Текст книги "Тёмные воды"

И… Мне даже не требовалось задавать вопрос самому себе, чтобы понять – чем именно были залиты эти полы. И отчего тут, на первом этаже, было так много следов разрушения…

Кто-то когда-то – давным-давно – ворвался в этот дом с самыми дурными намерениями… И, наверное, встретил тут яростный отпор защитников благородного семейства.

Ну почему, почему нас занесло именно сюда?..

Я зажмурился, прогоняя очередной приступ паники, но тут же ощутил – как страшно было просто находиться в этом старом доме с закрытыми глазами, зная, что с лестницы на второй этаж может вот-вот повеять замогильным морозом, а за лужами иссохшей крови стояла история куда более мрачная, чем я даже мог себе представить!

Нет, находиться здесь было нельзя… Это проклятое место только и грезило о новой жертве!

В несколько прыжков преодолев отделявшее меня от завала расстояние, я юркнул под обломки и вынырнул уже снаружи, со стороны бетонного двора, обращённого к раскинувшейся у подножия холма деревушке.

Нельзя сказать, чтобы мы прошли ночью значительную её часть – всего несколько витков дороги от каменистого берега – и это, надо сказать, меня не на шутку озадачило: деревня отсюда казалась слишком маленькой, даже при всех этих россыпях домиков, при дорогах и проулках, и всем своим видом она показывала, что должна была быть крупнее, сильнее, больше. Кроме того, в глаза мне не бросилось ни одного деревянного причала или пирса, и вместе с этим у воды не было видно следов рыбацких построек. Потоки бурной реки, хорошо раздавшейся вширь после дождя, лизали только серию непонятных развалин из дерева и камня, больше похожих на жилые дома, чем на хозяйственные постройки. Из их серой массы выбивался только внушительный чёрно-серый горн, наполовину смятый камнями обвалившихся стен и явно принадлежавший местной кузне.

Река ведь не могла разлиться так широко?.. И подмять под себя не просто береговую инфраструктуру – но добрую половину деревни вместе с полями, дворами и дорогами… Да, в это трудно было поверить, однако с моей обзорной площадки, с вершины высокого холма свободно движущаяся водяная лента уже не казалась той мелкой горной речушкой, какой предстала в моём воображении ночью – о нет. Она была огромна. Широка, точно несколько футбольных полей, выставленных в ряд, и безмерно сердита. Зажатая меж туш великих гор, бережно прикрытая ими сверху, эта река определённо была достаточно сильной ещё в те времена, когда в этой деревне существовало собственное судоходство. А с тех пор стала лишь наглее.

И где-то там, внизу, под боком у этого природного чудовища могла сейчас находиться маленькая, испуганная девочка, оторванная от сестры и матери… Акира.

С хладнокровием вычислительной машины я оценил обстановку в деревне и скорым шагом направился вниз по блестящему от влаги серпантину. Солнце почти не грело, и последствия ночного ливня по-прежнему полноправно владели всем этим крохотным миром: на листьях сорной травы сверкали россыпи прозрачных капель, а с многочисленных крыш – покосившихся и сохраняющих свой первозданный вид – непрерывно струилась чистая дождевая вода.

Под её скудный аккомпанемент я и вошёл в кажущуюся неестественно мёртвой деревеньку. Ночной мрак до поры скрывал её истинное лицо, но теперь, при свете дня, я постепенно начинал понимать, какого рода поиски меня ждут: оставленные дома вот-вот готовы были сложиться под собственным весом, а те, чьи подвалы ещё не были затоплены, казались слишком ветхими для того, чтобы обустраивать в них тайное логовище. И, хотя мысли эти гудели в моей голове с навязчивостью комариного писка, я всё равно заглянул в первую же попавшуюся хибару, дверь которой криво висела на единственной петле.

Деревенский дом буквально предвосхитил все мои ожидания: за чистой, но простенькой прихожей покоился небольшой зал с обеденным столом и прилегающей кухней, а прямо за ним располагался коридор с двумя ответвлениями. В его конце можно было разглядеть чёрное дерево фамильного алтаря. Две хозяйские спальни – обе для взрослых – находились в полной разрухе. Стена в одной из них наполовину ввалилась внутрь, погребя под собой часть кровати и могучий платяной шкаф, а пол другой прогнил почти насквозь – так, что взгляду моему открылось частично залитое водой подвальное помещение.

Разочарованный, я вышел на улицу и направился к дому напротив. Тот казался почти невредимым снаружи, но, стоило только переступить порог, как в глаза бросался кромешный хаос полуразваленного интерьера. Путь к дальним комнатам был перегорожен провалившимися сверху балками, и под их внушительным весом скудная меблировка домишки обратилась в гору деревянного мусора.

Следующее по списку здание встретило меня осевшим в подвал полом и зловещим скрежетом, доносящимся из-под потолка: стропила готовы были повторить судьбу своих коллег из предшествующего строения со дня на день – если счёт вообще шёл на дни, а не на часы – и без слов давали понять: прятать тут похищенную девочку стал был только безумец.

Дом за домом, неудача за неудачей – я сам не заметил, как обошёл почти треть доступного пространства деревни и вышел к заросшему травой парку. После этой точки маленькие одноэтажные коттеджи, по которым я бродил всё это время, становились довольно редким явлением – им на смену пришли уверенно стоящие на своём фундаменте здания из камня и дерева, долговечные и крепкие, как окружающие долину горы. Если бы они располагались чуть выше по склону холма – ближе к особняку – то просуществовали бы ещё не один век. Но близость сердитой реки и годами сходящие сверху осадочные воды не пощадили даже эти примеры личных крепостей: многие дома давно лежали на боку, подточенные у самого основания, а стены других пестрели прогалинами дыр и щелей.

Пройдясь из стороны в сторону по улице, иссечённой взглядами пустых оконных рам, я остановил свой выбор на самом крепком – как мне казалось – из доступных для исследования домов.

Первый его этаж до боли напоминал всё посещённое мною местное жильё вместе взятое, но одновременно с этим казался перегруженным и очень тяжёлым – всё это изобилие столов, тумб и книжных шкафов, по моему представлению, уже должно было ухнуть вниз и утянуть за собой всю конструкцию. К счастью, добротно уложенные полы пока выдерживали даже такую немыслимую нагрузку – и пусть львиная доля книг и журналов на полках уже начала превращаться в бесформенные бумажные кляксы, набрякшее от влажности дерево всё равно казалось крайне весомым.

Осторожно ступая по скрипучему настилу, я внимательно осмотрел обеденный зал, потом вышел на кухню – где, к моему разочарованию, не осталось даже намёков на оружие или припасы – и закончил своё исследование комнатами второго этажа. С потолка там текло, как сквозь сито, и, что неудивительно, обстановка в обеих спальнях и детской комнате оказалась крайне плачевной: влага погубила все игрушки, насытив ржавчиной железо и растворив ткани, и до неузнаваемости исказила всё, до чего только смогла добраться.

Я закончил обход помещений с объяснимым грузом на сердце: последовательные неудачи не просто удручали, они позволили осознать всю тяжесть ситуации, в которой находилась эта деревня. И ни один нормальный человек не стал бы селиться тут, в этом царстве запустения и смерти.

Тяжело вздохнув, я вышел из детской и уже готов был идти на улицу, как вдруг вспомнил, что над головой моей располагался люк, выходящий к неисследованному пока помещению. К тому самому чердаку, проливающему капли дождя, застоявшегося в пространстве меж прохудившихся черепиц.

Квадратная пластина люка, обитая по краям металлом, разбухла и с трудом помещалась в собственном гнезде – я потянул её изо всех сил, налёг собственным весом, но смог сдвинуть её всего на какой-то миллиметр. Потолочные брусья заныли под упрямством моих усилий, изошли потоками прозрачных дождевых слёз и с явной неохотой выпустили из своих тисков прочный деревянный квадрат.

Вложив в последний рывок всю доступную силу, я добился своего… После чего моментально потерял равновесие и едва растянулся на полу, когда из открывшейся дыры в потолке выскользнула громоздкая складная лестница. Рухнув почти вертикально, она с нездоровым хрустом врезалась в моё левое плечо, и всем своим весом прижала меня к полу, скрутила в искалеченный комок полных агонии мускулов. Во всяком случае, колени я саднил до крови, и, наверное, находился в шаге от того, чтобы бесповоротно вывихнуть половину суставов…

Мой мир обратился в чистое, сконцентрированное пламя боли. Болело всё тело – и нешуточно – только сознание всё не желало катапультировать меня в бездну беспамятства, и одно только это доказывало, что серьёзные травмы в этот раз обошли меня стороной. Хотя, готов поручиться, на короткий миг мне хотелось утонуть в бездне болевого шока, только бы не терпеть всё… это…

Не добрав до пола каких-то полметра, лестница за какое-то мгновение припечатала меня к разбухшим доскам. Кажется, я даже успел разбить нос и вывихнуть запястье. Или запястья. Оба. В любом случае, дышалось с большим трудом, часто и сипло, а в руках не чувствовалось не то что силы, чтоб выбраться из-под импровизированной гильотины, но даже элементарного представления о чувствительности в ладонях и пальцах. Меня… просто парализовало от боли. И долгое время я лежал без движения, жалко постанывая и дожидаясь, когда к телу моему вернётся хоть отдалённое подобие подвижности. Лежал, глядя прямо перед собой. Часто моргая и сплёвывая скапливающуюся во рту кровь – была ли она «проездом» из носа, или же брала начало в прокусанной губе, я не мог сказать с уверенностью.

Промучившись без движения минут десять – мне трудно было оценивать время объективно, но очень хотелось верить, что страдания мои заняли минуты, а не часы – я начал медленно отползать в сторону. К конечностям возвращалась чувствительность, и вскоре дело пошло на лад: откатившись к стене, я использовал её в качестве опоры, чтобы медленно подняться на ноги. Потом, пошатываясь, вернулся к лестнице и налёг уже на неё. Сверху тихонько накрапывала застойная вода, и ступени у самого потолка поблёскивали от влаги, но основание раздвижной конструкции по-прежнему казалось сухим и надёжным, и, пока я покорял его, в мускулы мои вернулось достаточно сил, чтобы выдержать любые грядущие испытания.

Как я и надеялся, чердак был слабо освещён снаружи: крыша в некоторых местах прохудилась достаточно, чтобы пропускать прямые лучи дневного света, и уже давно растеряла большую часть своих защитных свойств. Что, впрочем, не отменяло явного превосходства этого здания перед его окружающими товарищами – тут я хотя бы не ощущал себя мышью в мышеловке, пружина которой вот-вот готова была сработать сама собой, без каких-либо внешних воздействий. Иначе говоря, можно было не опасаться моментального погребения под шрапнелью обломков: стропила и балки выглядели достаточно прочными, чтобы выдерживать как собственный вес, так и тяжесть моего тела – на случай, если мне пришлось бы их миновать – а сквозные дыры в настиле казались недостаточно значительными, чтоб всерьёз навредить общей конструкции.

Само пространство чердака оказалась предсказуемо влажным, оно было заполнено утренним холодком и отчётливым духом минувшего ливня. Умиротворением. Тишиной. Покоем.

Подтянувшись, я забрался наверх и широким шагом переступил растянувшуюся поперёк пути лужу. Настил под ногами, не испытывавший такой нагрузки, наверное, десятилетиями, ответил возмущённым скрипом и неприятным хрустом, словно бы что-то поблизости лопнуло. Я едва не вскрикнул, но вовремя взял себя в руки и просто покрался дальше, оглядывая убранство помещения, некогда бывшего мастерской. Слева и справа от меня, опираясь на несущие конструкции крыши, располагались какие-то узкие листы из дерева и металла, небрежно прикрытые матовой плёнкой, трёхногие табуреты, мольберты, заготовки для столов и стульев… Всё, что только могло выдать в прежнем хозяине дома большую и трепетную любовь к столярному искусству – и изрядную леность: считаные единицы проектов были доведены до логического завершения, тогда как подавляющее их большинство напоминало скорее разбитый конструктор, часть деталей которого была утеряна безвозвратно.

И… я боялся прийти к этому неутешительному выводу, однако чердак казался тем более бесполезным для меня и маленькой Акиры, чем дальше я продвигался под его давящими сводами.

Вскоре из-за очередной вертикальной балки показался и ремесленный станок последних жильцов – добротный верстак, усыпанный различными инструментами, снабжённый дополнительными креплениями и рычагами. Он выглядел крайне внушительно и, наверное, занимал своё место едва ли не от самой закладки чердака. Стол был неподвластен ни времени, ни погоде. Чего, к сожалению, нельзя было сказать о разложенных на нём инструментах: подобравшись ближе, я обнаружил, что их состояние даже плачевным назвать было бы слишком смело. Ножовки, напильники, огромные щипцы непонятного предназначения и другие металлические приспособления почти растворились под слоем ржавчины – та разрасталась на них, подобно живому организму, намертво сцепляя мёртвый металл с деревом толстенной столешницы.

Я был разочарован. Всерьёз. Рухнувшая сверху лестница на чердак чуть не сломала мне пару костей и не столкнула мою челюсть с полом на скорости свободного падения – и всё это как будто бы вышло зря…

Дышать стало ещё тяжелее.

Не сдерживая досады, я вытер окровавленный нос рукавом куртки и уже намеревался покинуть злополучный чердак, как вдруг заметил боковым зрением какое-то странное нагромождение из тряпья и жердей, ютящееся в самом дальнем и тёмном углу чердачного пространства. На первый взгляд эта бесформенная куча казалась лишней в обстановке старой мастерской, но, стоило только подойти ближе, как всё сразу встало на свои места. То, что показалось мне нагромождением непонятного мусора, на деле оказалось покосившейся деревянной стойкой с креплениями для удочек, поверх которой были небрежно набросаны слои изорванной рыбацкой сети.

Припав на одно колено перед повалившейся распоркой, я отодвинул её в сторону и выудил из-под тяжёлой, похожей на студенистую желеобразную массу снасти объёмную походную сумку. Она определённо принадлежала к оснащению рыбака-любителя – но сохранилась гораздо лучше всего остального скарба: непромокаемое волокно заставляло задуматься об армейских образцах того времени и выглядело совершенно невредимым, а прямо под ним чувствовалось что-то твёрдое и ровное.

Я подвинул сумку к себе – она оказалась гораздо тяжелее, чем выглядела – и с трудом нащупал язычок спрятанного замка. Тот поддался неожиданной лёгкостью, и единственного рывка было достаточно, чтобы расстегнуть молнию от одного конца до другого.

Коробка. Внутри сумки находилась прочная коробка из нержавеющей стали с дополнительными усиливающими вставками и давно выцветшей наклейкой на крышке. Помимо громоздкого кейса под руку попались ещё какие-то вещи, но отбрасываемая мною же тень не позволяла разглядеть их детально. Впрочем, складывалось стойкое впечатление: главной находкой всё-таки был блестящий даже после стольких лет закупоренный кейс.

Я знал. Я был уверен, что поднимался не зря!

Пальцы мои сами собой легли на защёлки, придерживающие крышку ящика, и потянули их в стороны. Короткий щелчок, и взору моему открылось содержимое долговечной находки – набор из двух стеклянных ламп, покоящийся в гнездах плотного амортизирующего наполнителя. Одна из них, керосиновая, встретила меня дёрганным отражением в зеркале, предназначенном для фокусировки светового потока, тогда как другая представляла собой защищённый от ветра и влаги кожух для толстых парафиновых свечей, запас которых – пусть и наполовину истощённый – покоился в дополнительном отделении кейса. Тут же лежал кремень для разведения огня и занятное устройство с зубчатым колесом для прямого на него воздействия.

Завороженный находкой, я поднёс кремень к механическому точилу и несколько раз нажал на тугую пружинную кнопку последнего. Толстый валик колеса задёргался, и воздух вокруг меня окрасился светом мгновенных вспышек. Искорки, бессильные в окружающей влажности, мгновенно погасли, но даже их мимолётного существования было достаточно, чтобы поселить в моём сердце чувство благоговейного трепета.

У нас был огонь! А значит, был и свет!

Почувствовав настоящий прилив сил, я застегнул сумку, легко перекинул её ремешок через плечо, и встал во весь рост. Как и ожидалось, новообретённое сокровище заметно потянуло меня к земле – моё израненное падением лестницы тело заскрипело от боли в каждом суставе – однако находка с лихвой окупала любые сопутствующие неудобства.

На обратном пути к проёму я вновь наступил на скрипучий участок пола – намеренно, чтобы напомнить себе, чего готов был испугаться до крика, и, охотно ответив моему намерению, доска под моим ботинком громко взвизгнула…

И сам дом немедленно содрогнулся в ответ. Подобно спящему исполину, он спокойно стерпел первое топтание по своим оголённым нервам, но на этот раз… терпение не просто всей постройки – но целой деревни было истощено. Скорбь, что жила до того лишь в стенах особняка на холме, вдруг распространилась на километры окрест, оставив после себя горький привкус меди во рту.

– Что это… было?.. – я вслух задал вопрос, которому вдруг стало тесно в голове, и был напуган звуком собственного голоса. В окружающей тишине не осталось места ни воодушевлению, ни радости – главенствовала только пустота. И она была настроена против меня.

Я окинул чердак последним выжидающим взором, и, убедившись, что всё находится на своих местах и совершенно недвижимо, начал спускаться на второй этаж. Шаг – ступень. Шаг – ступень. Опоры стремянки, накрепко прикрученные к балкам, подрагивали при каждом моём движении, и я замедлил спуск, надеясь успокоить раздражающую вибрацию и дикую пляску собственного сердца.

Шаг – ступень.

Шаг… ступень…

Взгляд мой опустился ниже уровня чердачного перекрытия. И в следующую же секунду, в следующий же миг – меня словно бы ошпарило волной кипятка. Издав несдержанный вопль, я отлетел назад и рухнул на четвереньки, с трудом сохранив равновесие. И понял, что не в силах оторвать взгляд от подрагивающей человеческой фигуры, растворяющей сам воздух вокруг себя в противоположном конце коридора – там, где находился выход к лестнице. В том же направлении.

– Это… мой… дом, – прошелестело дуновение ветра, заполонившее собой весь коридор.

Я чуть приподнялся, сражаясь с параличом пронзительного ужаса.

Силуэт, что ещё мгновение назад находился на огромном от меня расстоянии, вдруг стал ближе. В его неровном, расплывчатом движении уже можно было различить черты сменяющихся деталей…

– Это. Мой. Дом, – поток плотного воздуха ударил меня в грудь, оттолкнув назад. И в следующее же мгновение зловещая тень переместилась ещё ближе. Гротескная, изломанная, страшная – она не принадлежала ни взрослому, ни ребёнку. Ни мужчине, ни женщине. Она просто была. И просто выражала собой последние чувства жильцов этого здания: боль, страх и быстро умирающую надежду.

Тень задёргалась ещё сильнее, ещё хаотичнее – и в её беспорядочном движении мне вдруг почудились какие-то конкретные формы. Точнее… намёки на них. Обезображенные, раздутые части тел иссиня-серого цвета с выпирающими венами и бесцветными разрывами, обнажающими голую плоть.

Утопленники?..

Страшная догадка пробила моё горло звуком протяжного крика, и, не помня себя от ужаса, я отпрянул к ближайшей стене. Врезался на неё всем телом, всей своей массой и весом захваченной сумки, после чего отпружинил назад и вбок – к двери детской. Обернулся на ходу, не обращая внимания на больно бьющую в бедро тяжёлую коробку, и в несколько прыжков добрался до разорённой комнатушки. Ещё рывок! По диагонали от дверного проёма. И вот он, последний метр до выбитого окна. Оно казалось достаточно хрупким для того, чтобы уступить одному хорошему удару…

Я задержался всего на мгновение, чтобы взять нужный разбег, и бросился плечом на стену в добром полуметре правее окна. Молниеносная догадка отклонила меня от цели – но удар пришёлся в зону погрешности, не так уж далеко, чтобы задумка пропала втуне. И всё сложилось в точности по спонтанному плану: вместо того, чтобы выбивать стекло, я вышиб целый кусок прогнившей стены. Тот, наверное, мог с хрустом разлететься в щепки, но вместо этого, подточенный снизу и растрескавшийся сверху, вывалился наружу целиком, развалившись уже в воздухе. Секунда потребовалась, чтобы оклематься после сильнейшего удара, и я тут же выпрыгнул на улицу. В любой другой день, в иных обстоятельствах мне пришлось бы трижды подумать перед подобным прыжком со второго этажа, но с тенью утопленника, доносящей из-за спины зловоние смерти вкупе с дуновениями холодного ветра, у меня просто не было выбора.

– Это мой дом! – чудовищно громкий, протяжный вой прервал мой прыжок в наивысшей его точке, ударил в спину – и пронёс меня по воздуху ещё с несколько метров, обморозив мои ноги чуть ли не до самых костей.

У меня пресеклось дыхание, когда внизу со скоростью авто пронёсся небольшой внутренний дворик участка, его невысокая каменная ограда и прилегающая дорога…

Потеряв ориентацию в пространстве, я налетел на кирпичный забор, окружающий соседний дом, и отлетел от него, точно футбольный мячик. К этому моменту я уже начал молить вселенную о скорейшем завершении мучений – как это бывает на некоторых аттракционах – и был безмерно рад простому, незамысловатому падению. Гравитация взяла своё: я с глухим ударом рухнул на твёрдое асфальтовое покрытие. На расстоянии целой дороги от голодной, злой смерти, обретшей форму дурного отражения погибшего в воде семейства.

Я больше не чувствовал угрозы. Только усталость – невероятную, неописуемую усталость, сходную с той, что испытываешь после продолжительной борьбы со стихией – будь то движение против течения бурной реки или покорение громадной песчаной дюны.

Дрожащей от изнеможения рукой я проверил сумку – та лежала рядом, недвижимая и тяжёлая, как прежде. И мне, наверное, следовало бы поблагодарить прежнего её хозяина – или того, кто подарил ему этот набор – за те слои противоударного наполнителя, в котором лежали походные фонари…

Испытывать судьбу на прочность мне явно не стоило – всё и так выходило слишком гладко – так что малокомфортный отдых на дороге пришлось прервать раньше, чем хотелось бы.

Насколько можно было судить по расположению основных ориентиров, сумасшедший прыжок вынес меня на одну из узеньких сквозных улочек, предназначенных скорее для пешеходов и велосипедистов, чем для автомобилей. И путь, через который меня перебросила сверхъестественная сила, казался соответствующе загромождённым с обеих сторон. Многие усадьбы, обращённые к этой внутренней артерии, выставляли напоказ прилавки небольших магазинчиков, а рядом с ними стояли автоматы с питьевой водой. Некоторые из них, к слову, несли на себе следы чьей-то бурной ярости: их нутро было вскрыто, а измятую металлическую шкуру покрывали глубокие вмятины от ударов чего-то вроде тяжёлой арматуры.

Прочертив взглядом широкую дугу, я всё-таки заставил себя посмотреть в том направлении, откуда прилетел несколько мгновений назад. Там было пусто: выставленный кусок стены обнажал лишь пустоту заброшенной детской.

Мне ведь могло померещиться, так?.. Просто привидеться, что в доме кто-то был. Кто-то ещё. Конечно же, свою роль сыграли воспоминания о страшных фильмах, где путешествие на чердак неизменно приводило к какому-то неожиданному – зачастую пугающему – открытию… И… Я, конечно же, мог нафантазировать себе что угодно. Без ограничений. Только это не сделало бы меня мастером спорта по прыжкам в длину – такое расстояние, пусть даже сверху вниз – не осилил бы даже олимпийский чемпион…

Я нервно повёл плечом, поправляя ремешок армейской сумки, и постарался сфокусировать внимание на чём-то конкретном. И в глаза мне сразу бросилась полуоткрытая старая дверь одного из домов, выходящих фасадом прямо к узкой дороге – самая обычная, казалось, деталь в естественном своём окружении. Однако… Что-то в ней меня заметно смущало. Я чувствовал неприятное давление в районе затылка, подталкивающее меня к верному выводу, но так и не смог понять, что было не так, пока не подошёл к двери совсем близко. И тут… Тут всё сразу встало на свои места: этот прочный, тяжёлый блок красного дерева, обитый долговечным металлом, чуть ли не в полтора раза превосходил мой рост и по ширине своей подходил скорее сказочному великану, нежели человеку обычной комплекции. В проём этой двери, не испытывая малейших неудобств, могли бы войти три таких старшеклассника, как я одновременно. С объёмными сумками через плечо… И пусть в последнем пункте мне пришлось, конечно, слегка преувеличить – но общее впечатление от этого портала было одно: колоссально.

Придержав громоздкую дверь ладонью, я невольно подивился удерживающим её петлям – тоже более чем внушительным – и зачем-то представил, как жутко было бы защемить палец такой вот невероятной массой. Проклятый опыт детской травмы продолжал преследовать меня даже сейчас, в обстоятельствах, которые сложно было назвать хоть сколь-нибудь подходящими.

В указательном пальце, тем не менее, тут же появились отголоски фантомной тянущей боли.

Помахивая у бедра встревоженной воспоминаниями рукой, я осторожно заглянул в открытое всем ветрам помещение первого этажа и с удивлением обнаружил там пустые прилавки и полуразвалившиеся корзины, занимающие практически всё доступное пространство.

Значит, это всё-таки была торговая лавка… Но без вывески, без намёка на окна со стороны дороги и проходами, предназначенными для настоящего гиганта – оттого пространство, кажущееся забитым под завязку, вдруг предстало предо мной каким-то щербатым и полупустым.

Из магазинчика тянуло сыростью и странным запахом – в нём будто бы слышался душок подгнивающей рыбы, но как-то слишком слабо, словно из самого дальнего угла, со дна самой глубокой корзины.

Это был дом рыбака. Очень крупного физически и крайне удачливого в промысле – прилавки были набиты вплотную друг к другу не зря, и в лучшие годы явно полнились свежим уловом. Возможно, сюда свозили свою рыбу и другие деревенские дельцы – хозяин дома был, очевидно, достаточно известным и уважаемым человеком, чтобы позволить себе магазин за глухой стеной без малейших опознавательных знаков. В наше дикое время о чём-то подобном трудно было даже мечтать – если, конечно, ты не занимался чем-то совершенно противозаконным, направленным на узкий круг посвящённых лиц… И оттого я заочно пропитался благоговейным трепетом в отношении этого давно ушедшего исполина.

Дальше ноги мои задвигались сами по себе. Неспешно, будто бы погружаясь в воды таинственного океана, я двинулся вдоль рыбных прилавков по лабиринту, который на деле оказался куда проще, чем выглядел от самой двери. И на пути моём не встретилось даже подобия проблемы: полы держали мой вес без малейшего скрипа, а дверца в перегородке у тумбы со старинным кассовым аппаратом отворилась легко и непринуждённо.

Проходя мимо, я краем глаза заглянул в открытый лоток ржавеющей кассы – но там было предсказуемо пусто. Кто бы ни уходил отсюда последним, – он вынес всё, до чего только смог дотянуться, от рыбы и до вырученных с продаж денег.

Едва заметный коридор, открывшийся в дальней стене, по габаритам напоминал небольшой автомобильный гараж. Он был на порядок шире и выше привычных для меня размеров, и, теряясь в темноте где-то над моей головой, давал о себе знать лишь днищами свисающих сверху масляных ламп. Последние же казались куда старше тех, что покоились в сумке на моём боку, и давно уже отслужили свой срок. Сложно сказать, сказалась ли электрификация на жителях деревни – но титан-рыбак, похоже, не пожелал отказываться от масляных старушек из принципа.

Наверное, я проникся к этому человеку ещё большим уважением. Хотя сам не мог понять до конца – отчего именно.

Коридор, к моему удивлению, оказался довольно коротким. Он просто соединял торговый зал с одним из внутренних помещений – комнатушкой, в центре которой располагался небольшой столик, окружённый стульями и почти полностью оттеняемый поставленным у стены слева хозяйским креслом. Похоже, именно тут мастер-рыбак принимал некоторых гостей и, возможно, поставщиков… В этом небольшом, но уютном помещении с картинами, лампадами и целым набором настольных игр – вроде го и шахмат – бережно выставленных на полках по сторонам от коридора к прилавку, он мог заключать самые выгодные сделки и принимать серьёзнейшие решения.

На самом же столе не было ничего, кроме единственного белого листка – бумага пожелтела и расползлась по углам, но на ней ещё можно было различить росчерки иероглифической вязи. Послание, оставленное рыбаком или кем-то из его домочадцев, так и не дождалось получателя – крохотное лезвие для вскрытия конвертов, коим то было пригвождено к столешнице, никто не трогал десятилетиями, и сейчас оно представляло с ней единое и неделимое целое.

Привлечённый запиской, я сделал шаг по направлению к столу – и незамедлительно понял, что не могу больше двинуть и пальцем. Само время замерло вокруг, превратив комнату в замкнутое со всех сторон пространство чистой памяти. И швырнуло мне в лицо то, о чём я не мог даже догадываться.

Мужчина, сидевший за столом, внушал одновременно и уважение, и страх. Его нельзя было разглядеть в окружающем сумраке – только очертания широких плеч и мускулов, узлами сходящихся у мощных кулаков. Чернильная ручка в пальцах такого гиганта казалась не более чем детской игрушкой, но тот, несмотря ни на что, спокойно выписывал ею слог за слогом того самого послания – на новеньком, чистом листочке, не имеющим ничего общего со своим жалким естеством в будущем…

Что?.. Что это было?.. Складывалось впечатление, что я каким-то образом смог находиться в двух комнатах – реальной и прошлой – одновременно, и наблюдал их в подобии невероятного калейдоскопа до тех пор, пока головная боль не стала просто нестерпимой… И даже после этого – когда жестокое «сейчас» уже взяло надо мной верх – я ещё продолжал впитывать эти неестественные, чужеродные знания.

Рука моя дрожала. Она тряслась, как тонкая ветвь на ветру, отчего надписи на листе постоянно норовили сбиться в кучу до состояния сплошной чернильной массы. Признаться, я сам уже давно перестал отдавать себе отчёт в том, что именно пишу – и зачем.

Нервозность. Страх. Гнев и обида. Я пережил всё это. Оставил позади. И теперь чувствовал одну только решимость. Её вселяли в меня слова сумасшедшей старухи, приправленные презрением и злобой. Слова, которые та могла уже даже не помнить… Но решение… В своём решении она останется непреклонна. И никто – никто! – из её приближённых не сможет даже слова вставить поперёк. Потому что… Дом Нагато так не работает… он не может идти против владычицы…