Текст книги "Урюпинский оборотень"

# 5.

Солнце вставало не так, как привык Рыжов – и спокойно, и тревожно притом. Он уже знал, что увидит, просто понял это, когда вглядывался в лицо отца Виктора. Многое видел этот человек, но теперь и по его лицу расплылась, словно тень, неуверенность, и губы подрагивали. Может, оттого и Рыжову солнышко не понравилось сегодня.

Нервы нужно успокоить, решил Рыжов, не то сделаюсь таким же, с дрожащими губами, и бояться начну… Ну, что может меня-то испугать, что вообще заставит меня бояться, когда, бывало, разорванные снарядами тела приходилось чуть не ложкой сорбирать, чтобы схоронить?..

Но то, что он увидел, было хуже снаряда, взорвавшегося рядом с телом человека… Это вообще ни на что не было похоже. Оно лежало в пристроечке у качачьей церкви. И было укрыто обычной деревенской рогожей. Когда Колядник увидел этот труп, то усмехнулся. Нехорошая это была усмешка.

– Что же они своего родственника так-то привезли? Не могли получше что-нибудь найти? У нас так не всякую убоину возят…

– Не в себе были люди, – отозвался отец Виктор, и вздохнул. – К тому же, крестьяне, не слишком много у них всего. А гроб… Мы сделаем гроб, за этим дело не станет.

Твердой рукой еще шире отодрал рогожу, она чуть залипла от крови, или от чего-то другого, сползала с трупа с потрескиванием. Рыжов посмотрел, и понял, что боялся не зря.

Это был нестарый еще мужичек, лишь начинающий лысеть, в домотканной, чрезмерно длинной для него рубахе. Порты тоже были домотканными, неопределенного серого цвета. На ногах – обмотки поверх лаптей, так, возможно, еще века и века назад ходили тут крестьяне малого достатка, или вообще все, кто привык к этой одежде и не хотел ее менять, даже если и мог себе позволить.

Одной руки не было, ее заменила белая кость, торчащая криво, с разворотом, которого не могла принять целая, не сломанная рука. Кусок полуразорванной рубахи, когда отец Виктор ее убрал в сторону, открыл грудь и живот мужичка. Вернее, то место, где грудь и живот должны были находиться, вот только… Вместо живота зиял провал, почти до самого позвоночника, словно у выпотрошенной свиньи, открывая обескровленные органы.

Рыжов всмотрелся, да, это было хуже снаряда, потому что даже ему стало ясно – этого человека ели, и возможно, он в тот момент еще не умер… Хотя, нет, не ели, а рвали – когтями, зубами, или еще чем-то, что хуже ножа или шашки.

Рыжов еще разок заставил себя посмотреть на этого мужичка. Спросил неопределенно:

– Как его звали?

– Мефодием, – отозвался отец Виктор, – там мне сказали. Вроде не очень справный мужик, батрачил, пил как многие здешние… Но в безобразиях не замечен.

О чем это он, смутно подумал Рыжов, и догадался, что отец Виктор имеет в виду, что человек этот ходил в церковь, причащался, и возможно, верил, как исстари положено верить русскому человеку, пусть и пьющему, как этот Мефодий…

– Никогда… – сказал задумчиво Колядник, – такого не видел.

Вот на кого вид тела не произвел заметного впечатления, так это на Борсину. Она деловито походила вокруг, потом наклонилась совсем близко и стала неизвестно как появившимся в ее руке небольшим ножом раздвигать какие-то ткани, что-то то ли приводить в порядок, как это и должно быть уложено в животе человека, то ли наоборот, рассматривать нечто совсем уж в глубине чрева. Как хирург при операции, подумал Рыжов. Он знал, что врачи любят полосовать тех умерших, которые их чем-то заинтересовали, чтобы все же лечить живых. А вот что тут высматривала эта барышня? Этого он не знал… Чем-то поведение Борсиной вызывало у него неприязнь. И ведь понимал, что останки следует рассмотреть… как-нибудь с научной точки зрения. И все же ему было неприятно.

– Что вы увидели? – спросил Борсину отец Виктор.

Раздвигин отошел в угол сарая, его мутило, он даже бледен стал, каким Рыжов его и в бою не видел. Проглатывая комок, застрявший в глотке, он вдруг спросил хрипло и резковато:

– Отец Виктор, почему к вам-то привезли?

– Так у нас же икона Богородицы чудотворная. Люди боятся, если я этого раба Божьего… с иконой не отпою, то не будет ему покаяния на том-то свете.

Рыжову захотелось даже сходить взглянуть на эту икону, лишь бы поскорее выйти из этого сарайчика. Тем более, что он вдруг почувствовал запах тела. Оно уже начинало разглагаться, и запах крови, к которому он, в общем-то, привык за годы войны, теперь тонул в этом… облаке смерти и тления. Он понял, еще немного, и его вырвет. Ужасно, что человек, такой вот обычный, привычный всем своим видом, с двумя руками, ногами, головой, глазами и бородкой, вдруг обращается во что-то до такой степени чуждое и ужасное, что его брезгуешь даже рассмотреть… Как это сумела Борсина. Все же не зря он прихватил ее с собой, из Омска, а на этот раз из Москвы. Может, она что-то такое знает, до чего он никогда не додумался бы, обучайся в разных училищах хоть до конца жизни.

– Страшно? – вдруг спросил Колядник у Раздвигина. Потом обернулся и посмотрел на отца Виктора. – Всем страшно?

– Очень, – серьезно подтвердил отец Виктор. – Люди боятся выходить на улицу, как стемнеет, боятся в поле выходить, в лес… – Он еще раз вздохнул. – Потому Ратуя и просят, чтобы он извозом занялся, сами-то не решаются.

– А может, это все же бандиты? – спросил Колядник.

– Нет, такое ни один человек сделать не в силах, – заговорила Борсина, на нее теперь никто не смотрел, как-то она слишком легко перешла ту грань, которая оставалась между этой смертью и остальными, между этим телом и страхом собравшихся тут, живых людей. – Посмотрите, господа, брюшная полость не взрезана, а разорвана, печень вырвана, кажется, зубами, уверена, что ее попробовали есть…

– Волков у вас много? – спросил комадир чона.

– Было много, но пастухи говорят, сейчас вообще не стало, ушли.

– Сказки это, – ответил Колядник недовольно. – Волки никуда не уходят, затаиваются, либо на глаза не показываются, они это умеют… А уходить им не из-за чего.

– А-а что… – Все же Раздвигин справился с собой и подошел. – А что еще рассказывают?

– Может, не стоит тут? – отозвался отец Виктор. – У тела…

– Вы бы нам лучше помогали, батюшка, а где да как – это дело десятое.

И чего Колядник таким ворчливым стал, подумал Рыжов, но ничего не произнес. В общем, чоновец был прав.

Отец Виктор опустил голову, даже руки спрятал назад, возможно, чтобы там, где никому их не видно, сжать кулаки.

– Разное говорят… Ночами иногда падают птицы, причем они живые, но улетать от людей не хотят, живут долго. Сначала детишки пробовали их родителям носить, но те запретили, плохой это знак. – Он поднял голову, быстро всех оглядел, прищурившись, будто стал вдруг плоховато видеть. – Я не осуждаю их, это действительно что-то необычное. Не должны птицы так себя вести.

Рыжов усмехнулся.

– Я раз в степи под Оренбургом тоже филина ушастого нашел, он от мороза чуть не под шинели наши забился, которые мы на складе при станции держали. Жил у меня неделю, и ничего… особенного не произошло. Я его потом выпустил.

– От мороза – это одно… А если без мороза? – Отец Виктор набрал побольше воздуха в грудь. – Еше каких-то людей видели, и не раз. Не наших людей…

– Где? – сразу вскинулся Колядник. – Может, это бандиты Пересыпа?

– Не-ет, – протянул отец Виктор, – они были волосатые, с палками… Как если бы дикие совсем, и еще… Говорили, что через них можно было свет видеть, и деревья. Ну, то есть, они почти прозрачными были. При этом ели грибы сырыми.

– Ерунда, – махнул рукой Колядник. – И это все?

Неожиданно заговорила Борсина:

– Какие грибы?

– Не знаю я, – признался Виктор. – Их местные еще «беляками» называют. Но вообще-то, грибов в наших краях никто не употребляет. У нас мало кто в них разбирается. Иногда эти белые можно есть, если низ шляпки у них темный или фиолетовый, а вот другие, которые совсем белые, в пищу даже лошадям не идут, у них от этого пена выступает, и глаза… глупеют. Если они все же потом выживают, все одно, такая лошадка у нас порченной считается.

– Ну да, – согласилась Борсина. – Шампиньоны – это и есть грибы с темной или фиолетовой изнанкой. А вот белые поганки – те на севере только шаманы решаются есть, чтобы впадать в безумие… Но это сложно, этому многие годы нужно обучаться, и то… Не всем дается, нормальные люди умирают. Где я могу вымыть руки?

– Так что же, – спросил Раздвигин. – Осмотр тела закончен?

Рыжов посмотрел на него удивленно, а чего он еще хотел? И то, как это проделала Борсина, было неприятно, а инженер оказался еще чем-то неудовлетворен?..

– Ладно, – рубанул воздух Колядник. – Делом нужно заниматься, а не разглагольствовать. Я вот что думаю, поедем-ка мы в Нехватки, может, там что-нибудь еще узнаем. И про этого Тимофея…

– Мефодия, – поправил его отец Виктор.

– Да, Мефодия… И про этих прозрачных, а если получится, и про деда Ратуя. Он-то сейчас отпирается, мол только на рынок ездил, продукты возил… Не знаю, что о нем и думать. – Он направился к выходу из сараюшки. – Узнать надо, как он живет, да что о нем другие говорят. Тогда и решим.

# 6.

Нехватки оказалась хутором едва ли в десяток дворов, стоящим в очень неприметном, уединенном месте. Если бы кто-то из уже знающих эти места бойцов чона, не привели их сюда, они бы никогда не обнаружили хутор. Вот только лес снова, как и многое в этих местах, не понравился Рыжову. Он даже немного пожалел, что оказался тут, ему не хватало степи, ее ветра, дальнего вида и простора. Да, больше всего ему не хватало простора, который бывает над ровной, лишь изредка всхолмленной местностью, покрытой реденькой, выжженной уже к июню травой, которая и называется степью.

А что было тут? Лес, местами густой, а местами заболоченный, мокрый, с большими деревьями, закрывающими небо так, что даже листья висели над головой и перед мордой лошади едва ли не сплошным маревом, словно непробиваемая стена, которую тем не менее все время приходилось пробивать, проходить… Чтобы и через сотню шагов обнаружить, что она не стала тоньше, не стала понятнее, не стала редкой.

Но вокруг Нехваток оказалось изрядное количество полей. Еще голых, едва на треть вспаханные, зато перед ними луга уже были покрыты нежным разнотравьем. На них лошади изрядно дурили, чтобы подкормиться, чтобы своими мягкими губами нарвать побольше этой травы и пожевать ее, хотя бы на ходу.

В Нехватках пришельцам отнюдь не обрадовались. Пара хмурых женщин вышла к конникам, но тут же спрятались, удалось найти лишь одного мужичка, хмурого, как и многие тут, и небритого, чтобы он показал место, где нашли тело истерзанного Мефодия.

Поход туда занял немало времени. Прошли сначала по какой-то дороге, неприметной даже когда по ней пришлось ехать, а потом вдруг вышли на неаккуратную просеку. Рыжов даже задумался, и как сюда занесло кого бы то ни было, если только он не знал, что тут следует искать тело погибшего мужичка. Он спросил об это у проводника:

– И зачем это вы, из Нехваток, зашли сюда?

Проводник окинул его недоверчивым и вместе с тем удивленным взглядом.

– Так ведь знамо, куды Мефодий ходит.

– А что он тут искал? – включился в разговор и Колядник.

– Известно что – старицу, тут рыбу можно руками брать. Или корзиной старой, – кажется, мужичек был не просто глуповат, но еще и почитал глупыми этим вот, пришлых, которые оторвали его от обычных деревенских забот. – Выбиваешь из старой-то корзины дно, и идешь по старице, накрываешь воду то тут, то там, и если рыбина крупная, она по корзине бьется… Плещется она в корзине. Тогда ее берешь и в мешок, али на берег кидаешь, и ее бабы али мальцы в мешок суют, чтоб домой донести.

М-да, не очень мудреный способ рыболовства, но если у них такие места… Значит, так и надо, им-то, крестьянам местным, лучше известно.

А Борсина вдруг соскочила с предоставленной ей и Самохиной телеги и пошла по лесу. Сначала ее было видно, она недалеко ушла, зато потом вдруг пропала за кустами.

Самохина попробовала было на нее покрикивать, чтобы не уходила далеко, но Раздвигин сделал ей предупреждающий жест. Сам спешился, отдал повод своей лошадки кому-то из бойцов и пошел следом за бывшей мистичкой.

А та разгулялась, стала даже какие-то цветы срывать, чуть не веночек из них пробовала плести на ходу. Крестьянин вдруг посмотрел на нее, посмотрел и исчез. Никто этого и не заметил вначале, как будто его и не было. Только что вот стоял рядышком, потом зашел за кусток раз, другой… И все, исчез. Колядник мигнул своим бойцам, которых взял в эту вылазку, но посмотрел на Рыжова, и успокоился, вернул бойцов назад. Снова поехали, увлекаемые непонятным образом топающей вперед Борсиной.

Она прошлась сначала к югу, вернулась к старице, где действительно было тихо, покойно, но вдруг вода вспенивалась рыбным следом… Тогда они обнаружили корзину, которую бросил, вероятно, несчастный Мефодий.

– Она, что, чувствует? – спросил Колядник у Рыжова почему-то шепотом.

– Не знаю точно, но она, несомненно, работает.

И вдруг Борсина дошла до какой-то рябинки, стоящей чуть отдельно от других, огляделась, и… Села, словно у нее подкосились ноги. И тогда стало ясно, что даже в свете солнышка на всю эту крохотную поляну, размером лишь с большую комнату, опускается тень такого ужаса, что даже бойцы Колядника защелкали затворами винтовок.

Рыжов оказался около Борсиной почти одновременно с Раздвигиным. Колядник и Самохина наблюдали за ними сверху и на расстоянии.

Борсина тяжело дышала, на лбу у нее выступили крупные капли пота, она пыталась неверными пальцами расстегнуть ворот, чтобы вдохнуть побольше воздуха. Под глазами у нее вдруг залегли тени, да такие тяжелые, словно были нарисованы черникой.

– Что делать, командир? – спросил Раздвигин.

– Беги за водой.

– У меня фляжки нет, выезжали в спешке, и никто не догадался…

О чем никто не догадался, Раздвигин пояснить не успел. Рыжов на него почти рявкнул:

– Платок намочи.

Потом он помог Борсиной расстегнуть ворот, и стал легонько, как его учила мама, растирать ей виски от головной боли. Вроде бы ничего не было в этом жесте особенного, но когда Раздвигин принес мокрый свой платок, чистый и даже приятный, гладкий на ощупь, когда грудь и щеки Борсиной смочили этим платком, она открыла глаза. Они были глубокими, прямо бездонными, и в них читалась такая мука, такая боль… Рыжов нахмурился. Он не верил раньше, что кто-либо, да еще по прошествию нескольких дней, может на месте какого-то ужасного события так чувствовать боль другого человека, но вот ведь – видел своими глазами. И никаких объяснений ему для этого не требовалось.

– Может, ее к ручью перенести? – спросил Раздвигин. – Тут он течет, шагов шестьдесят, может, сто, не дальше.

Рыжов посмотрел на него, все еще хмурый.

– Ты как его нашел, ручей этот?

– Я всегда воду хорошо определяю. А тут и недалеко…

Борсина своими немигающими, застывшими глазами нашла лица склонившихся над ней людей, всмотрелась в Раздвигина и проговорила серыми, как пепел, губами:

– Большое зло тут… И что-то темное, без дна.

Она вздохнула. Попробовала дышать ровно, сначала ей это плохо удавалось, но спустя некоторое время у нее получилось. Рыжов, памятуя прежние эффекты Борсиной, которые она устраивала под Чанами, спрсил ее:

– Ты можешь это… зло, или того, кто с ним связан, вызвать? Как раньше делала?

– Нельзя на него охотится, – отозвалась Борсина слабо. – Да и не придет он.

– Он?.. – переспросил Раздвигин. – Ты можешь его описать? Как он выглядит?

– Не знаю, никогда не видела ничего подобного прежде. – Хотя она была еще слаба, но попробовала подняться на ноги. – Отвезите меня… Хотя бы в Нехватки.

Назад поехали сложно. Хоть и недалеко отъехали от хутора, но возвращались поболе часа, не меньше, как определил Рыжов по солнцу. Да и Борсина была слаба, то и дело приходилось переводить коней на совсем уж тихий шаг, чтобы она не вывалилась из телеги. Колядник даже сказал, что нужно бы барышню в тарантас какой-нибудь реквизированный… И впрямь, подумал Рыжов, ведь есть же у них в Урюпинске что-нибудь получше телег?

Когда вернулись в Нехватки, их ожидал сюрприз. У одного из домов, самого, впрочем, большого и богатого на вид, стояло две телеги, которые показались Рыжову знакомыми. Из них кто-то деловито переносил груз в сарачик. Колядник почти прыгнул на своем коне к этим телегам, и еще издалека закричал:

– Дед!.. Ратуй, ты как тут оказался?

Мужик, который пер в свой сарайчик немалые тюки с чем-то мягким, обернулся. Это на самом деле оказался Ратуй.

– Так предсовета вернулся и выпустил меня. Что же мне там-то сидеть?

Рыжов тоже подъехал, спешился, и сказал, почти равнодушно:

– Тогда покорми-ка нас, дед. И дай предохнуть.

Потом молча, слегка придавленные увиденным, умылись, пропустив Борсину в первую очередь, сели за сто. Хозяйка Ратуя, нестарая еще и очень шустрая женщина, поставила на стол быструю окрошку, нарубленную из лука, какого-то чуть прелого мясца, вареных яиц и вареной картошки. Квас, на котором все это оказалось замешано, был выше похвал, Рыжов, хоть и ел эту мешанину, попросил кружку и выпил квасу уже отдельно, и с большим удовольствием. Квасок, или как называли его местные, взвар был кисленьким, с примесью мяты и какой-то другой травы.

Толком не доели еще, как Раздвигин заговорил, начиная обсуждение:

– Я все думаю, как его выманить?

– Кого? – не понял Колядник.

– Того, кто печень у людей жрет, – пояснил Рыжов.

– Да как же его выманить? Он тут, почитай, все знает, и всех знает.

Сам Колядник, видимо, был не очень в курсе тех возможностей, которые Борсина уже разок доказала. Пришлось Раздвигину его просветить. Самохина тоже выслушала все пояснения с вниманием. Лишь потом спросила, уже облизывая свою деревятнную, деревенскую ложку.

– И кто это может быть? Вот в чем, мне кажется, главный вопрос.

– Как кто, зверь… – неопределенно пожал плечами Колядник.

– Нет, не зверь. Местные зверей не боятся, – встрял в разговор дед Ратуй.

– Да ну?.. А кого вы боитесь? – напористо, похоже, как всегда он разговаривал, спросил Колядник. – Пересыпу, к примеру, тоже не боитесь? Может, потому, что он с вами заодно? Или вы с ним?..

– Его тоже… не очень, – дед то ли не понимал, то ли был так умен, что, наоборот, все понимал, но Колядника тихоньку дразнил.

– Дед, – вмешался Рыжов, уж очень ему было неприятно, что Ратуй так разговаривает с Колядником, – ты давай, рассказывай, что знаешь.

– А то ведь так увезем, – добавил, нахмурившись, Колядник, – что никакой предсовета не освободит уже.

– Ты не грози… Тоже мне, власть, чуть что – грозить.

– Да я тебя за спекуляцию…

Дед помолчал, поднялся, по-деревенски облизал свою ложку и ушел. И все, даже не обернулся. Колядник посмотрел на всех и на каждого, неопределенно сказал:

– Я – что? Я тоже хочу, как лучше. Вот только… задачи у нас разные, потому… Ну все, не буду больше говорить. Зовите его снова.

Деда позвала его хозяйка, которая все видела, и оказалась понятливой по-своему и толковой. Дед вернулся, рассержено сдвинув брови, но все же вернулся, сел под образами на дальний край лавки, зачем-то перекрестился.

– Дед, кого ты не боишься, мы поняли. Но вот расскажи, кого все же… боишься? – спросил Рыжов.

Дед немного помолчал, потом отчетливо, так что ответ его отозвался, казалось, в углах горницы, ответил:

– Вобратня.

– Чего? – не понял Раздвигин. – Оборотня?

– Я и говорю – вобратня. – И вдруг, воодушевившись, продолжил, уже свободнее: – Тут, у нас и раньше, деды сказывали, был такой. Превращался ночами, когда луна полная, в волка, и драл скотину. Вот людей не драл, такого не было, но раньше много чего не было.

И умолк, кажется, надолго. Его следовало снова как-то разговорить. Раздвигин задумчиво произнес:

– А отец Виктор говорил, что видели тут у вас… разное. И оборотня не назвал.

– У нас много чего видят, – поддакнул ему дед. – Я и сам видел, когда еще пацаном бегал… Солдаты, как они были, должно, сто лет тому… В высоких шапках, с толстыми ружжами… Один вот на десять шагов от меня оказался, малину ел в лесу, меня увидел, замер. Я испугался и удрал.

– А оборотень? – спросила Самохина. – Мы же про него спрашиваем…

Дед снова вздохнул, удивляясь про себя, должно быть, непонятливости городских, а еще – начальством себя почитают.

– Его, говорят, нужно заговоренной сетью ловить, иначе не поймаешь.

– Словно лисицу?.. – Усмехнулся Колядник. – А под сеть что класть?

– Козу, либо барашка малого, – серьезно отозвался дед. – И ждать нужно, пока он сам запутается, а людей вокруг расставлять нельзя. Он их в темноте увидит, а ты его не увидишь.

– Понятно, – кивнул Колядник. – Говоришь, он в полную луну оборачивается?.. Когда у нас полнолуние?

– Уже прошло, нужно месяц ждать, – отозвался дед спокойно.

– Месяц? – воскликнул Рыжов.

– А что? – теперь Колядник улыбался, как обычно. – Месяц, как я понимаю, даже для такого дела – не срок. А пока поможете мне узнать, где банда Пересыпы прячется.

– Нет, месяц – это срок, – отозвалась Самохина. – Нужно что-то придумать, чтобы быстрее.

И вдруг заговорила Борсина, которая до этого молчала, как в рот воды набрала. И ведь не ела почти эту окрошку, а молчала.

– Не надо ждать, – голос у нее был далекий, отстраненный, сухой, как валежник. – Теперь, когда я его хорошо почувствовала, если его ко мне близко подвести, я его почувствую.

Рыжов посмотрел на нее удивленно, но ничего не спросил. Он вдруг сделался спокойным и даже вялым немного. Лишь Раздвигин, который уже знал его немного, понимал, что это неправда, не был он спокойным, просто он на что-то решился.