты, как истукан, шевели булками!

Введенский приоткрыл глаза и привстал на цыпочки.

«Господи! Что я творю?»

– Пляши, кому говорят! Ну же!

Стараясь танцевать так, как танцевали по телевизору танец маленьких лебедей балерины какого-то театра, Введенский прошёлся бочком вдоль праздничного т-образного стола.

– Веселее, парень! Не на поминках пляшешь! На свадьбе Арины Николаевны!

У того места, где сидела невеста, Введенский лихо развернулся на одной ноге, чем вызвал у неё бурю неподдельного восторга, скрестил запястья у трусов и, ещё выше задирая колени, поскакал обратно.

Глядя на него, мужчина в белом костюме с огромным животом, не выдержал – бросил дирижировать оркестром и с криком: «Эх, пропадай моя телега – все четыре колеса!» пустился в пляс. То он повторял движения Введенского, то довольно смешно пародировал их, то, изображая коршуна Ротбарта, налетал на него – лебедя Одетту с угрожающе вздетыми руками, а заметив на одном из столов пакет новогоднего конфетти, схватил и, кружась юлой вокруг Введенского, высыпал ему на голову небольшими порциями всё его содержимое.

Гости, казалось, сошли с ума – они смеялись, гоготали, хохотали, хихикали. Старший Берг беспрестанно вытирал кулаками слёзы на глазах, жених, упав на спинку стула, охал и всхлипывал, Арина, громко визжа, барабанила ладонями по столу, и только её мама – тихая, ничем не примечательная женщина, смотрела на это безумие, горестно покачивая головой.

Музыка кончилась. Веселье не сразу, но тоже постепенно сошло на нет. Арина, тяжело дыша, сняла солнцезащитные очки, обнажив огромный синяк на два глаза, протерла их бумажной салфеткой и сказала о том, что ещё полчаса назад даже представить себе не могла, что когда-нибудь произнесёт эти невероятные, почти что фантастические слова:

– Пусть живёт. Я… я… я в жизни никогда так не смеялась!

Раздался телефонный звонок. Старший Берг поднёс к лицу айфон, прищурился, близоруко вглядываясь всё ещё мокрыми глазами в высвеченное на дисплее имя звонившего, и, изменившись в лице, гаркнул:

– А ну тихо! – Потом добавил вполголоса. – Губернатор на проводе.

Не отводя взгляда от дисплея, он медленно поднялся со своего места. Поправил свободной рукой воротник пиджака, приосанился, расправил плечи и только после этого сказал твёрдым голосом в айфон:

– Слушаю вас, Егор Петрович. Здравствуйте.

Капитан Кравец подошёл к одевающемуся Введенскому. Стряхнул с него конфетти, помог заправить рубашку в брюки, после чего взял за локоть и повёл к выходу.

– Да вот, Егор Петрович, – бодрым голосом отрапортовал Берг, – гуляю на свадьбе дочери… Нет, нет, что вы, всё предельно скромно, одни родные и близкие… Да. Что поделаешь: всем сегодня тяжело, а уж про нас-то с вами, что и говорить…

Несколько секунд Берг, терпеливо выслушивая длинную тираду губернатора, согласно кивал в айфон, потом ахнул:

– Да вы что?!

Помолчал какое-то время и сказал о том, что уведомление о готовящемся митинге получено в срок, поэтому официальных причин для отказа пока нет.

– Хотя… Если хорошенько поискать, наверняка что-нибудь отыщется. Это ж такие люди – что вы! – за ними только глаз да глаз.

Губернатор, видимо, возразил, и Берг тут же согласился:

– Хорошо. Тогда сделаем по-другому – загоним митинг куда-нибудь на окраину, где их никто не найдёт и не услышит.

Губернатор снова возразил, но Берг снова нашёл что ответить:

– А мы послезавтра, в это же время, проведём на площади Ленина большой детский праздник. Ну, там ёлка, дед Мороз, Снегурочка, все дела. И пригласим туда этого вашего журналиста из «Российской газеты», будь он неладен…

Берг осёкся. Терпеливо выслушал ответ губернатора, потом улыбнулся и мягко возразил:

– Уверяю вас, Егор Петрович: никуда он не денется, пойдёт как миленький! Не почтить детей своим присутствием, когда те придут к нему и позовут на праздник, это ж каким человеком надо быть?

Капитан Кравец потянул Введенского за руку.

– Ну, всё-всё. Пойдём. Поздно уже.

– Погодите.

Губернатор что-то сказал, и Введенский, по довольному виду мэра заключил: его предложение было не только услышано, но и, по всей видимости, принято.

Широко улыбнувшись, Берг попрощался с губернатором и отключил связь.

Улыбка мгновенно слетела с лица. Оглядев присутствующих, он остановил свой взгляд на сидящем в самом конце стола невысоком, немолодом человеке в сером неброском костюме.

– Семёнов! – позвал он.

Невысокий немолодой человек вскочил со своего места.

– Где собираются митинговать эти… ну, эти, которые против повышения тарифов на ЖКХ?

Проглотив комок в горле, Семёнов ответил: на площади Октябрьской революции.

– Близко, – поморщился Берг. – Так… Ты вот что: запрети там. Отправь их куда-нибудь подальше… в смысле, подальше от площади Ленина. Ну и туда, куда подумал, тоже.

– Что случилось, дядь Коль? – спросил мужчина в белом костюме и неимоверно огромным выпирающим из-за ремня животом. – Опять проверка?

– Да вроде того.

– А как же катание на тройках?

– Каких ещё тройках?

– Орловских. Я вчера заказал семь штук на седьмое число. Всё, как Арина просила.

– Ах, да, – вспомнил старший Берг. – Тройки… Но это вы уж без меня. Я послезавтра иду с губернатором на ёлку… В общем, вы веселитесь, а мне некогда.

– И нам некогда, – вздохнул капитан Кравец. – Скоро полночь… Ну что, пойдём?

Поймав на себе внимательный взгляд Николая Берга, еле заметно кивнул ему, после чего крепко сжал локоть Введенского и повёл к выходу из зала ресторана «Дворянское гнездо».

Ночная дорога была пуста. Введенский сидел на переднем сиденье автомобиля и неотрывно смотрел в боковое окно. Повсюду, куда ни падал его взгляд, горела холодным неоновым светом реклама товаров, необходимых людям в их повседневной жизни, а вот самих людей в этот поздний час на улицах почти не было. Стояли, правда, кое-где на остановках в ожидании случайного автобуса продрогшие на ветру гуляки, но их окоченелый вид ни столько очеловечивал городской пейзаж, выполненный в безжизненных чёрно-белых тонах, сколько омрачал его.

Убрав руку с руля автомобиля, капитан Кравец переключил рычаг коробки передач.

Спросил Введенского:

– Ты как там?

Не отрывая взгляда от окна, Введенский пожал плечами.

– Нормально.

– А я вот малёк притомился… Пить хочешь?

Введенский повернул к нему лицом. Спросил: что за журналист «Российской газеты», о котором упоминал Берг в телефонном разговоре с губернатором, приехал к ним в город, и отчего все так переполошились.

– Ещё б не переполошиться, – усмехнулся Кравец. – «Российская газета» – это тебе не халям-балям, это – чтоб ты знал! – официальный орган Правительства России. Серьёзная штука.

– А причём здесь митинг против ЖКХ?

Капитан Кравец достал из бардачка пластиковую бутылку воды. Открутил крышку и, не отводя взгляда от дороги, отпил из горлышка. Вытер тыльной стороной ладони губы и сказал, что осенью прошлого года в городе проходил митинг, на котором, кроме всего прочего, было принято решение накатать жалобу в Москву на неконтролируемый рост тарифов, а по сути – на губернатора, зять которого заправлял и заправляет до сих пор делами в ЖКХ.

– И что? – спросил Введенский. – Какая тут связь?

– Прямая. Мы, плательщики, беднеем с каждым новым повышением, а зять губернатора богатеет, причём, как говорят злые языки, чуть ли не пропорционально росту тарифов… Хотя это они, конечно, загнули – всё тут, как мне представляется, чуточку сложнее.

– Значит, жалоба на ЖКХ попала в «Российскую газету»?

– Похоже на то.

– И что теперь?

– Посмотрим… Если журналист не дурак, а дураков в таких изданиях по идее быть не должно, то нароет столько материала, что мало не покажется никому: ни губернатору, ни его зятю, ни некоторым другим уважаемым в городе людям.

– Таким как наш мэр, – добавил Введенский. – Да? Я угадал?

Капитан Кравец усмехнулся.

– Как это у тебя всё просто. Просто диву даюсь.

– А у вас, скажете, нет?

– А у нас, – сказал назидательным тоном Кравец, – виновным, согласно статье сто четырнадцать уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, считается тот, чья вина в совершении преступления доказана в суде.

– Ну, ясно, – махнул рукой Введенский.

– Что тебе ясно?

Злорадно улыбнувшись, Введенский сказал: ясно, чего они боятся.

– Они боятся, что журналист придёт на митинг, узнает, что скрывают от правительства страны уважаемые люди во главе с зятем губернатора, и напишет об этом в своей «Российской газете»… И чтобы этого не случилось, послезавтра Семёнов по приказу Берга разведёт журналиста с митингующими – одних отправит в один конец города, другого – в другой.

Кравец внимательно выслушал Введенского. Согласно кивнул и, проведя сухой ладонью по лицу, молча уставился на дорогу красными от хронического недосыпа глазами.

Уже подъезжая к дому, Введенский поинтересовался: кто тот толстяк, который прыгал, как ненормальный вокруг него с пакетом конфетти. Получив подробный ответ, поблагодарил капитана за то, что подвёз до подъезда и, не попрощавшись, вышел из автомобиля.

Только оказавшись в своей комнате, на своём диване наедине со своими мыслями, Введенский, наконец, осознал, что с ним произошло. Его унизили. Но и это, вспомнил он, далеко не всё. Его не просто унизили на глазах огромного количества людей и оскорбили так, как, наверно, не оскорбляли никого из тех, кто присутствовал при этом, его ещё осмеяли – открыто, зло, не стесняясь и не стесняя себя в выборе насмешек.

Введенский вскочил с дивана. Тяжело дыша, босиком подошел к окну, прислонился лбом к холодному стеклу и, закрыв веки, представил себя со стороны – таким, каким его видели гости мэра.

Вот он – смешной и нелепый – снимает с себя брюки, вот – подштанники, вот – встаёт на цыпочки и, высоко поднимая голые колени, скачет вдоль нескончаемо длинного т-образного стола под тошнотворную музыку Чайковского.

Введенский застонал. Ударил несколько раз лбом об оконное стекло и вернулся к дивану. Сел на краешек, сложил ладони между ног, опустил голову.

Ему хотелось забыться, забыть о существовании Бергов, полицейских, въедливых одноклассников, которые обязательно начнут выпытывать, как ему удалось вырваться из полиции, и какую цену пришлось заплатить за это.

Введенский поймал себя на мысли о том, что не понимает: зачем он, вообще, попёрся к Арине.

«Ради чего? Неужели я всерьёз рассчитывал на то, что когда-нибудь стану великим и покорю мир? Ведь нет же! В глубине души я всегда понимал, что этого не будет, потому что этого не может быть в принципе, то есть, конечно, может и, возможно, даже будет, только с кем-то другим, не со мной… А раз так, зачем мне всё это?»

Так и не поняв: ради чего он терпел унижения, если не верил в то, что способен покорить мир, Введенский возненавидел себя. Несколько секунд он в ярости смотрел на свои голые тощие колени и думал, чтобы такого сделать, дабы раз и навсегда утолить в себе эту ненависть.

Однако, как Введенский не распалял себя, а ненависть в нём угасла так же быстро, как и зажглась, едва в голову закралась мысль о том, что ненавидеть можно и нужно тех, кто этого достоин – людей целеустремлённых, сильных, беспощадных, таких как Берг и его мажористая дочь Арина.

«А меня – слабого и трусливого – разве можно ненавидеть? Нет. Меня можно только жалеть, презирать и игнорировать».

Введенский снова подошёл к окну. Сжав кулаки, посмотрел с высоты девятого этажа на ночной мир и ещё раз пожалел о том, что теперь уже, видимо, никогда его не завоюет.

«Ну и ладно. И пусть. Зато теперь я точно знаю, какой он, и что с ним делать, если всё-таки однажды окажется в моих руках».

Глава 1

…гнев человека не творит правды Божьей.

(Иак 1:20).

Ни на один из многочисленных звонков одноклассников, откуда-то прознавших о том, что эту ночь он провёл дома, Введенский не ответил. Не потому, что не хотел вспоминать и пересказывать то, что произошло с ним накануне вечером, – а вспоминать и пересказывать, как он не без основания полагал, пришлось бы не один раз, – а потому, что ему было по-настоящему больно ещё раз переживать то, что уже однажды еле пережил.

Где-то ближе к обеду он сам позвонил Артуру Васильчикову с просьбой о встрече. Получив подробную инструкцию: куда прийти и в какое время, немного постоял у окна, задумчиво вглядываясь в занесённый снегом город, и принялся неспешно одеваться.

Во дворе его поджидали Юдин, Низамутдинов, Кузнецов, Игорь Рыжик, Савелий и Оля Проскурины.

Введенский хотел пройти незамеченным, но, решив, что прятаться от кого бы то ни было, тем более от одноклассников ниже его достоинства, направился к ним. Поздоровался за руку с парнями, подставил Оле щёку для поцелуя и, предупреждая вопросы о том, как он вырвался из полиции, и какую цену заплатил за это, сказал, что опаздывает на крайне важную для него встречу.

– Какую встречу? – спросил Юдин. – С кем?

Сдерживаясь, чтобы не нагрубить, Введенский сказал, что идёт на собрание активистов движения «СтопХам», которое состоится через полчаса в чайхане на проспекте Физкультурника.

– Ещё вопросы есть? – спросил он, обращаясь главным образом к Юдину. – Спрашивайте, только по-быстрому.

– Есть, – ответил Проскурин. – С тобой всё в порядке?

– Мы тут места найти себе не можем после того, как тебя забрали в полицию, – воскликнула Оля, – а ты… ты даже говорить с нами не хочешь!

Не зная, что ответить, Введенский поморщился – утешать Олю и отчитываться перед одноклассниками в его сегодняшние планы не входило – и, немного подумав, сказал: ладно.

– Идёмте со мной. Если я с Федей обо всём договорюсь, мне, возможно, потребуется ваша помощь.

Зал чайханы – место собраний активистов движения «СтопХама», был почти пуст. Из пяти достарханов – покрытых разноцветными покрывалами низеньких, едва возвышавшихся над полом круглых столов на шесть-семь персон – были заняты два. За одним возлежали на кошме и обедали три пожилых таджика в четырёхугольных тюбетейках, за другим пили чай из пиал: Артур Васильчиков, Федя Пранк, Миша Шрек, Тамик с Радиком, Саша Смайлик и Анастасий по прозвищу Асисяй.